На корабле утро

В общем, я посмотрел на них и понял: пора.

– Так, орлы. Достали инъекторы и укололись.

– Ты серьезно? – не поверил Щедролосев, уж он-то мои принципы знал отлично.

– Абсолютно! – бросил я и подал пример товарищам.

Химия действовала быстро. Мозг словно протерли тряпочкой от пыли. В глазах посветлело. Кровь быстрее побежала по жилам.

Я знал, что расплата за стимуляторы будет тяжелой – головная боль, ломота в суставах, бессонница. Но все это потом, часов через десять. А сейчас нам надо быть быстрыми, свежими и нахальными.

– За мной с интервалом три секунды! – скомандовал я.

Рванул дверь на себя.

Выпрыгнул в ночь.

Сразу же упал. Два переката влево. Бросок в сторону. И еще два переката.

Мои инстинкты осназовца, опережая сознание, искали укрытие – какую-нибудь складочку местности, хотя бы самую призрачную защиту от всевидящих чоругских сенсоров.

Как назло, вокруг башни как катком проехались.

Я чувствовал себя клоуном на арене. И что самое плохое, у меня был как минимум один зритель.

Плотные клубы дыма сдвинула в сторону властная ладонь ночного бриза, и я обнаружил, что в такт моим броскам мечется единственная уцелевшая конечность израненной танкетки.

Ствол пушки чутко отслеживал мои перемещения. Но пилот танкетки отчего-то медлил.

Не то игры у них, у раков, такие…

Не то шла накачка стрельбового конденсатора…

Полоса сплошного поражения плазменной пушки – не меньше пяти метров. Очередные кульбиты были полной бессмыслицей.

В предсмертной тоске я выпустил весь магазин «Нарвала» в жерло чоругской пушки. И, разумеется, не попал.

Наш брат военный обожает рассказывать о таких моментах – на границе между «я есть» и «меня нет». Мол, вся жизнь пронеслась, влажные глаза любимой, первые шаги малыша, первое построение на плацу и прочее в таком духе.

Ответственно заявляю: у меня такого не бывает. Не отключаюсь я от происходящего. Остается всегда только злость и досада на себя. Как допустил такое? Что не предусмотрел? Что можно было сделать?

Короче, типичная командирская болезнь: всегда искать виноватых и работать над ошибками.

Свежий порыв ветра ударил в спину. Откуда-то сверху донесся протяжный металлический скрежет…

С молниеносной быстротой, совершенно не согласующейся с предшествующим тягучим звуком, на газон передо мной обрушилась и взорвалась всеми стеклами своей обзорной площадки диспетчерская башня, а точнее сказать – ее верхушка.

Именно в этот миг чоругская танкетка наконец выстрелила.

Все мегаватты плазменного удара пришлись на смятые конструкции диспетчерской.

Резкий смрад испаряющегося пластика ударил мне в ноздри.

Под стимуляторами я был настолько шустр, что сам не заметил, как оказался у края упавшего обломка со взведенным гранатометом на плече.

Еще секунда – и наплыв пилотской кабины под опорной платформой танкетки украсился аккуратной дырочкой диаметром в горошину.

Несмотря на полное отсутствие внешнего эффекта, танкетка замерла. Кумулятивная струя проникла внутрь и нанесла пилоту травмы, не совместимые с жизнью.

– А ты злой, отец-командир… – одобрительно пробурчал Щедролосев в наушниках.

– Жизнь такая, – отозвался я.

К сему моменту все танкетки были подбиты. Все, кроме одной.

Эта одна преподнесла нам сюрприз. Пожалуй, ради таких сюрпризов многие и идут в армию.

Когда стало ясно, что рачья карта бита, последняя танкетка борзо припустила через военный городок в сторону стоянки гидрофлуггеров. Она улепетывала так быстро, что мне, не в первый раз за те сутки, показалось, что все это сон.

Танкетка проскакала через плац для построений, миновала рощицу в окрестностях госпиталя, по-олимпийски сиганула через забор и выскочила на пляж.

– Топиться, что ли, пошла? – предположил Щедролосев.

Вопрос этот имел под собой основания. Действительно, что делать железному монстру возле моря? Любоваться восходом? Тешить сентиментальные чувства? Правильнее было бы бежать в сторону центра города, к своим.

Дальнейшие события расставили все по своим местам.

Танкетка прытко заскочила в море. Захлюпала по мелководью, вздымая фонтаны искристых брызг. Когда воды ей было где-то по колено – резко остановилась. Раздался хлопок – это катапультировался пилот.

«Решил сдаться в родной стихии?» – недоумевал я.

Однако я ошибся. Сдаваться хитрая чоругская сволочь не собиралась.

Не успела капсула для катапультирования с пилотом внутри приводниться на ленточном парашюте, как невесть откуда появившийся манипулятор обрезал стропы, а из днищевых углублений капсулы показались лыжевидные поплавки.

Ударившись о воду, капсула нырнула и вырвалась на поверхность кометой метров через десять от места падения.

Взревел мотор.

Водный мотоцикл чоруга – говорю это за неимением более точного термина – понесся по Проливу в сторону открытого моря. Спасаться.

Разумеется, все это время циклопы садили ему вдогонку из автоматов. Но, судя по всему, пилоту это нисколько не повредило…

Когда чоруг скрылся из виду, начались комментарии.

– Вы видели? Видели, как драпал?!

– Вот это да! Дезертировал, гаденыш!

– Не захотел в плен, скотина. И правильно не захотел, между прочим.

Даже я заулыбался. Цирк с конями!

Временное затишье все использовали по-разному.

Кто-то хлебал воду, кто-то жевал сухпай, кто-то просто разговаривал.

Буквально из-под земли, из бункеров, появились отсиживавшиеся там обитатели и случайные гости военгородка: ходячие раненые, какие-то смелые девицы с банками пива в руках (я так понял – официантки из столовой), гражданские клоны, веселые и болтливые, как чума, группка конкордианских мальчиков-подростков, которые смотрели на нас, а главное, на наши «Нарвалы» с таким восхищением, с каким древние люди, наверное, смотрели бы на оживших богов…

Вся эта банда принялась нас расспрашивать, восхвалять, угощать, заклинать, благословлять и прочее, прочее.

Когда из очередного бункера на свет Божий вышел ансамбль с Большого Мурома «Перегуды» в сценических костюмах (яловые сапоги, атласные портки, расшитые рубахи, на женщинах – сарафаны, бусы, цветастые платочки), я понял, что пора сворачивать вечеринку.

Впрочем, она благополучно свернулась сама собой – не успел я и рта раскрыть.

Подбежавший ко мне радист с несимпатичной фамилией Кек выпалил:

– Появилась связь со вторым гвардейским авиакрылом!

Приняв от него гарнитуру переносной радиостанции РОН-25, я сказал: «Степашин слушает».

– Какой Степашин? – Голос на том конце был мне знаком и принадлежал эскадр-капитану Берднику, командиру авиакрыла.

– Капитан Степашин, комроты девяносто два.

– А-а, Лева, здравствуй. Извини, привык «Лева-Осназ», «Лева-Осназ»… Я тут только что с разведзонда картинку твоего боя получил. Молодцы, дали перцу!

– Служу России, товарищ эскадр-капитан!

– Но пить шампанское рано. К югу от твоего района шагающие танки. Их намерения оценить не можем. Но я бы советовал тебе уходить на запад.

– Рад бы, да не могу. Много носилочных раненых, куча гражданских. Бросить их нельзя. Организовать вывод тоже не получится.

– Тогда смотри по обстоятельствам. Вертолетами и штурмовиками постараюсь прикрыть. Но подлетное время у них – минут двенадцать, не меньше.

– Понял, товарищ эскадр-капитан.

– Конец связи, Лева.

Насколько быстро к нашему участку Приморского шоссе выйдут шагающие танки, оценить было трудно. И неудивительно, что Бердник ошибся в худшую для нас сторону.

Не успел я вернуть гарнитуру Кеку, как меня вызвал Арбузов:

– Лёва, песец крадется нах! Мои передовые наблюдатели доносят о двух шагающих танках. Но, думаю, их там никак не два.

– Понял. Что у тебя с кумулятивными минами?

– Все отстрелял по танкеткам.

– В таком случае – жди. Все силы направляю на доставку тебе новых мин.

– Ты еще Колдуна нам, пожалуйста, доставь. Назрело, – мрачно добавил Арбузов.

– Сделаем.

Я обернулся к гражданским и гаркнул: «По укрытиям!»

Получилось так громко, что я сам испугался. Ребенок на руках у клонской женщины громко заплакал.

– Все по укрытиям! – повторил я потише. – И не высовывайтесь, пока мы сами вас не попросим.

Циклопы тоже насторожились.

– Рота, слушай приказ! Идут шагающие танки! Наша задача – задержать их. Хотя бы минут на десять. Бердник обещал поддержку с воздуха. Сейчас все, кто не ранен, идут на склад, берут кумулятивные мины и доставляют их на позиции Арбузова. Бегом марш!

Сам я побежал вместе со всеми.

Схватил на складе два неподъемных железных чемодана и поплелся к Арбузову. Временами я пробовал переходить на быстрый шаг, даже на бег. Увы, не переходилось…

Поредевший взвод Арбузова занимал позиции в умилительно пригожем квартале, где некогда проживал высший комсостав конкордианского флота.

Белые домики с верандами, живые изгороди и обсаженные фигурно стриженными кустами мозаичные прудики в персидском стиле, пары крылатых быков перед парадными входами – короче, висячие сады Семирамиды, да и только!

На юге этот привилегированный поселок заканчивался капитальной оградой, за ней лежала тихая улица, а дальше – квартал новостроек, устремленных ввысь всеми своими тридцатью этажами. Хромированные поверхности, стеклянные фасады, ну прямо метафора, как из газеты – день вчерашний уступает место дню сегодняшнему, с его эстетикой и всяким прочим функционализмом…

Мы с Арбузовым скоренько набросали план минных постановок.

Получилось восемь противотанковых гнезд по пять—семь мин.

Каждое гнездо занимало верхние этажи двух соседних усадеб.

Так и вышло, что я в компании обычных рядовых и сержантов готовил погибель шагающим танкам.

Мы находились у чердачного окошка одного из домов. Я вскрыл железный чемодан, достал треногу, следящее устройство, пульт управления и собственно мину – пластмассовый цилиндр размером с таз.

Мину я укрепил на треноге таким образом, чтобы ее главная ось была направлена на улицу. Сверху я прицепил следящее устройство. Соединил его разъемами с миной.

Затем прихватил пульт управления и спустился на первый этаж.

То же самое проделали и циклопы.

Как ни странно, мы управились в срок.

Над нашей позицией повисла гнетущая тишина. Впрочем, ненадолго – вскоре послышался мерный, низкий грохот. Это шествовал наш шестиногий противник.

В наушниках я слышал доклад передового наблюдателя:

– Дистанция – триста… Движутся клином… Головной танк подходит к многоэтажке номер семь… Дистанция двести пятьдесят… Остановился…

Я слушал все это и думал об обещаниях Бердника. Ну где же носит их, эти вертолеты и штурмовики? Вот сейчас врезали бы по супостату бронебойными – и делу конец!

Задержались? Перехвачены чоругскими дископтерами? Вместо обещанных двенадцати минут прошли добрые двадцать! Где справедливость, товарищи?

– Головной танк направляется в проход между многоэтажками шесть и семь… – бесстрастным тоном продолжал наблюдатель. – Остальные сохраняют направление движения…

Теперь головной танк видел и я – разумеется, в ноктовизор.

Его вытянутая боевая гондола, похожая на приплюснутый кабачок, плыла на уровне крыш тридцатиэтажек. Шесть ходильных конечностей довольно заметно расширялись книзу, как будто были облачены в расклешенные брючины. Но, разумеется, «брючины» эти были изготовлены из прочнейших мономолекулярных листов и перочинным ножиком их было не вспороть…

Главный калибр шагающего танка – широкополосную плазменную пушку впечатляющей мощности – я видеть не мог, поскольку пушка эта располагалась в башне кругового вращения наверху боевой гондолы. Но четыре турели, ощетинившиеся рыльцами лазерпушек и придающие абрису танка сходство с усатым жуком, я различал хорошо.

Танк достаточно деликатно для своих исполинских габаритов протиснулся между двумя многоэтажками – одна из которых, кстати, была недостроенной, рядом с ней скучал башенный кран.

Чтобы оказаться в нашем квартале адмиральских домиков, танку хватило каких-то двух шагов.

Теперь его конечности оказались так близко, что ничего, кроме них, я больше не видел. Кстати, почти ничего и не слышал – сотни сочленений танка исторгали немыслимое количество разнородных, действующих на нервы шумов.

В любую секунду экипаж танка мог обнаружить наши противотанковые гнезда.

Мне очень хотелось достать согласованным подрывом мин хотя бы два, а лучше три танка. Но собратья шагающего исполина медлили где-то за линией многоэтажек, и я лихорадочно испытывал свою интуицию в поисках единственно верного решения.

Взрывать мины? Или потянуть еще чуток?

Пока я решался, кое-что произошло. Я поначалу не понял, что именно.

В несколько слаженных аккордов грянули взрывы.

Ноктовизор, конечно, засветило, и он автоматически отключился.

Взрывную волну я почувствовал за долю секунды до того, как она меня накрыла – есть у меня такой скрытый талант, – и рефлекторно убрал голову от окна.

Волной смело стекла, выломало оконные переплеты и, кажется, сорвало крышу.

Тем временем штурмовики Бердника – а это были они – выдали вторую порцию управляемых бомб.

И тут я понял: «Пора».

– Подрываем, мужики! – заорал я в микрофон.

Циклопы не заставили себя ждать. Грянуло так, что, пожалуй, даже штурмовики в небе должны были почувствовать.

А уж каково пришлось чоругам в их танках…

Но несмотря на весь внешний эффект нашего показательного выступления, реальные результаты оказались скромными. Я не видел, что там стряслось с танками, которые удар застал среди многоэтажек, но мой подопечный, потеряв две левые ноги из трех, все же устоял. Со страху чоругские танкисты поливали плазмой и кромсали лазерами все триста шестьдесят градусов вокруг себя. И небезуспешно – недостроенная тридцатиэтажка шустро сложилась. Как детский конструктор.

– Мужики, сосредоточились! Нужно бы третью левую ногу этому гаду отстрелить…

– Мы бы с радостью. Но нечем, – вздохнул Арбузов.

В ногу почти одновременно ударили несколько кумулятивных гранат из ручного оружия. Но эффекта – ноль. Это вам не танкетка, товарищи.

И тут, завывая всеми пятью тысячами лошадиных сил своей комботурбины, на сцене появился новый фигурант.

Это был К-2000, шестнадцатиосный самоходный кран, красавец, запущенный в серию на Таганрогском заводе тяжелых машин незадолго до войны. В кино такие шибко любят показывать. Да и в Городе Полковников я на такие насмотрелся – краны К-2000 были мобилизованы для обслуживания и ремонта линкоров. Так и вижу, как его семидесятиметровая лапа легко отрывает от земли и бережно несет к линкору «Белоруссия» новую башню главного калибра…

Так вот этот самый кран-красавец, появившись, видимо, со стороны шоссе, проложил широкую просеку в персиковом садике справа от усадебного поселка и лихо затормозил в полусотне метров от шагающего танка.

Чоругские танкисты были настолько поглощены стрельбой, что отреагировали на появление крана только тогда, когда его стрела начала разворачиваться из походного положения на корму.

От выстрела лазерпушек колеса крана вспыхнули.

Но крану это было нипочем. Стрела, все ускоряясь, неумолимо приближалась к целой опоре шагающего танка.

Когда танкисты поняли, к чему идет, они перенесли огонь на стрелу. Но погасить инерцию ее движения им не удалось.

Дымящаяся стрела врубилась в ногу танка, уверенно переломила ее и даром что сломалась сама – теперь это уже не имело значения, ведь танк падал!

Все мы едва не оглохли, пока все это происходило.

И оглохли во второй раз, когда танк все же потерял равновесие и рухнул на землю, в какой-то сотне метров от нас.

Ударила клубящаяся волна пыли – она оседала на наши лица, на руки, на оружие. Но мы не обращали внимания – столько радости было, все возбужденно кричали.

– Вот это зафигачил!

– Ё! Видали?!

– Горжусь Россией!

– Да при чем тут Россия, Ваня?!

– А мне без разницы, слышишь?!

– Кто же это там в кране? Поспорим, какой-нибудь клон из пехлеванов!

– Да ты что! Пехлеваны – они краны водить не обучены. Только стишки сочиняют и на этих… ну, гитарах ихних, мелодии всякие…

Однако, по совести говоря, ликовать было рановато.

Пусть ближайший к нам танк повержен. Но есть ведь еще и другие!

Два из них после удара штурмовиков стали неходячими. Дымились себе и никому не мешали.

Третий как сквозь землю провалился. Но тут я допускаю, что попросту проморгал, когда и куда он ушел.

А вот еще два, доламывая уцелевшие многоэтажки, устремились в наш квартал имени садов Семирамиды.

Широкополосные плазменные пушки один за другим превращали дома в нечто вроде эскимосских иглу, правда, не изо льда, а из оплавленного бетона. Деревца вспыхивали и тотчас опадали грудами пепла. С шипением испарялись мозаичные бассейны.

Бежать было бесполезно.

Прятаться, впрочем, тоже.

Шах и мат.

Что приказать своей роте, командир Степашин понятия не имел. Читать «Отче наш»? Так это они и без приказа делают.

Последний отсчет.

Тридцать… Двадцать девять… Двадцать восемь…

Когда я дошел до пятнадцати, гондолы обоих шагающих танков разорвало мощными внутренними взрывами. Оставшись, так сказать, без головы, танки успели сделать еще по три шага вперед. После чего их ходильные конечности были перерублены новыми взрывами.

Все произошло настолько быстро, что я даже не успел задаться вопросом «что это?!».

Подбитые чоругские танки, маячившие за руинами многоэтажек, разделили судьбу своих, в прошлом более успешных собратьев.

Взрывы, ураган обломков, бесхозные конечности, сверхновые вспышки… В результате – те же груды металлолома.

Я потерял голову от радости. До такой степени, что начал считать себя бессмертным!

Я выскочил на улицу, нисколько не думая о возможной опасности, и вперился в сторону Приморского шоссе – ведь стреляли, и я чуял это, именно оттуда!

Что же я увидел?

В воздухе парили угловатые коробки, не узнать которые было невозможно.

«Шамширы». Левитирующие танки клонов. Козырная карта конкордианской пропаганды.

Сколько мы шуток про них сочинили! Сколько ёрничали, по-всякому над ними измываясь. «Летают медленно и низко», «конструктор обкурился гашиша», «плохой танк по цене хорошего фрегата»… О-о, да всего не перечислить… И надо же: эти самые «Шамширы» спасли нам жизнь!

Танки величественно проплыли над нашими головами, каждый в своем персональном горячем мареве.

Они по-прежнему вели огонь, но их цели были где-то далеко. На дымящиеся кучи, которые когда-то были шагающими танками, они вообще не обращали внимания. Да оно и понятно: по принятой у нас шкале поражений бронетехники нанесенный чоругам урон равнялся ста процентам.

Наши избавители быстро покинули нас, даже не выслушав слов благодарности.

Я дал приказ собраться возле крана.

Циклопы, кряхтя, выбирались каждый из своего укрытия.

Вот меня часто спрашивают: отчего у вас, у осназовцев, хобби либо вовсе нет, либо все они какие-то… ну не героические, не мужские, что ли. Никогда не слышал, чтобы осназовец водил гоночный болид, занимался фехтованием на рапирах или скалолазанием без страховки. Всем нам плевать на дайвинг, на затяжные прыжки с парашютами и прочий экстрим…

Друзья мои! Какой экстрим после всего того, что мы видим на работе?!

Мы с Арбузовым курили одну мокрую сигарету на двоих, когда из клубов оседающей пыли к нам вышел низенький, перепачканный копотью человечек в обгоревшей одежде.

Он махал нам руками и кричал что-то маловразумительное.

– Эта! Сдрасьте!.. Товарись Лева…

– Клон какой-то? Ты такого помнишь? – вполголоса спросил я у Арбузова.

Арбузов отрицательно замотал головой.

– Эта моя! Моя! Я – в кран! Танк с ногами бух!

Господи! Наконец-то человечек подошел ближе, и я узнал Тхакура Кришнасвами. Стажера из Директории Хинду. Смысл его белиберды тоже стал до меня потихоньку доходить.

– Так это ты, что ли, в кране сидел?

– Я! Я! – радостно закивал Тхакур.

– Постой… Я же тебя не допустил к участию в боевых операциях!

– А я… я доброволесь!

Я нахмурился.

– Послушай, Тхакур… Тебя там не контузило, случайно? Ты же еще вчера нормально по-русски говорил? Гипнопедия, всякое такое…

– Гипнопедия есть недостаток. Когда волнуешься… все забываешь… Утром… опять будет… нормальни руски… – заверил нас Тхакур и просиял своей беспечной детской улыбкой.

Несмотря на все улыбки, Тхакура била дрожь. И похоже, он был ранен.

Двухметровый плечистый Арбузов по-дружески обнял малорослика – как папа сына.

Глава 6

Линкор пропьем, но флот не опозорим!

19 августа 2622 г.

Город Синандж

Планета Тэрта, система Макран

По местному времени наступило девятнадцатое августа. На небе, располосованном черными хвостами пожарищ, мутными пятнами проступили две луны. Восход третьей ожидался с минуты на минуту.

Но те бесконечные сутки, которые начались вызволением экипажа «Гневного», для нас всё не кончались.

Не очень хорошо помню, как мы вернулись на территорию военного городка. Я – офицер, а значит, уставная машина, и могу отдавать распоряжения именно что машинально.

Я вновь приказал пополнить боезапас. Приказал оборудовать позиции в готовности к новому нападению. Распорядился насчет раненых. Вертолеты, кстати, за ними прилетели, хорошо. Еще чего-то приказал…

И обнаружил перед собой черного, как черт, бойца с какими-то подозрительными ведрами. Это же надо было так прокоптиться в бою, что на лице одни белки глаз блестели, в остальном же выглядел он чистым афрорусичем!

В нашей роте афрорусич был один, Пашей звали, но списали его из армии по ранению. Но больше-то вроде нет…

– Стой! Что несешь?

– Это… Товарищ капитан, выполняю распоряжение взводного командира!

– Какое распоряжение? Кто взводный? Фамилия?

– Рядовой Мальгин из взвода Пешина! Отыскал и несу провиант!

– Что за провиант?

– Шашлык… Замочили ко дню рождения… У лейтенанта Пешина.

– Ну и что теперь?

– Не знаю. Мы думали, его чоруги сожгли. Там у нас в казарме почти все сгорело… Но холодильнику повезло.

Шашлык… Ну и память у людей… Тут мы сами на шашлык чоругам чуть было не пошли…

– Понял. Рад за ваш холодильник. Свободен.

Пока я решал, как бы поделикатнее, без матюгов, намекнуть Пешину, что сейчас… ну-уу… не самое лучшее время для шашлыков…

Пока отвечал на какой-то насущный служебный вопрос Арбузову…

Пока искал Пешина…

У меня ожил служебный телефон. Не рация, а именно сотовый. Я уж думал чему-чему, а этому барахлу теперь пришел полный и бесповоротный капут…

– Степашин на линии, – сказал я.

– Иванов беспокоит.

Иванов?! Товарищ Иванов?!

Однако действие стимулятора СПOД-4 постепенно входило во вторую фазу, эмоции выветривались, искренне изумляться я уже не мог.

– Слушаю вас, товарищ Иванов, – безмятежно сказал я.

– Спасибо за «Гневный», капитан. И за оба боя спасибо.

– Всегда рады, – ответил я вместо «Служу России», сам себе поражаясь.

Иванов одобрительно хмыкнул.

– А теперь слушайте, Лев: это очень нехорошо получилось, по моему мнению, что вашей ротой пришлось все дыры затыкать. У нас есть и другой осназ, немало десантников, танкистов… Я понимаю, не вина командиров, что ваша рота попала из огня да в пламя… И все-таки я имел разговор с Бердником и Трифоновым… Как слышите меня?

Я, похоже, даже дышать перестал, не мог понять, к чему Иванов клонит.

– Слышу хорошо, товарищ Иванов.

– Так вот. Имел с ними разговор. И строго приказал: 92-я рота должна до утра отдохнуть. Даже если с неба астрофаги начнут падать, если весь чоругский спецназ свалится нам на голову – людей Степашина поднимать в ружье только в самую последнюю очередь! Пусть, если что, дивизия «Полесье» еще повоюет, а то она сегодня не очень-то меня впечатлила.

«Х-ха!.. Десанту-у-ура», – злорадно подумал я.

– Итого вывод, – заключил Иванов. – Я в приказном порядке настаиваю на том, чтобы все вы как следует отдохнули. Не покидая места дислокации, разумеется. В остальном я вас никак не ограничиваю.

– Понял вас, товарищ Иванов.

– Детоксин у вас остался там?

– Уверенности нет. Не обессудьте.

– Неуверенность в таких вопросах простительна. – Иванов коротко хохотнул. – Я пришлю вам своего вестового с чемоданом детоксина. Ждите. И – всего вам доброго, Лев.

– Всего доброго, товарищ Иванов!

Я медленно отнял трубку от уха. Медленно, как во сне, опустил руку…

Мне казалось, что я стал жертвой наведенной галлюцинации.

Я пересекался с Ивановым несколько раз. Так сказать, «по работе». И до войны, и во время.

Это был тяжелый, жесткий человек, готовый заплатить за решение поставленной задачи любую цену. Ни себя не щадил, ни других. И это, наверное, правильно…