За одну минуту до

– О, личные темы, пошли. Думаю, стоит хотя бы представить, чтобы не выкать после каждого слова. Меня зову Вячеслав, но это слишком пафосно. До такой чести я еще не дорос. Зовите Славиком. Нет, я учусь на актёра, ну знаете, чтобы похлеще Глебова Гришку отыграть когда-нибудь. Правда, не буду кривить душой, вы, ой. Ну вот опять выкаю, – парень рассмеялся, – ты не любишь этого. Я сейчас в академическом отпуске. А из него, кто знает вернусь на учебу или нет.

Надя еще раз посмотрела на юношу, который буквально изливал душу перед первой встречной. Должно быть ему действительно тяжело, если он говорит и говорит.

– Ну чтобы, ты не выкал. Меня зовут Надя, для пафосной Надежды я может и выросла уже, да все еще не люблю, когда так называют. Мне кажется, ты рожден чтобы быть актером, слишком ты открытый для еще какой-либо профессии. Тебя бы в жизни уже раз 100 осудили бы за тот поток информации, который ты ввалил на незнакомого человека, многим старше тебя.

Славик смутился и вновь посмотрел на ее руки, подтверждающее, что девушку надо бы называть женщиной.

– Только вот язык не поворачивается. Можно считать вас старшей сестрой на сегодняшний вечер, вы не против? Вы мне почему-то нравитесь, в очень хорошем смысле слова. Может быть я когда-то вас видел. Вы не выступаете на сцене? Может быть вы актриса и снимаетесь?

Надя обомлела и заплакала. Сама даже не поняла почему, слезы сами брызнули из глаз. Эти слова были один в один похожи на другие, а еще, ее, артистку массовки, в кое-то веки кто-то узнал.

– Я не актриса. Я балерина, только не особо и знаменитая. Знаете, театр, что недалеко от Пушкинского сквер, я там танцую. Правда однажды, лет пять назад я танцевала там ведущую партию…

_ Вы были богиней погибших невест? Я не помню, как вас звали. Но я видел вас. Мы тогда с бабушкой только приехали в Москву. И она меня потащила в театр, чтобы я образовывался. У вас еще цветы в волосах были и корзина в руках, я же не ошибаюсь, – прошептал парнишка.

– Да, -выдохнула Надя. Такого совпадения просто не могло быть. Он виде ее один-единственный раз. Но запомнил. Ее- белую Моль. Запомнил.

– Да что же вы плачете. Не пугайтесь, ради бога. У меня хорошая память, очень хорошая, особенно на лица. Я тогда весь спектакль запомнил, все его части. Хоть сейчас рассказать могу. Я не маньяк и не убийца, господи. Ну какой из меня убийца, только разве что кур каких безмолвных могу забить, да и то по большой нужде… А… Вы были на море, – попытался перевести тему с неприятного Слава.

– Никогда, я только сегодня думала об этом. Всегда хотела покачаться на волнах, где-нибудь рядом с большим белым маяком, освещающим путь морякам, возвращающимся домой. А еще хотела бы попробовать выпить морской воды, хоть чуть-чуть. Говорят, от этого кости становятся лучше. – на полном серьезе произнесла Надя, лукаво погладывая на Славу.

Слава долго смотрел на девушку –женщину с золотыми крапинками на коже и не мог представить ее в своем поселки или на скалах, откуда здоровы прыгать в море. Но, наверное, она прекрасно бы смотрелась, стоя на маяке и смотря на море, окрашенное охрой заходящего солнца. Или она была слишком совершенной для постоянного ожидания?

Собеседница была бы как его бабушка, всегда занятая и деловитая, немного себе на уме. Они бы с бабулей, наверняка, поладили, только это была бы их первая и последняя встреча.

Парнишка улыбнулся светлой, лучащейся обворожительной улыбкой, по которой вздыхали все девочки на его курсе. Только вот почему-то у нее была совершенно противоположная реакция, Надя начала немного дрожала, а затем отвела взгляд.

– Море, оно как человек. Если вы его не увидите разным, то считайте- вы его не поняли. Вот все отдыхающие хотят видеть море голубым-голубым, как на картинках в журналах. А оно ведь другое, древнее и непонятное, как сама вселенная. Ну это я, конечно, очень старался сказать, но оно такое. Особенно прекрасно оно во время бури, когда ты стоишь на берегу и с замиранием сердце ждешь, что оно схватит тебя за пятки и потащит на дно к морским тварям и затонувшим кораблям. А еще, вы когда-нибудь должны увидеть, как море плачет. Это обычно можно наблюдать на закате, когда солнце практически скрывается за горизонтом. Тогда по воде плывут разводы- ручейки, уносящие слезы моря, которое бояться темноты.

–Красиво говорите, не ужели вы выросли где-то рядом с ним?

– Вырос, с семи до тринадцати лет жил около него. А потом переехали сюда, бабушку надо было лечить. А здесь мне теперь почти всегда мне не хватает воздуха, простора. Не понимаю москвичей, бегают по своим гигантским торговым центрам и думают, что счастье целиком в этом, в брендовых и модных шмотках, которые здорово демонстрировать перед другими жалкими людишками. А настоящая роскошь- быть свободным от этого всего и жить на просторе, иногда, из-за большого желания заходить в магазин, общаться людьми и быстро оттуда выходить, чтобы это не затянуло.

Надя вновь потянулась за таблетками. Слова этого мальчика эхом отдавались в ее сырце, ускоряя биение настолько, что становилось невозможно дышать. Такое происходило с ней уже очень давно, где-то лет десять-двенадцать.

Начались ее панические атаки с злополучного письма, полученного в день выпускного из академии. Но корни, истоки проблемы тянуться в Екатеринбург к ее лучшему другу Петруня или Пети, как его называла тетя.

Никто из взрослых никогда бы не посчитал бы их друзьями, уж очень странно они выглядели и слишком вредили друг другу. Ему уже исполнилось двенадцать и мальчишка высоком увальнем с вечно взъерошенными русыми волосами и двумя шрамами на лице, полученными в результате активной дворовой жизни. Вокруг него вечно вились мальчишки, помладше, старшие не признавали его за человека, но не обижали. Парнишка придумывал интересные игры для всего двора, распределял роли, ставил всех на места, но сам не играл, смотрел со стороны и наслаждался всем, что происходило вокруг. А вот девчонки его боялись, в их глазах он был похож на монстра из мультиков, потому что у него не было левой руки до локтя и части левой ступни, левое ухо было рассечено так, словно кто-то разрезал его ножницами, да и шрамы на лице внушали ужас.

Петруня всем рассказывал разные причины случившегося. Среди них был и метеорит, и землетрясение, ограбление, нападение пиратов, страшная внеземная болезнь. Никто во дворе не знал о том, что же приключилось с Петруней. Порой об этом шептались девчонки, но ни к чему путному это не приводили.

Надя очень долго относилась к Петруне, как к больному человеку, который не понимает того, как к нему относятся другие. А также что над ним смеются и шепчутся за спиной, а увалень это терпит и улыбается всем. Ну не кретин?

Так было ровно до тоги дня, как они с братом попали под дождь на детской площадки и пережидали ненастье в детском домике, в который Надя едва влезла.

Был пасмурный августовский день, но для ребят это не было поводом находиться дома, потому что мама выставила их на улицу под предлогом «важного разговора» с их новым папой. Надя хорошо знала эти их разговоры за закрытыми дверями, где они сопели, охали и ахали. А потом мама сообщала, что у нее будет кто-то младшенький. К десяти с небольшим годам, девочка обзавелась огромным чемоданом цинизма, который сочился сквозь каждое ее слово и действие. Вот и сейчас малышка недовольно пинала камни на детской площадки и нехотя приглядывала за младшим братиком, копошащимся в песочнице.

Внезапно, из неоткуда хлынул дождь. Поэтому, стремительно вытащив орущего брата из песочницы, девочка, крайне недовольная происходящим, побежала к домики-беседочки, предназначенному для очень маленьких. Дождь все не затихал, с неба начали уже сыпаться бисеринки градин, опасно стучащие по железной крыше, дети плотнее прижались друг к другу.

– О, глядите. А я думал, что только мне в голову пришло пойти погулять, – произнес кто-то очень радостным и звенящим голосом.

– Тесно, ну да ладно, – сказал пришелиц и уселся напротив брата с сестрой.

– Держи, – он протянул Наде свою куртку-дождевик, быстро перекачавшую на засыпающего Борю.

Мальчик с двумя шрамами на лице, сидящий перед ней, широко и приветливо улыбался, сияя, как новенький грошик. У него сильно намокли волосы, а синяя рубашка прилипла к телу, демонстрируя его маловатое телосложение. Но под рубашкой он что-то держал одной рукой, а вторую завел как-то неловко за спину, словно хотел что-то спрятать.

–Что там? – тыкнула девочка пальцем в небольшой бугорок на его животе.

Мальчишка, все так же широко улыбаясь, извлёк из-под рубашки крошечного грязного щенка, с еще не открывшимися глазками.

–Он, наверное, голодный. Ему бы молока из пипетки, мы так своего хомяка выкармливали. Если не покормишь, он умрет. – со знанием дела серьезно сказала Надя, вытирая грязь с головки щенка.

– Я его только нашел. Он валялся около стока, думал его унесет туда вместе с водой вот и подобрал. – оправдался парнишка и достал из-за спины руку, чтобы почесать щеку, а руки то там и не было.

Петя очень смутился, когда понял, что Надя уставилась на его пустой рукав, слипшийся как обваренная оболочка сосиски.

Надя смотрела долго, словно ее взгляд мог восстановить конечность мальчику, который от смущения не знал куда себя деть.

– Наверное, ты не очень тяжелый, без руки, кажется, тебе легче держаться на воде, да и поднять тебя проще, – выпалила девочка.

Мальчик искренне засмеялся и Наде почудилось, что вокруг него заблестели искорки, словно маленькие колокольчик смеха повисли над его головой.

– Обычно девчонки пугаются, верещат, а еще часто называют зомбаком. Ну или монстром. Но то, что мне без руки легче плавать, только тебе смогло в голову пришло, – все еще заливался мальчишка.

–Собаки у монстров на руках не спят. – уверенно сказала Надя и поплотнее закутала в куртку брата.

– Меня Петя зовут, но можешь звать Петруней, если хочешь. А тебя?

– Надежда, так меня и называй, – сказала Надя, проникнувшаяся уважением к мальчишке.

– Надеждой? Надюхой-вот это здорово. Ты можешь раздобыть соску Надюха, просто у меня нет, а купить вряд ли выйдет. Щенка надо кормить. Я его у себя пока прятать буду, но соску бы надо поскорее…

Надя не дослушала его и помчалась под проливным дождем в дом, к соседке Ирише, у которой как раз недавно родился братик, которого кормили из бутылочки.

Мальчик смотрел ей в след и думал о том, что так высоко еще никто из его знакомых через лужи не прыгал.

После того дождя, заставшего ребят врасплох, Надя с Петруней сдружились. Они выкармливали щенка, ползали по заброшенным дачам, до которых было совсем недалеко от их двора, часто устраивали посиделки на своей секретной базе, которая располагалась между четырьмя растравленными близко друг к друга гаражами. Места там было еще и на пятый, но никто ничего не строил, что друзьям сыграло на руку. У ребят там была база, со всеми атрибутами. Был и небольшой наблюдательный пункт, находящейся на крыше самого высокого гаража, и колокольчик-сигнал, вытащенный из груды металлолома, одеяла, карты, нарисованные Петей, Надины старые пуанты, повешенные на стену для украшения. В их обители можно было найти даже пару ножей и вилку, с помощью которой можно было раскрыть банку с кукурузой- неприкосновенный запас на случай ядерной войны.

Надя поняла, что Петруня хороший как-то само-собой, словно он всегда был ее другой, всегда шутил и разыгрывал ее, размалевывая свою руку красной краской, а потом искренни недоумевал почему девочка не пугается.

Что они только не делали, где т не бывали. Но, наверное, смогли бы обследовать другие секретные локации их города, если бы Надю не отправляли в танцы, а Петруню силой не утаскивала домой тетка, у которой он жил после гибели родителей. Почем-то он ее за глаза всегда называл мамой, наверно, чтобы самому было не так больно от звучания ее истинного значения в ее жизни.

– Я Динку, нашу собаку, спасал, да меня прижало слева бревном, – рассказал однажды Наде историю потери своей руки Петруня.

–А родители не успели выбежать, потому что спали. А я на веранде спал с Динкой. Динка тоже умерла, ее эта балка напополам разделила. – дополнил мальчик свой рассказ, глядя на пол их базы.

Надя тогда впервые пожалела, что не очень умеет выражать эмоции, вернее не то что не умеет, не получаются у нее они в том объёме, который хотели бы видеть люди. Надя просто погладила его по голове, то был самый сильный всплеск эмоций по отношениям к людям с ее стороны.

–А у меня папа умер. Он был старый, умер, когда мне было меньше шести. Наверное, он тоже был человеком, которого было бы любить. А так я всех ненавижу

– Почему? Всех?

– Потому что из-за них я не могу быть лучшей, – зло прошипела Надя, нанизывая бусины на леску от удочки.

–А если ты и так лучшая, – спросил ее Петруня.

– Но они-то так не считают, никогда не учат меня сложным движениям, как других девочек, а только говорят, что у меня не хватает растяжки и чего-то там еще.

– Они и не должны так думать, ты так должна думать, ну может быть еще я, чтобы тебя было не так страшно, – Петруня посмотрел на нее очень внимательно, чересчур серьезно для себя.

– Почему ты так уверен, а вдруг я плохо танцую

– А ты покажи, – совершенно невозмутимо произнес мальчик.

Повторять дважды девочке не пришлось. И она закружилась, копируя старших из группы, стараясь ровно стоять на земляном полу убежища. Надя в этот момент была похожа на парящий в воздухе тополиный парашютик, вертящийся и приземляющийся по спирали. Кажется, что она просто превратилась в воздух, который переносил ее с одной точки на другую и в последний, самый важный момент, девочка развела руки, словно раскрыла бутон молоденькой розочки.

–Я все еще думаю, что т лучшая. А им, им ничего не понятно. Они же тебя не любят, вот и вся беда. Пошли, надо бы проверить нашу яблоню.

Тот день так и остался в памяти девочки, как самый светлый за много дней. Кто-то считал ее лучшей, просто потому что это была она. Надю кто-то любил, она была нужна. Не потому что она могла что-то дать, помочь или подарить, а просто так.

Наверное, они бы жили с Петруней долго и счастливо, так же исследовали бы разные места, кормили собак и разбирали металлолом. Но мама вновь решила, что им надо переезжать. А это значит, что все- ничего уже не будет.

В последних числах августа семья Нади уже должна была быть в другом городе, до отъезда оставались какие-то десять дней, тянущиеся невозможно долго и ранящие ее сердце, внезапно почувствовавшее боль.

Надя держалась. Ходила на занятия, возилась с Борей, а вечерами допоздна засиживалась в их секретном убежище, надеясь, что тоска рассосётся, и она наконец скажет Петруне, что уезжает.

Но ничего не выходила, друзья только ссорились, порой даже дрались, мальчишка, толком ничего непонимающий, уходил домой, а потом все повторялась сначала.

Вот и за два дня до назначенной даты, ребята поругались, Петруня ушел, а Надя внезапно поняла, что плачет. Она не плакала все время, что себя помнила. Мама злилась на нее за слезы, но тут никого не было, поэтому, можно было бы и пореветь всласть. И вот слезы капля за каплей уносили с собой тоску, печаль, страх, но какое-то глубокое чувство, природу которого девочка не могла рассмотреть, так и не покидало ее.

– Я…Ты чего? – в штаб вернулся Петруня, решившей извиниться.

Надя горько плакала, ничего не слыша вокруг себя. Девочка надеялась, что все вернется на круги своя, что все будет хорошо, как раньше. Но жизнь, как ни печально, никогда не дает задний ход.

Петруня опустился перед девочкой на корточки и погладил по голове. Просто молча, ничего не говоря, даже не понимая причины слез.

–Я уезжаю, в другой город… насовсем, – выдавила Надя из себя и обняла мальчика.

Так бы, они, наверное, и сидели еще долго, если бы у Петруни не затекли ноги и он с глубоким охом не сел бы на землю, потащив Надю за собой. После чего ребята принялись истерически хохотать, катаясь по пыльному полу. Смех был продолжением слез, но более мягкой их альтернативой.

– Ты мне напишешь. И я тебе напишу. И будет, как в той книге? «Монтигомо Ястребиный коготь, как ты когда-то меня называла…». И эти письма не потеряются. Все будет хорошо. Ты станешь самой лучшей балериной на свете, а я принесу тебе букет цветов. Большущий с твою голову, нет, даже с две головы. И ты никогда не будешь больше плакать, чтобы я не переживал, хорошо? – внезапно серьезно произнес Петруня.

– И так будет всегда-всегда. Ты никогда не бросишь? Никогда-никогда? – все еще всхлипывая спросила Надя.

– Никогда-никогда. Могу поклясться на мизинцах. – убедил ее Петруня.

Внезапно Надя вздрогнула, словно сбросила с себя груз старых воспоминаний. Открыла глаза. Ее мир все еще был тем же, вокруг по-прежнему крутился зрительный зал, а рядом сидел молодой актёр, беспокойно на нее поглядывающий.

–Знаете, мне показалось, что вы уснули. Я говорил с вами, а вы все молчали и молчали. Только раз произнесли «никогда-никогда». Вам плохо, Надежда?

– Ха-ха, да вы знаете, ой. Ты знаешь, бывает так…

У нее зазвонил телефон. Это был Максим. Надя глубоко втянула в себя воздух, надеясь таким образом оттянуть начала бессмысленного разговора, принесшего ее только разочарование.

– Да. Ало. Ладно. Ты придешь через полчаса? А тебя пустят? Да не приходи, зачем мотаться. Ты же очень устал на своей встречи. А это было совещание. Да не важно, покорми Петрунина, молока ему налей. А. Да. Я позвоню, когда освобожусь. Да, можешь у меня ночевать. Пока, – повесила трубку Надя.

–Это ваш муж, простите за любопытство, – сам удивляясь своей бестактности сказал Слава.

– Ха, ну не красивый вопрос. Да что уже там. Не, это мой молодой человек. Он вечно работает, вечно занят. Сам позвал же, – немного зло прошептала девушка, нервно потирая переносицу.

–Да. У меня тоже самое было. Ну всмыле, у моих родителей. Отец тоже без роздыха работал, на работе ночевал, а потом- пусто. Исчез просто, как в воду канул. Я, если руку на сердце положить, в лицо его не помню, но, наверное, его помнят на работе, надеюсь, он сделал что-то великое, ну или хотя бы не ужасное. – неловко произнес юноша.

–Молодой человек, это не ваше дело. Я не должна была так распускать свой язык. Извините. Столько лет, а все еще попадаюсь на уловки всяких проходимцем, – зло прикрикнула на него Надя и отвернулась.

Парнишка сник, осел в своем кресле и обиженно произнес:

–Простите, я не хотел вас обидеть.

И тут, будто божественное провидение, а может быть чей-то злой умысел, ровненько после последнего слова Савы в зале погас свет. Причем потух он не сразу весь, а по блочно, словно кто-то друг за другом нажал выключатели. Единственным светом в зале остались несколько ламп около сцены, подсвечивающие мир каким-то нездоровым, трупным цветом. А в подсвеченном их воздухе танцевали пылинки, кружась и переворачиваясь в безмолвном танце, словно это была их последняя возможность повеселиться и напомнить о себе миру.

Люди недовольно зашушукались, но продолжали сидеть в зале в ожидании разъяснений, ну или хотя бы включения света. Но вместо этого послышалась какая-то дробь, вернее какие-то хлопки, приближающиеся все ближе и ближе. Огромный паук страха, нависший над залом замер, ожидая развития событий. И вдруг, распахнул свою бездонную пасть, в тот самый миг, когда в зал влетели несколько банок, пропитывающие на ходу воздух сладковатым газом, медленно пробирающимся между сидениями, заползающими под одежду, в волосы, а затем и в нос.

Люди, гонимые криком огромного паука, ринулись к выходам, но выбежать так и не смогли, падали прямо около дверей, не вилах пошевелится. Складывались складывались в кучи, будто игральные карты с колоду. Да так, едва подергиваясь, как отравленные ядом тараканы, и продолжали лежать, становясь нижней картой для следующего потока людей. Те же, кто сидел в центре зала, достаточно далеко от входа, сразу же поднесли ко рту ткань, видя какой эффект сладковатый, как дешёвые духи, газ делает с их товарищами, по несчастью. Люди прижимались друг другу, вставали на стулья, желая вдыхать побольше чистого воздуха, все еще надеясь, что включится свет и все происходящее окажется дурацкой шуткой.

Но внезапно, хлопки переросли в нечто большее, и через главный вход, что рядом с колоннами зашли какие-то люди, запускающие пули веерами в воздух. Зал наполнился уже не криком огромного паука, а его воем. Вперемешку с криками людей, залезающими под свои места или складывающимися в три погибели.

Что-то большое ударилось о колонну, стоявшую левее от входа, в этот же миг на людей посыпались искры и повалил черный едкий дым, несся на головы несчастных еще и куски, отколовшиеся от гипсовой бандуры, совершенно пустой внутри.

Черный дым, смешиваясь с белым начинал безумно крутиться, создавая микротайфунчки, которые друг за другом сыпались на головы зрителей мелкими ядовито-сладковатыми каплями, сквозь которые иногда пролетали горячие пули, испаряющие ядовитый состав.

Еще через пару минут, практически большая часть зал затихла, вдохнув успокоительно-сковывающую смесь, обеспечивающую захватчикам беспрепятственное проникновение в зал.

Зашедшие же, со знанием дела закрыли входные двери, повесив на них цепи, при этом за чем-то в дверях сделали отверстия, для света и воздуха, а под запасные входы, вокруг которых кучками лежали люди, все еще дергающие то рукой, то ногой, подложили пару черных сумок и подперли двери стульями, оставленные работниками театра.

Затаившейся черный паук страха теперь уже не просто весел нах залом, он сам целиком стал потолком, слился с расписанным плоскостью и проглотил люстры. Теперь страх не просто витал в воздухе, он и был тем воздухом, который каждый ежесекундно вдыхал. А паук все рос и рос, не зная, что и делать от радости.

Глава 4

Вова потерял сознание сразу же, как воздух наполнился какой-то непонятной субстанцией, стремительно лишающей людей движения. Мужчина даже не успел испугаться, но все же последним кадром, оставшемся в памяти была старушка-соседка, залезающая на кресло, опираясь на девочку в зеленой блузке.

Врач подумал, что это даже к лучшему, что умереть здесь не так уж и позорно, все же лучше, чем в одиночестве в затрапезной комнатке, не овеянной уютом. Хотя свою небольшую комнату он любил всем сердцем, а стерильную частоту и аскетичное убранство ценил намного больше, чем вычурные нагромождения в особняке отца. Зачем ему нужен такой огромный дом, если он все равно обитает только в библиотеке, ну на самый крайний случай выходит отобедать с семьей в столовую, где всегда встревоженная кухарка тетя Нина пытается ему угодить. Эта женщина пятидесяти лет появилась в доме после женитьбы старшего сына и категорического отказа его супруги готовит, вот тогда и появилась невысоконькая крепенькая женщина с короткой стрижкой и вечно смеющимися глазами. Володя ее уважал и в какой-то мере даже любил, потому что женщина всегда относилась к нему без лишней предвзятости, по-доброму, без обиняков. Вот, вероятно по ней он будет скучать на том света, а еще по ее наваристому куриному супчику с невероятно тонкой домашней лапшой, которую кухарка готовила специально для него, чтобы подбодрить.

Будет скучать по Неде, которую не видел уже довольно давно, кажется около полугода. Если бы не эта женщина, он бы так и остался загнанным в чехол парнишкой, играющим по всем правилам родителей и никогда искренне не радующимся. Что только стоит их поход за продуктами, ведь для него это было целое представление, потому что не барское это дело- ходить в самые обычные, среднестатистические магазины. Тогда, будучи уже достаточно взрослым, он так и не знал, что кукурузу продают еще и в банках, замороженная клубника в несколько раз дешевле свежей, а порошок, которым пользуется его семья можно купить только по очень большой скидке- иначе он будет стоить дороже элитной говядины. Неда же выбирала фрукты, молоко, хлеб, настолько внимательно, что упорно не обращала внимания на разморившуюся косичку, выбившиеся из которой пряди так и лезли в глаза. Наверно, тогда, пятнадцать лет назад, она была полностью искренней. Хотя…

Когда он вспоминал ее косу и смотрящие прямо в душу глаза, невольно вспоминалось и плохое, то, что разбило ему сердце. Это случилось уже после ее признания, но до того, как они разъехались. Кажется, были новогодние каникулы, которые, к Володиному удивлению, они проводили дома, а не в больнице. Володя варил кофе, а Неда использовали новую пряжу для вязания- творила свитер для своей мамы, к которой планировала поехать через пару дней. Володя сварил кофе и предложил жене, побаиваясь, что ее опять может стошнить, как это было перед католическим рождеством. Но, похоже, что пищевое отравление прошло и женщина полностью оправилась от него. Неда улыбнулась и приняла благодарно чашку из его рук, отложив вязание.