За Рифейскими горами

Но деревенским мужикам такое удавалось нечасто. Пока ребятишками были, рыбачили на удочку. А как семью завел, остепенился, некогда ребячеством заниматься, не то зимой лапу сосать будешь.

Остров, что жители деревни Чаловки звали Ашпуровским, тянулся с добрых полуверсты. По берегам кустилась черемуха и ракитник, в подлеске толпились многочисленные кусты черной и красной смородины. Красная смородина, или как ее здесь все называли кислица, начала уже краснеть. Рясные кисти кислицы свисали до самой воды, завлекая к себе сверкающими алыми огоньками ягодами.

В середине острова раскинулась привольно обширная луговина. Трава стояла сплошной стеной. Каждый год радовал сенокос семью Ашпуровых. Коси, не ленись. Ставь копны, мечи зароды сена. Всю долгую зиму будет сыта вся животина.

Весной, в половодье, остров полностью исчезал под вешней водой, лишь только макушки кустов, торчащие размочаленными ветелками в мутных потоках взбушевавшейся реки, напоминали о его присутствии. Даже сейчас, в самый разгар лета, можно было видеть, как высоко шла полая вода. На стволах черемухи и редких березок висели бороды сухой травы, принесенные расшалившейся рекой. В половодье наносило на остров плодородного речного ила, вот и росла потом трава на сенокосе Ашпуровых, как на дрожжах.

Половодье влекло каждый год на берег реки и малого и старого. Особенно старики, всю зиму просидевшие на печи, выходили на берег реки полюбоваться на потрясающее зрелище. Стиснув самокрутки последними, еще оставшимися зубами, глядели они слезящимися глазами на разбушевавшуюся реку, вспоминая свои молодые годы. Да, когда-то и у нас был порох в пороховницах! А Агул-то, глянь на него, все такой же молодчага! Ох и прет же дурило!

После того, как начинала спадать вешняя вода, приходила желанная пора заготовки черемши, этого первого сибирского деликатеса. Не только люди, но и звери радовались крепкому запаху дикого чеснока. Особенно медведи, истощавшие после зимней спячки, восстанавливали растраченные силы, потребляя целебные коренья. Не случайно на немецком языке черемша означает «Bärenlauch» – медвежий лук. Сибиряки ценят черемшу не меньше косолапого Топтыгина. В тайге черемша растет целыми полянами, хоть косой коси. Возами возят люди черемшу домой, готовят окрошку, солят на зиму бочонками. Ешь черемшу – не будет цинги. Черемша – первейший сибирский дикорастущий овощ! Факт!

Весной в Сибири – самая прекрасная пора. Особенно в конце мая, когда цветет черемуха и все окрестные луга окрашиваются в оранжевый цвет от множества цветущих огоньков. Сибирская природа оживает после продолжительной зимы и ликует в предвкушении скорого лета.

Для молодежи, истосковавшейся за зиму по вечерним прогулкам по деревенским улочкам вдоль берега Агула, начиналась золотая пора. Сельские девчата, выряженные в цветастые сарафаны, идут, взявшись под руки, распевая любимую песню.

Под окном черемуха качается,Распуская лепестки свои.За рекой знакомый голос слышится,И поют всю ночь там соловьи.

А белая кипень черемухи, ее духмяный дух, так и сводит их с ума.

Сердце девушки забилось радостно…Как тепло, как хорошо в саду!..Жди меня, мой радостный, мой сладостный,Я в заветный час к тебе приду.

Деревенские хлопцы, сидевшие под окошком на лавочке, подняли чубатые головы, перемигнулись, встали и пошли следом, завороженные последним куплетом.

Ой, зачем тобою сердце вынуто?Для кого теперь твой блещет взгляд?Мне не жаль, что я тобой покинута, —Жаль, что люди много говорят.

Поющие девчата вышли за околицу и направились по тропинке к речке Коместайке. Парни, как привязанные, вразвалочку, шли гуськом следом.

Прямо к речке тропочка проложена.Спит мальчонка – он не виноват.Я не буду плакать и печалиться,Не вернется прошлое назад.

Девчата, наконец-то заметили, как будто невзначай, провожатых. Остановились сконфуженные, не зная петь ли им песню до конца, или все же остановиться. Одна из них, рыжая как огонь, закинула гордо голову и запела вызывающе дальше. Ее подружки разом подхватили.

Под окном черемуха колышется,Осыпая лепестки свои.За рекой уж голоса не слышатся,Не поют там больше соловьи…

Ох девчата, девчата! Песни-то вы пойте, хорошие песни это. Но с хлопцами раньше времени не балуйте, чтобы опосля локоточки-то не кусать!

Ашпуровы, выгрузив и вытянув лодку на галечник, двинулись, идя гуськом по еле заметной тропинке в сторону покоса. Первым бежал, скача, то на одной, то на другой ноге Матюша. В его руках находилась корневатка с их сегодняшним провиантом. Следом шла его мать. Марья, одетая в длинную холщовую юбку и тонкую ситцевую кофточку, несла двое деревянных вил и трое граблей. И вилы, и грабли, были сработаны ее свекром Захаром. Кстати, сама Марья никогда не называла его – свекром. С первого дня, как пришла после свадьбы с Иваном в семью мужа, звала она Захара – тятей, а его покойную жену Пелагею- мамой.

Иван шел по тропинке последним, замыкая шествие. На могутном, обтянутом косовороткой плече, он нес кряхтя, трехпудовый лагушок.

Идти до балагана, где располагался летний стан семьи Ашпуровых, было не так и далеко, саженей эдак двести. Балаган, строенный еще самим Захаром, надежно нес «ратно-покосную службу» на протяжении последних тридцати лет. Стены, слаженные из толстых, с двух сторон отесанных березовых жердей, да крытая пластами лиственничной коры покатая крыша, составляли это незатейливое сооружение, напоминающее жилище коренных жителей Сибири, с той лишь разницей, что самодийские народы крыли свои летние чумы пластами вываренной бересты.

Балаган использовался Ашпуровами только во время сенокоса, который длился три-четыре недели. Начинали сенокос на неделе после Иваны-Купалы, когда деревенские ребятишки бегали по деревне с ковшиками и ведрами воды и с криками: «Ивана Купала – обливай кого попало!», плескали воду на всех проходящих по улице людей, и разумеется на вихрастых побратимов с ковшами тоже.

К Илье, который «был в числе» 2 августа, каждый добропорядочный крестьянин, заканчивал сенокосную страду и его сено должно было уже стоять в стогах, или как в Сибири говорили «в зародах».

Но до этого было нынче еще далеко. Только вчера начали Ашпуровы косить покос. Первые валки скошенной травы зеленели в лучах утреннего солнышка слегка повядшими боками. Остальная трава, пестря синими и бордовыми цветами колокольчиков, желтыми и белыми ромашками, стояла нескошенной на обширной пойменной луговине Ашпуровского острова. Армады кузнечиков несмолкаемо стрекотали в родном, пока еще нетронутом зеленом царстве, не ведая, что уже сегодня, им придется сменить квартиру.

Подойдя к балагану, Иван снял с натруженного плеча лагушок и облегченно вздохнул. Ну и тяжел же! Марья подошла сзади и потерла плечо мужу. Матюша же, первым достигший балагана, поставил корневатик и скакал по полянке, словно неугомонный кузнечик. Лагушок со свежей речной водой перекочевал в тенек балагана. В его середине серела маленькая кучка пепла от небольшого костерка-дымокура. Костерок из сырых веток разжигали перед сном, чтобы выкурить надоедливую мошкару. А то ведь спать не дадут всю ночь. Но сегодня Ашпуровы не собирались оставаться здесь на ночь. Спали они в балагане редко, используя его во время послеобеденного отдыха, как вчера.

В углу балагана лежала примятая охапка свежескошенной, не успевшей завянуть травы. Иван толкнул свою ненаглядную Марьюшку в бок, и недвусмысленно улыбнулся. Та засмеялась и встав на носки, шепнула ему ухо.

– То вчера было Ваня! А сегодня точи-ка литовки[25] и пойдем на лужок, милый мой дружок.

Довольная невзначай произнесенным ею «деревенским экспромтом», Марья теперь уже в полный голос рассмеялась и вышла наружу.

Уже скоро запели косы нескончаемую песню. Вжик, вжик. Первым шел Иван. Замах делал широкий, после каждого взмаха выдыхая воздух из груди с придыхом – Ыхх. Тучный валок скошенной травы оставался за его широкой спиной. За ним шла Марья. Ее литовка была покороче и взмах тоже. То и дело догоняла она сзади мужа и кричала задорно.

– Ох Ваня, шевелись! Не то пятки подкошу!

Ваня, уже весь взмокший от пота, налегал еще сильнее, но не мог никак оторваться от расторопной жены. Наконец, после очередного прокоса, докосив до конца лужайки, Иван остановился и расстегнул пошире ворот косоворотки.

– Ух, и уморила ты меня Марьюшка!

Пот ручьем лился с лица Ивана. Марья докосив до конца, подошла к мужу.

– Давай Ваня, еще по ручке[26] пройдем, и обедать пойдем. Я тоже устала, правое плечо совсем отнимается.

– Лады. Давай-ка литовку сюда, поточу еще разок. Все легче коситься будет.

Достав точильный брусок из кармашка широченных штанов, Иван привычным движением, уперев конец косы носком в землю, принялся точить обе косы.

Уже минутой позже запели косы нескончаемую песню. Широкая мотня Ивановых штанов качалась в такт его уже не таких широких замахов, как поутру. Устал мужик, устал.

Солнце вскарабкивалось еще вверх, к зениту, нещадно паля с поднебесной вышины, когда Ашпуровы подошли к балагану.

Матюша, был для косьбы еще мал, и мать отправила его собирать кислицу. Полное лукошко ягоды и искусанное комарами руки и лицо мальчика увидели родители подойдя к балагану. Матюша вскочил, заметя подошедших мать и отца.

– Молодец Матюша! Вишь сколько много набрал! – обращаясь к Ивану, произнесла Марья.

Сын молча улыбнулся. Старался ведь, все кусты смородины что росли вдоль берега речки обыскал. Даже в воду два раза свалился, тянувшись к таким рясным гроздьям красной ягоды.

Пока Марья собирала на стол, разложив снятый с головы платок, которому предстояло служить в роли скатерти, Иван взялся править щербины, на лезвиях кос. Недовольно крутя кудлатой головой, он разглядывал изогнутые зазубрины. Толстые стебли медвежьей дудки портили косы и с трудом скашивались, оставляя вмятины и зазубрины. От усердия высунув язык, Иван стачивал бруском щербины, бубня себе под нос.

– Нада же так, все литовки позавернулись[27]! Сегодня придется домой взять, чтобы тятя вечерком их снова отбил[28]!

Марья тоже намучилась за полдня, с трудом скашивая, вернее уж срубая, трубчатые побеги медвежьей дудки, вымахшими на три аршина. Но она уже знала, как помочь их горю. После обеда, возьмем Матюшу с собой. Пущай идет впереди и срезает их ножиком под корешок. Возьмем их с собой. Они сейчас в самом соку, сладкие. Я из них квасок вечерком поставлю. Чего же добру-то зазря пропадать.

Один полый стебель медвежьей дудки торчал уже в узкой горловине лагушка. Ашпуровы уже не раз за сегодняшний день, приложились к этой трубочке, потягивая холодную воду. Вода в лагушке, стоявшем в тени балагана, весь день сохраняла живительную прохладу. Добротная работа деревенского бондаря порадовала сердце уже не одного труженика. Такие бочонки, передавались в крестьянских семьях из поколения в поколение. Что же ему сделается? Меняй водицу, не давай ей застаиваться и будешь пить от пуза холодную водичку.

На разложенном платке лежали толстые ломти ржаного каравая, вареные яйца, в глиняной миске красовались свежепосоленные ельцы и сорожки, пойманные вчера Матюшей. Рыба была еще абсолютно свежей. Даже красные глаза сорожек переливались глянцевитым перламутром в лучах обеденного солнца. Только отсутствие чешуи напоминало о скором предназначении этих, еще вчера резвившихся обитателей водной стихии. В другой тарелке лежали горкой малосольные огурцы, рядом зеленел пучок лука. Лук белел тонкими, белыми корешками, которые забыла отрезать в утренней спешке Марья. Да и зубы на что.

Мяса на импровизированной скатерти-самобранке не было. В летнее время мясные продукты не часто украшали столы, не избалованных деликатесами, деревенских жителей. За исключением соленого сала. Оно водилось. Но во время кошения травы кушать много соленого сала было нежелательно. А то лагушка воды на день не хватит. Жители Чаловки, лежащей на берегу Агула, предпочитали кушать рыбку. Было бы грех не делать этого, живя на берегу такой рыбной реки. Ашпуровы, не являлись исключением.

Деревенские яства, выставленные хозяйкой дома, с завидной быстротой перекочевывали со стола в жующие рты семейства Ашпуровых. Свежий речной воздух и тяжелая физическая работа, есть простая формула для хорошего аппетита. Снедь запивали кислым молоком, так хорошо утоляющим жажду. Спустя добрую четверть часа, челюсти заслужили отдых, и лежали, подпертые кулаком, вместо подушки, на травяной подстилке в балагане. Сегодня Ивану не с кем было разделить облюбованное им ложе, и он быстро заснул под гудение сновавших за стенами балагана слепней. Марья, убрав со стола остатки трапезы, осталась снаружи. Она сидела, расслабившись, прислонившись спиной к стенке балагана и гладила голову сына, лежащую на ее коленях. Матюша, ласкаемый руками матери тоже уснул, посапывая приплюснутым носом. Темная кожа, две щелочки сомкнутых глаз, выпирающие скулы, одним словом – все, напоминало о деде Захаре. Ну вылитый дед Захар – так и говорили все деревенские жители, глядя на их сына.

Через полчаса, мужики, разбуженные так и не прикорнувшей Марьей, принялись за работу. Отдохнувший Матюша сновал челноком впереди косивших родителей и срезал ножом толстые стебли медвежьей дудки. Некоторые из них, Матюша тут же ошкуривал и отправлял в рот. Сочные трубочки были так сладки!

Через некоторое время целый ворох медвежьей дудки громоздился, ершась, на прокосе невдалеке от балагана.

Матюша, набрав полную грудь воздуха, крикнул задорным ребяческим голосом.

– Мама, пучки к берегу носить щас или опосля?

– Потом сынок, как домой пойдем, унесем, – ответила ему остановившаяся на минуту мать, – сына, иди к нам! Тут для тебя еще работа есть.

Матюша вприпрыжку побежал на зов матери.

Остановившись, Иван последовал Марье. Встав на незаконченном прокосе, он отер рукавом рубахи с раскрасневшегося лица обильно выступивший пот, расправил с хрустом натруженные плечи, и радуясь нечаянной паузе, опершись на косу, смотрел с интересом на жену и сына. С непривычки, как это бывает всегда в первые дни сенокосной страды, нещадно ломило спину. Марья нагнулась, взяла в руку стебель какого-то растения и показала его подбежавшему сыну.

– Матюша, видишь это цветок? Это чемерица[29]. Выбирай ее из валков. Не то корова зимой нажрется. Только осторожно, руки в рот не толкай. Она дюже ядовитая.

– Хорошо мама. А куда ее ложить.

– Да вон, в кусты снеси, да выбрось.

Пока Матюша выбирает из скошенной травы чемерицу, у нас будет немного времени рассказать об этом удивительном растении, которое может убить, или по крайней мере значительно повредить здоровью человека и животных, но может и вылечить.

Чемерица, с ее бело-зеленоватыми цветками хорошо заметна на цветущих полянах, что собственно и не удивительно. Ее высокие прямостоячие стебли (до 150 см) возвышаются на фоне других растений. Чемерица – явный долгожитель. Средняя продолжительность жизни составляет около 50 лет. Отношение к этому растению у местного населения двойственное.

Это ядовитое растение. Оно содержит во всех частях, от корневища и до цветков, 5–6 видов ядовитых алкалоидов. Особенно много вератрина, вызывающего поражение центральной нервной системы. Поэтому в старину экстракт из чемерицы использовался для смазывания наконечников стрел, если было необходимо, убрать кого-либо с дороги.

По предположению новозеландского токсиколога Лео Шепа, именно яд чемерицы, скорее всего, являлся причиной смерти Александра Македонского, так как грекам были знакомы свойства этого растения, и они использовали чемерицу при изготовлении лекарств, в частности рвотных препаратов, и при передозировке лекарство превращалось в смертельный яд, который в течении многих дней медленно убивал организм. Во всяком случае Александр Македонский умер в мучениях на двенадцатый день его неожиданной болезни.

Про жизнь Александра Македонского, и тем более, о причине смерти этого несомненно великого полководца, местные крестьяне конечно не ведали. Но их буренки испытали на себе не раз действие этого растения. После того как неразумная скотина умудрялась отведать чемерицы, то ее не каждый раз удавалось спасти. Поэтому и выбирали крестьяне при кошении травы, к счастью хорошо заметные, длинные стебли ядовитой чемерицы.

Местные пчеловоды равным образом, не раз помянули ее же, эту самую пресловутую чемерицу, крепким словцом. Пчелы принесшие в улей нектар с ее цветков, останемся верным грекам, приносили в улей «троянского коня». Яд чемерицы, попавший в мед, предназначавшийся для зимнего питания насекомых, постепенно отравлял пчел и вел к гибели всего улья.

Но как говорится, важна доза. При небольшой дозировке яд чемерицы приносил несомненную пользу. Корни этого растения с незапамятных времен использовали для изготовления медицинских препаратов для борьбы со вшами и другими паразитами, как у людей, так и домашних животных. Их использовали во многих странах, что и отразилось в народных названиях чемерицы. Так в немецком языке чемерица именовалась, в числе прочих названий, как «Lauskraut» или «Lauswurz», что переводится как «травка против вшей». Вши, переносчики инфекционных заболеваний, были одним из самых страшных бичей средневековья и все средства против них были хороши.

В Сибири, как дикие животные, так и домашний скот, в летнее время целыми стадами убегают в воду или густые лесные чащобы, ища спасения от овода. Оводы, откладывают яйца под шкуру животных. Там выводятся личинки этих паразитов, которые питаются кровью и живой плотью бедных животных. Чаще всего они гнездятся на спинах, там, где корова не может сбить овода хвостом. Крестьяне мазали препаратом из чемерицы раны и шишки с личинками овода на спинах своей животины. После обработки паразиты погибали, а раны удивительно хорошо заживали. Заметив это, люди начали обрабатывать настоем чемерицы и свои раны. И здесь помогла чемерица. Раны, даже загноившие, на удивление быстро заживали.

Чемерица использовалась и при других заболеваниях; воспалении легких, ревматизме и тифе.

Во многих домах сибирских жителей стоял флакон со спиртовой настойкой из корней чемерицы, который использовался для обработки ран.

Когда мы жили в Сибири, такой заветный флакончик стоял и в нашем доме. Скажу на моем личном опыте – действие чемерицы было просто потрясающим. Но нужно быть очень осторожным, не забывая о трагической судьбе Александра Македонского. Чемерица в первую очередь – это яд.

Матюша весь взмок, выбирая стебли чемерицы из скошенных валков. Солнце уже давно перевалило за полдень и скатывалось с сияющей голубизной небесной вышины к вершине горы Кияшки, а Иван и Марья, как оглашенные, все еще махали косами, обливаясь соленым потом. Взмокшие косоворотка Ивана и ситцевая кофточка Марьи прилипли к их спинам. Злые слепни кружились над работающими людьми, норовя исподтишка всадить острое жало. То и дело слышались сочные шлепки, и крылатые «тати», как звал их Иван, падали к ногам косцов.

На другом берегу реки затарахтели по сухим кочкам тележной колеи колеса возка. Конская сбруя, обильно смазанная дегтем, и терпкий конский пот, перебивали резким запахом все другие ароматы летнего знойного дня. Дед Захар, не утерпевший сидеть дома, отправился раньше оговоренного часа к берегу Агула, чтобы забрать сына с невесткой и внучонка Матюшу после их рабочего дня на сенокосе. На возке торчала, воткнутая острием в кучу свежескошенной травы, коса. Захар, зная, как устает человек за день ручной косьбы, накосил дорогой травы для телят и коня. Подъехав к берегу, где он утром ссадил своих домочадцев, Захар, кряхтя, ссунулся с возка, окинул довольным взглядом накошенную им траву и произнес.

– Хорошо-то как! Накосил травки, мягко будет домой ехать. Ведь напластались[30] поди за день-то, хошь прилечь смогут, и Ване вечером не придется ехать траву телятам косить!

Привязав Гнедка к кусту, Захар спустился к кромке берега. Зная, что сын с внуком ставили утром перемет, он решил глянуть, в надежде увидеть поймавшуюся рыбу. Осмотрительно ступая, Захар спустился к воде. На берегу Агула, в траве затончика, всплеснула стоявшая на мелководье щука. Заметив на берегу тень подходящего человека, она пустилась в бегство. Расходящиеся волны отметили путь зубастой хищницы. В груди Захара проснулся азарт рыбака. Подойдя вплотную к берегу, старик огляделся, ища взглядом место, где был привязан перемет. Справа от себя он заметил тянущуюся в воду дратву перемета. Улыбнувшись удаче, Захар подошел ближе. На сыром речном иле сидели сотни желтых бабочек. Но не они влекли к себе бывалого рыбака. Напрягая взгляд, Захар смотрел в играющее солнечными бликами полотно реки, надеясь увидеть бьющуюся на крючке рыбу. Но увы, к его глубокому сожалению никаких признаков рыбацкой удачи он не заметил. Уже собравшись идти обратно к прядающему ушами, сонному Гнедку, Захар услыхал всплеск крупной рыбины. Повернув голову, он увидел невдалеке от берега горбатую, полосатую спину окуня, попавшегося на крючок. По всему, рыба была крупной. Перемет ходил ходуном, и окунь, рвался из стороны в сторону, пытаясь сорваться с предательской наживки. Захар даже привстал на цыпочках, пытаясь определить, крепко ли сидит поймавшаяся рыба. А окунь бился все сильнее. Захар кусая губы, поглядел нетерпеливо, сначала на садящееся солнце, затем, в сторону Ашпуровского острова. Ну где же Иван? Пора бы им уже было вернуться с покоса. Ах, уйдет ведь окунь! Ей богу уйдет! Покликать мне их разве что ли, может услышат?

Сложив руки рупором, Захар набрал в грудь воздуха и закричал в сторону противоположного берега.

– Ивааан! Ивааан! Матюшааа!

Но только обманчивое эхо, ответило старому камасинцу, прока-тившись над просторами могучей реки. Захар заерзал. Неужели не слышат?

Но Иван и Матюша действительно не слышали крика Захара. Прибрежные кущи поглощали все звуки идущие с другого берега. Еще минуты две ходил Захар туда-сюда по хрустящей гальке. Отчаявшись, он решил залезть в воду и снять пойманного окуня с крючка, благо, что рыба билась недалеко от берега. Сказано-сделано. Захар стянул штаны, оставшись только в нижних портках. Портки он оставил. А вдруг, когда в воду полезет, Иван с Марьей подойдут к берегу? От стыда ведь сгоришь, коли невестка свекра в чем мать родила увидит!

Все еще без конца повторяя «уйдет ведь», Захар ступил босыми ногами в воду. Вода в Агуле хоть зимой, хоть летом – одним цветом. Холоднющая! Вздрагивая всем телом, ступая мелкими шажками, Захар подбирался к все сильнее бьющемуся окуню. Рубаху Захар не снял, теша себя надеждой, что пойманная рыба находится на небольшой глубине. Вода в Агуле чистая, как слеза младенца. Все камушки на дне, как на ладони. Но прозрачная вода сглаживала и глубину реки. Так случилось и с Захаром. Просчитался он. Старик уже пожалел, что не снял рубаху, но теперь решил идти до конца. До бьющегося окуня, оставалось, что в прямом, что переносном смысле – рукой подать. Когда вода дошла до пояса, Захар ухватился наконец за поводок, на конце которого трепыхался поймавшийся окунь. Черно-зеленая полосатая спина, с растопыренными иголками спинного плавника, крутилась витиеватыми пируэтами, режа серую гладь воды. Рыбацкий азарт, превратил холодную воду Агула в теплую водицу горячо натопленной баньки. Совсем не замечая холода, Захар изловчился, и ухватил трепещущеюся рыбу. Окунь уколол его острыми, как шипы, плавниками, и тут же большой и указательный пальцы Захара протиснулись под жаберные крышки, схватив намертво полосатого речного красавца. Довольная улыбка расцветила лицо старого камасинца.

– Попался голубчик! Фунта на два с половиной будет!

К его удивлению, крючок с проглоченным пескарем сидел глубоко во рту пойманной рыбы.

– Ах, зазря я воду полез, он бы и так никуда не делся!

Окунь, крепко сжатый рукой Захара, присмирел, и лишь слегка шевелящийся хвост напоминал о том, что рыба жива.

Лишь сейчас почувствовал Захар, как все же холодна вода в реке. Отцепив рыбу с крючка, он отправился в обратный путь. То-то удивятся Иван с Матюшей, когда я им покажу такого окунишку! Чем ближе подходил Захар к берегу, тем сильнее скользили камни под его по-старчески плохо державшими ногами. Течение реки здесь было не таким сильным, и галька была покрыта слизью водорослей. Это они привлекли на илистый берег затона такое множество желтых бабочек. Захара больше интересовало, когда же он покинет царство Нептуна и почувствует под ногами твердую землю. Шаркая ступнями, он неумолимо приближался к желанной цели. Еще немного, каких-то два-три шага, и он сможет наконец снять и выжать намокшую одежду. Мокрые подштанники деда Захара отяжелели, и намеривались расстаться с тощей задницей их владельца. Если бы кто смог увидеть нашего рыбака, то наверняка бы невольно улыбнулся. В одной руке болтается окунь, другая придерживает сзади мокрые порты. Но самое интересное было еще впереди.

Вода доходила только до щиколоток, как оскользнувшись, дед Захар, надеясь сохранить равновесие и не упасть в воду, взмахнул рукой, в которой он держал пойманного окуня. Вторая-то было занята! Окунь, почувствовав, что хватка ослабла, последним отчаянным усилием дернулся всем своим рыбьим телом, и, и он действительно вырвался. Подлетев кверху и сверкнув на солнце чешуей, он ринулся из поднебесной выси в родную стихию. У деда Захара разъехались ноги, и он приземлился местом, находящимся пониже спины, в мягкий прибрежный ил. Окунь в это же время настиг деда Захара, плюхнулся на его облысевшую голову, и скользнув по лицу, известил сочным шлепком в воду, о достижении конечной цели небольшого воздушного путешествия. Праздничная иллюминация из нескольких сотен взлетевших желтых бабочек дополнила вполне естественно это небольшое театральное представление, которое к счастью дедушки Захара, обошлось без посторонних зрителей.