Держава том 4

– Да-а, разбивка – дело нелёгкое, сделал вывод Ряснянский. – В старину император Александр Второй любил производить её лично. Позднее великий князь Владимир Александрович с наслаждением занимался распределением новобранцев по гвардейским полкам. Аким Максимович, ты первый раз на подобном мероприятии? – и, не слушая ответ, добавил: – Полюбуешься на старинные традиции. Вон и корпусной прибыл, – услышали: «Смирно!» и вытянулись во фрунт.

Махнув рукой, что означало – отставить, Данилов с помощью вестового снял шинель и направился к группе офицеров.

Фельдфебели и унтера от гвардейских полков сновали между рядами и учили рекрутов, как полагается приветствовать начальство.

Приехавший с командиром корпуса один из генералов, встал перед пёстрой шеренгой и во всю глотку крикнул:

– Смирно! Слушай меня! Сейчас командир корпуса с вами поздоровается. Ответите: «Здравия желаем, ваше высокопревосходительство».

Вперёд важно выступил генерал-адъютант Данилов.

– Здорово, молодцы! Будущие царские гвардейцы!

И обомлел, слушая: «Здрасте!» «Добренького здоровъечка».

А новобранец в жёлтом пальто снял цилиндр и вежливо поклонился.

Лишь владелец ножичка за голенищем пьяно, но с воодушевлением проорал:

– Здравия желаю вашему степенству!.. И многих лет жизни, – чуть подумав, добавил он.

– Провал полнейший, – констатировал прискорбный факт Рубанов.

Данилов, придя в себя, взял у вестового заранее заготовленный мел и начал священнодействовать, медленно шествуя вдоль первой шеренги.

За ним семенил адъютант штаба войск гвардии с целой кипой списков, а рядом шёл верзила-унтер в форме Преображенского полка.

Ряснянский с ротными командирами, сбросив шинели, поспешили к группе офицеров, пристроившихся за штабным адьютантом.

За унтером-преображенцем шествовала толпа фельдфебелей и унтеров из других гвардейских полков.

Подойдя к новобранцу и внимательно окинув его генеральским взором, Данилов поставил у того на груди метку «1».

К удивлению Акима и тем более новобранца, великан-преображенец не просто прокричал, а протрубил своей лужёной глоткой: «Преображенский», -и, встряхнув за плечи такого же здоровяка, как сам, что есть мочи швырнул растерянного гиганта в группу приёмщиков.

Там его, стараясь делать серьёзный вид, подхватили и проводили к стене, где стояли другие преображенские приёмщики.

– Согласно традиции, обязательно следует швырнуть рекрута. И чем сильнее, тем лучше, – просветил Рубанова полковник. – Новобранец сразу теряет спесь и понимает, что по «его» тут делать не станут, ибо он теперь – нуль, под который вскоре его и подстригут.

– Семёновский! – услышали бычий рёв, и ещё один рекрут полетел в руки унтеров-приёмщиков.

– Ваше высокоблагородие, – по-уставному обратился к Ряснянскому Пал Палыч. – Нам бы вон ту парочку гусаков заполучить, – указал, кого именно. – Повар и музыкант-барабанщик, – принял грех вранья на душу, плотоядно поглядывая на парней: «В случае чего завсегда можно отвертеться, оправдавшись, что повар оказался «вторым супником-коклеточником» из третьеразрядной харчевни, в которой питались ломовые извозчики».

Переговорив с корпусным командиром, Ряснянский выпросил у него оказавшихся не особо нужными другим приёмщикам новобранцев.

– Но они же не курносые блондины, коими комплектуется ваш полк, – на минуту заколебался Данилов.

– Ваше высокопревосходительство, постепенно мы сделаем из них курносых, – честными глазами глядя на генерала, пообещал Пал Палыч, с удовольствием принимая летящего и подвывающего от страха приказчика в жёлтом пальто.

По его цилиндру деловито топталось озабоченное скопище унтеров.

– Чего-то на этот раз нам достались сплошные скоморохи, – оглядел изломанную линию усталых новобранцев, выстроенных у задних ворот манежа, Ряснянский.

– Нормальный российский контингент, господин полковник, – стал спорить Буданов. – Немного крестьян и рабочих, босяков и хулиганов, парикмахер, повар, музыкант, а также сыновья питерских дворников, швейцаров и купцов, – под гром оркестра, исполняющего воинственный марш, повели несчастных в казарму.

Вечером, у полковой канцелярии, набежавшие из собранской столовой ротные, расхватали рекрутов, оставив Рубанову два унылых расфранчённых типажа, которых сразу взял в оборот Пал Палыч, перво-наперво сообщив им, что были они до армии дураки дураками в жёлтых пальто, а теперь могут поумнеть и даже до унтеров дослужиться.

– Как тебя, плясун, кличут? – обратился к подстриженному уже и одетому в военную форму солдату.

– Так, это…

– Смирно! И отвечай по уставу, глядя на меня преданно и бодро.

– Трофим Барашин, – попытался щёлкнуть каблуками нижний чин.

– Так я и думал, – жизнерадостно воскликнул фельдфебель. – Теперь ты, жёлтое пальто, обзовись.

Поклонившись и затем приложив руку к голове, второй солдат, безрезультатно пытаясь скорчить молодцеватый вид, доложил:

– Нифонт Карпович Махлай

– Во как! – чему-то поразился фельдфебель. – Запомни на всю жизнь, служивый, – к пустой башке руку не прикладывают. Карпович, значится..,– многозначительно произнёс Пал Палыч. – Теперь учись на свою лысую голову благородную гренадёрку надевать. Ефрейтор Сухозад. Назначаю тебя «дядькой» к плясуну Барашину. Обучишь его всем премудростям шагистики, отданию чести и уставам. Ну а я уж займусь нижним чином Махлаем, – многозначительно оглядел бывшего владельца цилиндра. – Как стоишь?! Ноги составь!

– Ну, дела-а! – обсуждал с товарищем прошедший день Нифонт Махлай. – Все друг перед другом навытяжку. Комбат перед командиром полка. Перед ним ротные держат руку под козырёк. И каждый божий день уборка помещения. Ложиться и вставать по сигналу…

– Да ещё и наряды не в очередь, – поддержал приятеля Барашин. – Чижало-о… Тут, брат – держись! Потому – дисциплина!

В начале ноября началась подготовка к полковому празднику, который выпадал на 23 ноября – день Александра Невского.

С утра полк шёл в Михайловский манеж, где проводилась репетиция парада. Занимались до обеда.

Ближе к полковому дню стали ходить в манеж и после обеда.

Прибывшее пополнение не брали, чтоб не портили строй. Их обучали отдельно.

В манеже было холодно и неуютно.

– Конюшней несёт и сырыми опилками, – недовольно ворчал Буданов.

– Любимый запах моего брата, – отчего-то развеселился Аким. – Ещё бы навозцу пару-тройку телег, да чтоб эскадронные лошади помочились, вот тогда бы полностью всё соответствовало кавалерийскому амбре.

– Рубанов, у вас что за праздник? Отчего такие восторги? Репетить пора. Стройте батальон, а я со стороны за равнением понаблюдаю. Сейчас отработаем прохождение развёрнутыми ротами и взводными колоннами. Наша задача добиться широкого и мощного шага.

Через два часа Ряснянский надумал отрабатывать одновременный выход командиров рот на середину перед строем.

– Буданов! – возмущался он, – вы не по центру стоите. Совсем глазомер растеряли.

– Зато у него, господин полковник, усы начали расти, – внёс струю юмора в мокрые от пота головы, Рубанов.

– Аким Максимович, – не воспринял шутку Ряснянский. – Подчиненная вам Царёва рота гренадёрки по команде «шапки долой», снимает – кто в лес, кто по дрова. А вы в упоение от непонятной мне причины вошли. У второй роты гренадёрки сдёргивать поучитесь, – поддел штабс-капитана и особенно фельдфебеля с дарёными часами.

«Это оттого, что у них кот учёный имеется», – вздохнул Пал Палыч.

– Пока другие роты отдыхают, Первая занимается одновременным снятием гренадёрок, – всё не мог отойти от командирского ража Ряснянский.

За три дня до праздника прибыл постоянный участник парадного ужина, «анахронизм», как называл его Евгений Феликсович, старик Вормс, начавший службу ещё в 1854 году, когда, вслед за Турцией, Англия и Франция объявили войну России, вошедшую в историю как Крымская, или Восточная.

В отставку старичок вышел в несуществующем сейчас чине майора при императоре Александре Втором, захватив и Турецкую кампанию 1877-1878 годов. «Анахронизм» любил щеголять в форме того времени, особенно гордясь кепи и полусаблей.

Ряснянский же был фанатик гренадёрки, о чём, как следует выпив на ежегодном праздничном обеде, бесконечно спорил с папашей Вормсом, крича: «Если бы носил гренадёрку а не кепку, я считал бы тебя реликвией, а не анахронизмом».

Между тем старичка он любил, и каждый год волновался – приедет ли дедушка на этот раз отмечать полковой праздник.

В этом году майор расстарался и привёз с собой старика-фельдфебеля.

– Пашка, ёш твою кош, – зашамкал ветеран, столкнувшись в казарме с Пал Палычем. – Шмель ты ишпаншкий, ошвобождай мою фатеру, – кивнул на каморку, – а шам в кажарме пошпишь. Фельдфешей штал, щучий потрах, а ведь шовшем недавно коровам хвошты крутил… Как штоишь… Ноги шоштавь, – лил и лил бальзам на истомившиеся сердца Махлая и Барашина. – И патрет мой в тенётах вешит… Ну, Пашка, ёш твою кош, пойдёшь ночью шартир чиштить, – пригрозил красному от разыгравшихся нервов фельдфебелю.

Утром 23 ноября старичок досконально проверил чистоту полов в казарме.

– Чиштые. Печи тоже чиштые. Молодец Пашуля. Глядишь, толк иш тебя и выйдет, – похвалил Пал Палыча, расплывшегося в блаженной улыбке.

– Портрет ваш, господин фельдфебель, а также картины и таблицы начищены до небывалого сияния. Шам, тьфу, сам проверял. Ни единой пылинки или пятнышка не имеется.

– Молодшина. Пошли ошмотрим шолдат.

– Опять лацкана ввели, – хвалился перед дедушкой. Ну-ка, ребята, подтяните пояса и поправьте помпоны на гренадёрках. Не срамите роту перед ветераном. Первый взвод. Шагом арш на улицу. Сейчас вместе с оркестром за знаменем полка в Зимний дворец пойдёте, – уговорил ветерана ехать к манежу на извозчике, а не топать пешком.

Полк выстроился на Марсовом поле и ожидал прибытия знамённого взвода.

– Морозит. А так вроде и ничего погодка, – сидя верхом на своём «Шантеклере», общался со стоящим у стремени Ряснянским командир полка. – Небольшой снежок лучше, чем дождь. Звуки марша слышишь? Наши идут. По-о-лк! Под знамя, шай на краул! – прокричал команду Некрасов.

Подождав, когда знаменосец с офицерами-ассистентами встанут на правом фланге роты Его Величества, под гром оркестра, треск барабанов и свист флейт, повёл полк в Михайловский манеж.

– Сапоги почистите, ребята, – суетился Пал Палыч, – у каптенармуса щётки берите. Шинели аккуратно кладите, да лацкана оправьте, – волновался он, боясь ударить лицом в грязь не столько перед императором, сколько перед бывшим своим фельдфебелем.

– Командир бригады генерал-майор Иелита-фон-Вольский пожаловал, – поправил темляк на шашке Рубанов, и вместе с полком ответил на приветствие генерала.

– А следом начальник дивизии генерал Флуг с генерал-адьютантом Даниловым прибыли, – зашептал Ляховский.

Полк дружно и громко ответил на их приветствие.

– Поручик, а чего шепчете? Холодного пива в третьеразрядном ресторане вчера напились?

– Никак нет, – углом рта улыбнулся офицер. – Это от уважения, – развеселил Рубанова.

– Смир-р-но! – скомандовал командир полка, заметив вошедшего в манеж маленького бородатого генерала в мундире Забайкальского казачьего войска.

– Помощник командующего войсками гвардии и Петербургского военного округа генерал Газенкампф.

– Поздравляю с полковым праздником, братцы, – с удовольствием вслушался в дружный ответ Павловского полка.

– А вот и наш Царственный однополчанин великий князь Николай Николаевич, – вместе с полком прокричал здравицу Рубанов. – За какие такие заслуги государь причислил Лукавого к пехотному полку?

– Какого «Лукавого?» – приглушённым голосом поинтересовался Ляховский.

– Э-э-х, молодёжь. Вся гвардия его так зовёт. Николай Николаевич заимствовал прозвище из слов молитвы: «Избави нас Господи от Лукавого», – прикусили языки и вытянулись во фрунт по команде: «Смирно!» – то прибыл сам император.

– Полк, шай на краул! – загремел гвардейский марш и полк, затаив дыхание, замер, наблюдая, как знамя медленно склоняется перед государем.

– Здорово, павловцы! – как-то просто и по-домашнему, поздоровался с полком император.

Знамя, качнувшись, медленно поплыло вверх – Евлампий Семёнович Медведев службу знал чётко.

– Здравия желаем ваше императорское величество!

– Поздравляю вас с полковым праздником!

– Покорнейше благодарим, ваше императорское величество!

– Ура! – кричали государю батальоны, когда он медленно проходил мимо них, всматриваясь в лица солдат и офицеров.

После обхода полка Николай встал по центру, и тут же принесли аналой, к которому подошли полковой знаменосец со знаменем, полковой священник и хор певчих.

Как положено, отслужили молебен с многолетием.

После окончания, вдоль манежа распределились линейные.

– К церемониальному маршу, поротно, на одного линейного дистанцию-ю, – зычным голосом командовал замершему полку генерал-майор Некрасов. – Первый батальон прямо, прочие на право, шагом марш, – мысленно перекрестился генерал, вслушиваясь, как трубы заиграли сигнал атаки, их поддержали барабаны, и Ряснянский, чеканя шаг, следом за знаменем с двумя ассистентами по краям, повёл батальон перед императором.

– На руку! – скомандовал он, и ровная линия винтовок с примкнутыми штыками с солдатского плеча переместилась «на руку».

«Слава тебе Господи! Чётко исполнили! – чеканил шаг Пал Палыч, – император со старичком-фельдфебелем не осудят». – Рады стараться, ваше императорское величество, – в унисон с ротой прокричал ответ на царское приветствие.

Следом за полком прошла нестроевая команда, а за ней, перед школой солдатских детей, вызвав на губах монарха добродушную улыбку, бодро промаршировал старый фельдфебель в подаренном ему Ряснянским мундире с алым лацканом и в гренадёрке на седой голове.

«Неплохо «шамкалка» прошёл, – поощрительно подумал Пал Палыч. – Помнит ещё полковую выучку. Павловец – это на всю жизнь», – к своему удивлению даже пустил скупую «фельдфебельскую» слезу.

После парада генерал Некрасов выстроил перед императором батальонных и ротных командиров.

– Благодарю за службу, господа, – мягким голосом произнёс император и улыбнулся на офицерскую разноголосицу: от «премного благодарны», до «рады стараться, ваше величество».

Ряснянский пошёл красными пятнами, а Некрасов, дабы оправдать полковой начсостав, решил превратить всё в шутку:

– Сегодня в ночь, ваше величество, помоют полы в казарме, а завтра начну с ними занятия.

– У вас прекрасный полк и прекрасно обученные солдаты, – пошёл вдоль ряда, пожимая руку каждому из офицеров.

– Штабс-капитан Рубанов, – представился Аким, когда очередь дошла до него.

– Максима Акимовича сын?

– Так точно, ваше величество.

– Смотрю, воевали в русско-японскую?! И, судя по наградам – весьма храбро. Помнится, мой дядя, великий князь Владимир Александрович, на гауптвахту вас отправил за сон на дежурстве.., – развеселился от воспоминаний государь. – И вот результат его воспитательской деятельности.

Перешедший от красных пятен к бледно-зелёному цвету лица, Ряснянский собрался сказать, что в этом есть и его немалая педагогическая заслуга, но не решился.

– Молодец, молодец, – ещё раз удостоил рукопожатием Рубанова-младшего император. – Передайте батюшке, пусть навестит меня в Царском Селе. Совсем своего царя забывать начал, – пошёл дальше вдоль ряда, – окрасив последней фразой лик старшего полковника в голубой цвет с красно зелёными прожилками.

«Чего это с Ряснянским? – поразился Аким. – Словно французский художник-импрессионист над ним поработал. Или умылся раствором после окраски моего кителя в Маньчжурской армии.

– Благодарю за отличный парад, – закончив рукопожатия, ещё раз поблагодарил офицеров государь и улыбнулся, на сей раз, от их дружного ответа:

– Рады стараться, ваше величество!

В казарму полк шёл уже расслабленно и вольно.

Солдаты даже позволяли себе зубоскалить с горожанами, поздравляющими их с праздником.

Офицеры замечаний не делали, перебирая в памяти перипетии парада и общение с государем.

А впереди их ждал обед в Зимнем дворце в Высочайшем присутствии.

– Папа', всё прошло как по маслу, – примчавшись на извозчике домой, сообщил отцу Аким. – Ольга, где Николаевская шинель? В ней на обед поеду.

– Я только знаю, где Михайловская шинель, а где Николаевская – не имею понятия, – подтрунивала над мечущимся супругом. – У денщика спрашивай.

– Говорил мне папочка – не жани-и-сь, – шутливо ворчал Аким. – Кстати, папа', сегодня самодержец передал тебе через меня приглашение навестить его в Царском Селе. Очень расстраивался, что стал забывать своего императора…

Семья, в суете сборов, как-то не обратила внимания на это известие, может даже, приняв сообщение за розыгрыш.

– Вот сейчас, смею вас заверить, ненаглядный супруг мой – на гвардейца стали похожи, – любовалась мужем Ольга. – Наконец-то воротник и обшлага украсили золотым шитьём, да алый лацкан на мундир соизволили пристегнуть.

– Спешу, спешу, – чмокнул её в щёку.– Сегодня не ждите. Вечером в офицерском собрании ожидается ещё полковой парадный обед. Заночую на квартире в казарме.

– Ты же говорил, что какого-то майора Вормса там поселил, – насторожилась Ирина Аркадьевна.

– Мама', тогда в библиотеке заночую, – убежал, не став слушать нравоучения женщин о высоком назначении библиотек.

Не откладывая приглашение в долгий ящик, Максим Акимович созвонился с бароном Фредериксом, и в назначенное время, услышав в телефонной трубке голос дворцового телефониста: «Вас вызывают из апартаментов Его императорского величества», – направился в Царское Село, выбрав романтическое путешествие на удалой тройке, а не на поезде.

Кучер Архип Александрович в тёмно-зелёном кафтане, такого же цвета бархатных шароварах и в новом треухе, громко покрикивая на коней, уверенно правил санями.

Застоявшиеся жеребцы бежали широкой размеренной рысью, красиво изогнув шеи и пуская из ноздрей пар.

Мелькнул пёстрый верстовой столб на шоссе.

«Лепота, – кутал ноги в натуральную медвежью полость Рубанов. – Не то, что эти пыльные вагоны и дымящие паровозы.

В раздумьях незаметно добрался до Царского Села: «Как там у Гоголя? Или Сабанеева? «Путешественники ехали без приключений». Нет, всё-таки у Гоголя, потому как на охоте всегда поджидают приключения».

– Барин! – загудел с облучка кучер. – Шементом два десятка вёрст отмахали, – направил тройку вдоль высокой железной ограды, остановив у распахнутых ворот, находящихся под охраной бородатых казаков в чёрных меховых шапках и с шашками наголо. – Прости Осподи! – перекрестился Архип Александрович, увидав вышедшего из-за дерева полицейского в чёрном пальто с поднятым воротником, в чёрных брюках навыпуск, в блестящих чёрных калошах на ботинках и, почему-то, с раскрытым чёрным зонтом над головой в чёрном котелке. – Дождя не наблюдается, а снежок самую малость идёт, – стал глазеть на подошедшего солдата в длинной шинели, папахе и начищенных сапогах.

Пошептавшись с казаками, тот показал жестом, что можно проезжать.

«Представляю снегопад слухов, что пойдут после моей встречи с государем», – удивлённо оглядел небольшую раскрашенную повозку на полозьях, с мальчиком и лакеем на запятках, время от времени отталкивающимся ногой от заснеженной дороги для придания транспортному средству скорости.

Тянул это допотопное средство передвижения маленький ослик.

– Ну и дилижанс! – закатился смехом Архип Александр.

«Наследник катается», – дошло до Рубанова: – Уступи дорогу! – велел кучеру, увидев прицепленные за такими же, как у него санями, четверо разукрашенных санок с визжащими от удовольствия дамами: «Царские дочери,– упустил из виду – выйти из саней и поклониться. – Совсем придворные навыки растерял», – осудил своё поведение.

Во дворце Максима Акимовича ожидал лакей в красной накидке и шапке с разноцветными страусовыми перьями. Вежливо поклонившись, повёл прибывшего гостя через гостиные, банкетный зал, затем вниз, по длинному коридору в царскую приёмную.

«Дворцовый протокол неизменен и существует уже сам по себе», – лёгким поклоном ответил на приветствие флигель-адьютанта, поспешившего доложить императору о прибытии отставного генерала. – Чего-то сегодня государь выбрал старый кабинет, – шагнул в небольшое помещение, когда из раскрытой американским «эфиопом» двери появился флигель-адъютант и пригласил к императору.

Николай, добродушно улыбаясь, принял своего бывшего генерал-адьютанта стоя у стола и сложив на груди руки.

– Без церемоний, Максим Акимович, – указал на кресло. – Прошу садиться, – обошёл стол с развёрнутыми географическими картами и уселся на стул. – У вас прекрасный сын. Недавно беседовал с ним.

– Благодарю за приглашение, ваше величество и за добрый отзыв о сыне. А я сейчас видел цесаревича, – улыбнулся Николаю, лицо которого тоже расплылось в доброй отцовской улыбке. – Катается на повозке и очень этим доволен. Только что-то иноходец маловат, как конёк-горбунок.

– Любимец сына – ослик Ванька, – рассмеялся император. – Из цирка затребовал отставную живность. Ничего, бодрый ещё ишачок.

– И ваши дочери на санках променад совершают.

– А я и не знал. У матери гулять отпросились, – легко поднявшись, подошёл к единственному в кабинете окну и выглянул в парк. – Не видно. Проехали уже. Сын и сообщество «ОТМА». Так великие княжны договорились о своём единстве, и установили одну подпись на всех, составленную из первых букв их имён. Да вы это и сами знаете. Просто мне приятно говорить о детях. Да практически, кроме жены и барона Фредерикса, поговорить о них не с кем. Вы меня оставили. Шучу, шучу, – усадил, попытавшегося было подняться из кресла гостя. – Я очень люблю моих девочек, – расчувствовался Николай, велев принести в кабинет кофе. – Курите, если желаете. Вы ведь знаете их всех с самого рождения, – закурил папиросу. – Главная у них – Татьяна. Хотя Ольга и старше на полтора года, но не спорит с ней и уступает мнению младшей сестры. Обе они очень любят друг дружку. Ольга больше похожа на меня, – взял со стола шкатулку с фотографиями. – Вот, полюбопытствуйте, – стал вынимать из неё фотокарточки и по одной передавать севшему рядом Рубанову.

– Нежная и мягкая девушка, – разглядывал снимок Максим Акимович. – С русским лицом и добрыми синими глазами. Искренна и остроумна. Но в жизни им всем будет трудно, ваше величество.

– Почему? – встрепенулся государь, требовательно глядя на гостя.

– Да потому, что они совершенно не знают людей и привыкли в семье к ласке, добру и любви. А люди в основном злы, завистливы и лицемерны.

– Эк, как вы их, людей этих, – усмехнулся государь. – По графу Витте судите?

– Не только. В вашем окружении много таких.

– Смелы вы стали, Максим Акимович. Можете много врагов нажить, – невесело улыбнулся царь. – Но что страшно – правы, – протянул ему следующую карточку. – Татьяна.

– Высока, стройна и элегантна. Что называется – породиста и красива.

– Спасибо, царица вас не слышит. А то бы поинтересовалась: вы о женщинах или лошадях говорите.

– Извините, ваше величество. Мария, – принял из рук императора фотографию.

– В семье зовём попросту «Машка», – улыбнулся Николай. – Любит рисовать, но вместе с тем – ленива и беззаботна, – с любовью произнёс он. – В детстве, как помните, была румяна и круглолица, словно крестьянская дочь. Глаза – во! – поднёс ладони к лицу, показывая согнутыми пальцами огромный размер. – Звали их «Машкины блюдца». А вот Настенька, – протянул ещё одну фотографию. – Младшая дочка. Прелестная непоседа и хохотушка. Шалунья и умница. Имеет абсолютный слух и большую способность к языкам. Аликс зовёт Анастасию «ужасное дитя» или «сорванец», за её способность лазить по деревьям, бесстрашно кататься на велосипеде и плавать. Это всё – в детские годы. А вот и наследник, – с любовью разглядывал фотографию. – С закадычными друзьями: осликом Ванькой и спаниелем Джоем.

Рубанову показалось, что на глазах императора от любви к сыну выступили слёзы.

– Максим Акимович, давайте и мы сфотографируемся, – позвонил в колокольчик и велел вошедшему лакею пригласить в кабинет господина Янгельского. – Высочайшим указом присвоил ему звание «фотограф Его величества», – хохотнул государь. – Ну а что? Человек работает на износ. Только в прошлом году напечатал около двух тысяч наших семейных фотографий, – пока ждали фотографа, рассказывал император.

Когда он появился, сделали два снимка. На одном Рубанов сидел рядом с государем за столом с раскрытыми географическими картами. На другом – плечом к плечу, стояли у окна.

– А теперь милости прошу отобедать с нами, – пригласил гостя император. – Супруга болеет, но дочери будут присутствовать.

После обеда, вечером, следуя с сопровождающим его флигель-адьютантом к выходу, столкнулся в тёмном коридоре с мужиком в косоворотке и бархатных штанах. Вначале даже подумал, что это Архип Александрович прогуливается, его ожидаючи.