Держава том 4

Сидевший в кресле напротив портрета генерал-майора фон Рейтерна Аким увидел, что Магнус Магнусович удивлённо поднял брови.

– Старший начальник обязан личным примером воздействовать на младшего в плане сокращения употребления спиртных напитков.

Глаза у фон Рейтерна вылезли из орбит и, по мнению Акима, попадись ему Ряснянский, выдрал бы из него весь плюмаж и ещё прошерстил бы вдоль хребта артиллерийским банником.2

Евгений Феликсович видно почувствовал это и пошёл на попятный:

– Потреблять спиртное, конечно, офицерам категорически не возбраняется, но они сами могут отказаться от употребления алкоголя.

После этой фразы Акиму показалось, что соседний с фон Рейтерном генерал-майор Моллер Фёдор Фёдорович, сожалеюще глядя на Ряснянского, покрутил у виска пальцем.

«Нет, не следовало вчера столько пить с Дубасовым», – подумал он.

– Штабс-капитан Рубанов, ну что у вас с самых младших офицерских чинов за привычка в портерном, тьфу, в портретном зале по верхам глядеть? Сосредоточьте внимание на мне. Своём командире. А портретами бывших командующих полком потом полюбуетесь. И вообще! Назначаю вас председателем полкового общества трезвости.

Поднимаясь из кресла, краем глаза Аким заметил, как Магнус Магнусович с Моллером упали в обморок.

– Я не потяну столь ответственную должность.

– А вы не препирайтесь со старшим полковником. Приказ начальника – закон для подчинённого.

– Я не препираюсь, господин полковник, а каюсь, ибо вчера посетил привокзальный буфет, где нарушил все мыслимые и немыслимые параграфы антиалкогольного Указа.

Фон Рейтерн с Моллером, выйдя из обморочного состояния, уважительно глянули на офицера.

– Да вас за это на суде офицерской чести следует разбирать… Но уверен, что оправдают. Господа. Наша задача, как лучшего гвардейского полка, являющегося примером для всей Императорской армии, обратить внимание на соответствующую организацию офицерского собрания, придав ему характер семейный, учебный и спортивный.

– Так точно, господин полковник. Вместо застолий кувыркаться, отжиматься и приседать будем, – рассмешил генералов Аким.

Все офицеры, покивав головами, поддержали командира 1-ой роты.

– Господа! Моя задача довести до вашего сведения данный Указ, что я с чистой совестью и сделал. Догадываюсь, как мы будем исполнять его, – присовокупил себя к офицерской массе. – Но с нижними чинами следует заниматься устройством спектаклей, осмотром музеев, посещать по удешевлённым ценам театры, выставки, цирк… То есть отвлекать их от пагубной привычки пить в увольнении алкогольные напитки, – закончил он нравоучения. – Вопросы есть?

– Так точно! – взбунтовался Рубанов. – Господин полковник, а сборкой-разборкой винтовки, изучением нагана…

– Так, всё! Вольно-разойдись. А вас, господин штабс-капитан, попрошу остаться…

Дождавшись, когда посмеивающиеся офицеры удалились из портретного зала, помолчав, для нагнетания у подчинённого нервных флюидов, полковник, подправив гвардейские усы, начал душещипательную беседу:

– Вы очень складно говорили во время моего выступления. Потому, как единственный участник боевых действий с японцами, проведёте беседу с субалтерн-офицерами полка о тактической подготовке пехотной роты во время русско-японской войны. Это, думаю, будет весьма полезно для совершенствования профессионально-должностной подготовки обер-офицерских кадров.

– Господин полковник…

– Не перебивайте старшего по званию, господин штабс-капитан. Я ещё не закончил. Его превосходительство назначил дату проведения учений на местности нашему батальону. Меня будто бы убили, типун мне на язык, а вы, как мой заместитель, приняли руководство батальоном. Вот и займитесь решением тактических задач в теории, составив описание манёвров и учений. Пошагово всё опишите в донесении, которое и предоставите мне. Что вы давеча собирались сказать?

– Господин полковник, – на самом деле перепугался Рубанов. – У меня совершенно нет для этого времени. Оное занято заполнением разных отчётностей в толстенных прошнурованных, пронумерованных и полковою печатью заверенных гроссбухах о деньгах на хозяйственные нужды роты. О деньгах, выданных роте из полковой казны за несение городских караулов. О деньгах, отпускаемых из полка на наём бани. К тому же возникла путаница с деньгами за дрова, отпущенные полком для приготовления пищи. Вообще не знаю, куда эти дрова делись, и докупил их за свой счёт…

– Всё-всё-всё! – поднятием ладони пресёк словоизвержение подчинённого Ряснянский. – Скажите спасибо, что не командуете эскадроном в кавалерии. Там бы ещё заполняли отчётность о продаже навоза и полученной за это суммы. И командира кавалерийского полка ни на йоту не будет волновать, коли у лошадей случится запор, – заржал полковник, неожиданно для себя полностью восстановив нервную систему ротного командира, подумавшего: «Бедный Глеб. Скоро ему придётся подобную ведомость заполнять, а если не хватит, то где-то добывать навоз. Но для живого бога – это раз плюнуть».

– Чего это вы улыбаетесь, господин штабс-капитан? – подозрительно осведомился Ряснянский. – Представили типун на моём языке?

– Никак нет, господин полковник, – мысленно ликвидировав нервные флюиды, даже щёлкнул каблуками от удовольствия Рубанов. – Составляю в уме план доклада.

– И что же в нём смешного?

– Вспомнил о закупке навоза в гусарском полку для ротного огорода.

– Хвалю! Вот это вы молодец, – отпустил офицера старший полковник.

Новый 1909 год начался с больших проблем не только у штабс-капитана Рубанова, но и у полковника Герасимова, не говоря уже о разоблачённом сексоте Азефе.

Журналист и охотник за провокаторами Владимир Бурцев обнародовал доказательные материалы, свидетельствовавшие, что Азеф был агентом полиции и одновременно возглавлял эсеровских боевиков, участвуя и руководя террористическими актами.

Сомнений в этом не было, ибо бывший директор Департамента полиции Алексей Александрович Лопухин, безусловно нарушив все должностные инструкции, подтвердил, что Азеф являлся агентом полиции.

«Да как он смел, – осуждал более Лопухина, нежели Азефа, полковник Герасимов. – За «кровавое воскресенье» и смерть великого князя Сергея от рук бомбистов сняли с должности начальника Департамента, но тут же определили на другую, сделав эстляндским губернатором. Там тоже намутил, поддержав бунтовщиков и даже создав из них отряды вооружённой рабочей милиции, успешно гонявшие полицию и жандармов. Спасибо, пришедший на смену Святополк-Мирскому новый министр внутренних дел Дурново, с треском выгнал Лопухина без пенсии в отставку. Это, видимо, и разозлило действительного статского советника, коли, презрев все полицейские законы и нормы, которые он и до этого не уважал, ринулся выводить на чистую воду моего осведомителя. Азеф-то тёртый калач. Благополучно сумел раствориться в Европе, а вот Алексея Александровича арестовали по обвинению в раскрытии служебной тайны. И даже его товарищ по орловской гимназии Пётр Аркадьевич Столыпин возмущён его действиями и не собирается выгораживать своего однокашника. Как бы фемида и обо мне не вспомнила. Инкриминируют какую-нибудь ерунду, типа – попустительство… И прощай карьера. А то ещё и на нары к Стесселю с Лопухиным отправят».

Вскоре Лопухин был приговорён к лишению всех прав состояния и каторжным работам на пять лет.

Однако Общее собрание кассационных департаментов Правительствующего Сената смягчило приговор и заменило каторжные работы ссылкой на поселение на тот же срок.

Но всё это были частности в сравнении с набиравшим обороты Боснийским кризисом.

Сербия и Черногория объявили мобилизацию и отказались признать аннексию Австрией Боснии и Герцеговины.

Общеевропейская война была неизбежна.

Русское общество сочувствовало братьям-славянам, и по всей стране шла запись в добровольческие отряды, готовые выступить на помощь боснийцам.

– Дмитрий Николаевич Кусков написал в письме, что в Москве уже десять тысяч добровольцев ждут отправки на войну, – сообщил родителям Глеб. – Только вот, пишет он, губернатор Москвы и Московской губернии генерал-майор Джунковский выступает против.

– Правильно делает. Владимир Фёдорович растёт ни по дням, а по часам и уже зачислен в Свиту Его величества по гвардейской пехоте. Это на ступень выше флигель-адьютантства. Дети мои, история имеет свойство повторяться. В дни давно минувшей молодости всё это уже было. Только с незначительной разницей. Тогда тоже развернулось движение в поддержку славянских народов. В обществе возникла дискуссия между славянофилами и западниками. Первые, в лице своего лидера, писателя Достоевского, доказывали, что Россия, придя на помощь славянским народам, выполнит свою главную историческую миссию, сплотив их вокруг себя на основе православия. Вторые, в лице Тургенева, отрицали всякую духовность и были более практичны, считая, что целью войны является освобождение болгар. Коли все слои общества за войну, Россия 12 апреля 1877 года и объявила её Турции. Население Болгарии восторженно встретило свою освободительницу – русскую армию. Румыния в мае провозгласила полную независимость от Турции.

Потеряв в боях 20 тысяч убитыми и 60 тысяч ранеными, Россия заключила Сан-Стефанский договор. После войны на княжеский престол Болгарии взошёл принц Александр Баттенберг. Отношения между ним и Россией постепенно стали ухудшаться. Князь способствовал подчинению Болгарии австрийскому влиянию. А в 1887 году избранный на болгарский престол принц Фердинанд Саксен-Кобург-Готский и вовсе подавил прорусскую оппозицию, приняв австро-германскую сторону. Вот и воюйте за них. После этого я полностью разочаровался в идеологии панславизма о политическом и духовном единении славян. Малые славянские народы вспоминают об этой идее, лишь когда Турция или Австро-Венгрия прижмут им хвост. Приходите и выручайте нас, русские братья. Кладите жизни за нашу свободу. А когда добьётесь – пошли вон!

– Папа', ты не прав, – возмутился Аким. – Славян объединяет языковая, религиозная и культурная общность. Не удалось вашему поколению, удастся нам.

– Наивная молодёжь, – покачал головой Максим Акимович. – Русские должны воевать только за Россию. Правильно говорил император Александр Третий, что единственные союзники России – её армия и флот. А все эти болгары, румыны и прочие «братушки», почуяв опасность, тут же подожмут хвост и перейдут на сторону нашего врага. Франция нас сразу же предала по вопросу о проливах. Зачем ей мощная Россия. Единственная ошибка Александра Третьего – заключение договора с этими либеральными лягушатниками. Чувствую, это ещё выйдет нам боком. Лучшим нашим союзником была бы императорская Германия. Но Николай, не просчитывая сегодняшнюю ситуацию, всей душой верит заветам почившего в бозе отца: европейский мир, незыблемость самодержавия и франко-русский союз. Но все эти три ипостаси трещат по швам.

4 февраля в Петербурге скончался младший брат императора Александра Третьего и дядя царствующего государя великий князь Владимир Александрович Романов, о чём было официально извещено Высочайшим Манифестом от того же дня.

На отпевании присутствовали император, вдова покойного великая княгиня Мария Павловна, члены императорской семьи и министры.

Рубанов-старший на погребении в Петропавловском соборе не присутствовал – простудился и заболел.

Аким, к своему удивлению переживал о кончине великого князя, с удовольствием вспоминая, как попался ему на дежурстве, будучи подпоручиком и загремел на гауптвахту.

Жизнь, между тем, шла своим чередом.

В мае родители, забрав с собой ненаглядного внучка, уехали в Рубановку, а братья – в Красносельский лагерь.

Ольга с Натали сняли дачу под Дудергофом и вместе с мужьями, часто наезжавшими их навестить, наслаждались летним отдыхом.

В этом же месяце, к радости Акима, в стройные ряды Офицерской кавалерийской школы влилось несколько выпускников Академии генерального штаба, среди которых оказался и штабс-капитан Дроздовский.

– О, горе мне! – в шутку воздевал он к небу руки. – Теперь целый год предстоит учиться в «лошадиной академии». В Академии генштаба она пользуется репутацией малоприятного учреждения. Да ещё так называемые «мёртвые барьеры», врытые в землю. Не дожить мне до генеральского чина и не командовать дивизией.

– Это, Михаил Гордеевич, ты высоко замахнулся. Ну, хотя бы полком командовать. Беру тебя в ученики, – улыбнулся Глеб. – Через месяц станешь отъявленным кавалеристом, и любой барьер с закрытыми глазами будешь брать.

В июле весь состав Офицерской школы направился в окрестности местечка Поставы, Виленской губернии, где начались парфорсные охоты.

Офицеры разместились в специально построенном охотничьем замке, где их жёнам места не нашлось.

Аким, купаясь в Дудергофском озере, сильно простыл и, взяв отпуск по болезни, присовокупил к нему 28 дней положенного ежегодного, отбыв с Натали и Ольгой в Рубановку.

– Хоть немного падишахом побуду, – кашляя, зубоскалил он, любуясь Натали и удивляясь этому, и даже злясь на себя.

Закрывал глаза, притворяясь спящим, но потом, щурясь от солнца из окошка, вновь наблюдал как она, сидя напротив, увлечённо читает книгу и, забывшись, словно маленькая девочка, шевеля губами, шепчет понравившиеся строки. А затем, положив на столик томик стихов, закалывает шпильками волосы, задумчиво глядя на мелькающую за окном берёзовую рощу.

– Натали, чего читаешь? – отважился спросить. – Не Брюсова случайно.

– Случайно нет, – улыбнулась она, взяв со столика книгу. – Бальмонта.

– Француз что ли?

– Русский поэт, – полистала томик стихов.

– Прочти что-нибудь, если не трудно.

– Не трудно, – сосредоточенно сощурилась, читая про себя строки и шевеля губами, вызвав этим волну нежности в сердце Акима. – Вот! Давно, ещё в девятисотом году написанное стихотворение: «Безглагольность ».

      Есть в русской природе усталая нежность,

      Безмолвная боль затаённой печали,

      Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,

      Холодная высь, уходящие дали…

– Стихи читаете? – зашла в купе Ольга. – Я чай у проводника заказала, – подозрительно оглядела мужа с невесткой.

«Как она не вовремя», – расстроился Аким.

– Бальмонта, – глянула в окошко, а затем на Ольгу Натали. – Очень популярный современный автор.

– И что же у него такого выдающегося есть? – присела на мягкий диван.

– У каждого свой вкус, – отчего-то застеснялась Натали. – Вот, например, интересное четверостишие:

      Мне чужды ваши рассужденья:

      «Христос», «Антихрист», «Дьявол», «Бог».

      Я – нежный иней охлажденья,

      Я – ветерка чуть слышный вздох.

– Заумно и экстравагантно, – пришла к умозаключению Ольга.

– Поэт отобразил не мир, а субъективные ощущения от него, – оправдала стихотворца Натали.

Аким, старательно отводя от неё взгляд, неожиданно почувствовал в душе нежные звуки вальса и отвернулся к вагонной стенке, слыша, словно сквозь сон, голос супруги:

– А я Арцыбашевым зачитываюсь. Его «Саниным» особенно. И ничего фривольного в романе не нахожу, – тоже стала оправдывать автора. – По манере и стилю – реалист и натуралист.

– Да этот Санин подлец, – вскипела Натали. – Смысл жизни для него не помогать ближним, а брать от жизни сколько можно. Сестре посоветовал уничтожить ребёнка, подстрекает Соловейчика к самоубийству, избивает Зарудина, который после этого убивает себя. Одно слово – мерзавец.

– Скорее – современный человек, – голоса куда-то удалялись, будто поднимаясь в небо и растворяясь там, а вместо них во вселенной нежно за- звучал вальс.

В Рубановке болезнь окончательно свалила его, словно ждала, когда он доберётся домой.

Глотая порошки и микстуры, Аким поначалу безучастно глядел в потолок, но вскоре его внимание захватила огромная чёрная ворона, выбравшая местом дислокации ветку тополя, и, в свою очередь, с не меньшим любопытством наблюдающая оттуда за Акимом.

А может, ему так казалось после стихов Бальмонта: «Как там говорила Натали? Важны ощущения, оттенки личных переживаний, а не сама действительность, – кашлял он, наблюдая за птицей. – Нет, от действительности никуда не деться. Просто следует всё это совмещать».

– Папа', – позвал отца. – Не сочти за трудность выполнить пожелание больного.

– Да любое. Особенно выпить за твоё здоровье.

– Выпей, а закусить вынеси кусочек сыра вон той вороне, – кивком головы указал на тополь с сидящей на ветке чёрной птицей.

– Чем бы дитя не тешилось, лишь бы выздоравливало, – выполнил просьбу, и вместе с сыном наблюдал за действиями, как он выразился, карги. – Это ты басню Крылова вспомнил? – стал выяснять подоплеку события. – Чем чёрт не шутит? Может и лисица прибежит?! – мечтательно поласкал взглядом висевший на стене бельгийский двуствольный «Лебо» с роскошной гравировкой. – Семьсот пятьдесят рубчиков ружьецо, – неожиданно вспомнил цену. – Это сколько же надо лисьих шкурок добыть, дабы окупить его? – стал подсчитывать в уме количество, но сбился, выпил коньяку и понёс вороне закуску.

Через пару дней отставной генерал втянулся в опыты над героиней басни, и, несмотря на колкие взгляды супруги, целеустремлённо разбрасывал под деревом сыр, дабы поглядеть, что из этого выйдет. Постепенно у них с сыном сие действо перешло в маниакальную страсть, но полюбоваться вороной с кусочком сыра в клюве им так и не удалось. Лисы тоже не наблюдалось. Её с большой пользой для себя, заменил рыжий Трезор, с аппетитом сжирающий закусь и тоже задумчиво поглядывающий на подопытную.

Эксперимент с треском провалился, а там пошло выздоровление и постепенно идея «фикс» сошла на нет.

Больше всего страдал от этого привыкший к деликатесу Трезор.

В пятницу Рубановы пригласили священника, дабы почитал молитвы на здоровье. И правда, после этого Аким стал бодрее, жизнерадостно пошутив:

– Перечень смертных грехов, озвученный батюшкой, удивительно смахивает на мои воскресные планы, – очень обрадовал отца и напряг супругу, вспомнившую самый ужасный на её взгляд грех: не пожелай жены ближнего своего.

Шуганув безмятежно спящего на клавишах рояля чёрно-белого котёнка, Аким попытался наиграть мотив бравурного марша, начав, по мнению жены, отсчёт грехам.

Окинув взглядом натюрморт из разбросанных на алой плюшевой скатерти мелких зелёных яблок, с простой стеклянной вазой в центре, из которой выглядывали полевые жёлтые цветы и коричневая корявая ветка, облепленная ярко-красной смородиной, Аким надумал вдруг проехаться верхом на лошади в лес и полюбоваться природой.

Отцу эта идея не понравилась, а вот молодые дамы и Ильма с радостью откликнулись на его предложение.

Через полчаса две амазонки и выздоравливающий кентавр, в сопровождении собак, вскачь неслись по неширокой, заросшей пожелтевшей травой дороге среди ржаного поля и шагом уже, проехав узкие полосы овса и гречихи, выехали на луг с копнами скошенного сена и весёлыми ромашками, тут и там белеющими на невысокой стерне.

Наслаждаясь свежим ветерком и запахом трав, Аким вздрогнул от визга супруги.

«Ну вот, всю идиллию нарушила», – оглянулся, наблюдая, как та машет руками и вопит: «пчела-а», зациклившись на букве «а».

Подъехав к ней, хлопнул в ладоши, загасив этим действием крик.

– Прихлопнул кусаку, – сообщил потрясённой от пережитых волнений жене. – Это, наверное, та самая, что в Дудергофе Дубасова тяпнула, – услышал фырканье Натали. – Дамы! Рысью – марш-марш, – заорал он, пришпорив коня и направив его в сторону леса.

В прохладном сумраке гуськом ехали по натоптанной тропе, отводя от лица тонкие ветки, и неожиданно наткнулись на тихое лесное озеро.

«Да я здесь уже был, – чему-то радуясь, подумал Аким. – Вон там Глеб ягоду нашёл, определив её как ежевику. Ничего. Жив до сих пор», – солидно слез с коня и помог дамам спуститься на землю.

– Жаба-а! – второй раз разрушила торжественное чудо природы Ольга, вновь надолго зациклившись на первой букве алфавита.

Исхитрившись, как Глеб в детстве, заткнуть пальцами одновременно глаза, нос и уши, каким-то шестым чувством угадал фырканье Натали, почему-то обрадовавшись этому, и гугниво, из-за заткнутого пальцами носа, осуждающе прогундел:

– Мадам! Жабочка, с перепугу, окочурилась, – применил гимназический термин, – от разрыва сердца, – чуть подумав, добавил диагноз.

– Я этого не хотела! – спокойным уже голосом стала оправдываться Ольга, до коликов развеселив всю компанию, включая и собак.

Трезор, дабы показать Ильме какой он бесстрашный кобель, с разбега ухнулся в озеро, подняв сим глупым деянием тучу брызг, несколько десятков ответных прыжков в конец разнервничавшихся лягушек и третий вопль обрызганной Ольги.

Когда какофония звуков немного затихла, бедовый Трезор выбрался из воды и, рисуясь перед красавицей Ильмой, стряхнул со своей шерсти ведро влаги, щедро поделившись половиной ёмкости с горластой нынче мадам Рубановой.

– Сударыня, вы точно сегодня охрипните, и мне придётся лечить вас водкой.

– Согласна! – сбавила тон супруга, отряхивая платье. – Только я буду пить, а вы станете таскать сыр своей пернатой приятельнице. Уйди от меня, изверг мохнатый, – отогнала она бесшабашного пса.

Через день Аким забыл уже о недавнем недомогании, с увлечением играя в лаун-теннис с отцом и дамами.

А вокруг всё цвело и благоухало. И рядом Натали.

Аким ругал себя и старался не обращать на неё внимания, но глаза, помимо его воли, искали её и наслаждались видом молодой женщины, то сидящей на скамейке и внимательно изучающей потрёпанное майерское руководство по лаун-теннису, то воплощая его на практике в паре с Акимом.

«Я слежу не за ней, а за мячиком» – мысленно убеждал себя, отбивая её удары и любуясь стройной фигурой в воздушной блузе и узкой пикейной юбке.

А за теннисной площадкой, неподалёку от дома, как когда-то в далёком детстве, варили на примусах клубничное варенье, и серые женские глаза внимательно следили за мелькающим среди деревьев силуэтом молодого барина.

– Мама, мама, – подбежал к высокой статной женщине смуглый черноволосый мальчик с расстёгнутым воротом не слишком свежей косоворотки, – положи ещё пенок, – протянул деревянную миску.

– Настька, никак задремала?! – пряча в голосе смех, кричала ей полная крепкая женщина, помешивая деревянной ложкой булькающую массу. – За кастрюлей следи, а не за барином.

– Да ну тебя, Манюсь, – краснела подруга. – За Зойкой лучше приглядывай, чем за мной, – кивала на десятилетнюю девочку, за обе щёки уплетающую из деревянной миски пенки вместе с её сыном. – Как чушка вся вымазалась. Федюсь, неси ещё корзину с ягодой, – обратилась к широкоплечему мужику в закатанных до колен штанах. – На рыбалку что ли собрался?

Утром, пока все спали, Аким попил чаю за накрытым клетчатой клеёнкой столом, стоящим под яблоней в саду, и, поблагодарив чернобровую Настю, отчего та счастливо вспыхнула лицом, направился в конюшню, где сонный Ефим седлал «бедное животное», так понял из его ворчанья «суматошный» барин.

Миновав Рубановку, «суматошный» вскачь понёсся к мосту, и, осадив коня, терпеливо ждал, когда по нему, гремя колёсами, проедут две порожние телеги.

За Чернавкой, слившись в единое целое с конём, устремился в сторону речушки и вновь остановился, дабы не обгонять маленького босого мальчишку с прутиком, целенаправленно гнавшего к реке стаю переваливающих ся с боку на бок уток. Между делом уплетая круто посоленную краюху ржаного хлеба, тот покрикивал на них и нравоучительно помахивал прутиком, не позволяя самым любознательным отклониться от маршрута и слопать что-нибудь вкусненькое.

Конь, тряся гривой, добродушно косился на пастушка, понимая, что нельзя распугивать живность.

Ждать пришлось довольно-таки длительное время, медленно следуя за утиной стаей с белобрысым вожаком.

В одном месте его обругал и прогнал рыболов с облупленным носом, напоследок продемонстрировав пастушку мокрый кулачок.

А так как он был года на два постарше и чуть не на голову длиннее, тот не отважился лезть на рожон и погнал недовольно галдящих уток дальше по заросшему травой берегу. Пройдя с десяток саженей, 3заметил ещё одну протоптанную в траве тропу, ведущую к воде и направил уставших подопечных туда, несмотря на протесты сидящей на серых досках мостка пухлощёкой девчонки в дырявом сарафане и белом платочке с васильками.

– Тут мои утки плавают, – сообщила сопернику, на что тот, посопев носом, солидно ответил:

– Ничо-о! Не перепутаются.

Недовольная новым соседством девчонка, из вредности, стала шлёпать ногами по воде, пытаясь отпугнуть чужих уток.

Как же. Испугаешь их брызгами. Увидев воду, чуть не сбив с ног пастушка, они с кряканьем ринулись в реку.

Недовольный рыболов прокричал чего-то связанное с мамой, а затем, азартно сжав губы, дёрнул удилище вверх, вытащив из воды серебристую на солнце рыбёшку.