Держава том 2

– Да куда вы смотрите, господин подпоручик? – обернулся Ряснянский, но никого за спиной не обнаружил. – У вас такое лицо, словно призрак увидели. Не-е-т, на вашем примере следует почистить плюмажи и другим офицерам, – выглянул из портретного зала, сфокусировав внимание на подпоручиках Зерендорфе, Буданове и Гороховодатсковском, а так же на поручиках 13-ой и 14-ой рот Яковлеве и Алёшке Алексееве. – Хорошо! Вы-то мне и нужны. Господа, прошу в портретный зал, – широко, по-швейцарски, распахнул дверь.

– Никс, не иначе про вчерашнее узнал, – входя в зал, зашептал другу Яковлев. – Мы ведь поехали на Большую Морскую в «Кюба», а попали в «Вену», что на Малой Морской.

– Яша, думаю, возчик был пьян и завёз не туда.., а нам теперь отвечай, почему оказались среди завсегдатаев ресторана: журналистов, актёров и адвокатов, – похмельно вздохнул Алексеев.

К их радости, про «Вену», под завязку набитую журналистами, актёрами, адвокатами и другой штатской сволочью, Ряснянский пока не знал. Поглядев на вошедших, он сразу же принялся за развитие правильных взглядов у подчинённых.

– Рассаживайтесь, господа, на диване и креслах, а вы, подпоручик Гороховодатсковский, смир-р-но! Равнение на меня! – вызвал улыбки собравшихся. – Как вы воспитываете своего подведомственного?

– В духе любви к полку, – растерялся Амвросий Дормидонтович.

– Любви к полку-у, – с лошадиной долей сарказма произнёс полковник. – Ваш подведомственный занимается тем, что, нацепив коньки, перевозит в кресле через Неву дам.

Аким покраснел и стал внимательно разглядывать портрет генерала Бистрома, командовавшего полком с 1815 по 1825 год. «Это большая польза, – подумал он. – Я лучше узнаю историю полка и его командиров. Магнус-то вон как рассвирепел, – перевёл взгляд на фон Рейтерна. – Почище Ряснянского плюмаж бы надрал».

– Да что вы всё по верхам глядите, подпоручик, – обратился к Рубанову Евгений Феликсович, подкрутив кончики усов, чем вызвал безмерную зависть Буданова.

– То есть, как это на коньках дам перевозил? – заинтересовался Буданов, горестно потерев пальцем над безусой верхней губой.

– Объясните офицерам, – уселся в кресло полковник. – И вы садитесь, господин подпоручик, – кивнул Гороховодатстковскому.

– Господа, – поднялся с дивана Аким. – Подпоручик Зерендорф в курсе того, как долго я ухаживаю за одной дамой… Но она неприступна.

Офицеры с интересом слушали товарища.

– Что только я не предпринимал. Катал на извозчиках и вейках, водил в театры и ресторан «Донон», – скользнул взглядом по поручикам, – но не заслужил даже лёгкого поцелуя.

– И это гвардейский офицер, – указал на него присутствующим полковник. – Я вот, например, вчерашнюю даму завоевал за…– закрыл рот ладонью, примяв грозно загнутые вверх усы.

– Продолжайте, Рубанов, – не слушал полковника заинтригованный Буданов.

– Женщины любят нетривиальные поступки, – освоившись, Аким стал прохаживаться перед слушателями. – Что же такое придумать, чтоб её поразить? – думал я.

Даже Ряснянский увлёкся рассказом, не говоря уже о других.

– И тут, господа, меня осенило… В голову пришла великолепная идея. Я не встал на колени, выпрашивая поцелуй, я его заслужил, – выпятил он грудь.

Насладившись неподдельным интересом в глазах слушателей и мысленно отобрав у полковника и приделав к головному убору плюмаж, продолжил:

– Я пригласил даму покататься в кресле, и предстал перед ней не блестящим павловцем, – укоризненно глянул на полковника, – не в парадном же мундире её катать, а в простой одежде, показав, что на всё пойду ради её любви и первого девичьего поцелуя… У вашей дамы поцелуй, полагаю, тысячный был, господин полковник, вот она мгновенно вам и поддалась…

– Да что вы себе позволяете, подпоручик, – возмутился, было, Ряснянский, но окружающие быстро загасили его пыл.

– Продолжайте, продолжайте, – загомонили товарищи.

– Да что продолжать-то. Когда замученный, я склонился над ней на середине реки.., дабы подбодрить, дама наградила меня поцелуем. А когда я, делая вид, что ужасно устал, довёз девушку до берега, то она из благодарности, позволила себя поцеловать.

– Молодец Рубанов, – было общее мнение.

Лишь один Ряснянский хмурил брови, соображая, что бы такое выдать язвительное. Однако Аким опередил его. Не глядя на полковника, он саркастически произнёс:

– Это вам, господа, не с проститутками в кресле кататься.

– Да как вы смеете, подпоручик, – взвился Ряснянский.

– Так я не про вас, я в общем говорю, – улыбнулся Рубанов.

«С полковником всё ясно», – пришли к выводу офицеры.

– Ежели от этого мероприятия такая польза, то и я завтра некую даму покатаю, – размечтался Зерендорф.

– И у меня не совсем блестяще дела обстоят, – взбодрился Никс. – Следует опробовать сей уникальный метод…

«Может Рубанов и прав, – пораскинул мозгами полковник, – про его отца говорили, что в начале царствования, в простом тулупе ходил, вот и стал генерал-адьютантом. Сынок явно по его стопам пошёл…»

В конце февраля наступил пост.

В первую неделю театры представлений не давали, и Рубанов посвятил эти дни службе.

Капитан Лебедев просто нарадоваться не мог на своего субалтерн-офицера. И даже Пал Палыч благосклонно глядел на Акима, задумчиво разглаживая седую, на две стороны, бороду.

«Может, толк из парня и получится», – размышлял он, построив роту на вечернюю поверку и прохаживаясь вдоль строя.

На стене, лицом к которой стоял личный состав, висели сделанные ротными умельцами фанерные щиты, на коих другие умельцы вывели имена георгиевских кавалеров, служивших в полку.

Остановившись под щитом со своей фамилией, Пал Палыч подумал: «Какие раньше прекрасные солдаты были, и даже офицеры, а сейчас.., – с иронией окинул взглядом строй. – После русско-турецкой войны солдат ничему путному не учат… Вот и фельдфебель 2-ой роты так считает», – прокашлялся он.

Рота знала. Коли Пал Палыч откашливается, знамо дело, чего-нито выскажет неприятное, а то и вовсе поганое… Ишь, вид какой мудрый на себя напустил, ну чисто филин лесной, – шепталась рота, ожидая веского фельдфебельского слова.

– Вольно! – скомандовал для начала Пал Палыч, хотя рота давно стояла вольно, наблюдая за его передвижениями.

Аким, сложив руки на груди, смотрел на происходящее из дверей канцелярии.

– Половина роты вместо одеял, шинелями укрывается. Непорядок! – внушительно рявкнул он, вновь зашагав перед строем.

– Господин фельдфебель, дозвольте сказать, – щёлкнул каблуками сапог ефрейтор.

«Это тот, что сапожную щётку уронил и наряд не в очередь от Лебедева заработал в день первого моего дежурства», – вспомнил Рубанов, облокотившись плечом о косяк и скрестив ноги.

– Говори Сидоров, коли приспичило, – разрешил фельдфебель.

«Хорошая русская фамилия, – мысленно отметил Рубанов, – практически, как моя. Не какой-нибудь Нилус или Гороховодатсковский».

– Господин фельдфебель, а на покупку одеял денег-то от казны не отпущается… Одеяла ни к мундирным, ни к амуничным вещам не относятся. Я уже восемь лет служу и знаю, что нижним чинам от царя-батюшки полагается шинель, шапка, фуражка, мундир, – стал загибать пальцы ефрейтор, – шаровары, поясной и брючной ремни, подсумки для патронов, котелок, кружка, ложка, баклага…

– Молча-а-ть, ржавчина! – рыкнул фельдфебель.

От этого рыка рота вытянулась во фрунт, и даже Рубанов встал по стойке смирно, вспомнив, видимо, училищные времена. Но быстро исправился, выставив правую ногу вперёд и скрестив руки за спиной.

Пал Палыч остановился напротив бунтовщика, нахмурился, тоже убрал руки за спину и пару раз переместился с каблуков на носки сапог и обратно.

Покачавшись таким образом и успокоив этим нервную систему, спокойным уже голосом вымолвил:

– Я тоже не портянкой утираюсь и разумею, что нам от казны положено. И точно знаю, что в баклаге, которую ты всуе упомянул, вода должна булькать, а не винище, как у некоторых чересчур грамотных ефрейторов…

«Откуда знает? – перетрухнул Сидоров. – Ишь, телескопы выпучил».

– Ну, что на это скажешь, друг мой анисовый? – взяв пример с Рубанова, тоже выставил правую ногу вперёд. – Да и сейчас, кажись, винный градус в нутрах твоих бродит?!

– Никак нет, господин фельдфебель… То от портянок дух спиртной идёт. А раз в неделю и мухи веселятся, – рассмешил роту Сидоров.

– Му-у-хи веселя-я-ятся, – вновь повысил голос фельдфебель, видя, что рота на стороне ефрейтора. – Всего восемь лет назад репьи коровам из хвоста выдёргивал.., а тут разверз уста ефрейторские… Вот постоишь с полной выкладкой, да на морозе, у выгребной ямы, веселье-то мигом пройдёт. Неужто нам срамиться перед второй ротой и шинелями укрываться? – отошёл от поверженного ефрейтора. Надо мной уже не то что мухи, ихний фельдфебель от смеха лопается. И не раз в неделю а, почитай, кажный божий день, да ещё по два раза, – волком зыркнул на Сидорова. – Допрыгаешься у меня, – решил сравнять ефрейтора с сапожной щёткой. – Ишь, хлебальник расстегнул… Фельдфебелю ещё перечить вооружился… Чтоб было! – веско произнёс он. Всем ясно? Вопросы есть?

Роте всё стало ясно, и вопросов не было.

Зато они мухами роились в голове Рубанова.

– Пал Палыч, – обратился он к фельдфебелю, когда тот появился в канцелярии. – Вы, конечно, дольше меня служите, – констатировал неоспоримый факт, на что фельдфебель одобрительно хмыкнул. – Так объясните мне, на какие такие деньги нижние чины одеяла купят. Их жалованья разве ж хватит на это? Год копить будут и то не накопят, – стал развивать мысль Рубанов. – Из чего денежное довольствие у рядового складывается? – как давеча ефрейтор, стал загибать пальцы, решив блеснуть перед фельдфебелем офицерской эрудицией. – Собственно, из небольшого жалованья. Из наградных денег, которые даются на приобретение дополнительного нижнего белья, на пошив и ремонт сапог. Из караульных денег, за несение службы в карауле… Но это всё по 50, по 55 копеек. На одеяла явно не хватает… И без сапог нижний чин ходить не будет, коли на одеяло истратит…

«Э-эх, воробышек неоперившийся», – с неожиданной для себя лаской подумал фельдфебель.

– Ваше высокоблагородие, – как положено, обратился к офицеру Пал Палыч. – Правильно вы всё говорите. Однако, окромя всего прочего, деньги идут за все парады и смотры, учения и манёвры в Высочайшем присутствии проводимые. А это очень даже неплохо оплачивается. Рядовой гвардеец получает рубль. Ефрейтор Сидоров – полтора. Младший унтер, – тоже стал загибать пальцы, – трёшницу. Старший – пятишницу. Фельдфебель срочной службы – червончик, а сверхсрочной, целый четвертной от Его Величества. А деньги за вольные работы?! После лагерных сборов начальством на них предоставляется несколько недель. Занятий в это время не проводится, сами знаете. В казарме оставляют самую малость людей для караульной службы. Да неужто эти накопления пропить? Нехай лучше одеяла купят… Фельдфебель второй роты, Иванов Василий Егорыч, на этом настоял. Купили, черти. А ещё у них есть кот дрессированный, – тоскливо вздохнул Пал Палыч.

Аким с трудом сдержал улыбку, заметив чёрную зависть на лице несгибаемого сверхсрочнослужащего.

– Мы ведь царская рота, – уныло потряс головой царь и бог нижнего воинского контингента. – А у нас ни одеял, ни кота нет… – скрипнул он зубами.

– Зато в нашей роте патриотическое воспитание лучше ведётся, – неожиданно для себя обиделся за подразделение Рубанов. – И по стенам картины и щиты с георгиевскими кавалерами краше, чем во второй, у Василия Егоровича, – вышли они из канцелярии и стали разглядывать стены ротного помещения. – Вон, красота какая, – повёл рукой Рубанов. – Одни суворовские афоризмы, на карнизах художником выведенные, чего стоят. А картины батального содержания, – распалился Аким.

– Это да-а! – умильно глянул на молодого подпоручика Пал Палыч: «Толковый офицер из него выйдет», – подумал он. – Мне ещё духовного содержания картины ндравятся, – указал на висевшую над входом в канцелярию картину «Крещение Руси». – Очень душевно написана и в красивую раму забрана. Пойдёмте в мою каморку, ваше высокоблагородие, глянете работу того же художника. Вольнопёром у нас в полку служил. Потом, говорят, в академию рисовальную поступил…

«Наверное, в Императорскую академию художеств», – подумал Аким, входя в крохотное помещение из двух закутков, где жил фельдфебель.

– Вот! – гордо указал Пал Палыч.

– Хорошая картина! – похвалил Рубанов, вслух читая название: «Въезд на осляти».

– Я, когда напсихуюсь в роте, приду сюда, гляну на неё, и так покойно мне становится… Думаю, и с чего я воюю с людями… Да Бог с ними, со всеми… Даже и с ефрейторами вонючими.

Поднявшись в свою квартиру на третьем этаже казармы, Аким велел денщику подать чаю.

– Да не просто чай, – уточнил он, – ещё колбасы, сыру и булок. А то ты, Козлов, прямолинеен, как штык, – решил немного повоспитовать денщика. – Скажешь тебе – чаю… Один чай и несёшь. Плохо тебя фельдфебель уму-разуму учил, – сел за круглый стол, на котором валялись газеты, и вытащил из кипы одну.

«О-о! За рубежом, – стал читать заметку: «В английской официальной военной газете появился на днях приказ: « Строго воспрещается впредь господам офицерам ношение панталон…» В следующем номере появилась такая поправка: «… панталон с золотыми лампасами, как не соответствующих форме», – что до некоторой степени успокоило г. офицеров». Ха! Ежели бы у нас такое написали бы, и Козлов прочёл, сейчас бы подавал мне чай без штанов. Приказ есть приказ», – развеселился Аким.

– Да погоди ты со своим чаем, видишь, газеты читаю, – буркнул денщику, одетому по полной форме. «Та-а-к, какие ещё новости? – полистал газету. – Во. Реклама: «Красивые усы», – полюбовался кучерявым лохматым брюнетом с загнутыми вверх чёрными усищами: «Мечта всякого юноши», – прочёл он. – И подпоручика Буданова, следовало дописать. Так, чего там: «При употреблении Перуина-Пето, через удивительно короткое время вырастают длинные пышные усы и борода. Успех поразительный». С. Пет. Караванная, 16. – Вот куда Буданову следует наведаться, – отложил газету. – Как полезно, оказывается, читать. Но не Льва Толстого, конечно… Так. Из московского уезда. Чего там случилось? Ага!»

– Козлов! «Как там у фельдфебеля… Муха ржавая… Или ещё как». – Слушай сюда. Да поставь самовар на стол. Чего с ним обнялся: « В местности за Дорогомиловской заставой, из запертой кладовой отставного унтер-офицера Лобанова», – не знаешь такого? – обратился к денщику.

– Никак нет, вашевысокосковородие, – скороговоркой доложил тот.

– Говори, не части. Слушай дальше: «… неизвестно кем, посредством взлома, похищено 4 пуда ветчины и 3 уздечки, всего на сумму 26 рублей 50 копеек». – Уяснил, Козлов. Ох, гляди у меня, коли 4 пуда колбасы неизвестные похитят, – развеселился Рубанов. – А где 3 уздечки?

– Какие уздечки? – перепугался денщик.

– Ладно. Вольно. Разойдись, – вновь принялся за газету, прихлёбывая чай: «Настоятель кронштадского Андреевского собора протоиерей Иоанн Ильич Сергеев проезжал по Знаменской улице. Лошади чего-то испугались и понесли, сломав дышло». Чего могут испугаться? – стал размышлять Аким. – Бутылку какой-нибудь студентишка швырнул в них, вот и испугались… «У Льва Толстого температура». – От церкви отлучили, вот и заболел. Ага. 30-я Передвижная выставка. Интересно. Следует с Натали посетить: «На 30-й Передвижной выставке, на днях открывшейся в Петербурге, наиболее сильные вещи принадлежат Репину и Васнецову. Репин, за последние годы снова примкнувший к передвижникам, выставил 7 вещей, из которых лучшая – поясной портрет А.П.Боткиной. Небольшой прочувственный пейзаж дал симпатичный В.Д.Поленов». – Ну чего пишут, не поймёшь, – отложил газету. – Кто из них симпатичный – пейзаж или Поленов? Так. Отправка каторжников… Это мне не надо. Вот! Интересно: «В 1901 году добыча нефти в России на Апшеронском полуострове составило количество, равное 675 млн. пуд., т.е. больше против прежнего года почти на 75 млн. Кроме того, в Грозном добыто около 30млн. пуд. Таким образом, по добыче нефти Россия занимает первое место в мире, стоит выше Соединённых Штатов, в которых в минувшем году добыто нефти лишь 406 млн. пуд.». – Молодцы. Следует отцу статью показать, – взял следующую газету. – Пьяный конокрад. Театр и музыка: «Славе А.Д.Вяльцевой стало тесно в полонённой ею Москве и очарованном ею Петербурге, и блестящая представительница рафинированной цыганщины предпринимает триумфальное шествие по России. Начиная с 4-го марта г-жа Вяльцева даёт длинный ряд концертов последовательно в Харькове, Николаеве, Елизаветограде, Кишинёве, Одессе, Киеве, Херсоне, Баку, Тифлисе, Батуми, Ростове-на-Дону. Словом, весь юг должен лечь к ногам дивы». – Это маме дам почитать: «7-го марта в С.-Петербурге концерт Л.В.Собинова». – Прекрасно. Вот куда Натали приглашу. Что ещё? «Мещанин М. продавал пышки, торговля не шла. Устроил лотерею. От народа не было отбоя. Препровождён в участок.» – Зарубежные новости: «Недавно, известный американский богач Вандербильд, наехал на своём автомобиле на мула, за поранение которого имел неосторожность заплатить 1000 рублей. С этого времени ему более невозможно ездить на моторе, т.к. при виде его, со всех сторон появляется множество мулов, очевидно, пригоняемых их владельцами, чтобы получить вознаграждение». – Это надо их под колёса кидать. Зерендорфу дам почитать. Далее, – полистал газету: «В Марьиной роще похищены чугунные ворота, весом 60 пудов. Ворота заканчивались в слесарной мастерской. Явился человек с санями, просил помочь сложить ворота и, приказав прислать счёт, увёз их». – Молодец. Вандербильд наоборот. Ну, хватит на сегодня», – отложил газету и отставил чашку.

Согласно газетной рекламе, 7-го марта пригласил Натали на концерт Собинова.

Концерт Акиму не понравился, зато Натали была от Собинова без ума.

«Этим женщинам лишь бы какой-нибудь знаменитостью восхищаться… Толстым, Чеховым или Собиновым, – критически глянул на подругу Рубанов. – Ну почему бы не восхищаться подпоручиком лейб-гвардии Павловского полка», – гордо выпятил грудь.

Он не понимал ещё, что любим. А любовь – выше восхищения. Восхищаться можно и горгульями на соборе Нотр-дам-де-Пари.

– Натали, газеты взахлёб расхваливают выставку Передвижников, – обедая у Бутенёвых, Аким решил показать себя культурным человеком. – Выставлены картины Репина, Васнецова и симпатичного Поленова, – чокнулся рюмкой с главой семейства. – Натали, ну чего ты вот сейчас фыркнула? – аккуратно поставив рюмку, стал выяснять Рубанов. – Так в газете написали: «Небольшой прочувственный пейзаж дал симпатичный Поленов», – попутно рассказал Бутенёву про унтера Лобанова.

– Это ж надо, – закусывая ветчинкой, смеялся отставной капитан. – Четыре пуда ветчины стащили… А чего там ещё пишут?

Выслушав про Вандербильда и от души повеселившись, Константин Александрович пришёл к выводу, что по-глупому разбрасываться деньгами негоже. В чём его полностью поддержала и супруга.

Похищенные чугунные ворота привели Бутенёва в полнейший восторг.

– Ну-у, змей, – промокал платком слезящиеся от смеха глаза. – Ну, учуди-и-л. Ещё и на сани помогли уложить… А вот у нас был случай…

Но рассказать не успел, раскашлялся и, приложив к губам платок, вышел из-за стола.

Вера Алексеевна бросилась вслед за мужем, а Рубанов, откланявшись, стал собираться домой.

      ____________________________________

В конце марта, по приглашению Рубанова-старшего, его посетил Сипягин.

Расположились они в кабинете хозяина дома. Накрыв стол перед камином, так как погода стояла прохладная, лакей Аполлон был выдворен, но его место заняла Ирина Аркадьевна.

– Чего изволите приказать, ваши высокоблагородия? – пошутила она, усаживаясь за стол. – Как себя чувствует Александра Павловна, – поинтересовалась у гостя. – Восьмого марта, на ваше день рождение, она немного прибалевала…

– Сейчас лучше. Простуда прошла.

– Дмитрий Сергеевич, у меня к вам один вопрос, как к министру внутренних дел… Понимаю, что это нетактично, – покосилась на мужа. – И ещё понимаю, что моему супругу не терпится поговорить с вами тет-а-тет, – улыбнулась она.

– Что за вопрос, уважаемая Ирина Аркадьевна, – пригладив окладистую бороду, поинтересовался Сипягин. – Я весь – внимание, – улыбнулся хозяйке дома.

– Я-то не особая почитательница таланта господина Алексея Максимовича Пешкова, – издалека начала она, переводя взгляд с мужа на гостя. – Да вы наливайте, господа, – подбодрила мужчин. – И мне, если не затруднит.

– Ну ка-а-к можно, – с иронией проронил Максим Акимович, разливая по рюмкам коньяк. – Говорите, матушка. Мне тоже интересно, что у вас за вопрос. Думаю, вас интересует судьба мошенника, стибрившего чугунные ворота, о котором давеча рассказывал сын, – поставил на стол бутылку с шустовским коньяком.

– Ну конечно… И особенно мучает вопрос, кто же – как вы, сударь, вульгарно выразились, стибрил у унтера Пришибеева 20 пудов сала, – рассмеялась она.

– У какого унтера? – заинтересовался министр внутренних дел.

– Да это старший отпрыск в газетах прочёл, – пригубил коньяк Максим Акимович. – Интересуется парень нашей действительностью. От него узнал, что Россия в прошлом году обставила Соединённые Штаты по добыче нефти. Знай наших, – допил коньяк.

– Да-а. Россия экономически крепнет, что пугает западные финансовые круги… Ваше здоровье, Ирина Аркадьевна, – выпил коньяк и закусил лимонной долькой Сипягин. – Это нанесло сильнейший удар по корпорации Рокфеллеров «Стандарт Ойл».

– Ого! – потрясённо поглядел на гостя Максим Акимович. – Я и названий таких не слышал.

– А наши поставки зерновых частично разорили английских сельхозпроизводителей…

– Пусть возвращаются к своим баранам, – поднял рюмку Рубанов.

– Извините ради Бога, Ирина Аркадьевна. Мужчины любят поговорить о политике. Что вы хотели спросить о Максиме Горьком? Я, конечно, догадываюсь…

– Это при дамах о политике, – уточнил Рубанов.

– А когда их нет, то о женщинах, – рассмеялась Ирина Аркадьевна. – Через четверть века, наконец, привыкаю к армейскому юмору супруга.

– О Максиме Горьком – это не обо мне ли? – поднял рюмку Рубанов.

– Дмитрий Сергеевич, – стала она серьёзной. – Вы правильно догадались. Именно хочу спросить о знаменитом писателе… А не о вас, сударь… Тоже мне, Максим Горький, – ласково улыбнулась супругу. – В конце прошлого месяца господин Пешков удостоился чести, которая для других писателей явилась наградой за долгие десятилетия творчества. Его избрали почётным академиком… Не успел ещё Горький получить подписанный августейшим президентом академии великим князем Константином Константиновичем диплом, как явившийся к нему полицейский чин вашего, господин Сипягин, министерства, предписал вернуть диплом. Вся Россия волнуется…

– Это студенческая Россия волнуется, – перебил её супруг. – Я-то вот не волнуюсь…

– Генеральской России что волноваться… Но ведь это скандал… Вы не находите, многоуважаемый Дмитрий Сергеевич, – несколько саркастически произнесла она.

– Нет, не нахожу, – чуть покраснел министр.

– Дорогая, по-моему, ты невежлива с гостем, – сделал замечание Рубанов.

– Да нет, всё нормально… Ирина Аркадьевна не первая, кто затрагивает эту тему. 10 марта «Правительственный вестник» опубликовал сообщение, я почти дословно помню его: «В виду обстоятельств, которые не были известны соединённому собранию отделения русского языка и словесности и разряду изящной словесности Императорской академии наук, выборы в почётные академики Алексея Максимовича Пешкова, привлечённого к дознанию в порядке ст.1035 Устава уголовного судопроизводства, объявляются недействительными».

– Резонно, – поддержал неизвестно кого Рубанов. – Ирина Аркадьевна, дражайшая супруга моя, а что бы вы сказали, ежели бы того мошенника, что чугунные ворота умыкнул, товарищем министра внутренних дел назначили?

– Перестаньте язвить, дражайший супруг мой, коли ничего в литературной жизни не смыслите, – с унтер-офицерскими нотками, произнесла Ирина Аркадьевна. – Дмитрий Сергеевич, – отвернулась от поверженного супруга, – но неужели члены академии в определении литературного таланта писателя обязаны руководствоваться полицейскими соображениями о его политической благонадёжности?

– Это мой брат, сударыня, вас так настроил? – наконец обрёл дар речи Максим Акимович.

– Разумеется, Георгий Акимович возмущён произволом, – с жаром воскликнула Ирина Аркадьевна. – И не только он. Известные писатели Короленко и Чехов вернули свои академические дипломы.

– Всё так, уважаемая Ирина Аркадьевна. Газеты, и не только русские, подняли настоящую истерию, потому как, по их понятиям, пострадал писатель-демократ… А представьте себе, что когда к сорока дням смерти Боголепова один известный журналист написал об убитом министре положительную статью, то ни одна газета не опубликовала её, – кто из принципиальных либеральных соображений, кто из-за страха перед активно насаждаемым демократическим мнением, подкрепляемым пулями террористов. Вот так-то…