Неизвестная солдатская война

Пленный командир 433-й немецкой пехотной дивизии генерал-лейтенант Люббе сообщил: «За четыре дня моя дивизия была разбита и перестала существовать как боевая единица. Ещё задолго до январского наступления русских я весьма пессимистически оценивал положение немецкой армии. Доводы разума говорили о том, что у Германии уже нет никаких шансов на победу. И всё же чрезвычайно быстрый разгром немецкой обороны явился для меня полной неожиданностью. Я не допускал мысли, что продвижение русских будет таким стремительным и глубоким». (т. 8, с. 102)

«4 марта Сегодня ездил связываться с соседями Кто справа Кто слева вернулся в город позно вечером Как раз под арт налет подоспел пролежал с пол часа в канаве головы поднять нельзя Вот чистил ебаный нос но обожды доберемся до вас фрыцакы яйца поадрываем».

Из оперативной сводки Совинформбюро за 4 марта 1945 года:

«Войска 1-го Белорусского фронта перешли в наступление на участке восточнее города Штаргард. Немцы сосредоточили в этом районе крупные силы и в феврале неоднократно пытались отбросить наши части на юг. Войска фронта в ходе боёв измотали противника и утром 1-го марта сами перешли в решительное наступление… Наши подвижные соединения, прорвавшись в тылы врага, опрокинули и рассеяли подходившие резервы немцев. Овладев важными узлами коммуникаций…, наши войска вышли на побережье Балтийского моря в районе города Кольберг. В ходе наступления нанесено тяжёлое поражение двум моторизованным и трём пехотным дивизиям СС и другим соединениям противника. Многие немецкие части были разбиты в первых же боях. Их остатки, потеряв управление, бродят в лесах и вылавливаются советскими бойцами». (т. 8, с. 103-104)

«5 марта Сегодня гулял целый день а к вечеру ходили в розведку за языком Но хуй… Языка не достали нас обстреляли два раза и мы с тремя ранеными вернулись в свой подвал не удачно Неудобно и докладывать о таком плачевном номере».

– Мы докладывать должны были своему непосредственному начальнику майору Королёву, а тот – выше. Выходит, мы подвели Королёва. Конечно, за это ни нас, ни его никто не накажет. Взять языка – задача очень непростая, и далеко не каждый раз удаётся её выполнить. Но как бы там ни было, даже если неудача оплачена кровью, всё равно стыдно… И не столько перед начальством, сколько друг перед другом, перед ребятами из дивизионов.

На этот раз Королёву учинили хороший разнос. Язык был крайне нужен. Королёв сообщил нам об этом без обиды. Ведь он сам ставил нам задачу, указал конкретное место, где надо работать. Мы точно выполнили все его указания.

Очень часто мы действовали одинаково. Выходили в немецкий тыл, к какой-нибудь оживлённой дороге и подбирали такое место, где немцы могли остановиться, чтобы справить свою нужду. Это был почти беспроигрышный вариант. Как только немец спустит или расстегнёт штаны, мы тут как тут. Главное, чтобы не пикнул, шум не поднял. Немецкая разведка тоже очень часто пользовалась этим способом. Поэтому по одному в машине немцы не ездили. Много раз слышал, как наши солдаты о ком-то рассказывали: пошёл до ветру и не вернулся…

На передке труднее брать языка. Ползёшь на брюхе к немецкому окопу, а сам думаешь: «Может, вот сейчас навстречу своей смерти ползу». Но о чём бы ни думал, пока тебя не обнаружили, назад дороги нет. А обнаружить могли запросто. Ведь у них тоже наблюдатели сидели впереди окопов. Причём, у нас наблюдатели выделялись один-два на взвод, а у них – в зависимости от местности, чтобы ночью они находились на расстоянии визуальной связи. Было бы у немцев организовано ночное наблюдение так, как у нас, мы бы таскали языков столько, сколько нам нужно. Поэтому их наблюдателей мы очень опасались. Если он тебя заметил первым, то всё пропало. Уйти живым, конечно, шансы есть. Но на «языка» уже рассчитывать не приходится…

Потом. Начнёшь резать проволочное заграждение, вдруг, зазвенят где-то подвешенные пустые консервные банки. Или наткнёшься на специальный сигнальный кабель, который включает в их расположении электрический звонок. Под осветительную ракету можно попасть. В спокойное время, когда не шли бои, немцы пускали ракеты с интервалом три-пять минут. Ракетчики находились друг от друга на расстоянии метров триста, не больше. А это значит, что на местности перед окопами не было участка, который бы не освещался их ракетами.

Хотя немецкой предусмотрительностью мы тоже пользоваться умели. Кто-нибудь из нас в стороне специально банками загремит. Поднимается стрельба. Мы под этот шум проникаем за проволочное заграждение. Через какое-то время он снова гремит банками – снова стрельба. Потом ещё раз, ещё раз. А мы делаем своё дело.

Конечно, тот, кому доставалась в разведке такая задача, нередко оказывался убитым. Поэтому прибегали к такому способу только тогда, когда не оставалось других. Что ж, приходилось платить дорогую цену, чтобы выполнить главную задачу. «Язык» нужен на верх, а там не спрашивали, какой ценой он добыт. «Язык» должен быть в штабе, потому что должен быть, если отдан на то приказ! А значит, никаких наград за «языков» не получали. Да кстати, об этом и не помышляли. Считали каждый поиск обычной для себя работой.

На нашей территории немцы очень боялись советскую разведку и больше остерегались. А в Польше и, особенно в Германии, нам стало легче работать.

Когда идёшь в разведку, документы и награды оставляешь в штабе. С собой берёшь гранаты – в каждый карман по гранате, два запасных диска к автомату ППШ, а к ППС (автомат Симонова, рожковый.-В.М.) рожков брали столько, сколько можно с собой унести. На немецкий манер запихивали их в голенища сапог. Только у немцев сапоги были раструбом, и они могли засовывать в них по нескольку рожков. А в наши сапоги заходило только по одному.

Конечно, для фронтовых разведчиков нужна была специальная форма, чтобы каждому предмету было своё место, и чтобы ничто не мешало тебе двигаться. Но почему-то никто об этом не заботился.

У разведчиков действовал железный закон: независимо от того, взят «язык» или нет, своего раненого или убитого во что бы то ни стало принести обратно. Правда, случалось и такое, что из поиска не возвращался никто. Так, к примеру, произошло у нас под Житомиром. За «языком» пошли только что прибывшие к нам курсанты разведшколы, десять человек. Не вернулся никто. Что там с ними случилось, мы так и не узнали.

Из оперативной сводки Совинформбюро за 5 марта 1945 года:

«Войска 1-го Белорусского фронта, продолжая наступление, 5 марта овладели городами Штаргард, Наугард, Польцин – важными узлами коммуникаций и мощными опорными пунктами обороны немцев на Штеттинском направлении, а также с боями заняли более 150 других населённых пунктов… Немцы потеряли только убитыми свыше 4 тысяч солдат и офицеров». (т. 8, с. 104-105)

«6 марта С утра выпили А до вечера спали в 9 ч. вечера идем обратно за языком Теперь идем в 5терых Тры ушло в госпиталь. Язык нужен во чтобы то не стало А ноч сегодня должна быть темная потому что хмарно!!! До проволочного заграждения добрались за 20 мин. перерезали и по пластунски двинулись дальше Я первым дополз до траншеи в ней никого не было видно. Но только я спустился как показался фриц с котелками Он шол прямо ко мне Я подпустил его в плотную и ударил его прикладом по голове и когда он падал то всего меня облил супом гороховым. Я быстро вытащыл свою добычу наверх а здесь братва подхватила и мы его поволокли как миленького. Я боялся за то что я думал что я его на смерть убил Думаю если не отойдет то все пропало А мертвый нам на хуй нужын. Но когда втянули в свою траншею и начали лить холодную воду на голову он зашевелился и начал что то бульмотать по немецки Думаю он на меня сердился за то что я не дал ему суп покушать Хуй ему в зубы наша задача выполнена

7 марта Сегодня возил фрица в штаб Он оказывается не рядовой а унтер офицер так что мы с ним одного звания Он на меня часто смотрит из под лоба Я через переводчика спросил что разве он меня не узнае ведь я с ним первый познакомился в траншеи правда Може он сердится до сих пор за суп Так я ему давал в замен консервов Хуй бы тебе дал если бы ты не нужен для штаба Был бы ты уже в исуса Христа в прыемной».

– Первый раз ходить в разведку мне довелось ещё в то время, когда я служил в сапёрном батальоне. Было это на Дону. Пехотной фронтовой разведке тогда придавались сапёры для того, чтобы проделывать проходы в минных заграждениях.

Переправились мы ночью на лодке через Дон, вошли в затон и поднимались по нему с километр – до тех пор, пока не нашли на берегу густые заросли. Здесь можно было высаживаться. Первыми пошли мы, сапёры. Смотрели внимательно, какая трава: если примята – здесь немцы могли выставить мины, если не тронута – шли туда.

Командовал разведчиками старший сержант. Мужик опытный, воевал ещё на Халхин-Голе. Когда в небольшой лесок вошли, наткнулись на машины в аппарелях. Значит, здесь будет сильная охрана. Обошли машины и двинулись по опушке.

Вдруг, видим, на дороге стоит одна машина. Шофёр качает колесо, а кто-то, наверное, офицер сидит в кабине и насвистывает какую-то мелодию. Брать его в кабине труднее. Решили подождать. Сержант нам, сапёрам, говорит: «Мы сейчас – к машине, а вы укройтесь где-нибудь здесь. Сидеть и ждать нас. Ваша помощь понадобится, если завяжется перестрелка».

Разведчики подбирались к машине, как я до войны заходил на кабанов, – против ветра. Чтобы ни случайным шорохом, ни даже запахом себя не обнаружить. Офицер в кабине продолжает свистеть. Потом заговорил с шофёром. Речь не немецкая. То ли румынская, то ли итальянская. Хлопнула дверца. Он вышел, ударил ногой по колесу, заложил руки за спину и потихоньку побрёл по дороге. Тут его и взяли наши ребята. Двое как из-под земли выросли рядом, и через секунду – уже никого не видно. Всё произошло так тихо, что шофёр как качал колесо, так и продолжал качать. Но не долго. Скоро и он оказался связанным и с кляпом во рту.

Возвращались к затону строго по своему следу, чтобы не напороться на мину. Но в лодку все мы поместиться не могли. Я предложил: давайте пленных, оружие и свою одежду в лодку, я сяду на весла, поскольку с лодкой управляться умел хорошо, а остальные – в воду и держаться за борта лодки. Так и сделали. Когда уже были на середине реки, немцы нас заметили. Целый фейерверк из ракет устроили. Стрельбу подняли как во время боя. Но переправились мы благополучно.

Вышли на свой берег, и только тут сержант вытащил кляп у офицера. На вид молодой очень, лет девятнадцать-двадцать, не больше. Первое слово, которое он сказал, было «мама». Сказал по-русски. Мы даже опешили. Ведь на том берегу слышали чужую речь. Но нет, в конечном итоге оба – и офицер, и шофёр – оказались итальянцами. А почему он произнёс «мама» на русском языке, узнать не довелось – сержант приказал нам возвращаться в свою часть.

Из оперативной сводки Совинформбюро за 7 марта 1945 года:

«Войска 1-го Белорусского фронта развивали успешное наступление… Нашими войсками ликвидирована группировка противника, окружённая южнее города Шифельбайн… Советские танкисты в боях за ликвидацию окружённой группировки противника истребили до 4 тысяч гитлеровцев. Район боёв усеян разбитой техникой, вооружением и трупами солдат и офицеров противника». (т. 8, с. 108)

«8 марта Сегодня в 6 ч. утра арт-подготовка началась. Совпадение и женскый празник Арт-подготовка длилась 5 ч. От крепкая была Когда взвилась серия красных ракет сигнал в атаку мы поднялись и скрыком "Ура" побежали к фрицевским траншеям уцелевшие фрицы бежать мы им в догонку с автоматов начали шыть Ворвались в деревню А здесь паника Мы начали ее разбирать Я четыре диска патрон выпустил».

– Своих два диска израсходовал, а ещё два взял у раненых. Автомат так нагревался, что за ствол и даже за диск его не удержишь. Приходилось держать за ремень. Немцы-солдаты бегут, но отстреливаются. Замечал, как они не только в нас стреляли, но и по своим офицерам, которые пытались их остановить, гнали назад, в окопы, и тоже стреляли в них из пистолетов.

«Начал гранаты лымонкы бросать где по густей гансов было. Когда как закрычить мой Михаил, я к нему но помоч не мог невчем Ему пуля разрывная попала прямо в грудь. Я возле него залег потому что прямо на меня шли 8-м фрицев Я в них бросил противотанковою Кто с них остался жыв тот убежал».

– Это Миша Шуралёв закричал… Последний раз в своей жизни. Когда я подбежал к нему, он был уже мёртвый. А в груди страшная рана. Даже раной это не назовёшь. Грудь вся вырвана. Всё залито кровью, только белые косточки рёбер торчат. Вижу, теперь ему уже ничем не поможешь, поэтому побежал дальше, за немцами. Надо завершать главное дело.

«Когда деревня была взята я попросил чтобы отпустили нас похоронить Мишу Вернулись похоронили мы его за городом на перекрестке дорог. Нас осталось четыре теперь. Ну браты теперь за Мишу будем ногти вырывать. Как я теперь его любимой напишу Мне Амос сказал напишем в месте когда выйдем на отдых с условием если останемся жывы. Незаметно мы догнали своих А все же не верится что Миши нет снами».

– Нас осталось теперь четверо. Вчетвером мы Мишу и хоронили: Шитиков Амос, Лозуков Сергей, Коба и я. Хоронили как и всех, по-солдатски. Вырыли могилу поглубже, чтоб никто его случайно потревожить не мог. Завернули Мишу в плащ-палатку, сверху ещё шинелькой укрыли. Каждый бросил в могилу по горсточке земли: «До свидания, дружок… Может, скоро встретимся…».

Какое-то надгробие не из чего делать, да и времени не было. Разбили ящик из-под снарядов, вбили над могилой кол, на него приладили дощечку с надписью: «Шуралёв Михаил (отчества мы не знали), погиб 8.III.1945».

Миша нам много рассказывал о своей жене. Познакомился он с ней в Казани. Она работала на том же заводе, что и Миша. Жили, как он говорил, душа в душу. Каждое её письмо Миша нам пересказывал. Никто из нас такие ласковые письма не получал. Все мы ему по-хорошему завидовали. И теперь ясно понимали, что будет значить для неё известие о Мишиной смерти. Потому и не решались сообщать. Амос даже «хорошее» оправдание придумал: мол, сообщим, если живы останемся, а если сами погибнем, то наша смерть нас и оправдает перед Мишиной женой.

«9 марта Преследуем противника Он бегит бросае все по дороге особенно машын много вся дорога забита Горючего нету».

– К концу войны, можно сказать, сразу после того, как капитулировала Румыния, у немцев с горючим совсем стало плохо. В атаку танков шло меньше, чем было на самом деле. Авиация всё реже и реже тревожила нас. А брошенных машин заметно прибавилось.

Из оперативной сводки Совинформбюро за 9 марта 1945 года:

«На Штеттинском направлении наши войска очищали от противника восточный берег реки Одер. Нанося немцам удары с севера, востока и юга, советские части продвигаются к городу Альтдамм – опорному пункту противника, прикрывающему Штеттин с востока. Пехотинцы и танкисты, поддержанные артиллерией, выбивают немцев из укреплений, построенных в населённых пунктах и у дорог. Только на одном участке наши войска истребили до полка пехоты противника. Захвачено у немцев 2 самоходных и 132 полевых орудия, много миномётов, пулемётов и другие трофеи». (т. 8, с. 111)

«10 марта Сегодня ночю в одной деревни застали фрицев на постели За час всех перестреляли Они под утро собрались з духом Хотели вернуть деревню но позно уже было Правда окружыли а днем мы розогнали все эти ихние попыткы».

– Здесь война пошла какая-то размеренная. Как вечер, так бой кончается. Утром снова начинается. Время обедать – немцы опять огонь прекращают. После обеда бой продолжается. Только на стратегических направлениях бои шли круглые сутки. Вначале это и нам понравилось. А что, выспаться успеваем и поесть тоже. Но канитель эту хотелось поскорее кончать.

Теперь мы воспользовались их распорядком войны по-своему: пошли в наступление ночью, когда нас меньше всего ждали. Но пока в бой не вступили, стали решать, где можно заночевать в тепле. Майор Королёв достал свою карту, я ему фонариком-«жучком» подсвечиваю. Смотрим, неподалеку посёлок. Решение быстрое: туда. Остановились у крайнего дома. В посёлке тихо. Никого не видно. Были бы немцы, часовых выставили. Поэтому уверенно заходим в дом. А они там, голубчики, вповалку спят.

Конечно, никто из них уже из этого дома не вышел. Среди немцев в посёлке началась паника. Выбегают из домов и стреляют кто куда. Мы тоже прицельный огонь вести не могли – темно, можно по своим влупить. А когда несколько домов загорелось, тут уж мы стали их расстреливать.

Вообще ночь – самое благодатное время для разведчика. Ночью задачу можно выполнить лучше, и как говорили, малой кровью. Вот, к примеру, каким был самый «спокойный» рейд за «языком».

Украина. Лето. Чуть светать начинало, когда мы вышли к селу. Знали, скоро кто-нибудь из местных погонит свою корову на выпас – у него обстановку и узнаем. Точно, гонит старушка. Мы к ней:

– Бабуля, ты только не шуми и не бойся… Немцев в селе много?

– Да чего ж, сыночкы, мэни своих боятыся? А нимцив богато. У кажной хати нимци.

– Нам нужен офицер… Ну, такой, в высокой фуражке, с пистолетом на боку… В какой он хате?

– Бачила. Он у той. Живе с нашею селянкой-сучарой. Вы ж и еи ты ж накажить.

Охраны никакой не было. Видимо, думали, в глухомань забрались, никто их здесь не застанет. Потихоньку открываем дверь… Лежат в постели голые женщина и мужчина. А рядом с кроватью на стуле аккуратно повешена форма обер-лейтенанта. Немец сразу проснулся и что-то стал говорить по-немецки. Мы ему автомат показали, и он успокоился. А баба в крик.

– Молчи, блядюга. Ты нам не нужна. А хахалю объясни, пусть одевается.

Стал обер-лейтенант одеваться. Руки, ноги дрожат, в штанину никак ногой не попадёт. Мы ему помогаем – спешить надо, пока его команда не очухалась. Пока он одевался, я ножом отхватил от его исподней рубахи пол рукава, засунул в пустой кисет. Получился хороший кляп. Немец увидел его, замотал головой. Спокойно объясняем: так надо. Подчинился и на этот раз. Вывели его из хаты и бегом в лес. Забежали в заросли. Всё тихо. «Ну, бабуля, дай бог тебе здоровья!». Задача, считай, выполнена. Вот только сучару, как просила старушка, не наказали. Ну да не наше это дело. Бог ей судья…

«11 марта Удержываем все эту деревню Ночю они обратно нас окружыли а днем мы востановили старое положение Словом ночю их прыимущество а днем наше Бой идет днем и ночю и большинство рукопашные

12 марта Погнали фрицев к морю Бегут как угорелые в одной деревне остановились на ноч С Лазуковым Сережою обрабатывали немок».

– Буквально вчера кровь и смерть друзей, а сегодня женщины в постели?..

– Я уже говорил: солдат на фронте живёт одним днём. Вчера убили Мишу Шуралёва. В какой момент убьют тебя, ты не знаешь. Может, завтра. А может, сегодня. Через час… Мы, молодые, спешили взять от этой жизни всё, что ещё не добрали. Даже если перед боем у тебя есть последний кусок хлеба или щепотка табака, ты обязательно съешь хлеб и докуришь табак.

Хотя здесь была и другая причина. У убитых, как правило, ещё на поле боя забирали продукты и курево. Мы рассуждали так: пусть лучше ничего при тебе не будет, чтобы тебя мёртвого никто не обшаривал…

«13 марта Движемся все дальше Уже недалеко Балтийское море Ночю обратно с Сережею с немками воевали Здесь комедия получилась Мне прышлось целый час работать Ой устал же будь ты проклята

14 марта Фрицы было задержались Но на них поднажали Они дальше сквозанули Сегодня мы освобонили лагерь в котором немцы держали евреев девушек одних. Стражу мы здесь же розстреляли на ихних глазах Они ещо и ногами топтали розстреляных Лезут целовать. Грязные какие Голодные Пухлые От ветра падают».

– На этот раз охранниками были шестидесятилетние старики из «фольксштурма». Заключённые налетели на их трупы с каким-то просто нечеловеческим рёвом. Они их, наверное, растерзали бы там на куски. А мы сначала не поняли, что узники – это девушки. Надо было хорошо присмотреться, чтобы в этих страшных людях узнать девушек – перед нами двигались просто бесполые скелеты, обтянутые кожей. Они бежали за нашими машинами, тянули к нам свои жуткие костяшки рук. Но мы не могли давать им еду в руки, потому что они кидались прямо под колёса. Хлеб, консервы – всё, что у нас было, мы бросали подальше от машин, прямо на землю.

Через какое-то время мы встречали бывших же узниц совсем в другом виде. Они отъедались хорошими немецкими харчами, наряжались в одежду немецких фрау и уже спокойно разгуливали по немецким городам на высоких каблуках.

«15 марта Сегодня мы вышли в польский коридор Горючего ны хватило и мы остановились Нас с Амосом послали в розведку на ближайшую соше розведать кто по ней движется Но не доходя до соше схватились две женщыны и бежать от нас Я крыкнул Ханды Хох Но одна обернулась два раза выстрелила в меня и бежать Одна пуля попала в сапог а другая мимо. Я резанул с автомата и обе свалились как мешкы Я подошол взял пистолет а документы не схотел брать они были все в крови и мне не схотелось мараться».

– Когда мы видели этих женщин, то хотели у них спросить, как выйти к дороге. А тут такое приключилось. Кто ж мог подумать, что они будут стрелять? От неожиданности сработала обычная реакция разведчика: мгновенно отвечать на первый же выстрел в тебя. Одна из них – молоденькая девушка. У неё не было оружия. Она бежала быстрее другой, не оборачиваясь, и оказалась несколько впереди неё. А стреляла в меня пожилая женщина. Я когда по ней дал очередь, то зацепил и девушку.

Произошло всё так быстро, что Амос Шитиков, который шёл за мной шагах в двадцати, ничего не понял. И кричит мне:

– Гришка, ты что спятил?! Зачем по женщинам стрелял?

– Так и по мне ж они стреляли…

– Какого хрена брешишь, кто там по тебе стрелял.

– А ну пошли…

У пожилой женщины в руках зажат маленький пистолетик, и ствол ещё теплый. В этот момент у неё задвигались ноги. Я крикнул:

– Амос, берегись!

Бросился к ней и вытащил из руки пистолет.

У девушки оружия не оказалось. Хотели проверить, мертвы они или только ранены. Но тут Шитиков закричал:

– Стой! Хендэ хох!

Неподалеку из тех же зарослей, откуда выбегали эти женщины, выскочили трое мужиков. Но эти сразу остановились, а один охотно подбежал к нам. Он оказался украинцем, но, как объяснил, давно жил в местной немецкой деревне. В эту деревню недавно вошли наши войска, и жители побежали сюда прятаться. Мы узнали у него, как выйти на шоссе, и пошли дальше своей дорогой. Только теперь уже страхуя друг друга от подобных неожиданностей.

Амос Шитиков был хороший разведчик, надёжный друг и, кстати, талантливый человек. Замечательно играл на аккордеоне, на баяне. Даже сам музыку сочинял. Одно, как его называли, «классическое произведение» особенно запомнилось. Называлось оно «Марш от Бреста до Берлина». Исполнял его Шитиков на немецких губных гармошках. Были у него три такие гармошки, все разной величины и по-разному звучали. С ними Амос расставался только тогда, когда шёл в разведку. Когда он исполнял этот «марш», никаких комментариев не требовалось. Мы узнавали 41-й год, 42-й, 43-й и даже конкретные события: вот пересекли польскую границу, вот находимся на отдыхе, вот – на передке…

Погиб Амос, когда я уже был в госпитале, 3 мая 45-го года. Война уже практически закончилась. Ребята по Берлину ходили свободно. Потом мне Роговский рассказывал: на одной из берлинских улиц человек десять наших полковых ребят, среди которых был и Амос Шитиков, накрыл немецкий фаустник.

«До соше подошли а здесь опысать нельзя обоз машыны танкы друг на друга лезут фрыцы убегают Мы в лес и к своим Но по дороге встретили девушек немок Так мы ............ Ай я.я. и бегом дальше Через пол часа наши танкы начали ломать все подряд а наша работа была поливать розбегающых фрицев Поработали крепко».

Из оперативной сводки Совинформбюро за 15 марта 1945 года:

«Немецкие «летучие военно-полевые суды» заседают день и ночь и пачками выносят смертные приговоры. И всё же они не успевают рассматривать все дела о дезертирстве. Поэтому нацистские офицеры зачастую расстреливают солдат без всякого суда и следствия. Пленный солдат 234-го полка 56-й немецкой пехотной дивизии Иозеф Дуллинг рассказал: «22-го февраля в нашем батальоне были расстреляны без суда 15 немецких солдат за то, что они оставили позиции». (т. 8, с. 120)

«16 марта Перед городом Нойштат нас немцы остановили и мы топтались до самого утра нечего не могли зделать Здорово власовцы держались Гады же руские и на руских хвост подымают».