Темь. В битве за истину

– Это не Леха, – потрясенно прошептал Вован.

Вслед за новоявленным пророком, нависая над ним, выплыл авианосец по имени Брегетта. Лицо тролльчихи светилось, как выщербленная луна сквозь штормовые тучи.

– Внемлите все, – торжественно пророкотало из рубки авианосца. – Сей герой-викинг проникся истиной, которую поведала ему я, и готов передать ее вам, несмышленым людям.

– Да, – величаво кивнул Леха, продолжая плавно нести свои чресла в сторону кучки оторопелых путешественников. – Всю ночь эта святая женщина напевала мне свои песни, и я проникся духом всеобщей любви и терпимости, толерантности и консенсуса, интернационализма и межрасовой солидарности. И воссияет над планетой свет, и исчезнет тьма, и будут люди братьями во плоти и в духе, и миротворцами изыдут в другие вселенные, и напоят их этим знанием…

–То-то мнилось мне гудение с ночи до утра, да еще как будто глыбы ворочали, – озадаченно сказал Никитич. – А это Брегетта сия нашего парнишку охмуряла.

– Что она с ним сделала? – спросила сама себя Весняна.

– Похоже на зомбирование, – высказал предположение Антон. – С глубоким проникновением в подсознание, – он почесал затылок. – С изменением личности. Короче, дрянь дело.

– И что это у него в руках? – подозрительно прошелестел Хухрик.

– Любо-овь, любо-овь, – между тем, продолжала напевать рокочущим басом тролльчиха, исполняя грациозные па, от которых подрагивали окрестные скалы. – Миром правит любо-овь…

По мере приближения процессии к путешественникам, стало видно, что в руках Леха несет нечто длинное, слегка изогнутое и суживающееся к концу. Эту ношу он прижимал к себе так бережно, как мог бы баюкать сосуд с элитарным пивом наисвежайшего рождения.

– Если это рог, то странный, – заключил Антон. – Больше как-то похоже на бивень мамонта.

– Эй, Леха! – прошелестел Хухрик. – Ты зачем мамонтов обижал? Реликтовых животных, а?

Носитель истины споткнулся, на секунду его взгляд стал осмысленным, но затем он продолжил:

– И возвещу я вам, несмышленым, что предмет сей драгоценный никакого отношения к грязным животным, то есть мамонтам, не имеет, а представляет собой амулет – рог священного белого единорога и дарован мне несравненной Брегеттой, коя поведала мне величайшей красоты и гениального исполнения балладу о сем чуде, случившемся в сих благословенных местах многие лета назад, когда…

– Если это рог, он должен быть полым, – прервала его Весняна. – А твой предмет похож на цельный. Значит, это зуб или бивень. А зубы у единорогов не такие.

– Ты откуда знаешь, какие зубы у единорогов… – обидчиво возразил Леха, сбившись с благостного темпа.

– Интересно, как тролльчиха использовала бивень этот, – прервал его Митромир. – Если только нетрадиционным способом…

– То-то он похож на огурец или банан, – сказал многоопытный Вован и опасливо покосился на Весняну.

– Фу, – сморщила носик домовена. – Какие грязные домыслы!

– Ага… А друг-то ваш здесь причем? – ехидно вставил слово Садориус.

– Вот пусть и объяснит, – заявил Антон и грозно уставился на приятеля. – Леха, докладывай, что там тебе бивнем этим тролльчиха делала? Может, от этого у тебя крыша съехала?

– А может, ему понравилось? – снова ехидно заметил Темный маг.

Любитель пивных океанов сначала побагровел, переводя взгляд с одного собеседника на другого, потом побледнел – видимо, от бешенства, затем позеленел – очевидно, представив все способы использования священного рога. Вся компания с любопытством наблюдала за преображениями Лехиной физиономии.

– Мой зад в неприкосновенности, если вы об этом! – рявкнул Леха, и волосики на его залысинах снова встали дыбом, предвещая бурю. – А ты, кавказская морда, где-то я тебя уже видел! В лоб захотел?

– Во-от, – удовлетворенно сказал Митромир. – Это уже похоже на человеческую речь. Только межнациональную рознь мне тут не разжигай. Еще недавно этот кавказоид, именующий себя парсом, был вполне себе блондинистым арием. Сардориус его зовут, если ты забыл.

– Когда это он перекрасился и нос отрастил? – буркнул Леха. – Что Темный, что черный – одна сволочь… Да еще какой-то парс.

– Кто бы говорил, – окрысился Сардориус. – Что, тролльчиха тебе мало рогом этим…

Договорить Темный маг не успел: спорная священная вещь просвистела в воздухе и четко впечаталась между его глаз. Шлепок был таким сочным, что рептилоид сочувственно прошипел и невольно покосился на свой куцый хвост. Сардориус вякнул и осел на землю.

– Педик хренов! – с чувством сказал Леха. – Трижды нелюдь! А вы, – он с укором повернулся к друзьям, – как вы помогли такое подумать!

– Тебя надо было вывести из этой дури, – примирительно сказал Антон. – Ты же такую чепуху нес… Не хуже политика какого-нибудь. А метод провокации – он лучший. Это даже менты знают.

– Да, – согласилась с ним Весняна. – Вот мы и импровизировали. Ты уж не обижайся.

– Как-то вы очень дружно импровизировали, – с подозрением сказал Леха. – Даже этот черномазый педерастический маг…

Митромир кашлянул.

– Ладно, пусть не черномазый, – поправился Леха. – Но с неправильной ориентацией…

– Не надо оскорблять Тьму, – проскрипело с земли. – Если творилось вокруг меня в ваших верхах непотребное, это еще не значит, что я сам такой… Да что вы знаете о работе под прикрытием, бестолочи безграмотные?

Сардориус, кряхтя, стал подниматься, и у всей компании вырвался изумленный вздох. На лбу Темного мага стремительно наливалась шишка, но похожа она была больше всего на тот самый рог, который ее породил. Причем по мере роста явственно утончалась и загибалась, приобретая совершенно неприличную форму.

– Что? – испуганно спросил Сардориус, глядя на обступивших его путешественников.

– А рог-то, бивень этот, в самом деле, того… – почесал затылок Вован. – Не совсем обычный. Ты лоб-то пощупай.

– Не болит? – участливо осведомилась Весняна.

Сардориус ухватился за растущее на лбу новообразование и с отчаянием взвыл.

– Любо-овь, – рокотнула самозабвенно танцевавшая сама с собой неподалеку тролльчиха. – Любо-овь… – она приблизилась к Сардориусу. – Какой красивенький… И со знаком во лбу… Со священным знаком! Я еще не пела тебе наши баллады?

Темный маг в ужасе попятился.

– У него слуха нет, – смилостивился Леха. – Брегетта, тебе нужно отдохнуть после того, как ты мне всю ночь, – он со значением покосился на друзей, – пела изумительные тролльичьи баллады – и не более того!

– О да, мой герой, – пророкотала тролльчиха, – как скажешь.

И, развернувшись, поплыла обратно в свой каменный дворец.

– Отнесите ей самый лучший кусок! – крикнул стоявшим неподалеку троллям Леха. – И для меня кусочек не забудьте.

– Какая женщина… – мечтательно сказал Вован, глядя уплывающему вдаль авианосцу. – Какая тонкая душа! Если бы она была лешачкой…

– То пела бы тебе лешачьи баллады, – Митромир поднял ладонь. – Хватит лирики, давайте о деле. Устроим военный совет.

– А с этим что делать? – возопил Сардориус, хватаясь за новообретенный рог.

– Это позже с Брегеттой будешь решать, – ядовито сказал Леха. – Ты ей понравился.

– Ага, Леха взревновал! – заржал Вован.

Привычно переругиваясь, компания путешественников отошла в дальний угол долины и расположилась неподалеку от сохнущей на камнях после стирки своей походной амуниции.

На повестке дня стоял один вопрос: о переходе в Раземелье. Но он тянул за собой другую проблему: в какое именно Раземелье? Судя по словам троллей, они считали истинным то, путь в которое лежал из этой долины. А сколько их было вообще?..

После пристрастного допроса, размахивания в воздухе клочком Чернобоговой бороды и напоминания о страшной клятве Сардориус признался, что у него был свой путь, которым он проник в тролличью долину.

– Вот, – явил он миру, выудив из своего балахона, нечто вроде куска угля. – С помощью этой вот штуки, произнеся тайные заклинания, перенесся я сюда. Но штука эта одноразовая, и выглядела она иначе…

– Дай, – по-хозяйски протянул лапу рептилоид, повертел угольный кусок, рассмотрел и небрежно отбросил в сторону. – Это ражовый телепортатор. И жаклинания дикаршкие тут не при чем.

– Сам ты дикарь, – обиделся Темный маг. – Я даже исполнил танец с бубном!

– Хоть танеш живота, – ответствовал рептилоид. – Телепортатор являет шобой ишкуштвенный алмаж с микрошхемой внутри, пошре телепорташии алмаж штановится проштым углем. Внутриатомные реакшии. Вышвобождение энергии. Активируетша кодовым шровом. Ш бубном таншевать не нужно.

– А как закладывается программа телепортации? – полюбопытствовал Антон.

Рептилоид с некоторым уважением покосился на него.

– Ждешь в шкалах ешть маяк. По нему наводитша телепортатор.

– А кто протащил сюда маяк? – спросил Митромир. – Хотя и так понятно…

Сардориус скромно потупил глазки и признался, что Чернобог однажды бывал в этом месте, нырнув через портал в Карелии. Значит, он и поставил маяк – с виду обыкновенный булыжник, каковых здесь множество. Как Темный выбирался обратно, неизвестно, но вполне может быть, что с помощью такого же телепортатора, только обратного действия.

– Другими словами, в Раземелье никто из вас, Темных, не бывал? – удивился Митромир.

– Смотря в каком… – пожал плечами Сардориус. – У нас есть маяки в трех мирах, называющих себя Раземельем. Там мы были.

– Эх, вы, – попенял рептилоиду Леха. – Нашли с кем сотрудничать – с колонизаторами! Маяки им даете…

Рептилоид виновато повилял остатком хвоста и стал ссылаться на чисто исследовательское любопытство. Тем более что два мира, по его словам, мало населены и не представляют интерес, а в третьем рептилоидов приняли за злобных драконов и со всей магической силой ополчились на них так, что появляться там они больше не рискуют. Но не исключено, что таких миров, именуемых Раземельями, гораздо больше.

При всей мощи своих технологий рептилоиды не смогли определить, где находятся в их системе астрономических координат найденные миры, как не поняли до сих пор принцип действия магических порталов. Потому-то им были нужны Темные.

– Ага, иначе вы бы ринулись в эти миры со всей своей техникой, – резюмировал Леха. – Оккупанты…

Выяснилась и цель прибытия Темного мага в тролличью долину. Чернобог, будучи вполне умудренным божеством, предполагал возможность того, что помешать команде Светлых попасть в Раземелье не удастся, и для подстраховки заранее отправил сюда Сардориуса, который должен был любыми путями сбить путешественников с пути истинного. Но с какого именно пути – Чернобог и сам не знал. Скорее всего, действовал просто из вредности. А может, знал что-то еще, но из той же вредности умолчал. Славянские боги, что с них возьмешь: постоянно грызутся между собой, а объединяются только во время всеобщей беды. Ну, или пьянки, что по последствиям часто одно и то же.

– Мнится мне, – подвел итог Никитич, – что причины Теми, на землю опускающейся, неведомы Темным, оттого и мечутся они, как неразумные, хотя природе их та же темь свойственна.

– Та, да не та! – отозвался Сардориус. – Наша темь – она привычная, без нее и света нет, как и ночи без дня. А вот то, что наползает на нас, на нашу темь, не похоже, непривычно и непознаваемо. В том числе и потому, что светлой стороны не имеет. Не пойми что, одним словом. Однако угрозу с собой несет для всех нас, и это ощущаем все мы. Поначалу думали даже, что козни это Светлых… Но не можете вы стоять на темной стороне по природе своей.

– Как запутанно все, – вздохнула Весняна. – Вот что, мальчики, давайте-ка займитесь своей одеждой и прочей амуницией. Думаю, денек нам здесь еще нужно отдохнуть, а завтра с утра пораньше двинемся в дорогу. Путь в Раземелье, я думаю, вон за той группой скал в противоположной стороне долины.

– Точно, – с удивлением подтвердил Сардориус. – Там туннель, а из него должен быть выход в Раземелье. Ты-то откуда знаешь, домовена?

– У домовых свои секреты, – и Весняна озорно блеснула зелеными глазами.

Никитич только крякнул. А затем поволок вывешивать на близлежащих камнях свою шубу, которую лелеял не меньше, чем бороду. Тролли с величайшим почтением взирали на это действо, гудя между собой, что у этого странного одеяния наверняка не меньше магических свойств, чем у балахона Сардориуса.

День прошел в сонной тишине. Народ восстанавливал потраченные в сражениях силы. Леха бессовестно дрых, сраженный ночными балладами. Антон прикорнул рядом. Митромир с Никитичем затеяли странную игру с камнями, подбрасывая их на расчерченных на земле квадратиках, а затем яростно споря, какой камень упал неправильно. Но и их сморил сон – прямо возле квадратиков, причем борода Никитича бессовестно лезла в нос Светлому магу, отчего тот постоянно чихал, но не просыпался. Вован удалился в скалы, подпер голову корявыми лапами и мирно посапывал. Хухрик шелестел веточками рядом, и непредвзятый наблюдатель сказал бы, что он попросту храпит – на свой шишиговский лад. Рептилоид – тот и вовсе замер в серой пустоши, слившись с ней, лишь иногда вздрагивая и постукивая отрастающим хвостом. Сардориус, проявляя чудеса мимикрии, укрылся балахоном и вовсе слился с окружающим пейзажем.

Ближе к обеду выплыла авианосная тролльчиха. Посмотрела на сонное царство, громоподобно вздохнула и уплыла за скалы – проверить пограничный наряд. Вернувшись вскоре, окинула тоскующим взглядом дрыхнувшего отставного скинхеда, поманила за собой самого толстого тролля – старшего из пограничников и скрылась с ним в недрах каменного дворца, видимо для того, чтобы поведать очередную балладу.

Поздним вечером тролли устроили прощальный ужин. В темное звездное небо из большого костра летели и извивались языки пламени, шипели на вертелах пойманные днем местные поросята размером всего лишь с обычного земного кабана, в громадном котле булькала похлебка, распространяя аромат неведомых трав, а в каменных кружках плескался шипучий напиток, попробовав который, Леха даже прослезился.

– Пиво! – восклицал он, еле удерживая в дрожащих от волнения руках неуклюжий каменный сосуд. – Настоящее темное пиво! Не пастеризованное! Без консервантов и дохлых крыс… Брегетта, сравниться с ним могут только твои чудные баллады! – и дальше слышалось такое страстное бульканье, которому завидовали даже тролли.

– Гер-рой… – нежно гудела Брегетта, смахивая громадной лапой романтическую слезу с розовеющих Лехиных щечек.

А когда глубокая ночь раскинула над горной долиной сияющий звездный шатер, Митромир по многочисленным заявкам участников вечеринки поведал пронзительную историю о Пупе Задрипанском и его страшной клятве.

Глава 8

В очень далекие времена один великий маг, имени которого уже никто не помнит, создал мимоходом в одном из миров тень для каких-то своих надобностей. Про нее он вскоре забыл, уйдя странствовать в другие миры, а тень продолжала развиваться, расти и понемногу населяться разными сущностями, среди которых были и люди. Они-то, собственно, эту тень и развивали, наполняя ее энергией. А энергия трансформировалась в материю, все дальше и дальше раздвигая границы тени, наполняя ее новыми землями и реками. И потому обманчивый горизонт тени, возвращающий путешественника туда, откуда он вышел, ширился все больше и больше.

Надо сказать, тень была благодатной для земледелия из-за плодородия почвы, мягкого климата, отсутствия ураганов, засух и прочих неприятностей. Ее грело солнце материнского мира, освежала материнская атмосфера, но все же это была тень, а не отдельная планета, и потому ее миновали причуды погоды. Возможно, тот маг создавал эту тень в качестве собственной дачи, но затем нашел что-то получше. Община, поселившаяся в тени, процветала, обменивая продукты земледелия в коренном мире на ремесленные и промышленные изделия, сохраняя тем самым собственную экологию и мирные, добрососедские отношения, поскольку частный капитал сюда каким-то чудом еще не проник. Приток населения извне корректировался тем, что попасть в тень можно было только по рекомендациям живущих в ней, а те, кто все-таки впоследствии не вписывались в это миролюбивое общество, безжалостно изгонялись обратно, в большой мир.

Не было в этой тени ни Светлых, ни Темных магов, а рождающиеся время от времени сущности с магическими способностями лечили людей, домовых, прочих существ и производили маленькие бытовые чудеса в виде не гаснущих светильников и неосязаемых противозачаточных средств, которые пользовались особенной популярностью в материнском мире.

И вот однажды население тени пополнилось маленьким мальчиком, родившимся в обычной семье земледельцев. Едва появившись на свет, человеческий детеныш ухватился за пуповину и не давал ее отрезать, отчаянно пинаясь крохотными ножками и оглашая пространство угрожающим писком. Потому восхищенные родители в простоте своей нарекли его Пупой.

Отсоединившись от пуповины, Пупа глубоко задумался над тем, как самостоятельно существовать в этом мире. И пребывал в этом раздумьи лет до 10, до тех пор, пока в нем не проснулся магический талант.

Первым проявлением Пупиных способностей был хвост, прилепленный им младшей сестренке в отместку за то, что она слопала сливу из его тарелки. В силу малых лет хвост сестренке очень понравился, и она с восторгом бегала по саду, привыкая к внезапно появившейся «третьей руке». Зато это приобретение очень не понравилось маме, которая сначала хлопнулась в обморок, а затем, схватив девочку в охапку, помчалась к самому могучему на тот момент колдуну тени.

Колдун долго чесал лохматый затылок, разглядывая хвост и довольное лицо девочки, потом пробурчал нечто вроде «Все бабы ведьмы, как ни крути» и приказал предъявить ему Пупу. Тот немедленно предстал пред очи колдуна, был осмотрен и просканирован, после чего состоялось заключение: «Забираю парня на обучение. Будет в вашей семье маг».

– А с хвостом-то что делать? – спросила огорченная мать.

– В хозяйстве не пригодится? – осведомился колдун и, получив отрицательный ответ, махнул рукой, после чего хвост исчез.

Пупа поначалу обиделся на то, что его творение так безжалостно уничтожили. Но колдун популярно объяснил ему, что хвост – это только начало великого пути, в конце которого Пупа может приделать себе хоть драконьи уши. Юный чародей успокоился и с энтузиазмом принялся за изучение колдовского ремесла.

Дело это оказалось долгим и хлопотным. И осложнялось еще тем, что в характере Пупы проявились гены, пришедшие к нему непонятно от кого, но явно не от честных, трудолюбивых и незлобивых родителей. Был Пупа хитрым, жадным, завистливым и трусоватым, чем немало огорчал своего учителя, бывшего по натуре вполне себе порядочным колдуном. Одно время подумывал колдун избавиться от такого ученика, чтобы не нажить неприятностей, но Пупа, вдобавок ко всему, умел так вдохновенно врать и смотреть правдивыми, наивными глазами, что учитель махнул рукой и понадеялся, что жизнь сама научит шкодливого ученика уму-разуму.

Однако учение колдовское давалось Пупе легко, способности его были явно выше средних. Поэтому через несколько лет он вновь крепко задумался, как быть дальше. Тесно ему уже было в тени. Скучным казалось заколдовывать негаснущие светильники и убирать желудочные колики у объевшихся немытыми овощами детишек. Решил тогда Пупа продолжить обучение дальше и для этого вышел в большой мир, покинув уютную тень.

Материнский мир встретил Пупу неприветливо. Магический фон этой планеты был высоким, что позволяло разного рода проходимцам выдавать себя за великих магов, а это порождало неоправданную, на взгляд юного колдуна, конкуренцию. Любой мальчишка здесь мог движением пальца метнуть камешек на десяток шагов или заставить лягушку исполнять танцевальные па, не особенно разбираясь, как это делается, и смеялся над гастарбайтером, явившимся из какой-то тени и называющим себя магом. Это Пупу очень обижало.

И был еще выбор: свет или темнота, какую сторону магии принять. Малость разобравшись в вопросе, Пупа решил, что Светлые маги по определению призваны творить добро, а Темные – убирать последствия этого добра. Дальнейшее вникание в проблему он посчитал слишком сложным занятием и пошел в обучение к Темному магу, решив, что это дело более интересное и перспективное. Да и соответствовало оно его характеру.

Со временем стал Пупа вполне себе порядочным Темным, творил темные дела, играл на человеческой злобе, жестокости, жадности, ненависти и возвышался в иерархии Темных все более и более. А те самые необъяснимые гены только способствовали его продвижению по карьерной лестнице – впрочем, как и во многих других мирах и обстоятельствах.

В то же время был он обычным молодым человеком со всеми присущими ему потребностями, и гормоны делали свое: Пупа неожиданно влюбился. И угораздило его влюбиться не в кого-нибудь, а в Светлую магиню. Однако тут его ожидал провал: «Любовь зла, полюбишь и козла, – рассудительно сказала магиня, – но ты, Пупа, не наш козел, у нас и своих хватает». И, так как Пупа был еще достаточно неряшливым, насмешливо добавила: «Да и задрипанный какой-то…». После чего решительно отвергла все его признания и притязания.

Козлом, да еще задрипанным, Пупу никто до этого не называл, и он оскорбился. К тому же разговор подслушали молодые маги и в силу благожелательности, присущей Темным, дали ему насмешливую кличку – Задрипанский, которая так к нему и прилипла.

Отомстить Светлой магине означало вызвать войну между магами, и Пупа в силу врожденной трусости на это не решился – тем более что в этом мире царило устойчивое и комфортное магическое равновесие, поколебать которое ему никто бы не позволил. Но неудовлетворенные чувства требовали выхода, и тогда Пупа, ослепленный яростью, решился на крайний шаг: он возжелал покинуть этот слишком благополучный мир для того, чтобы стать в ином мире божеством и уже в этом качестве предстать пред очи язвительной магини. Мнилось ему в мечтах, как преподносит он преображенный им мир своей коварной возлюбленной, как она в восхищении протягивает к нему, великому магу, руки, но он гордо отвергает ее домогательства и уходит, оставляя неутешно рыдающей и повергнутой в позор и унижение.

Магических сил, знаний и умения для создания своего, пусть маленького, мира у Пупы явно не хватало. Отобрать мир у какого-либо божества Пупе объективно мешали те самые гены, в которых напрочь отсутствовала отвага. Оставался только третий путь: найти бесхозный мир с разумными, бесконфликтными существами и убедить их, что он – то самое божество, которого им так не хватало. И это был путь, не менее трудный, чем первые два, поскольку миров было множество, но вот бесхозные, с достаточно разумными, а особенно бесконфликтными обитателями являлись дефицитными.

Самый старый Темный маг этого мира, к которому Пупа пришел за сведениями, задумчиво почесал потемневшую от времени, лысую, морщинистую голову и спросил: «А оно тебе надо, сынок? Это ж такой геморрой на твою темную задницу – заботиться, чтобы тысячи, а то и миллионы существ жили в постоянной вражде, войнах и при этом не сожрали друг друга… Да еще в зависимость попадешь от питания их негативными эмоциями, а это хуже наркотика. Что же будет с тобой, когда этот мир неизбежно самоуничтожится? Съешь-ка лучше вот эту замечательную темную редиску, которую я вырастил собственноручно, и забудем об этом».

Но забыть Пупа не захотел и, не объясняя причин, выразил настоятельное пожелание все-таки отыскать такой мир. В избытке чувств он даже слегка потряс старикана за темную морщинистую шею. Темный маг задумчиво посмотрел на него и, потирая помятый кадык, согласился указать путь, но с условием, что Пупа произнесет самую страшную темную клятву, дабы нести темное дело в те самые миры, в которые будет указан ему путь.

«Какая же это клятва?» – опасливо спросил Пупа, чувствуя, как почему-то у него ухнул вниз желудок. «Простая, – смиренно ответил маг. – Ты должен поклясться, что никогда не будешь делать добро, как бы этого ни желал. Видишь ли, это своего рода страховка для тех, кто решил заняться темной политикой». «Но я же могу маскировать темные дела под светлые заявления? – вполне разумно спросил Пупа. – Иначе ведь ни шагу не смогу сделать». «Маскируй, – согласился старый Темный. – Это есть суть любой политики, и от нее никуда не денешься». «Тогда дело выгорит, – самонадеянно заявил Пупа. – Не творить добро и без того в самой природе Темных», – и дал согласие, даже не спросив, чем ему грозит неисполнение клятвы, но лишь истребовав у мага обещание, что в любой момент сможет вернуться в свой мир.

Произнесение клятвы состоялось в самой романтической темной обстановке – глухой ночью, на открытой местности, под тяжелыми тучами, у костра, пляшущего темными языками пламени. Пупа настолько проникся торжественностью обстановки, что не обращал особого внимания на ритуал, который проводил старый маг, и на произносимые им заклинания. Он лишь произнес собственную клятву, а затем увидел в тучах росчерк темной молнии, услышал грохот – и перенесся в тот мир, которого так домогался.