Надежда

Отец не находил достаточно убедительных причин не уважить гостя. Он, похоже, и не собирался остужать необузданную энергию своего друга. В его интонациях проскальзывало одобрение и согласие. Мать терялась от бессилия что-либо возразить. Она больше не взывала к женской проницательности и, хотя у нее не было желания безропотно покоряться, смирилась, отдавшись во власть слепого случая. Согласилась, только бы гость отвязался. Видно, совсем уж достал он ее своим обволакивающим словоблудием. Она лишь тихо благоразумно пробурчала себе под нос: «Моча в голову ударила! Измотал громовым голосом, измором взял». И только раз, по случаю, сказала отцу веско и спокойно, что «не в силах побороть ослиное упрямство двух мужчин».

В этой ситуации мы с Колей боялись проронить лишнее слово. Чутьем понимали бесполезность своих высказываний. Но гость развлекал нас своей доброжелательной неугомонностью, живой прелестью, сметливостью и невероятным своеобразием. В нем без сомнения жил дерзкий радостный ребенок. И это нам нравилось! Нас обуревала сумятица восторженных мыслей, возникало предчувствие чего-то особенного захватывающего.

Воскресное утро. Встали мы с братом немыслимо рано. Боялись упустить самое интересное. У горизонта седые волны леса сомкнулись с белыми охапками облаков, и только по пламенеющему следу солнца я догадывалась, где граница неба и земли. Природа еще спит. Ни ветерка в надземном царстве. Кажется, что замерло дыхание Вселенной. В низинах таилась особенная плотная мерзлая тишина. Застывшие дымы из заводских труб причудливо кудрявы и черны. Вдруг карканье нарушило сказочное безмолвие. Смотрю, – одинокая ворона сидит на верхушке липы. Она неподвижна и выглядит как памятник унылой судьбе. А на соседнем дереве их две. Уже веселее на душе, хотя они тоже замерли в непонятном, неоправданном, с моей точки зрения, ожидании.

Охлаждаясь от радушия хозяйки, с крыльца спустился гость. Потом во двор вышел отец, закрыл калитку на улицу и выпустил кабана. Чушок сначала достаточно спокойно и безмятежно гулял, обнюхивая курей. Но чувствовалось, что ему не нравилось бесцеремонное вторжение в его жизнь, раздражал холодный яркий снег, незнакомое неуютное место, непривычные запахи. Его маленькие глазки то холодно поблескивали, то зловеще сверкали.

Меня с Колей отправили в хату, чтобы не создавали нервозную обстановку. Мы смотрим в открытые форточки и изнываем от желания узнать подробности происходящего, так как не весь двор находился в нашем поле зрения.

Отец несколько раз менял позицию, выбирал подходящее место для стрельбы, с учетом необходимых мер предосторожности. Роман Николаевич, молодецки расправляя седые пушистые усы, корректировал его действия задорным насмешливым тоном, употребляя массу военных терминов. Они долго обменивались незначительными репликами.

Наконец, грянул выстрел. Тонкий ручеек крови заструился по грязно-белой морде кабанчика. Он сначала остановился как вкопанный, а потом резко отпрянул в сторону и, вздыбив щетину, ринулся на обидчика. Положение отца, по крайней мере, внешне, казалось мне жутким. Он обречен попасть на острые клыки раненого зверя! Испуг заключил меня в свои липкие объятия. Я замерла на месте. Жуткое зрелище всколыхнуло мою память. В голове закрутилась страшная история с девочкой на колхозном скотном дворе.

Отец заметался по двору, а его спортивного вида друг сразу ощутил неладное. Секундное замешательство – и он с дьявольской легкостью перемахнул через плетень. Как птица перелетел! И, уже находясь за надежным щитом, энергично массировал себе виски, пытаясь ускорить мыслительный процесс. Видно, лихорадочно соображал, чем помочь другу.

Предчувствуя что-то совсем нехорошее, угрожающее жизни, разъяренный кабан с диким визгом затравленно мотался по двору. Отца спасли углы: дурной Чушок с разбегу врезался в них. Куры подняли переполох. Слышим, обрушивается что-то за сараем, с грохотом разваливаясь при падении. «Это стокилограммовая неуправляемая туша сослепу или со страху вломилась в стену громоздкого сооружения – курятника», – догадались мы с братом.

Мать, придя в себя от ужаса, дико пронзительно закричала: «Вася, в сарай беги!» Он послушался и, беспокойно оглядываясь по сторонам, заскочил в хлев и с неожиданной для него ловкостью, подпрыгнув, сноровисто ухватился за низкие стропила. Кабан за ним. Пометался по хлеву и ринулся в свой отделенный дощатой перегородкой закуток. Тут отец спрыгнул и быстро накинул на столб петлю. Я облегченно вздохнула. Спустя некоторое время бегство с поля боя представлялось мне довольно жалким, но надежным маневром. Комическое зрелище с отцом, висящим на бревне и нервно дрыгающим ногами, вызывало неловкую улыбку.

Не сразу вышел отец из сарая. Лицо его все еще было бледным. А у Романа Николаевича не осталось и следа от волнения. Весь вид его говорил: «Меня не проведешь, я вовремя сообразили оценил ситуацию». Сияя чистыми стеклами своих очков, он радостно, звучно и переливчато басил:

– Феноменально! Вот это забава! Что, в сущности, произошло? Ты что, промазал? Невероятно! Непорядок. Отчего все наперекосяк пошло? Зверь чуть не разнес весь двор к чертовой прабабушке. Как взбесился! Сорви-голова!

Запыхавшийся отец, вытирая со лба «трудовой» пот, угасшим голосом смущенно пробормотал в ответ: «Чертовски не повезло!» – и добавил еще что-то нечленораздельное. Мое волнение окончательно испарилось.

Когда поросенок угомонился, все пошли в сарай выяснить причину неудачи. Расследование проводил гость. Ситуация прояснилась быстро.

– Очевидно, кабанчик тряхнул головой, и пуля, чиркнув по поверхности лба, «отрикошетила» и поэтому только разорвала шкуру, – сделал «научное» заключение полковник.

Рокочущий бас Романа Николаевича вскоре не только успокоил, но и развеселил всех. Он с таким восторгом вспоминал, как перелетал через плетень и как его друг бегал по двору, не выпуская из рук ружья, что своим смехом мог заразить сотню людей. «Не случилось ничего непоправимого. Нет крушения взлелеянных планов. К лешему кабана, пошли обедать!» – радостно вскрикивал гость.

Родители решили больше не испытывать судьбу и отложили на завтра хлопоты с поросенком. К вечеру, когда страсти окончательно улеглись, неуемный Роман Николаевич начал придумывать новый способ усмирения норовистого кабанчика. Мать предлагала использовать обычный метод и уже приготовила сумку с мукой, чтобы поросенок задохнулся и не визжал, если нож не сразу попадет в сердце. Но гостю опять хотелось чего-то особенного и, как ему казалось, более надежного. Он считал, что надо перерезать животному голосовые связки. На таком способе мужчины и остановились. «Оставьте опыты, ничего у вас не выйдет, скверная задумка», – сердилась мать. В ответ гость весело поучал: «Никогда не переживайте заранее, может, ничего плохого и не произойдет. Всегда стремитесь сохранять душевное равновесие. Ох, страсть как желаю увидеть результат эксперимента!» Матери оставалось только натянуто улыбаться.

На следующее утро мы с братом чесали Чушка за ухом, а взрослые связывали ему ноги. Роман Николаевич смело резанул поросенка по горлу, и тот вмиг замолк.

– Сейчас угомонится, – сказал гость, утирая потное, красное от волнения лицо. – Я не питал никаких иллюзий но, знаешь, Вася, оказывается страшно резать. Меня мандраж бьет. Не ожидал от себя такого, – добавил он тихо и растерянно.

Завершив важное дело, мужчины сели завтракать. Вдруг кто-то сильно забарабанил в окно, и женский голос закричал:

– Не ваш ли подранок бегает по улице как ненормальный?

Мы вбежали в сарай. Чушка на месте не было. Соседка указала на выгон перед хатой. Поросенок, пригнув голову к земле, прищурив и без того маленькие, злые глазки, угрюмо бежал напрямик, не разбирая дороги как выдрессированный. За ним стелился красный след. Дети из близлежащих домов, свистя и улюлюкая, сопровождали его. Когда ребята подбегали к нему сбоку, он останавливался и, резко поменяв направление, несся на них немыслимо огромными скачками. Детвора, визжа от страха, разбегалась в разные стороны. Но стоило скотине удалиться на приличное расстояние, они, теперь уже завывая от восторга и радости, что являются участниками столь редкого развлечения, опять догоняли обезумевшее от боли животное.

Из ворот домов выскакивали взрослые и с любопытством смотрели на все увеличивающуюся процессию. Шутки мужиков, охи-ахи женщин неслись со всех сторон. Роман Николаевич в запале было ринулся догонять раненое животное, но, поняв безрассудность и бессмысленность своего поступка, неторопливо вернулся к нашей калитке, у которой толпились озабоченные мужчины.

– Елки зеленые! Та хиба ж воно так можно над скотиной изгаляться? Придурки! – сокрушенно мотал головой дедушка моей одноклассницы и грозил в никуда сучковатой палкой. – Чего-то крутят-вертят хозяева. Надысь ввечеру я слышал…

– Не наезжай, Михалыч. Невтерпеж лясы поточить? Они же не нарочно. Недоразумение вышло. Не повезло хозяевам, – миролюбиво вступился за нашу семью молодой человек с улицы Нижней.

– Как же случилось, что сбежал кабанчик? – полюбопытствовал другой, бесцеремонно разглядывавший нашего гостя с едкой ухмылкой на худой физиономии.

– Видно, Василий плохо связал задние ноги, вот и не обошлось без казуса, – глухим извиняющимся голосом, но с печальным достоинством пояснил Роман Николаевич, сильно переживая за свой неудавшийся эксперимент.

– Действительность не состоит из одних разумных действий, – добавил он, в душе смущенно коря себя за непредсказуемость сюжета, повлекшего насмешки над семьей друга.

А внешне он держался так, будто не придавал этому событию особого значения. Его настроение не ускользнуло от пристального внимания мужчин. Они деликатно не высказывали сомнений по поводу поведения гостя.

Неведомо откуда вынырнула буфетчица из «Голубого Дуная», улыбаясь всем с профессиональной любезностью. Рядом щебетала с ласковым лукавством молоденькая секретарша из сельсовета. Лицо нашего гостя находилось под прицелом дюжины пар острых и опасных, как снайперские винтовки, глаз любопытных старушек.

– Василий Тимофеевич у нас теоретик. Интеллигенция, – снова ехидно влез дедуля.

Я знала этого далеко не ветхозаветного старика. Плюгавый, незначительный старикашка с дребезжащим голосом. Все считали его скучным, недалеким, даже умственно убогим, способным только на мелкие заурядные, обидчивые мыслишки. Докучливые назидания удручающе ограниченного «учителя» всегда невероятно возмущали слушателей, вызывали неприязнь, и они не упускали случая осадить его.

– Брюзга, маразматик, мозгляк! Не иронизируй попусту, папаша, – раздраженно возразил грубоватый, острый на язык Николай Матвеевич, который работал мастером на заводе «Предохранитель».

– Каждому свое. Вон тебя внучек не слушает, а Василий Тимофеевич два слова скажет, и пацан навытяжку перед ним стоит, – поддакнул его сосед.

– В деревне все надо уметь делать, – с необоснованным явно завышенным чувством превосходства не унимался Михалыч.

Настырный, склочный, злобный старикашка всегда с особенным остервенением торопился излить на кого-нибудь накопившиеся яды и желчь. Да и мещанская мнительность его никчемной старухи давала им обильную пищу для злословия. Но на этот раз старику не позволили даже начать оплевание.

– Вас самого послать в хлев, так, небось, штаны редки? Вмиг загремели бы оттуда! Вам лучше дрыхнуть без задних ног под боком у благоверной. Замшелая компания! – под дружный хохот соседей закончил разговор молодой человек.

Дед сердито фыркнул и удалился.

– Не гневись, старик. Прости, – великодушно пожалел его вслед молодой.

Мать послала Колю к деду Денису, непревзойденному мастеру по устранению любых бедственных положений селян. И вот худое, согнутое, долговязое тело замелькало между домов. Хотя поросенок потерял много крови, все же с трудом дед Денис сбил его с ног и одним быстрым уверенным движением, не колеблясь, закончил страдания животного.

Отец отправился в школу. Мужики, ожидая повозку, от души смеялись, вспоминая, как Роман Николаевич проиграл гонку с поросенком. Но когда отец с гостем приблизились с лошадью, они степенно заговорили о весе, упитанности кабанчика и помогли погрузить его на телегу.

– Вы городской? – обратился молодой человек к Роману Николаевичу.

– Да, – приветливо ответил тот.

– А здорово вы, как пацан, скакали по канавам. Особливо ловко выбирались из придорожной ямы, где наши бабы песок берут, – не соблюдая правил приличия, необходимых в присутствии чужого человека, со злорадной интонацией засмеялся упитанный мужчина с Красной улицы, случайно оказавшийся на «поле сражения».

– Войну десантником начинал, – с достоинством сообщил наш гость и выпрямился, хвалясь великолепной элегантной статью и величественной осанкой.

– Оно и видно. Закалка налицо и военная выправка до сих пор сохранилась, Здесь от житейских коллизий отдыхаете? – теперь уже уважительно расшаркиваясь, произнес толстяк. – Простите великодушно за нескромный вопрос – в каком вы звании?

– Полковник зенитных войск, – четко отрекомендовался гость, демонстрируя изящный наклон гордой головы, и порозовел от удовольствия.

После эффектной паузы раздался единодушный возглас одобрения селян.

– А Василий Тимофеевич в учителя подался, потому что начальственного голоса не имеет? – степенно спросил гостя сосед Петрович.

– Он сугубо мирный человек. Шпак, – мягко улыбнулся полковник.

– Как это шпак? Так у нас скворцов называют, – недоуменно пробормотал Петрович.

– А у нас гражданских лиц, – заливисто рассмеялся Роман Николаевич. – На одном языке говорим, а не всегда можем понять друг друга. Великий, могучий русский язык!

Когда мы вошли в дом, мать заворчала:

– Мужики, а как дети. Хлебом вас не корми, но дай вволю наиграться!

Роман Николаевич виновато улыбался, нервно барабанил кончиками пальцев по столу и говорил тоном нашкодившего мальчишки: – Назидательный случай. Сам себя перехитрил. Настоящим чертенком оказался поросенок! Впутал всех в каверзную историю. Спектакль абсурда вышел. Теперь пришел конец непредвиденному истязанию. Напрасно я покусился на вашу размеренную жизнь. Сквозь землю провалиться хочется от стыда.

Потом наклонился к отцу и прошептал на ухо: «Признание мелких ошибок и одобрительное молчание – разумные и надежные формы существования семьи. Душевная нагота кающегося мужчины всегда прекрасна. А женщина в браке должна быть или очень доброй, или очень умной. Тебе, Вася, в этом смысле очень повезло с женой. Пойдем залижем раны тихой, тускло протекающей жизни? Начнем суровую бесперспективную, бессмысленную борьбу с «зеленым змием»? Надеюсь, общение будет обоюдо приятным?» При этом он еле сдерживался, чтобы не расхохотаться. «Самовлюбленных людей совесть не очень-то мучает», – сердито отметила я про себя, предвидя и потому заранее переживая насмешливые пересуды селян о нашей неудачной охоте за собственным поросенком.

И вдруг меня посетила неожиданная мысль: «Зачем переживать? Можно с юмором смотреть на данное событье. Ведь на самом деле ситуация сложилась пресмешная!»

Мать сходила в контору и написала расписку о том, что кожу второго кабана сдаст государству, а от этого, молодого, оставит себе, по случаю приезда уважаемого гостя. А бабушка тем временем уже принесла ворох соломы, чтобы осмаливать на огне поросенка. Мы с братом тоже вышли во двор, чтобы поучаствовать в свершении ежегодного ритуала, который являлся для нас большим веселым праздником.

Я залезла на крышу сарая. Огляделась. Небо сегодня неподвижное, плоское, похожее на поле, исчерченное лыжниками. Передо мной четкая картина парка. Удивительное дело! Чуть ли не каждый день бываю в нем, но все время нахожу что-то новое, особенное. Вон к небу воздел руки мощный тополь. Какой смешной сук на нем! Ясно вижу глаз, клюв огромной птицы, перья на голове. Она смотрит на меня с любопытством. Почему я раньше ее не замечала?

Яркие гроздья рябины в белом снежном обрамлении под серебристыми лучами солнца кажутся драгоценными камнями в платиновой оправе. Вот эти березки весной трогательные, а зимой – гордые. Те, что вдали, кажутся причесанными одинаково строго. А у ближних, обледенелые тонкие чуткие нити как холодные солнечные лучики. Вздрогнули ветви, – и будто хрустальный звон пронесся в воздухе, подобный звуку стеклярусов на новогодней елке, только более нежный, потому что не искусственный, природный.

На зимний бал березки выстроились ровными рядами. Они готовы к вальсу или легкомысленной польке? Молодые елки распушили многослойные юбочки, отороченные белым мехом. Тоже танцевать собрались на искристом снегу?

Вот старые царственные ели. Замерли их тяжелые заснеженные крылья. За ними – луг, на котором зима слой за слоем стелет пуховые одеяла. А на дальний лес опустились облака и больше не поднялись в небо. Понравилось им висеть на ветках!

До чего же красиво смотрятся кудрявые белые деревья на фоне однотонного бледно-голубого неба! Кучевые облака на нем сегодня были бы неуместны. Птички веселым треньканьем знаменуют середину зимы. Мне тепло и радостно. Моя душа тоже оделась в пушистую, уютную шубу, вроде той, что укрыла воздушно, мохнато и объемно каждую ветку.

Спрыгнула с плетня в сугроб на огороде. Теперь мы с братом стряхиваем снег с веток яблонь друг другу на голову. Затеяли борьбу. Я перебросила его через себя, но кирзовым сапогом мне досталось по носу. Брызнула кровь. Коля испугался. Я прижала к лицу снежок и принялась быстро затаптывать красные пятна. «Помогай, – кричу я брату, – а то обоим влетит!»

Отдыхаем, валяемся на соломе, смотрим в небо и ждем родителей. Мы возбуждены до предела. Я уже ощущаю изумительный запах паленой шкуры. От нетерпения вскакиваю, кручусь винтом, изображаю «танец с саблями» вокруг стокилограммовой туши.

Наконец под предводительством гостя появляется отец. Роман Николаевич тоже уже на взводе от предвкушения нового для него события. Он пританцовывает, напевая «Тореодор!» Здорово! Праздничная суета – прелесть! Я заслужила ее: все лето и осень рвала по ведру крапивы, чтобы хрюшке хватало витаминов, и постоянно рубила ему щир и свекольник, чтобы сало получилось с мясными прослойками!

Мы с братом осторожно очищаем бока животного от сгоревшей щетины и вдыхаем аромат жаркого. Дым костра будоражит. Гость вместе с нами исполняет ритуальный танец индейцев. Взамен идолов у нас на шее висят хорошо обжаренные уши, тонкие хрящи которых мы уже успели обгрызть. А у Романа Николаевича на шпагате – кулон из хвоста поросенка. «Махнемся, не глядя», – шутит он. Я не соглашаюсь.

Когда туша обработана, зовем дядю Петю. Он производит «вскрытие». Меня интересует строение животного, наличие аномалий, жировых накоплений. Я ощупываю каждый орган, рассматриваю систему кровеносных сосудов. А где же сердце? «Бессердечным был ваш Чушок. Вопиющий неслыханный случай», – очень серьезно говорит дядя Петя. Я понимаю, что он шутит, и удивляюсь, как с ловкостью жонглера он умудрился у меня на глазах спрятать важный орган.

Когда сало ровными длинными полосами разложено на столе и окорока приготовлены к запеканию в духовке, бабушка зовет меня и Колю для выполнения грязной работы – мытья кишок. Мы не возражаем и, не мешкая, беремся за дело. Колбасы-то мы любим! Когда отнесли в чулан последнюю требуху, в обледенелых стеклах окон красными бликами отражалось заходящее солнце.

День закончился шикарным ужином: на столе жареная кровь и печенка, рядом сердце со свежим салом. Оглушительно пахло чесноком, черносмородинным листом и огуречным рассолом. Насыщенный аромат заполнял всю хату. Взрослые, подогретые рюмочкой водки, говорливы и шумны. Все дружно благодарили бабушку – главную хозяйку.

Нас отправили спать. Сквозь редкие тюлевые занавески цедится лунный свет. Я слышу задорный смех гостя, веселый – матери, спокойный, мягкий – дяди Пети. Теплый хмельной воздух праздника погружает меня в приятную дрему. Объятья морфея легонько стискивают голову. Засыпая, улыбаюсь.

ЕЖИКИ

Конец февраля. Солнечный воскресный день. Тают сосульки на крыше. Отец сказал, что надо бы погреться, то есть поработать физически, потому что закончились дрова. Занялись вырубанием и раскатыванием бревен, вмерзших в лед.

Утомившись, Коля присел отдохнуть на очищенный от коры конец ствола березы, но тут же с криком вскочил и показал мне ладонь. На ней виднелось несколько красных точек. Я внимательно осмотрела дерево. Ничего интересного. Вижу только узкую щель от удара топора. Расширила ее. Кусок древесины легко отвалился, оголив дупло. Из него мне под ноги выкатился колючий шарик.

– Ежик! – одновременно радостно вскрикнули мы, и я помчалась на кухню за тряпкой.

Принесли ежа в дом. По совету бабушки Коля налил в блюдце молока. Мы хотели подождать, пока ежик проснется, но бабушка сказала, что ему еще надо согреться, и отослала нас во двор. Нам не хотелось уходить, боялись пропустить момент, когда ежик начнет разворачиваться, но мы привыкли слушать бабушку и молча пошли работать. Вдруг Коля позвал меня:

– Гляди! Это не куриные следы. Здесь зверек прошел.

Самое любопытное, что следы вели прямиком к сараю. Будто зверь знал, куда надо идти. Очищаю лед с другого бревна. Неожиданно из него выпадают сразу два черно-серых шара. В одно мгновение они развернулись и побежали к сараю. Коля быстро приказал мне закрыть дверь сарая. Я схватила доску и оттолкнула ежей. Они вмиг опять превратились в шарики. Когда мы занесли их в дом, бабушка ахнула:

– Что будем делать с целым выводком?

Мы пообещали ухаживать за ежами и окрестили их папой, мамой и сыночком. Папой стал крупный медлительный зверек, а мамой – юркий. Ежики сами выбрали себе место для жилья – в самом дальнем углу комнаты, под кроватью. Маленький долго не просыпался. Мы заволновались и принялись будить его. Катали по комнате, пытались кочергой осторожно развернуть его тело. Наконец, малыш очнулся и потянулся. Не успели мы разглядеть его лапки, как он перевернулся на живот, и засеменил под кровать, где находились его родители. Мы удивились:

– Как он догадался, куда идти?

Бабушка, не отрываясь от дела, объяснила:

– Многие животные по запаху друг друга находят.

Чем мы только ни привлекали ежей, но они не хотели вылезать из укрытия! Так и ушли спать, не накормив своих подопечных. Утром проснулись и, не одеваясь, хотя в хате было холодно, бросились к блюдечку с молоком. Пустое! Выходили-таки ежи ночью! Мы захотели поиграть с ними. Но стоило нам приползти под кровать, – они сворачивались клубком. И все же «сынок» через неделю осмелел. Видно, дети у зверей тоже любопытные. Блестя черными глазками, он медленно прошлепал к блюдечку, попил немного и давай всюду совать свой длинный нос. Он сопел за печкой, таскал под кровать яркие цветные лоскуты, которые я нарочно ему подбрасывала. Шуршать бумагой ему нравилось больше всего. У него при этом был такой деловой вид, будто он выполнял серьезную работу. Скоро «сынок» стал полноправным членом семьи. Мы, прежде чем самим сесть ужинать, кормили его, чтобы он не приставал, не выпрашивал еду. Забота о домашних животных – это привычное, обыкновенное занятие, которое выполняешь по необходимости. А кормить ежиков – развлечение!

Мать уже не вздрагивала, находя ежика в валенке, либо в тапочке. Она больше шутила, терпеливее относилась к мелочам. Ежик внес в нашу жизнь что-то новое, радостное.

Прошло некоторое время. Бабушка заболела и с большим трудом засыпала. А ежики всю ночь бродили по дому и не давали ей покоя. Мы стали переселять их на ночь в чулан, а утром снова приносили на кухню. Бабушка успокаивала нас:

– Им в чулане лучше. Если бы они любили тепло, так за печкой устроились бы. К тому же там они мышей ловят. Им молока с хлебом мало.

О наших ежах сначала узнали соседские ребята, а вскоре и вся школа. Всем хотелось играть со зверюшками. Выход нашла учительница анатомии. Она предложила создать живой уголок. Ребята, особенно класс, где учился мой брат, восприняли сообщение с восторгом. А нам жалко было расставаться с любимцами. И тогда мать принесла нам тощенького серого котенка. Вид у него был жалкий, грустный. Но вскоре Мурзик обвыкся и уже как хозяин ходил по всему дому. А как-то вечером он обнаружил блюдечко с молоком и начал лакать. Тут из-под кровати притопал «сынок» и пристроился рядом с ним. Котенку почему-то не понравилось такое соседство. Он принял угрожающую позу: выгнул спинку, хвост трубой поднял – и зашипел. Ежик спокойно продолжал пить. Котенок осмелел и толкнул его лапой в нос. Ежик сердито фыркнул и отскочил от блюдца. И тут произошло неожиданное: Мурзик взлетел с пронзительным криком, перевернулся несколько раз в воздухе и шлепнулся на пол. Я не поняла, что случилось. И только когда Коля поднял раненого котенка, я услышала знакомые звуки «шлеп-шлеп». «Сынок» и взрослый еж убегали под кровать. Мы с Колей перевязывали окровавленный животик Мурзика, а бабушка вздыхала: