Надежда

– А они зачем?

– Может потому, что пьяные. За волосы друг друга таскали. Бывало, на Масленицу глянешь на реку – на льду всюду пятна крови.

– Не страшно? – робко спросила я.

– Нет. Это же игры такие. Дерутся и тут же за одним столом сидят культурно так, без ругани. У нас и старые, и малые друг друга по именам звали и всегда ласково: Коленька, Петенька, Машенька.

– У нас такого нет, но люди тоже добрые. А почему ваша семья наше село выбрала?

– Дядя у меня тут по маминой линии. Написал я ему про то, что заканчиваю четвертый класс и что надо уже определяться, как дальше по жизни идти. Вот он и пригласил нас к себе. Рисую я неплохо. Давно проявилось у меня желание выучиться на художника. Сначала все листочки, цветочки рисовал, потом иконы перерисовывать взялся. А теперь свои задумки изображаю. Запах красок меня с ума сводит. Сразу фантазировать в цвете начинаю. Времени свободного мало, а руки все равно каждую минуту к карандашу тянутся. Я быстро, но аккуратно рисую.

– Ой, бабушка заждалась, наверное, – опомнилась я и, спутав задние ноги коню, попрощалась.

ПОДСЛУШАЛА

Ночь черный плат накинула на землю, но мне сегодня не спится. Как всегда в таком случае, вспоминаю прошлое, как осколки тревожных дней, беседую с Витьком, рассказываю ему обо всем. Размечталась, будто мы с ним учимся танцевать вальс. Здорово получается. Особенно кружиться. У него лучше выходит, он учит меня.... Причем тут вальс?.. Вспомнилось, как шла по берегу реки, а он медленно плыл по течению на бревне, распевал во все горло военные песни, не замечая никого вокруг, и был в эти минуты такой счастливый! И у меня тепло и радостно было на сердце…

Вдруг до моего слуха донесся сердитый шепот, и не просто сердитый, а резкий, ядовитый. С болезненным содроганием прислушалась к разговору родителей. Сыплются упреки. В ответ слышу робкие оправдания. Из обрывков слов никак не могу понять, за что отец гадко, грубо шипит на мать, с чувством превосходства, с давлением, угрозами. Мерзко ругает. Никак слова не связываются у меня в голове воедино. И только, когда услышала свое имя – затрепетала… Из-за меня он тиранит ее? В чем моя вина? У брата спросить? Но подслушивать неприлично. И мать ему родная. Еще возненавидит меня. Пусть не знает про ругань и спокойно живет.

Я не виновата, что здесь живу. Не напрашивалась. Сами привезли. Почему отец такой пакостный? Днем помалкивает, а ночью душу отводит. Оказывается, они тоже живут ненормальной, скрытной жизнью. А я-то всегда думала, что в семье все с радостью должно быть. Может, у них из-за меня несчастливая жизнь? Мать жалко. А его? Добрый человек не станет издеваться над женой из-за лишнего куска хлеба. Сам себе создает сложности и других мучает. Неразумно это как-то, не по-человечески. Мне кажется, что умные должны уметь договариваться без ссор.

Учусь и работаю я хорошо. Чего ему еще надо? Молчаливая? Невеселая? А как я могу быть ласковой с человеком, которого сторонюсь? И матери я боюсь как огня. Недавно посуду вместе прибирали. Так я только о том и думала, как бы поскорее закончить. Устаю от нее.

При бабушке со мной такого не бывает. Но все равно я не могу ее ни о чем секретном спрашивать. Мне кажется, она уйдет от такого разговора. Бабушка, конечно, пытается сохранить достоинство, старается не позволять понукать собой, но в большинстве случаев стремится не создавать трудных ситуаций или сглаживает их. Я часто чувствую ее неуверенность, зависимость. Недавно припоздала с обедом, в очереди задержалась, так у нее было такое лицо, будто хата сгорела по ее вине. Грустно такое видеть.

Знаешь, Витек, в семье я все меньше нуждаюсь в Боге и все больше – в тебе.

После той неприятной ночи я чаще приглядываюсь к матери. С работы она приходит веселая. С удовольствием рассказывает о том, что происходило в школе. Мать хлопотливая. Вовлекает всех в общие дела: то картошку всей семьей перебираем в подвале, то пельмени сибирские лепим. Но теперь я замечаю горькие складочки в уголках ее губ и отрешенный взгляд у окна, что выходит на улицу.

Неужели отцу хочется, чтобы она была несчастная?

Странные бывают люди.

ГРЯЗЬ

Иду со станции. На душе осенняя грусть. Не напрасно старики говорят, что ненастье ворожит тоску. Небо в клочьях черных туч, как старое, мятое, застиранное платье в заплатах. Ветер резкими порывами обрушивается на посадки и растревоживает верхушки нагих деревьев. Чего еще ждать от поздней осени? Она дарит лишь дожди и морозы. «В пустоте ноября даже эху откликнуться нечем». Красивая фраза,. поэтому и запомнила.

Вот ларек. Возле него – столб, на котором, уныло опустив голову, раскачивается разбитый фонарь. В ларьке иногда продают мороженое. Ребята откуда-то узнают, прибегают и вмиг расхватывают его, даже в холодную погоду. Я никогда не прошу денег для себя, поэтому мороженого не покупаю. Остановилась, разглядываю очередь. Вижу, как буфетчица, с выщербленным мелкими оспинками тяжелым, хмурым, точнее – угрюмым лицом, взяла деньги у скромной на вид девочки, а мороженое не дала. Дети оттеснили девочку. Она умоляюще смотрит на женщину, тянет руки и просит: «Мне, мне дайте!» Старания тщетны.

Буфетчица делает вид, что не видит девочку и спокойно поворачивается к громко кричащим мальчикам. Теперь девочка растерянно стоит рядом с очередью. На глазах слезы. Она с горькой многозначительной ясностью понимает, что сегодня ей не достанется редкого лакомства. У меня мгновенно портится настроение, и, кроме того, налетает тошнотворная ярость. Колотится сердце. Трясет возмущение. Я иду дальше и думаю: «Почему не вмешалась, не защитила? Я же не трусиха. Боюсь быть осмеянной наглой буфетчицей, не хочу ублажать ее самолюбия или стыжусь того, что она меня все равно не послушает? Я знаю, что не имею права ей врезать? Раньше я бы все равно полезла на рожон, как говорит бабушка. Почему же теперь не лезу? Я же должна была кричать, требовать… Ненавижу наглость, подлость!.. Обижать маленьких?! Гнать в шею надо таких буфетчиц… Дрянь…

Представила себя на месте девочки и еще больше задохнулась от жалости к ней. Полились слезы. Машинально сламываю ветку дуба, тереблю ее в руках, нещадно хлещу себя ею по ногам.

Явилась неожиданная грустная мысль, что за последнее время я сама стала похожей на эту тихоню. Боязнь поступить не так, как требуют родители, не так, как ведут себя нормальные, домашние дети, сделала меня нерешительной, неуверенной. Мать за каждую ошибку долбит…

Иду дальше. После дождя в колеях грязи по колено. Но я осторожно пробираюсь по тропе, которая вьется между деревьями по обочине дороги. Гляжу: впереди меня посреди огромной лужи стоит маленькая бабуся и недоуменно озирается.

– Грузовик проклятый всю грязь под ноги подкатил, – сердито бормочет она, грозя клюкой невидимому виновнику ее беды.

Резиновые сапоги у бабуси увязли. Она пытается их вытащить. Но только тощие ноги в рваных овечьих носках вылезают из сапог. Грязь сантиметров десять не доходит до верха голенищ. Увидев меня, старушка оживилась:

– Деточка, помоги выбраться.

– Я в новых ботинках. Меня родители будут ругать, – поспешно отказываю я.

– Сил нет. Сапоги присосало. Не выберусь сама, – стонет старушка.

Что делать? Сделала два шага к ней. Липкая черная грязь наплыла на коричневые блестящие от крема ботинки. Отпрянула назад. А если бы моя бабушка здесь оказалась? Пока я нерешительно переминалась, бабуся досадливо тормошила и корила меня:

– Вечереет уж. Так и бросишь старуху? Чему тебя в школе учили?

– Я хочу помочь, но честное слово дала, что ботинки не запачкаю, – оправдывалась я смущенно.

Старушка рассердилась:

– Ботинки ей жалко! Гадкая девчонка!

«Хочет, чтобы помогла, а сама ругает», – обиделась я про себя, придумывая, как выручить старуху. Догадалась! Разулась, чулки положила в ботинки, повесила авоську с продуктами на сук и пошлепала по липкому, холодному киселю. Бабуся судорожно вцепилась в меня. Пришлось руками вытаскивать ее из грязи за сапоги. Оказавшись на твердой тропинке, бабка не поблагодарила меня, напротив, довольно бесцеремонно оттолкнула и, не оборачиваясь, неожиданно быстро для своего возраста, потопала к селу, шамкая и крестясь на ходу.

«Ледащая старуха попалась! Уморительная история! Посчитала, что Бог ее вытащил из грязи… Видно, похвала, как премия: дадут – хорошо, а нет, и так обойдусь», – хмыкнула я и помчалась к реке, что была в метрах ста. Спустилась под мост. Вода прозрачная, ледяная, тяжелая. Смыла грязь с красных, как гусиные лапки, ног, обулась и вприпрыжку, чтобы согреться, побежала домой, старательно обходя глубокие лужи.

НЕЛЯ

Закончились уроки. Одеваемся. Вешалка тут же, в конце комнаты. Очень удобно. В класс заглянул шестиклассник Вовка Шаповалин и злорадно засмеялся:

– Ха! А у вашего Кольки чулки шелковые!

Я увидела Колю, сидящего за партой, и зло крикнула незваному гостю:

– Мозги включи, чучело!

– Завели десять детей при отце-пьянице, а теперь нищету разводят, – продолжал Вовка дурашливо.

– Хотел бы я посмотреть, сколько у тебя было бы братьев и сестер, если бы не погиб твой…

Коля не закончил фразу и со слезами на глазах выскочил в коридор.

– Получил? Поумнел? – сердито набросилась на Вовку Валя Кискина.

Тот заморгал белесыми ресницами и вышел из класса. Остальные молча переживали мимолетную перепалку. Я собрала портфель и направилась домой.

Странная в этом году осень: зеленые дубы, желтые березы и снег. Ракиты до земли опустили увядшие, обмороженные кудри. Оттаявшие листья липы мягкие, липкие. Косой холодный ветер жестко сечет по лицу колючками, сердито размахивает ветвями деревьев, свистит в ушах. Кутаюсь в пальто, прикрываю ладонями уши и, пригнувшись, иду по неуютному царству, где обитают только злые волшебники.

Соседка третьеклассница Неля догнала и обняла меня сзади. Я сразу согрелась. Неля рассмеялась:

– Представляешь, иду и думаю: вот заблужусь в вихрях снега, улечу с ними далеко-далеко в небо, и так здорово мне там будет! Стану я маленькой, но самой яркой звездочкой! А если до смерти замерзну, то моя душа полетит в рай. Дети всегда в рай попадают. Сначала размечталась, а потом родителей пожалела, и все мои фантазии разлетелись. Пойдем ко мне?

– Мне нельзя без разрешения, – промолвила я упавшим голосом.

– Да ладно тебе. Не узнают, – беззаботно засмеялась Неля.

– А что дома скажу? – испуганно возразила я.

– В школьном дворе гуляла, – предложила простейший вариант обмана соседка.

– Нет. После уроков я сразу должна домой идти. Не слушать родителей как плыть против течения. Занесет куда не надо. Так бабушка сказала.

– Неужто, ты всегда такая послушная? – удивленно воскликнула Неля.

– Нет. Раньше я любила гулять и мечтать одна. Но здесь меня быстро стреножили. Шагу без разрешения не дают ступить.

– Почему?

– Не знаю. Может потому, что отец был военным? И мать у нас очень строгая. Но занудство у меня с раннего детства. Я всегда была слишком правильная в серьезных делах.

– Надо быть свойской. Ты каждую минуту по пустякам извиняешься, сто раз благодаришь за всякую мелочь, рядом с тобой неловко себя чувствуешь, – пристыдила меня Неля и дружески посоветовала: – Проще будь.

– В городе, у дедушки Яши привыкла к вежливости, – объяснила я и заторопилась: – Мне пора.

– Чудная ты. Все родители волнуются, но мы с подружками все равно в гости друг к другу ходим. Ты боишься матери?

– Я не смогу спокойно гулять, когда меня ждут, понимаешь?

– Родители привыкнут, что ты опаздываешь.

– Не привыкнут. Когда отец опаздывает, мать тоже сердится.

– Ну, то отец! – раздраженно хмыкнула Неля.

– А какая разница?

– Большая.

– В чем?

– Мать ревнует.

– К кому?

– Ни к кому. Просто так. Раз он опаздывает, значит она начинает ревновать.

– Глупо.

– Может быть. Мой папа тоже сердится, когда мама поздно приходит с фермы.

– К коровам ревнует? – рассмеялась я.

– Если бы, – криво усмехнулась Неля. – Странные эти взрослые. Не поймешь, чего им надо, чего не хватает? Вот для меня главное, чтобы родители не ссорились. А может, все-таки погуляем?

– Нет, меня бабушка будет искать.

– У меня бабушки здесь нет. На Украине живет.

– Ты ее любишь?

– Очень, даже хотела остаться с нею. Я ее слушалась.

– Я свою тоже слушаюсь. До завтра.

– Пока, – помахала мне рукой Неля.

Мне показалось, что она тоже не хочет идти домой. Вдруг Неля остановилась и смиренно попросила:

– Ну, хоть на пять минут зайди на моих крыс поглядеть.

– Вот уж радость великая, крысы!? – удивилась я.

– Ты не представляешь, какие они умные!

– Ладно, только на минутку, – смягчилась я и уступила уговорам.

В полупустом щелястом сарае колыхалась пыльная паутина. Мерзкие пауки шептались по углам. Мы притихли. Ждали недолго. Сначала послышался шорох, потом появилась противная серая крыса с длиннющим тонким хвостом. Меня передернуло от мерзкой картины. Потом прибежала другая, еще более крупная и гадкая. Я уже хотела уйти, как увидела, что вторая крыса катит куриное яйцо. Любопытство удержало меня на месте. Крыса приподнялась на задние лапки и принялась проталкивать яйцо в нору, но оно оказалось больше отверстия. Тогда зверушка осторожно положила добычу на землю и занялась расширением входного отверстия. Под зубами трещала древесина, мелкие щепки усыпали землю. Наконец яйцо закатилось в нору, и крыса скрылась вслед за ним. Но не успела она спрятать хвост, как откуда-то сверху появилась ворона, вцепилась в него и не пускает крысу. Та и так, и эдак, никак не получается с птицей справиться. Вдруг упала зверушка на бок и лежит будто мертвая. Ворона клюв чуть-чуть ослабила, а крыса вмиг нырнула под штукатурку. Но кончик хвоста не уместился и опять торчит. Ворона снова его ухватила и тянет изо всех сил. Не знаю, чем бы закончился поединок, но тут примчался рыжий кот и давай кидаться на ворону.

– Смотри, кот сам хочет поймать крысу, – шепчет мне подружка.

Ворона сердито махала крыльями, отпугивая кота, и не выпускала добычу из клюва. А в результате крыса никому не досталась. Улучила-таки она момент и убежала.

– Ну, как? – спросила Неля, заглядывая мне в глаза.

– Здорово!

– Если долго следить, не такое еще можно увидеть! – довольная произведенным впечатлением добавила Неля. – Это мой зверинец. Я отдыхаю здесь.

– Спасибо тебе. Только все равно не говори моим родителям, что я у тебя была. Ладно?

– Железно! – пообещала Неля на прощанье.

Я заторопилась домой. Мне надо было уединиться в своем сарае, потому что огнем обожгло внезапно всплывшее воспоминание о первом занятии кружка «умелые руки», болью в груди отозвалось… снова и снова прокручивалось в голове.

«…Когда занятие окончилось, Зинаида Васильевна ушла, а мы остались в классе. Я рисовала на доске чертиков, а девчонки хохотали. У меня не получалось так заразительно смеяться, но все равно было приятно, что друзьям нравятся рисунки. Вдруг с лицом, перекошенным злобой, в класс заглянула мать. Я не поняла, в чем дело, но на всякий случай кинулась к своему портфелю.

– Где ты сейчас должна находиться? Кто позволил тебе остаться после занятия? – кричала мать так, будто я совершила страшное преступление.

Кто-то из девочек, пытаясь защитить меня, промямлил: «Мы только на пять минут».

Я выскочила из класса. Мать за мной. Я с ревом пересекала двор и уже не слушала, что она кричала мне вслед. Обида трясла, я захлебывалась слезами. За что? Почему я не могу, как другие дети, жить обычной детской жизнью? Зачем мать следит за каждым моим шагом? Как дикая коза, перемахнула штакетник и ров, отделяющий школьный двор от огородов, и упала в траву, надрываясь непониманием и жалостью к себе. Зачем ругает перед детьми? Я рабыня? Может, я сказала при детях что-то плохое, лишнее? Но я же, в основном, молчу, говорю только по делу? Чего ей от меня надо? Как я должна вести себя, чтобы не вызывать ее гнева? Я же так стараюсь! Господи, за что мне такое? Говорят, дети, когда умирают, становятся ангелами, потому что безгрешны. В чем моя вина, мой грех? В лесном детдоме все дети страдали одинаково. А тут я одна такая. Дед, зачем ты умер, зачем меня бросил?

Неужели мать не могла вежливо вызвать из класса и поругать дома, если так уж надо? Что ребята подумают про мое положение в семье, как они поймут такое, если я сама всего не возьму в толк? Что с ней приключилось? Перед занятием кружка она весело разговаривала с учениками своего класса. Они шутили, смеялись. Ничто не предвещало грозы. Чем я вывела ее из равновесия? Она ненавидит меня? Учит меня, но с таким раздражением, будто хомут непосильный повесила на шею, и хочет, но не может его сбросить. Я не просила меня брать! Отдала бы в детдом и не мучилась. Я каждую минуту напоминаю ей, что чужая, и этим раздражаю? И отец злится. Но он выдержанный, а она нервная? Так причем здесь я?

Рукавом вытерла мокрый от слез портфель и, сжав зубы, побрела домой…»

Не опоздать бы и сегодня. Может, мать не заметит, что я немного задержалась?

Я МОГУ

На уроке труда мы должны научиться шить плавки и рукавички. Анна Васильевна предложила всем детям изготовить их (пусть даже из старой материи) – не на куклу, а для себя. Бабушка долго рылась в сундуке, выбирая такой новый лоскут, чтобы после кроя плавок получилось меньше отходов. А на рукавицы дала кусок от старой солдатской шинели. Потом поохала, достала из-за печки довоенное, зеленое пальто матери и отрезала часть полы. «Двойные сошьешь. Теплые и мягкие будут», – объяснила она.

На уроке мы обмерили друг друга и взялись за работу. Самое трудное – вырезать и пришить косые бейки к плавкам так, чтобы ткань не морщилась. Мне не хватило материи на отделку, и Анна Васильевна дала свои обрезки красного цвета. Они как раз подошли к моему белому полю с красными цветами.

С рукавицами проблем не было. Края ткани мы обметывали толстыми цветными нитками не в тон ткани. Для красоты. Анна Ивановна подумала, что я собираюсь шить двое рукавиц. А когда я объяснила, что одни, но с подкладкой, она вдруг на весь класс сказала: «Какая ты у нас хозяйственная!»

Тут все стали показывать учительнице свои изделия, и я не успела объяснить, что это моя бабушка – молодец, что она придумала про подкладку. Я сидела, опустив голову, и переживала из-за незаслуженной похвалы. Анна Ивановна подошла ко мне проверить работу.

– Ты чего такая понурая? Ошиблась? Рукавичку наизнанку выкроила?

– Нет. Я правильно сообразила. Но сама бы не догадалась с подкладкой шить. Бабушка посоветовала, – сквозь слезы пробормотала я, не переставая смущенно теребить в руках обрезки ткани.

– Вот и молодец, что всему классу рассказала, – улыбнулась учительница.

Я сразу успокоилась. Тут встала Валя Кискина и попросила разрешения вставить резинку, чтобы рукавички не соскакивали. Нина захотела шнурки с кисточками пришить и бахрому сделать, а я на тыльной стороне своих рукавичек солнышки вышила.

Из школы шла в обновке гордая и счастливая. Мне казалось, что теплее и красивее моих рукавиц не бывает! Дома я не могла выполнять уроки, пока не закончила шитье плавок. Бабушка придирчиво осмотрела их и радостно воскликнула:

– Надо же! Ну, прямо влитые. И отделка аккуратно пришита! Если бы не росла, то носила бы их только по праздникам! Глядишь, через пару лет мне платье сошьешь.

– Обязательно! – пообещала я серьезно.

У меня было удивительно хорошее настроение.

С каким удовольствием я носила сшитые мною первые вещи! У меня «руки растут как надо»! И не беда, что пальцы исколоты до крови, потому что не получается работать в наперстке. Оказывается, шить нетрудно и очень интересно!

А в прошлом году мы учились пришивать пуговицы. Я очень торопилась, нитки запутывались. Два раза переделывала работу, чтобы заработать пятерку. А вторую пятерку за пять пуговиц так и не получила. Не успела и очень переживала, что у меня руки-крюки. Ирина Федоровна успокаивала тогда: «Не лотоши, не ерзай, нитку короче бери».

А теперь все здорово! Я могу!

ЭКСКУРСИЯ

Зима с осенью в этом году долго силами мерились. Никак осень не уступала. И все-таки почернела наша школьная аллея и теперь насквозь продувалась колючим ветром. Натужно скрипели и вздыхали дубы. Березки к ним прижимались. А как-то гляжу – за ночь поседели! Покрылись тончайшей пленкой изморози. Только днем солнце ее быстро слизало. Вечером дождь заморосил. А на следующее утро хрусталем сияли веточки. На том метаморфозы не закончились. Стряхнул сердитый ветер звонкую красоту, – и опять земля голая и черная, а небо серое и скучное. Что еще принесет ветер на своих широких крыльях? Может, морозы?

А сбросил ветер искристые одежды для того, чтобы ночью обрядить деревья в пушистые, белые, праздничные меха. И вот идем мы сегодня с вожатой на экскурсию на завод «Предохранитель» и наслаждаемся природой.

Оказывается, таких заводов в нашей стране только три!

Всем понравилось, что в цехах очень чисто и много фрезерных и токарных станков. Потом мы увидели надпись на двери «Револьверный цех» и удивились: «Оружие делаете?» Оказалось, что у станков такое название. Мы забросали главного инженера вопросами и попросили разрешить нам обучаться работе на станках. Соглашались даже на еще одну летнюю практику, лишь бы с пользой. Но он строго сказал:

– Вы деревенские, ваше дело – колхоз, а мы – станция, железнодорожный поселок городского типа, поэтому наши дети должны учиться заводским профессиям.

– Какой же у вас город? Такие же огороды, скот, хаты, как у нас, только много крыш под железо и черепицу, потому что богаче живете.

– Неважно, какие дома. Важно, какой статус имеем, – гордо сказал инженер.

– Так нечестно. Наши школьники круглый год вкалывают в колхозе, а ваши дети даже на субботниках не работают. Подметут территорию завода – и по домам. У нас даже одно общее название села, только речка разделяет его пополам? – возмущались мы.

Вожатая молчала. Хорошее впечатление от завода было испорчено, и мы уже без интереса пошли на маслозавод. Встретил нас директор радушно. Показал цеха и стал рассказывать о достижениях.

– Наш завод входит в десятку лучших в стране по качеству продуктов. Очень вкусное у нас масло. Девяносто три процента мы продаем за границу, пять процентов – отсылаем в Москву, а два – в областной город.

– А нам? – нечаянно вырвалось у меня.

– Если вдруг сбой произойдет и получится брак, например, сметана перекиснет, тогда это масло в свой магазин отправляем, – деловито ответил директор.

– Что же получается? – загалдели ребята. – Мы свежее молоко сдаем на завод, а масло нам достается только бракованное?

– И за гречкой в город ездим, и за сахаром тоже, – зашумели школьники с задних рядов.

Директор удивился:

– Надо гордиться своим селом, заводом, а вы возмущаетесь! Странное у вас воспитание.

Подавленные и недовольные, мы замолчали.

– Вы масло дома делаете. У вас у всех есть в хозяйстве корова. А городской где возьмет? Совести у вас нет, – закончил директор строго.

– А много мы его видим, масла-то? Сама его делаю, но только один раз за лето. Бабушка соберет четверть сметаны, а потом я кладу ее на колени и трясу. Получается кусок примерно с килограмм.

– А ты не ленись, чаще тряси, – пошутил директор.

– Чего трясти? – взорвалась я. – Я же каждое утро ношу молоко в «государство».

– Нам же по весне из сельсовета в каждый дом разнарядку приносят на молоко, яйца, шерсть и многое другое. Вам на станцию не присылают, хотя у всех во дворах скотина! Раньше у некоторых селян по две коровы было, так запретили. У нас в прошлом году корова двумя бычками отелилась, так сразу потребовали одного в колхоз сдать. А сена вольного не дают. Сколько травы в лесу пропадает?! Люди на болотах по кочкам траву все лето сшибают. Сосед накосил в лесу своим козам, так председатель лично на лошади подъехал и забрал сено, да еще пригрозил тюрьмой. А молоко давай! Из воздуха оно, что ли, делается? – сердито закончил тираду Володя Стародумцев.

Директор развел руками:

– Ребята, это не ко мне. Я проблемы своего завода решаю. Рабочие мною довольны.

– Мы понимаем, что вы ни при чем. Обидно за сельских. Вроде не родные для государства, – не сдержался Эдик Набойченко.

– Со временем и у вас все наладится, – попытался успокоить нас директор и скрылся в цеху.

Возвращались домой молча.

СТАРЫЕ ФОТОГРАФИИ

Люблю рассматривать фотографии в альбоме. Вот довоенные. Мать с группой студентов. На доске написано «отличники». А на этой – молодые красивые моряки. На обороте дата – тысяча девятьсот сорок второй год.