Надежда

А еще мы были на свадьбе. Там человека высоко подбрасывали, а я боялась, что его уронят. На свадьбе была еще одна девочка. Нам подарили два венка из парафиновых цветов с разными лентами. Обеим захотелось с розовыми. Но я все равно ей не отдала. Я же гостья! А вечером папа делал мне бумажных кукол. Я никак не могла объяснить ему, что он теть рисует, а мне хотелось девочек. Я злилась, а он не понимал почему. Пыталась сама нарисовать девочку, как мама, но у меня только каля-маля получалось.

Потом меня в детсад отдали. Представляете, детсад находился рядом с домом моего дедушки. Я сижу во дворе и все время смотрю в дырку в заборе на свое крыльцо. Это такое мучение! Первое мое знакомство с детским садиком было жуткое. Наша няня была властная, грубая. Я лежала в кроватке рядом с ее дочкой Светой. Мы шушукались. Так няня поволокла меня в одних трусах к заведующей. Я не понимала, куда, зачем тащит меня сердитая тетка? И страх, и стыд охватил. Хорошо, что Света потом объяснила, а то мне казалось, что вокруг меня кружится противный быстрый хоровод. Спать я все равно не могла, играла цветными куриными перьями, торчавшими из подушки. Они были моими куклами. Но самое гадкое в детском саду – обед. Заставляли есть борщ. Когда я чувствовала запах капусты – жить не хотелось.

– А мы в детсад ходили со своими ложками. У подружки большая семья, и все младшие дети тоже приходили на обед. Их сажали за стол с нами и кормили. Ложек всегда не хватало, – вспомнила Рая Прудникова.

С места вскочил Толя Палей:

– А когда мы жили в городе Молотове, мне шесть лет было. Я ходил в старшую группу. Все мальчишки любили воевать даже в детсадовском дворе, хотя воспитательница Глафира Васильевна запрещала. Я всегда был командиром. Раз мы разделились на две группы и вели военные действия. Не просто дрались, применяли военную тактику: обходы, засады. Когда мы готовились к новой атаке со стороны противника через «нейтральную полосу» с зажатым в кулаке камнем, к нам перебежал мой друг Витька Семенов. «Я за тебя», – сказал он. И в тот момент, когда я уже считал его своим бойцом, он нанес мне удар в глаз. Войско лишилось командира. Глафира Васильевна услышала мой отчаянный рев. Я плакал от боли и еще больше – от обиды. Я не думал, что это может быть военной хитростью, и горько переживал первое в жизни предательство.

А за обедом мы тоже применяли «военную тактику». Любимым вторым блюдом в нашей группе были сосиски с картошкой,

– А что такое сосиски? – спросил Вова Коржов.

– Тонкая, длинная колбаска.

– Из мяса?

– Из чего же еще? – удивился рассказчик.

– У нас делают толстые колбасы с гречкой, а тонкие с овощами. Очень вкусные, – объяснил Толе мой брат.

– Мясо вкуснее. Больше не перебивайте, а то не буду рассказывать, – наставительно сказал Толя Палей.

Он был самым старшим в нашей компании. Ни у кого из нас не было таких красивых смоляно-черных кудрявых волос и огромных печальных глаз. Мы притихли.

– Сосиски были очень вкусные, и, чтобы продлить наслаждение, мы их ели очень медленно. Потом воспитательница стала приносить несколько сосисок сверх нормы, и давала тем, кто быстрее справится со своей порцией. Теперь мы старались покончить с основной порцией как можно скорее, чтобы, не спеша смаковать вторую сосиску, но при этом внимательно следили друг за другом. И если выяснялось, что шансов на добавку уже нет, тут же переходили на медленный темп, стараясь продлить удовольствие хотя бы от первой «плановой» сосиски. А еще нас в детском саду поили рыбьим жиром. Удовольствия мало, зато после него можно было брать с блюда сколько угодно пересыпанных солью маленьких кубиков черного хлеба!

Пришла одноклассница моего брата Алла Нагорная и угостила всех малиной. Толик тоже подставил ладони и в следующее мгновение одним махом проглотил все ягоды.

– Там же могут быть червяки! – изумилась Алла.

– Вреда человеку от них нет. В желудке эти червячки уничтожаются кислотой. Глафира Васильевна нам объясняла.

– Ну, ты смелый! – восторженно заохали девочки.

Толик был польщен. Он чувствовал себя героем.

– А я с сестрой ягоды в лесу собирала под кустами. Только руку протянула, вдруг слышу шипение, – будто заново переживая страх, дрогнувшим голосом сказала Наташа.

– Надо палкой шевелить. Это змея была? – спросил Толик.

– Если живая осталась, значит уж, – засмеялась Валя.

– А у нас во второй группе Аленка есть. Вот, командир! – поднял вверх большой палец Павлик. – Приходит воспитательница поднимать детей с дневного сна, а мы все лежим кверху голыми попами, уколов ждем. Так Алена приказала. А зимой она залезла в склад, где у воспитателей чистое белье лежало, вырядила всех детей в халаты и маршировать заставила. Знаешь, как ее слушаются! Лучше чем воспитателей. В садике каждый день ждут от нее приключений. Директор не чает, когда она в школу пойдет.

– Я вчера с Ромкой в собачьей будке от ливня спасался. Мать Ромки бегала по улицам, кричала, звала его. А когда дождь закончился, она нас хворостиной «огуляла». Мы как шуганули от нее! За что наказала? Мы же не хотели намокнуть и заболеть. А в прошлый раз влетело за то, что не спрятались. Не поймешь этих взрослых, – недоуменно повел плечами Вася, аккуратно раскладывая лепестки цветов – деньги – по баночкам.

– Что ты будешь покупать? – поинтересовалась я у Люды, включаясь в игру.

– Пойду к Азарию за подсолнечным маслом. Я вчера, на самом деле, ходила к его папе Бушу за конопляным маслом. А он сказал мне: «Приходи завтра, самого лучшего достану из подвала. Уважаю твоего деда за то, что деревьями и цветами всю округу украсил. Ценю хороших людей».

– Катя, почему ты сегодня без Юли? – удивилась Валя.

– К бабушке увезли на два дня.

– Отдыхаешь от нее?

– Скучаю. Она такая забавная. Ты знаешь, как я укладываю ее спать? Ложусь рядом и начинаю громко дышать вместе с нею. Она успокаивается и быстро засыпает. Или еще потихоньку говорю: «шш… шш… ии». Ветру подражаю. Тоже помогает. Вчера закапризничала Юля и говорит маме: «Включи радио». А мама ей: «Не могу», а Юля в ответ: «Ты тоже старенькая, как наша бабушка?

– К нам как-то баба Маня зашла, а Юленька взяла мяч и говорит: «Пойду одна гулять, я большая. Открой мне дверь». А мама ей: «Если большая, сама открой». И тут она давай ластиться к маме, головой об коленки трется, в глаза заглядывает.

Юле было девять месяцев, когда она меня первый раз перехитрила. Я не пускала ее на крыльцо. Палкой дорогу перегородила. Малышка тянется, а я палку выше поднимаю. Вдруг она хитренькое личико сделала и как юркнет под палку. Я и глазом моргнуть не успела, как она на крыльце очутилась и помчалась от меня на четвереньках. Ходить еще не умела. Шустрая!

Как-то говорю ей: «Ты хитрая, как лиса». А она: «У меня же нет хвоста!» Выучила Юля, в какой стране живет, адрес, фамилию, и очень гордилась своими познаниями. Вот раз бабушка при соседке спросила: «Юля, где ты живешь?» «В Евлопе», – отвечает. А мама засмеялась. Поняла малышка, что ошиблась, что над нею смеются, в лице изменилась, напряглась, глазки обидой заблестели. Подбежала ко мне и спрашивает шепотком:

– Как наша стлана называется?

– СССР, – подсказываю.

– Бабушка, СССЛ, поняла? – повторяет Юля.

Бабушка, конечно, подыгрывает ей:

– Ах, ты моя разумница!

А когда Юля ушла, бабушка маме замечание сделала:

– Внимательней будь, не смотри, что два года. Она уже понимает насмешку, юмор. Конечно, надо ребенка готовить к жизни, но ласково.

Тут вмешался Вовик:

– Я вчера твоей Юле говорю: «Не рви картинку, а то волк придет и съест тебя».

А она мне в ответ:

– Не хочу, не съест.

– А маму пусть ест? – спрашиваю.

– Нет.

– А деда с бабой?

– Тозе нет.

– А кого же ему есть?

– Лемень, – говорит.

– Дед уже «познакомил» ее с ремнем. Пришлось на стенку повесить, как наглядное пособие для непослушных, – засмеялась Катя. – Юля иногда бывает очень упрямой.

Азарий молчал, молчал да и заговорил.

– Мы раньше жили на хуторе в Западной Украине. У меня был друг молдаванин. У них пасека и огромный сад. Мы всей компанией к нему заваливались. Мед ложками ели из тарелок. Моя старшая сестренка маленькой была некрасивой, и ребята сначала сторонились ее. А потом мой папа сказал: «Она такая умная, интересная и с юмором. Анекдотов много знает». Ребята присмотрелись и приняли ее в компанию. В школу за три километра ходили ватагою. Учительницу любили. Огромные букеты ей носили. На речку с семи лет одни бегали. Родители не волновались, доверяли. Большая речка была, – вздохнул Азарий.

– Наша тоже хорошая. Кое-где даже «с ручками», – попытался успокоить его Лесик.

Девочки, наконец, «открыли магазин», и мальчишки пришли за «покупками».

– Сегодня лопаты завезли. Несите по пять штук яиц за каждую, – Катя хорошо играла роль строгой продавщицы.

– У вас все «под яйца»!? Мало паевой книжки? С каких это пор? – солидно возмущается Лесик, отсчитывая «деньги».

– Ситец в цветочек появился! Но не дам, пока два десятка яиц долгу не принесешь, – заявила Катя Толику.

– Принесу. Вечером на чай заходите к нам всей семьей. «Копытца» обмывать будем. Не забудь.

– Керосин завезли?

– Нет пока.

– А ситро?

– Нет. Только леденцы «монпансье» в железных коробках и соленые кукурузные хлопья.

– Давай хлопьев на все…

Мы дружно едим хлопья и похваливаем мою бабушку, позволившую взять для игры целую пачку.

Солнце заглядывает в наши шатры, горячий ветер колышет белые, розовые и малиновые головки «елочек». Голосов невидимых птиц не счесть. В нашем царстве государстве мир, покой и благодать.

Глава Вторая

В НОВОМ КЛАССЕ

Из второго класса меня сразу перевели в четвертый.

На первом уроке новая учительница Анна Васильевна, проверяя присутствующих, поставила точку около моей фамилии и вдруг сказала с улыбкой: «Ну, о тебе я все знаю».

Я вздрогнула. Неужели она знает про детдом? Я же всем говорю, что раньше жила у дедушки Яши. Некоторое время я терпела нахлынувшее отчаяние, но грустные мысли все набегали и набегали. Я подняла голову кверху, закусила губу и попыталась отогнать навязчивые мысли, но слезы все равно брызнули. Они текли по рукам, капали на книгу. Я боялась всхлипнуть, чтобы соседка по парте не заметила моего состояния, но тело содрогалось, и я ничего не могла поделать. Страх, что дети поймут, отчего я плачу, еще больше усилил поток слез, а потом началась истерика. Учительница сначала удивилась, а потом сделала вид, будто ничего не произошло. «Как учительница воспринимает мое поведение? Не могу себе представить. Что думают ребята о причине моих слез? Наверное, считают, что я загрустила без своих друзей из третьего класса», – подумала я. Эта мысль обрадовала. Постепенно я успокоилась и к концу урока даже попыталась понять новую тему. На перемене дети не приставали ко мне с расспросами. Я была им благодарна. И к доске меня в этот день Анна Васильевна не вызывала.

Вот так неудачно началось мое знакомство с новым классом. Но потом все наладилось. Я не чувствовала трудностей в учебе. И это главное. А с ребятами я быстро перезнакомилась и подружилась.

СПАСИТЕЛЬ

Все еще продолжается неспешное прощание природы с летом. Уже сшиты осенние наряды лесов и полей. Октябрь вышивает на них яркие узоры. Жаркие кленовые костры, оплетенные бесконечной паутиной бабьего лета, дарят последнюю надежду на теплые яркие деньки. Капризна синева неба. Все чаще то набегают, то медленно надвигаются завесы туч и облаков, грозя дождями. И ветров ретивых карусель старательно полощет золото ветвей. Это печальный ноябрь принесет тревожную, молчаливую, усталую тишь, потом загрустит природа нудными дождями и смоет блистательное убранство осени.

А пока у нас восхитительная погода! Сегодня мы вспахали огород. Отец поручил мне отвести Чардаша на луг и спутать задние ноги, чтобы далеко не ушел. Я попросила разрешения поехать верхом. Отец ответил: «Садись и езжай».

Я и справа заходила, и слева подпрыгивала, цепляясь за гриву, – никак не удавалось взобраться на гладкий круп коня. Высокий он для меня. Мучилась я, мучилась, и придумала. Привязала Чардаша к столбу калитки и по плетню взобралась ему на шею. Потом отвязала вожжи на упряжи, гордо взглянула в сторону отца и медленно тронулась в путь. «На лошади, и черепашьим шагом?» – засмеялся отец и со всей силы хлестнул Чардаша. Тот взвился и пустился в галоп. В первый момент мои ноги подбросило чуть ли не до головы, но я чудом удержалась. Тело пронзила острая боль, и я судорожно вцепилась в густую гриву. Каждый скачок коня неприятно отзывался то в ногах, то в копчике. Костлявый хребет Чардаша долбил мои кости. Я пыталась менять положение тела, чтобы удары не попадали по одному и тому же месту. Сначала сползла на круп, там было мягче, но оттуда проще свалиться. Потом попробовала подтянуться к шее. Удалось. Зажала между ног холку лошади и буквально легла на шею. Но Чардаш вертел головой, стараясь сбросить непутевого седока. У меня закружилась голова. Снова перебралась на хребет.

Вожжи остались на плетне, поэтому я не могла управлять конем и была полностью в его власти. А он, утомленный плугом, осознав волю, несся легко и быстро. Чувствую – сбавляет ход. Но рано обрадовалась. Из переулка прямо под ноги Чардашу вынырнул грузовик, и конь наметом помчался по ухабистой дороге к скотному двору. Меня опять трепало, било, мотало… Мелькнула мысль, что в старину богатые женщины ездили боком. Попыталась перекинуть ногу, но сразу поняла, что в такой позе без седла не удержусь и десяти шагов. На лугу я бы рискнула соскочить с коня на ходу, но горбатые края сухой глубокой колеи грозили мне поломанными костями. Сжала зубы, но слезы при каждом толчке брызгали непроизвольно. Сначала я еще кричала: «Помогите!» – потом замолкла. Хаты, деревья, люди мелькали как в тумане.

Вдруг Чардаш взвился и резко остановился. Я открыла глаза. Сквозь мутную пелену разглядела мальчика, державшего под уздцы моего коня. Он подвел Чардаша к забору фермы и сказал мне: «Слезай».

Я с трудом разжала онемевшие пальцы, но сил не хватило даже шевельнуться. Тело распласталось, как отбивная на сковородке. Спаситель осторожно спустил меня в придорожную траву и сел рядом.

– Че без седла поехала?

Я молчала.

– Первый раз? – участливо спросил он.

Я кивнула, а придя в себя, тихо пробормотала:

– Как ты остановил?

– Слегой перегородил дорогу в самом узком месте. На уровне груди коня держал. Не решился он ее перескочить. Я тебя еще издали увидел. Гляжу – ветер светлый подол платья, как флаг, призывно полощет, будто о помощи просит. Соскочил с крыши и за жердью побежал. Раньше я с быками работал, но у вас к лошадям уже привык.

– Я не трусиха, больно было… – смущенно оправдывалась я.

– Понимаю. А быков боишься?

– Очень. Сколько ни пыталась, не могу свой страх перед быком преодолеть. А ведь каждый день вижу его, когда стадо с луга возвращается. Как представлю себе его огромную морду с постоянно злыми, красными, выпученными глазами, толстые складки кожи, свисающие с шеи, как мешки, слюнявые противные губы и ноздри, так даже мороз по коже продирает. Неприятное, страшное, демоническое существо! Выше моих сил даже просто стоять рядом с ним. Раз он погнался за мной, так только чудо меня спасло. В столб бык врезался. После пережитого страха я готова километр крюку давать, только бы не встречаться с этим чудовищем.

– В войну в нашем колхозе не хватало лошадей, и свои огороды селяне пахали на быках. Только вот приучать быков трудиться ни у кого из местных жителей не получалось, поэтому брали обученных в соседнем районе. Я шустрый был, животных любил и понимал. Посмотрел, как обхаживают быков, и сам рискнул попробовать. И вскоре по селу пронесся слух, что четвероклассник Коленька, сын поварихи, научился «обламывать» упрямых быков.

– Расскажи, как ты их обучал? – не сдержала я своего любопытства.

– Первый раз я взял с собой двух друзей, и мы пошли в колхозный сарай. Каждый бык жил в отдельном загоне. Я залез на стропила, специальным узлом завязал веревку, накинул петлю на рога и туго затянул. От боли бык звереет. Но я натянул конец веревки так, что он будто завис. Потом второй петлей поймал нос быка, а друзья, растягивая концы веревки в разные стороны, сжали его морду до боли. Взнузданный таким образом, он не способен сопротивляться. Не сразу удалось петлю накинуть, быку не нравится присутствие посторонних, и он сердито водит тяжелой головой, выказывая недовольство. Потом улучил момент и набросил на шею животного тяжелое деревянное ярмо и, стоя на заборе загона, закрепил его ремнями и приладил оглобли саней. Готово, зверь запряжен! Осталось сбросить веревки со стропил и отвязать цепь, которой он прикован к столбу.

Бык, почувствовав свободу, вырвался из сарая и помчался, не поймешь куда. Как танк пер, не видя ничего перед глазами. Я весь в напряженном внимании. Вожжи натягиваю, маневрирую, чтобы сани не перевернулись. А то ведь зашибет! Понимаешь, бык – скотина глупая, носится до тех пор, пока все его огромное тело не начинает ходить ходуном. Он хрипит, беспрерывно мочится, пена хлопьями висит на бороде, что делает его еще более страшным. Потом он внезапно останавливается, тупо смотрит перед собой, тяжело дышит и дико, неприятно ревет. У меня руки холодеют до локтя, по спине мороз бежит. Передохнув, бык вновь начинает мотаться по двору. Я ни на минуту не выпускаю вожжи, вздрагиваю, когда сани кренятся или со всей силы ударяются о столбы ограждения двора. Наконец, бык измотан. Он останавливается, опускает голову и хрипло дышит. Его огромное тело мелко дрожит. Колени подгибаются. Бык оседает на снег. Ребята быстро привязывают его за ближайший столб. Я слезаю с саней и растираю затекшие пальцы, – спокойно по-деловому закончил рассказ Коля.

– Долго обучаешь?

– Неделю.

– А почему зимой?

– Летом опасно. Скотина телегу в клочья разобьет, и от меня ничего не оставит. Бык – тупое и жестокое животное. И что ему в башку взбредет, никто не знает? Прошлым летом молодую учительницу физкультуры до смерти забодал. Гнал по всему селу. Она вскочила во двор и в ясли с сеном закопалась. Он и там ее нашел. Не смогли спасти.

– А ты не боишься?

– Нельзя бояться. Скотина чувствует страх человека. А у меня жуткий азарт появляется от сознания того, что командую этой махиной. Азарт отметает страх, но не разум. Я будто начинаю понимать, как он поведет себя. И от этого еще уверенней себя ощущаю. Знаешь, как меня мужики нашего села уважали! Быков на вспашку и за дровами без очереди давали.

– Отдохнула? Попробуй встать.

Я медленно поднялась. Стоять могла только в позе «ноги циркулем».

– Дойдешь сама? Помочь отвести коня на луг? – заботливо предложил мой новый знакомый.

– Не надо. Спасибо тебе. Чей ты?

– Мы этим летом из Мордовии переехали. Сытней в ваших краях.

– Ну, пока, – сказала я, нащупывая за пазухой путы.

Но Коля уверенно положил руку на шею Чардаша и пошел рядом.

– Вдруг опять взбрыкнет, отвечай тогда за тебя, – улыбнулся он.

Страх прошел, но мне было приятно идти с уверенным в себе кареглазым крепышом, и я не стала возражать.

– С кем ты приехал? – нарушила я молчание.

– С родителями. Папа – инвалид войны, мама раньше была поварихой в колхозе, а теперь на ферме работает. Я маленьким в ясли ходил. Из яслей в ветлы убегал и солдатиков пас. Строил им дом, изгородь. Мог целыми днями там играть. Когда подрос, желуди для семьи собирал. Мы их сушили и дробили. Они на вкус как мыло. Бывало, как поем их, в желудке тяжело становилось, но зато голода не чувствовал. Я сам на дуб залезал и тряс ветки. Семь лет мне было. Слезать долго и тяжело, так я на самую верхушку забирался, она изгибалась, наклонялась, и я на соседнее дерево перебирался. Еще грачиные яйца приносил и праздник дома устраивал. Мало на трудодень давали. Если норму трудодней не выработаешь, так часть огорода отрезали. А у меня еще сестра больная. Она, когда в седьмом классе к выпускным экзаменам готовилась в калиновом кусту, нечаянно заснула и свалилась на сырую землю. В один день парализовало.

Мы на самом берегу реки Мокши жили. Я сызмальства бойкий. С дровами у нас туго было. В лесу не разрешали даже сушняк собирать. Сажали. А у нас лодка была деревянная, самодельная. В половодье река тащила бревна. Я на лодке маневрирую между льдин, чтобы не затерло, крюком бревна зацепляю и к берегу волоку, на мелководье. На всю зиму запасал.

– Родители разрешали? Ведь опасно! – я испуганно всплеснула руками.

– Так большой уж был. Десяти лет. К тому же юркий и настойчивый. А еще мы кору с тальника сдирали и сдавали в колхоз. Он хорош для дубильных работ. Рыбу с друзьями ловили. Как лошадь светлой масти, так без хвоста. Из конского волоса леску делали. Сомы по пуду попадались. За пуд рыбы два пуда ржи давали. Из ветлы пилили два круга, в них набивали чугунных осколков, чтобы не скользили и растирали зерно в муку. А у вас тут каменные жернова.

Еще рыбу бреднем ловили. Разрешали. До часу ночи ловим, потом снасти бросаем сушить и идем на конный двор спать в плетеных кошулях, чтобы рано утром сразу идти на работу в колхоз. Перебудем ночь, а чуть рассветет, бригадир задания раздает. Как-то я на ходу заснул, а бык до конца пашни дошел и стоит, ждет. Бык никогда сам не сворачивает. Мама мне на обед в поле приносила толченую картошку как взрослому кормильцу.

Сено на рыдванах (повозка с высокими бортами из жердей) любил возить. После взвешивания разрешали немного сена оставлять на дне повозки. И мы, проезжая мимо рынка, продавали его за настоящую мучную лепешку. Счастье какое было!

Меня уважали. Быка давали без очереди, даже на винный завод съездить.

– За вином? – подняла я на Колю удивленные глаза.

– Нет. Там в баках барда (отходы виноделия) стояла во дворе. Ее черпаками в мешки наливали. Пока восемнадцать километров едем – жидкость вытекает. Дома самых крупных опарышей (личинки мух) из гущи вынимали, и мама пекла сладкие лепешки. А как-то зимой поехали мы за дровами для школы. Помню, я в лаптях, голодный. До леса восемь километров. Подъехали, стали вдоль леса. А бык у друга надумал в сосны махнуть. А мой – за ним. Ты же представляешь, назад-то сани не повернешь! Сосны рядами стоят. А через весь лес ехать – далеко. Пришлось несколько сосен вырубить, чтобы сани развернуть. Замаялись. А назад в гору бык не хочет идти, тоже обессилел. Так я брал кожуру картошки или клок сена – и в нос ему. Он за мной тянется, и кое-как взбираемся. Скотине тоже тяжело на голодуху работать.

– И в нашем колхозе тоже случается по весне коров на веревках подвешивать. Ноги их не держат от недоедания. Некоторые до зеленой травы не доживают.

– Все равно у вас лучше. У нас, когда лебеду всю съели, взялись за клевер. Головки сушили, мяли и хлеб пекли. А потом на липовые листья перешли. Бывало, принесу два мешка, а из них две буханки всего-то получается. А ежи вкусные, жирные. Грачи – вонючие, худые, одни кости. Суп из них варили. Ты лопухи ела?

– Нет, листья липы очень люблю и луговые хлебники.

– Попробуй. Как лопух на цветок стебель отрастит, так сламывай его и жуй. На вкус – капустная кочерыжка, только сочнее. Руки и язык от него коричневыми становятся. Мама говорит – много в нем дубильных веществ.

– Желудки укрепляли, – засмеялась я.

– А раз чуть не погиб по случайности. Хлеб мы возили в государство. Видела, какие бывают хранилища?

– У нас на станции их три. Самые высокие строения во всем районе.

– Значит, представляешь. Так вот, привезли мы просо. И по половине мешка по трапу несем наверх. Идем гуськом. На самом верху я оступился и упал в хранилище вместе с мешком и, как с горки, качусь вниз. Просо-то скользкое! Плыву внутри амбара все ниже и ниже, остановиться не могу. Со всех сторон на меня зерно сыплется. Начал тонуть. Ребята испугались, стали пустые мешки кидать в амбар, дорогу наверх выстилать. Еле выбрался.

– У нас двое ребят заигрались в силосной яме, а когда началась загрузка, они не смогли вылезти из-под силоса. Вечером родители хватились, да поздно, – закончила я свой рассказ на печальной ноте.

Грустить не хотелось, и я сменила тему.

– Праздники у вас бывали?

– Конечно. Пасха. Яйца с пригорка катали. Кто мячом в яйцо попадет, тот яйцо себе забирает. Еще в лапту, чижики, городки играли. Я маткой был, старшим, значит, в игре. Когда в лес по грибы отпускали – тоже праздник. Только редко такое случалось. Уматывались на работе. А еще интересно было в праздник смотреть, как взрослые бои устраивали.

– Всерьез дрались? – изумилась я.

– Да!

– Зачем?

– Так принято. Собирались три мордовских соседних села и три русских. Сначала выходили силой померяться самые маленькие, затем взрослые. Кулачный бой до первой крови. Правила строгие: лежачего не бьют, если человек наклонился, значит, не хочет больше драться, и уже никто его не тронет. Если кто посмеет, его накажут. Потом отдыхали. Водку пили. И женщины дрались.