Надежда

Спорить больше не хотелось. Я знала, как тяжело вставать рано. Молча загасила лампу. А на следующий день принесла книжку в школу и читала на переменках. Девчонки трясли меня за плечо, уговаривая объяснить домашнее задание, а я отмахивалась. Они обижались и уходили. С уроков шла медленно, читая на ходу. В книге мне больше всего понравился отрывок, где Витя с сестрой решали задачки с помощью орехов и желудей, раскладывая их по карманам. Теперь и я стала рассуждать вслух, располагая карандаши, перья и кусочки хлеба на столе.

Отец, увидев на столе кучки предметов, усмехнулся:

– Глупые решают задачки на конфетах.

Я пропустила издевку мимо ушей. Раз мне так приятней и интересней, значит ничего дурного в этом нет! Читая условия задач, я представляла себе трубы, машины, водоемы в таком красочном виде, что хотелось бесконечно много заниматься математикой и получать огромное удовольствие от нахождения правильных ответов. Домашние задания я записывала в тетрадь аккуратно, выводя каждую букву. А дополнительные – кое-как. Но учительница не снижала отметку за почерк. Понимала меня. А как-то меня не пустили в школу, потому что заболела бабушка. Я очень волновалась за уроки. Но мать строго сказала: «По учебникам на один параграф вперед пройдешь». Я так и сделала. А оказалось, что по математике в тот день было повторение пройденного. Когда учительница на следующем уроке объясняла новую тему, я слушала и убеждалась, что все поняла правильно. Здорово! Значит, я могу и без учителя соображать! А еще, что самое главное, я чувствовала себя еще уверенней, к концу урока лучше всех знала новый материал и задачки решала слету. А всего-то заранее прочитала правило и решила пару примеров!

С каждым днем я находила в математике все больше и больше интересного. Мне доставляло удовольствие решать быстрее всех, точнее отвечать на «хитрые вопросы». А как-то на естествознании Анна Васильевна спросила:

– Зимой, когда вы открыли дверь на улицу, что вы видите?

– Пар, – ответил весь класс дружно.

– Где больше пара – внизу или вверху?

– Внизу!

– Почему?

– Наверное, он тяжелей воздуха и поэтому падает вниз, ведь пар – редкая вода.

– Откуда он появился?

– От холода и печки, – послышались неуверенные голоса.

– А какой части тела холоднее при открытой двери?

– Какая раздета.

– А если бы вы были вовсе без одежды?

– Наверно, тем частям, где обычно носим одежду – животу и груди. Лицо и кисти рук к холоду привыкшие, – хором прокричали ребята.

Учительница обратилась ко мне. Но я тоже ошиблась. Мне было очень стыдно, что не оправдала ее надежд. Почему я не сумела правильно ответить на вопрос? Думать еще не научилась? Знаю мало? Попыталась найти себе оправдание в том, что никто не сумел правильно ответить. Не помогло. Мое самолюбие было задето. Я всерьез задумалась о явлениях природы и о необходимости хорошо учиться.

ОТКРЫТЫЙ УРОК

Во вторник открытый урок по труду. Мы не волнуемся. Не арифметика, к доске не вызовут.

Только Анна Васильевна нервничает, боясь, что не удастся купить цветной креповой и папиросной бумаги, что не хватит всем клея, кисточек, ножниц. Надеяться, что дети все из дому принесут, не стала. Подумала: «Кто забудет, у кого денег нет. Креповую бумагу на селе приобретают только на погребение. У большинства детей вместо портфелей матерчатые сумки. Многим одежду и книги школа покупает. Неловко просить родителей покупать бумагу для урока, пусть директор выделит из школьного бюджета.

Надо санитарам напомнить, чтобы проследили не только за чистотой рук, но и волос. Может, помочь кого-то постричь? Коля Корнеев – девятый ребенок в семье. Мать кормит всех огородом. Когда ей за чистотой следить? А старший сын у них в институте учится. Всю жизнь на картошке, в обносках и с высокой мечтой стать юристом. А Коля? Как весна, так на уроках его не увидишь. То корову пришла очередь пасти, то огород копать надо. Что такое носки, не знает. Мать просила директора ботинки купить ему на четыре размера больше, чтобы во вторую смену другой сын в них в школу мог ходить. И школе экономия. Ботинки купили хорошие, грубой кожи, на толстой теплой подошве. Лет на десять носки».

Анна Васильевна с гордостью вспомнила, сколько трудов ей стоило достать их. «А Варя – шестая в семье. Школьное платье носит аккуратно. Если предполагаются какие-то работы во дворе школы – бежит домой переодеваться. Форма ей почти до ботинок. Варя знает, что она ей на четыре года рассчитана…»

Мысли Анны Васильевны бегут, а руки аккуратно режут бумагу, готовят каждому ученику рабочий материал.

Урок труда последний. Директор привел с собой чужих учителей. Они сели на стульях вдоль стен. Мы с любопытством разглядываем их. А в это время на патефоне крутится пластинка с тихой, строгой незнакомой музыкой. Мы заслушались, и забыли про комиссию. Потом Анна Васильевна объявила: «Скоро праздник. Вырезать снежинки и фонарики умеют даже первоклассники. Вы сегодня будете делать настоящие бумажные игрушки».

По шаблону из картона мы вырезали фигурку выбранной птицы или зверя, а потом из папиросной бумаги склеивали тело, которое разворачивалось по форме животного. Из воздушных ячеек получалась объемная фигура. Я делала сказочную птицу. Она должна быть золотой. Но желтого картона нет. Пришлось покрасить. Очень трудно клеить папиросную бумагу. Тонкой кисточкой наношу клей. Иногда получается большая, жирная линия и я понимаю, что в этом месте плохо раскроются ячейки, и будет неровный бок.

Пока сохла стопка папиросной бумаги, вырезала из креповой бумаги яркий хвост, и на крылья добавила красивых перьев. А головку мне захотелось украсить проволочками с бусинками. Я в книжке видела что-то похожее. Подняла руку и попросила разрешения взять со стола учителя материал для фантазии и выдумки. Как Анна Васильевна могла все предугадать? На столе я нашла и проволочки, и бусинки. Там были даже пуговицы, обломки деревяшек и кусочки металла.

Учительница предупредила нас, что пора сдавать работы. Она осмотрела наши игрушки, похвалила и пообещала украсить ими школьную елку. «Кто не успел, не расстраивайтесь. Закончите на следующем уроке», – успокоила она учеников. Потом Анна Васильевна предложила спеть нашу любимую песню. Исполняя ее, я чувствовала себя взрослее. Настоящим тружеником, полезным человеком. У меня даже сердечко подрагивало от счастливого возбуждения и гордости.

Пройдут года, настанут дни такие,

Когда великий трудовой народ

Вот эти руки, руки молодые

Руками золотыми назовет! —

пели мы звонко и радостно.

Мы были очень довольны уроком.

ИЖДИВЕНКА

Прибежала из школы, бросила портфель на кухне и пошла в зал, чтобы переодеться в домашнюю одежду. Гляжу, а на кровати лежат газеты, а поверх них – листок какой-то. Читаю: отец, мать, сын, а против моей фамилии – «на иждивении». И Анна Георгиевна – тоже.

Я так и присела на кровать. Будто меня сзади по голове мешком с песком ударили. Сижу, прийти в себя не могу. Грудь сдавило. Вдохнуть не могу, потом обмякла. И так тоскливо стало. Одно слово – и нет меня как человека. Есть только иждивенка, нахлебник. И будто сердце обожгло, и незаживающая рана заныла вновь и надолго. Даже фамилии у нас с Колей разные! Голову сверлила неотвязная безотчетная мысль: «Никому, никому я не нужна!»

Вспомнилось, как бабушка со слезами в голосе сказала: «Обе мы с тобой сиротинки».

Я тогда удивилась, что бабушки тоже бывают сиротками. Странно. У нее – дочь, зять, внук. Почему она сирота? Может, ее мало любят? Значит, и старому человеку тоже нужно, чтобы его любили? Мне жалко бабушку больше, чем себя. Меня никто не должен любить. Я чужая. А она родная, но ей очень мало уделяют внимания. Ее работу и заботу воспринимают как должное, вроде бы она, как и я, отрабатывает свой хлеб. Ей еще хуже, чем мне, обидней и горше. Не по своей воле она здесь живет. Мать вызвала нянчить маленького Колю. И пенсии у нее нет. На Пасху услышала, как бабушка говорила матери:

– Праздник нынче, вот управлюсь и к соседкам пойду.

– Что вы там не видели? – недовольно возразила мать.

– А на кухне одной интересней? Все соседки в плюшевых полупальто, а я в потрепанной фуфайке который год хожу. И в коровник, и на праздник одна одежда…

А может, мне только кажется, что ее мало любят? Отец ко всем внешне безразличен. У него все внутри. Он всегда без эмоций. Делами отношение человека к человеку определяется. Вот картошку мы всей семьей сажаем и пропалываем. Это тоже внимание. Но у бабушки никогда не бывает выходных, и в кино она не ходит. А, наверное, ей хочется! Нет, все-таки мало о ней заботятся. Наверное, правда, обе мы сиротинки.

СУНДУК

– Бабушка, когда вы покажете мне все, что храните в сундуке? – спрашиваю я.

– Некогда, подожди. На Успенье, – отвечает она на ходу.

Я сгораю от любопытства, но терпеливо жду. В праздник накормили скотину, пообедали и сели с братом на лавку. Бабушка сняла крышку с сундука, и я поняла, что огромный замок висел на ней для «проформы». На полу мы расстелили газеты, и бабушка принялась выкладывать свое богатство. Сверху лежали кусочки сатина, которые мы с ней покупали в сельмаге под яйца, сверток тюля и скатка льняных рушников.

– Эти льняные полотенца я еще до свадьбы совсем молоденькой ткала. Последний рулон остался. А скатерти – послевоенные. Недосуг было ерундой заниматься. Работать много приходилось.

– А где ваш ткацкий станок?

– Не смогла сюда перевезти. Большой очень был. Продать пришлось. Только прялку с собой захватила.

– А этот ковер тоже сами ткали?

– Конечно. В эту пору жизни я все своими руками делала. С детства куда как предостаточно поднаторела во всяких девичьих ремеслах. Для меня они – сущая безделица. В них я находила тихую радость безмолвного уединения для проявления фантазии в рисунках своих изделий. И мужские хозяйственные дела освоила. Жизнь заставила… А в этой юбке я после замужества ходила на все праздники. Муж подарил на первое совместное Рождество. Видишь, какое качество, какая выработка хорошая?!

– А зачем понизу плотная бахрома пришита?

– Чтобы край не обтрепывался. Вещи на всю жизнь покупались. Белую блузку на рождение сыночка муж привез. Клара в ней в институт ходила. Теперь тебя дожидается.

– А свадебное платье не сохранилось? – спросила я.

– Откуда быть свадебному платью? После гибели родителей, я в деревню попала, к дальней родне. В одном платье переехала к мужу.

Она развязала изношенный головной ситцевый платочек, вытащила из него белую исподнюю мужскую рубашку и прижала к лицу. Я только видела, как вздрагивали плечи и пульс на шее бабушки бился учащенно.

– С тех пор не стиранная. В ней запах мужа и мои слезы, – прошептала она. Потом перекрестила рубашку и снова спрятала на самое дно сундука.

– Бабушка, почему не носите эту шальку? Красивая какая!

– Память. Первый подарок Илюши перед свадьбой. Пусть до последних дней со мной пребывает. В ней тепло его любви осталось. Только первого сентября на день рождения надеваю, даже на улицу не выхожу в ней.

В этот момент я подумала, что бабушка живет прошлым.

– Что это там ленточкой перевязано? – осторожно спрашиваю я, а сама боюсь, что бабушка в таком волнении больше не захочет рассказывать обо всем.

Но она уже положила коробочку к себе на колени и, не давая нам в руки, стала показывать фотографии.

– Папенька, доктором служил. Он единственный в своей семье в люди вышел. Маменька к музыке способности имела большие, но болела очень.

– Какое красивое кружевное платьице на вас!

– Здесь мне шесть годков. Еще панталончики кружевные носила. Забот никаких не знала в детстве. Гостей помню. Мужчины все больше солидные, бородатые, женщины красивые, ласковые. Отца уважали, говорили – талант. Да, видно, Господь много счастья не дает в одни руки.

Из бумаги выскользнули на пол медали. Мы с братом бросились их поднимать и столкнулись лбами. Бабушка даже не заметила. Она была погружена в свое самое счастливое, но такое далекое время.

– Ба, вот эти медали военные, они дяди Толины, а эта за доблестный труд чья?

– Моя. Лучшей по колхозу признали в войну. И раньше первой была, но наград не давали, только хлебом премировали. Не принято было награждать. Не про то забота была. А теперь вот даже пенсии не дали.

Бабушка бережно взяла медали в руки.

– Прочитай, детка, что на них написано. Глаза мои слабые.

Я прочитала.

– Письма сыночка почитай, – опять попросила бабушка.

Я читала, а она смотрела в сторону угасающего солнца отсутствующим взглядом, и я не понимала, слушает ли она меня или пропала в коротких счастливых годах замужества, а может, в трудных и голодных, военных? Мой размеренный тихий голос погружался в серость комнаты. Силуэты расплывались, а я все читала и читала, пока глаза различали черные значки ушедшего счастья прошлой жизни. «Смерть все унесла, и все освятила», – пробормотала бабушка, будто в забытьи.

Залаяла собака. Бабушка заторопилась зажечь керосиновую лампу и принялась убирать вещи в сундук. Я ушла разжигать керогазы и толочь в огромной деревянной ступе мак на вареники к ужину.

ХОТИМ ВМЕСТЕ И С ВАМИ

Громкий стук в окно разбудил нас в четыре часа утра. Накинув фуфайку и сунув босые ноги в валенки, первой выскочила мать. Через минуту позвала отца: «Беги в школу. Лошадь запряги. В больницу детей надо везти. Уроки за тебя проведу, если не успеешь вернуться».

Около дома Соколовых уже собралась толпа. На снегу в одеялах лежали двое взрослых и трое детей. Соседка, заливаясь слезами, видно в который раз повторяла:

– Старая я, не спится мне, вот и бужу Ниночку по утрам, когда попросит. Глянула, свет не горит, ну и давай в окно их спальни барабанить… Угорели… Хорошо, что дети в другой комнате спали. Господь их хранил… Стекло разбила, в окно влезла…

Детей положили в сани и отправили в больницу.

После похорон родственники разъехались по домам. Дети выздоровели, и мой отец поместил их на время в школьный интернат. Интернатские окружили их заботой: помогали учить уроки, играли с шестилетней Соней. Им самим часто бывало грустно без родителей, поэтому воспитатели из них получались хорошие. Отец не ошибся, не оставив детей на попечение соседей.

Я слышала, как, уезжая, дядя Никита, брат погибшего, говорил, что хочет забрать тринадцатилетнего Алешу к себе. Он и девятилетнего Вову взял бы, да по санитарным нормам не положено усыновление двоих. Только две комнаты в его квартире.

– У наших родственников десять детей, и тоже две комнаты, – удивилась я.

– Как жить своим детям родители решают, а за чужих – государство, – ответил отец.

Сонечку согласилась забрать семья тети Тамары, младшей сестры по линии матери.

Вскоре снова приехали родственники, взяли детей из интерната и поселились в их хате. На огонек к ним зашел бывший одноклассник дяди Никиты, наш учитель математики Петр Андреевич, и рассказал грустную историю своих друзей. О том, что долго не было у них детей, что судьба послала им уже в зрелом возрасте сына. Счастью их не было границ. Но не вернулся он из армии. Несчастный случай. Снаряд взорвался. Теперь не видят смысла в дальнейшей жизни. Мать в постоянной депрессии. Руки хотела на себя наложить.

– К чему клонишь, Петр? – спросил дядя Никита.

– Может, предложить им Володю взять? У них смысл жизни вновь появится, и мальчишке хорошо будет.

Дядя Никита повеселел:

– Попробуй. А откуда они родом?

– Из Рыльска.

– Хороший городок. Бывал, – одобрительно закивал родственник.

Уже в следующий выходной в нашем селе появилась пожилая пара. Остановились они на вокзале, в комнате для приезжих, а вечером, когда дети собрались в доме, пришли в гости. Дядя Никита и тетя Тамара не говорили детям о своих планах, но они сразу обо всем догадались. По хозяйству возятся, а сами присматриваются к гостям. Держатся вместе, настороженно. Чуть Сонька заноет, Алешка стремглав к ней бежит, успокаивает, на руках таскает. И Вовка жмется к брату, каждое его слово для него – закон. Бегом исполняет поручения.

За столом дядя Никита сына своего нахваливает. И друг хороший, и учится на пятерки. В мореходку пойдет. И тетя Тамара свой город описывает, дочку. О продаже дома речь завела. Гости помалкивают. А наутро вместе с детьми пошли снег от забора отгребать, дорожки чистить.

Вечером, после ужина, при луне захотели ребята на лыжах покататься и Соню с собой взяли.

– Гулять возле дома, – приказал дядя Никита.

Покрутились ребята по заснеженному выгону. Скучно. Тут Володьке идея пришла – с сарая на лыжах скатиться. «Слабо спрыгнуть с крыши? Не пойдешь на попятную? Отличная горка, с трамплином! И падать в мягкий снег не страшно. А дальше по огороду можно покататься», – предложил он брату. Алеша с удовольствием согласился. За последний месяц было мало радости. Устал он от скорби и грустных мыслей. Съехал первым, испытав легкий страх и восторг. Потом брату разрешил. Понравилось. Увлеклись.

Соня, глядя на веселые лица братьев, тоже полезла на сарай, но на другой, тот, что со стороны улицы. Знала, что не позволит Алеша играть в ребячьи игры. По лестнице взобралась на соломенную крышу, покрытую ровным слоем снега. Глянула вниз. А там голубые сугробы. Красота! Но забыла она, что утром очистили братья снег у сарая до самой земли. Надела она лыжи, слегка качнулась вперед и покатилась. Спиной упала Соня на мерзлую землю. Услышали братья крик. Жутким он показался им в ночной тиши. Поняли, что не доглядели. Кинулись искать во дворе. Нигде нет. Губы задрожали у Алеши. Выскочил на улицу и ахнул. Лыжи далеко улетели в снег, а Соня без движения у сарая лежит. Поднял сестричку с земли и просит:

– Сонечка, очнись!

Открыла глаза девочка, простонала: «Мама…» – и опять замерла. Притащили братья сестренку домой, на кровать положили. Дядя с тетей накинулись на них, а те и слова вымолвить не могут, будто языки отнялись. Гостья осторожно пощупала Соню и сказала:

– Наверное, что-то с позвоночником. Трогать нельзя. Как это случилось?

– С крыши, на лыжах, – выдавил из себя Алеша.

– Скорую надо вызывать.

– Какая скорая по такому снегу! Да и как ее вызовешь? В сельсовете есть телефон, но за ключом надо к председателю идти.

– Врачи у вас хорошие? – спросил дядя Никита у Алеши.

– Хирург талантливый, только редко трезвый бывает. Больница у нас новая на выселках.

– Кровотечений нет, до утра подождем, – уверенно сказала тетя Тамара.

Сидели молча: дядя с тетей на кровати, прислонившись к стене, Леша и Вова на коврике у постели больной, гости – за столом. Соня то тихо стонала, то находилась в бессознательном состоянии. Взрослые не ругались, дети не оправдывались. Первым заснул Вова. Потом дядя и тетя стали бессмысленно кивать головами. Алеша, придя в себя от шока и осознав свою вину, маялся.

Вдруг Соня открыла глаза, пошевелилась и громко застонала. Взрослые вскочили:

– Господи! Судороги начались, надо что-то делать, – закричала тетя Тамара.

– У нашего тоже перед смертью были, – потерянным голосом прошептала гостья, когда тетя Тамара растирала ей виски нашатырем.

Алеша молился вслух:

– Господи, спаси мою сестричку, я никогда в жизни больше не брошу ее.

Соня вновь затихла в беспамятстве. Открытый ротик делал выражение усталого личика беззащитным.

Вдруг гостья решительно встала и накинула шарф на голову.

– Вы куда? – спросил дядя Никита.

– В больницу. Алеша, приготовь деревянные сани, те, на которых снег утром возил в огород.

– Ночью заплутаете, туда, я слышал, километров пять полем будет, – засомневался дядя Никита.

– Мы с Алешей пойдем, а вы здесь оставайтесь. Может, удастся с больницей связаться, – твердо сказала Валентина Ивановна, и стала собирать одеяла.

Соню вместе с матрацем перетащили в сани. За всю дорогу не произнесли ни слова. Только, не сговариваясь, останавливались и по очереди подходили к саням слушать дыхание больной. По селу дорога протоптана, а в поле сплошные наметы. Добрались до посадок. Голые деревья не спасали от ветра, но Леша не чувствовал холода. Он вообще ничего не чувствовал. Одно слово сверлило измученную голову: «Успеть бы». Сердце его дрогнуло при мысли о родителях. Слезы полились по холодным щекам. Он сжал зубы, рыдания захлопнулись в груди, сотрясая ее. И только иногда он сглатывал леденящий воздух судорожными, короткими глотками. Валентина Ивановна остановилась, и мысли Алеши сразу обратились к Сонечке. Вытер слезы жесткой, домашней вязки рукавицей и наклонился над сестричкой. Дышит. Снял рукавицы, потрогал за воротником. Шея горячая. Уронил рукавицу в снег и тут же подхватил. Этой осенью мама связала. А папа валенки подшил черной кожей. А еще… Опять душат слезы: «Не уберег, виноват».

Валентина Ивановна, казалось, не замечала его отрешенного выражения лица, автоматических, бездумных движений, неподвижных глаз и резкой складки под пухлой нижней губой.

Гостья начала уставать и спотыкаться. Городская, непривычная. Соня все чаще стонала, как бы торопя их. Ее крик страшно звучал в черной холодной бесконечности. Оборвалась веревка. Валентина Ивановна разорвала шарф надвое, закрепила на деревянной перекладине саней и снова впряглась. Вокруг ни огонька. Водонапорную башню и элеватор поглотила тьма. Посадки закончились.

– Я ни разу не был в новой больнице, знаю только, что от посадок напрямик, – вдруг сознался Алеша.

Валентина Ивановна тяжело опустилась в снег. Алеша испугался своих слов.

– Помоги встать, – протянула к нему одеревеневшие руки Валентина Ивановна. Улыбка чуть подернула ее усталое лицо.

– У нас в России не дороги, а направления. Разыщем.

Алеша облегченно вздохнул.

– В больнице тоже нет электричества? – спросила Валентина Ивановна.

– У них свой движок. Берегут, включают по необходимости. А в палатах керосиновые лампы.

Неожиданно вынырнула луна и опять утонула в черных облаках. В этот миг живой мир показался Алеше маленьким, ограниченным возможностями его зрения, а остальной – бесконечным, темным, непомерно страшным, даже гибельным. Безысходное отчаяние, неуверенность навалились на него. Валентина Ивановна обняла его за плечи. Впервые он увидел, что она маленького роста и худенькая. «Дробная», вспомнились ему мамины слова об его любимой учительнице математики.

Леша первый заметил бледный расплывчатый отсвет. На глазах навернулись слезы надежды.

Суета нянечек и медсестер его уже не волновала. Он заснул тут же, в приемном покое на кушетке. Валентина Ивановна прилегла в коридоре рядом с палатой только после того, как Соне сделали рентген, и хирург обнадежил, что девочка будет жить, а может, даже сможет ходить.

Валентина Ивановна устроилась жить неподалеку у больничного сторожа и каждое утро, как на работу, приходила в палату. Муж ее, Василий Денисович, готовил обед и вместе с Вовой и Алешей приносил в больницу.

Один раз, возвращаясь от лечащего врача, Валентина Ивановна услышала в палате разговор новенькой девочки с Соней:

– Кто она тебе?

– Мама.

– Старая.

– Зато хорошая.

Прошло два месяца. Соня поправлялась. Гипсовый корсет ей одели на год.

Снова приехал дядя Никита и завел с Алешей наедине разговор о новой семье. Беседы не получилось. Алеша ответил односложно и категорично:

– Только все вместе, – и упрямо уставился в пол.

Потом тетя Тамара и дядя Никита устроили семейный совет в присутствии детей и гостей. Ребята повернулись к Валентине Ивановне и Василию Денисовичу и несмело попросили:

– Хотим вместе и с вами, – и замерли.

– Мы тоже, – тихо ответила Валентина Ивановна.

А вскоре дети с новыми родителями уехали в Рыльск. Дом заколотили до весны. Огород упросили председателя оставить за семьей. Как без подспорья большой семье?

ЛЮСЯ ПРИЕХАЛА

Идет третья, длинная и поэтому самая трудная четверть. Я устала учиться, потому что не люблю русский устный. Зубрежка правил изводит меня, и каждый урок кажется каторгой. Он тянется мучительно долго, и я, изнемогая от напряжения, ерзаю.

В эту пятницу мы с братом пришли из школы, разморенные резким переходом от зимы к весне. Вчера был ноль градусов, а сегодня четырнадцать! На станции школьники давно на каникулах, а мы продолжаем учиться в ожидании разлива реки, который надолго затормозит жизнь нашего села. Не сговариваясь, мы бросили портфели и побежали делать кораблики из щепок и бумаги. Мы так увлеклись наблюдением за утлыми суденышками, преодолевающими острые рифы, подводные скалы, резкие изгибы ледяных полуостровов, что совсем забыли про уроки. Ослепительно яркое солнце крупными бриллиантовыми искрами осыпало остатки ноздреватого наста у дороги и островки чистого искристого снега под деревьями, напоминавшие о недавней зимней сказке. «Март сначала с лихими скакунами-метелями дружит, а потом с ветрами, туманами и солнцем», – говорила нам бабушка, тоже радуясь весне.