Странные люди

– Это давно очень было. Еще в школе. Правда, я не в лагерь ездила, а в санаторий для таких дохляков, как я. Унылое местечко. Порядки какие-то тюремные, занять себя нечем. Мы развлекались тем, что играли в самодельные карты и читали мемуары предшественников, оставленные на кроватях фломастерами.

– Тут тоже такое есть. – Немо сунула руку под голову, понимая, что заснуть можно будет не скоро. – У меня все кровати в комнате исписаны. Ну там ничего интересного. Разные варианты «Хочу домой» или что-то вроде «Вожатый Витя – козел».

– Интересно, у меня тоже есть? Я и не заметила. А ну-ка…

Спящая заерзала, нашаривая мобильный, и, отогнув угол матраса, заглянула под него. Дно кровати пестрело памятками о ее прежних обитателях. Писали ручками, фломастерами и даже лаком для ногтей. Пятнышко белого света заскользило по инициалам и датам, номерам отряда и смены, нецензурным словечкам и признаниям в любви. Немо склонилась ниже, и теперь они вдвоем, отгибая тяжелый матрас, читали то, за что многим авторам наверняка устроили серьезную выволочку, поймав на горячем.

– «Тут не кормят и не пускают за территорию!» – читала негромко Спящая, морща насмешливо нос. – О, некий Саша и сердце рядом… А это я читать не буду, а это что-то вообще непонятное. «Осторожно!»

– А дальше? – как можно спокойней спросила Немо, пытаясь заглянуть под матрас. Изменившееся настроение Спящей она почуяла вмиг. Словно сосульку по спине пустили.

– Ничего. «Тук-тук-тук».

– Что?

– «Тук-тук-тук». Так прямо и написано. Вон, глянь. – Она подсветила, давая соседке возможность разглядеть четкие печатные буквы где-то возле ее живота. – Бред. Не обращай внимания.

Тяжелый матрас выскользнул из слабых рук Спящей и распрямился, сбив при этом с края тумбочки тюбик с кремом. Тот покатился по полу со зловещим стуком, от которого сидящие на кровати синхронно подскочили, хватаясь друг за друга. Если бы от страха у обеих не свело спазмом горло, их дружный вопль переполошил бы весь этаж.

И словно в насмешку в окно бодро забарабанил не так давно поутихший дождь.

– Давай лучше спать, – предложила тяжело дышащая Немо, отцепив от своей футболки пальцы Спящей. – А то мы сейчас дочитаемся…

– Ты права, права… Смешно прямо, две здоровые дылды испугались крема.

Глава 9

Исповедь

«Я не хотел»

Сон был тяжелый, мутный, давящий. Когда он вынырнул из него – словно очнулся от тяжелого забытья во время болезни или оклемался после бурной гулянки. Полную тупого гудящего ступора вечность длиной в четыре минуты Пакость валялся на скомканной простыне, пялясь в стену, снизу синюю и белую сверху, не совсем понимая, где он и почему эта комната так похожа на больничную палату. И только серебристый гигант-тополь за окном вернул его в реальность окончательно.

Тополь тонул в сырых и промозглых лохмотьях густого тумана, серого в утренних сумерках. Пятнадцать минут пятого – сообщили старые дедовские часы с разорванным ремешком, но парень был так вымучен этим странным незапоминающимся сном, что решил вставать.

За ночь корпус остыл совсем. Даже выросший в вечно неотапливаемой хрущевке Пакость начал стучать зубами, пока дошлепал до соседней кровати и влез в холодные джинсы.

Что ж ему таки снилось?

Ноги были ватные. В целом – словно через соковыжималку прогнали. Несколько раз для верности. Пока он отрыл неизменную рубашку, пришлось пару раз с кряхтением наклоняться, поднимая упавшие вещи. Все, что поднять терпения уже не хватило, он затолкал глубже под кровать. Последней, словно откровенно потешаясь над ним, упала помятая сигаретная пачка, и все ее содержимое – три несчастные сигареты – рассыпалось по линолеуму. Пришлось снова наклоняться и возвращать добро на место.

У него были еще. Перед самым своим отъездом Пакость распотрошил две нетронутые пачки и распихал по всем карманам и по сумке, создавая для себя неприкосновенный золотой запас, который нельзя уничтожить в пару заходов, так как фиг найдешь. Видимо, не зря он это сделал.

«Ец» еще крепко спал, застывший, оцепеневший, когда он выбрался из комнаты с полотенцем на шее. Раз уж спать не получилось, пора было себя потихоньку реанимировать. Пакость шел, шаркая подошвами резиновых шлепанцев, и этот звук уничтожал охватившую корпус застывшую тишину, но никто не выглянул, чтобы высказать свое отношение к такой альтернативе будильнику. Спали как сурки.

Что-то было в коридоре неправильным. Сонный Пакость почти добрался до душа, когда понял, что дверь в комнату Немо приоткрыта и внутри горит свет.

«Подорвалась или не ложилась?»

На одной из четырех кроватей, той, которая стояла в дальнем углу у окна, была разобрана постель, одеяло разворочено белым хищным цветком, из пасти которого выпорхнула ловкая букашка. Забытый мобильный на углу кровати, там же раскрытая детская книжка… Погасив свет и захлопнув поплотней дверь, Пакость, отмахиваясь от колющего чувства тревоги, двинулся дальше и у душа притормозил, прислушиваясь – нет ли кого. Лагерь продолжал мирно спать, приглушив звуки и краски и совсем не реагируя на его пробуждение. Пакости казалось, что если он прислушается, то услышит, как «Ец» дышит во сне.

За рассохшейся дверью царила прохладная вязкая сырость. Плитка на полу, того же неясного цвета, что и линолеум в комнатах, топорщилась драконьей чешуей. В ямках и щелях теперь не высыхала вода. От защелки на двери остались только проржавевшие ушки, и дверь запиралась изнутри на туго ходящий толстый и не менее ржавый гвоздь.

Он раздевался, пялясь на темный неприветливый пейзаж и слепые окна пустого соседнего корпуса, от которого их отделяла заросшая лужайка и пара деревьев. Туман и сумерки превращали реальные предметы в расплывчатые неясные образы, и Пакости все мерещилось, что кто-то так же стоит в такой же душевой и смотрит на торец их корпуса через такое же окно. Он ухмыльнулся своей развивающейся паранойе. Если бы тут ошивался еще кто-то – он бы знал. Пакость облазил «Ец» вдоль и поперек, заглядывая во все окна и дергая все двери.

Труба лишенного рассекателя душа нависла над ним, склонившись от покрытой черными пятнами стены, и захрипела, стоило повернуть кран. Сначала вода пошла холодная, но потом сжалилась и потеплела. Струя била прямо в макушку, заливая лицо и уши, стекая по подбородку, по плечам, по груди вниз и через минуту, а то и меньше Пакости уже было плевать и на Немо с ее причудами, и на странные сны, и на туманные видения. Расслабившийся и повеселевший, он мылся долго и не спеша, наслаждаясь тишиной. Короткий стук раздался внезапно, заглушив даже звук вырывающейся из трубы воды и потоков, выливающихся на ощетинившуюся плитку.

Тук-тук-тук.

– Раньше надо было просыпаться, Книжный Червь. Занято, – отозвался бодро Пакость, не сомневаясь в том, кто сейчас стоит за дверью.

Немо промолчала, но не ушла. А только снова, так же настойчиво повторила стук.

Тук-тук-тук.

– Терпение, терпение. Жди теперь. В большой семье клювом не щелкают. Чего это тебе так приспичило? В пыли опять вывалялась?

Тук-тук-тук.

– Ты там разговаривать разучилась? – разозлился Пакость, закручивая скрипучий кран. – Словами можешь сказать? Или… – Его пронзила внезапная догадка, и ухмылка вышла шире. – Или это не Немо? Лисеныш, ты, что ли?

Тук-тук-тук.

– Спящая? Да ну, не верю…

Тук-тук-тук.

– Ага! Я так и думал… Дик, Кит… Или как там тебя? Жди спокойно, сказано же. Неохота – валяй на улицу. Все лужи в твоем распоряжении.

Тук-тук-тук.

Это уже было не смешно. Пакость не мог даже определиться, кому именно из живущих здесь могло прийти в голову так тупо разыгрывать. Разве что этот самый Кит… Кто знает, что он за фрукт. Вот вам и нормальный…

– Я тебя щас головой постучу!

Тук-тук-тук.

Душевая была всего шага три в длину. И два широких шага до Пакости. Стараясь не издать ни одного лишнего звука, он приготовился к рывку. Одежда и полотенце висели на разболтанных крючках у двери: одеваться – себя выдать.

– Ты чего там затих?

Тук-тук-тук.

Пакость рванул к выходу еще с первым стуком. Третий еще затихал, когда он рванул гвоздь и распахнул дверь, желая расшибить лоб надоедливому стукачу. После тесной, полной пара душевой в коридоре его, мокрого, мигом накрыла волна холода. Ни топота, ни ойка, ни хлопанья дверей…

Тяжело дышащий Пакость напряженно посмотрел по сторонам. Дверь открывалась так, что он бы увидел любого, кто промчался бы в сторону комнат. Он заглянул за дверь. Пятачок свободного пространства. Слева – стена. Справа – стена. С другой стороны двери – дверь туалета, запертая снаружи. Они сами стали запирать ее в первые дни, потому что она постоянно хлопала от малейшего сквозняка. Пакость даже проверил крючок – заперто.

Дальше было только плотно закрытое окно. Ни единой живой души.

Теперь холодно стало не только из-за стылого коридора. Сантиметр за сантиметром Пакость обшарил дверь, ища на ней что-то, ну хоть что-то, способное стучать. Стучать в ответ на его слова… Осматривая душевую, потом участок коридора у двери, потом окно, он мысленно спрашивал себя: не померещилось ли? Не совпадение ли? Да какое совпадение может быть, если он считал, что общается с человеком? С живым человеком.

Спящий «Ец» молчал. Зловеще и угрожающе. Темный, блеклый, неясный, заброшенный, отвыкший от людей. Одичавший. Непонятный. В этом густом сером мареве могло скрываться все что угодно. И хоть Пакость на этой мысли скептически фыркнул, теперь он смотрел на коридор корпуса другими глазами. Обычные вещи приобрели зловещий вид – трещины на стенах, падающие капли, скрипящий за окном тополь…

Пакость одевался торопливо, натягивая одежду прямо на мокрое тело и поскальзываясь на плитках. У него было ощущение, что этой ночью все люди на земле куда-то пропали и он остался один в этой серой мгле и давящей тишине. Совершенно один.

В комнате Немо было пусто. По-прежнему. Понимая, что сойдет с ума, если немедленно не разыщет хоть когото живого, он вломился к Лису и влетел в стоящие посреди комнаты тумбочки. Одна распахнулась от удара. Прямо на ноги Пакости посыпались карандашные огрызки, и – о чудо! – на первый взгляд просто сваленные в кучу подушки и одеяла на сдвинутых кроватях сонно заворчали.

– Лис, Лисеныш… – От напряжения у Пакости сел голос. – Лис, это я. Вылезай.

Лисья берлога походила в полумраке на неудачно построенный вигвам или на муравьиную кучу. Пакость наугад запустил мокрую руку в глубину этой кучи и ухватил теплую костлявую пятку, потянул на себя.

Куча оглушительно чихнула, пятка брыкнула его и пропала. Из самого центра берлоги, разбрасывая подушки и одеяла, медленно поднялась лохматая макушка. Сонные глаза – это было видно даже в полумраке – непонимающе заморгали.

– Мама еще не вышла на небо, и Лис хочет спать… – глухо сообщил паренек, потирая кулаками глаза.

– Да там туман такой, что мама твоя, может, сегодня и не выйдет, – буркнул Пакость, сердитый на то, что не придумал повод, по которому растолкал Лиса. Просто хотелось его сейчас чувствовать рядом. Теплового, живого, странного.

В этой спальне, такой же холодной и пустой, как и все остальные, было неожиданно спокойно и уютно. Страх остался за порогом. От вида взъерошенной со сна Лисьей головы ему отчаянно захотелось зевнуть, а еще лучше – завалиться на соседнюю кровать дрыхнуть.

Груда снова зашевелилась. Лис поднялся на колени, выдвигаясь больше из своего логова. Показались покрытые веснушками плечи, ключицы и грудь.

– О-о-о-о, – непонятно по какому поводу протянул рыжий, смотря на Пакость абсолютно расфокусированным взглядом. – О-о-о-о-о. Лис сейчас встает…

Что он там увидел, Пакость не спросил. А даже если бы спросил – не понял бы ничего в этих Лисовых «кружочках», «пятнышках», «полосочках». Рыжий без вопросов выбрался из постели и, сопя, принялся одеваться. За это его понимание, и плевать на чем основанное, Пакость готов ему луну с неба достать.

Вот только пристроить луну в этой комнатушке было сложновато, и Пакость решил начать с малого. Присев, собрал рассыпанные им же карандаши и аккуратно закрыл тумбочку.

– Пошли на кухню, Лисеныш, – предложил он, пока рыжий искал кроссовки и вполголоса уговаривал их больше не теряться, а шнурки не развязываться. Это чудаковатое бормотание успокаивало, вместо того чтобы раздражать.

– Пошли, а? Я тебе чай сделаю. Большую чашку. И яичницу поджарю, хочешь? И большой кусок хлеба с маслом дам. Согласен? Пошли только?

Лис выглянул из-под кровати, прижимая кроссовку к груди так, как держат любимого кота, и просиял улыбкой.

– Лис согласен! Лис пойдет!

* * *

– Немо не пропала.

Синий цветок газовой горелки лизал темное дно чайника. От раскрытой духовки с темнеющим синим огненным «П» в пасти слегка пахло газом, зато шло такое необходимое сейчас тепло. Электрическим светом лампочки Пакость прогнал из кухни прочь сырой полумрак, а вместе с ним и остатки своих страхов.

– Немо спит со Спящей в комнате. – Лис сидел на стуле, протянув к духовке ноги и руки. Его футболка медленно высыхала после короткого холодного дождика, напавшего на них в предрассветной мгле по дороге сюда.

– Они, наверное, кого-то испугались, – беспечно добавил он. – Наверное, того, кто смотрит с потолка…

Нож соскочил с кирпичика хлеба, Пакость торопливо сунул порезанный палец в рот и неуверенно возвел глаза к потолку. Пятна и паутина, ничего особенного. В «Еце» все потолки были практически одинаковые.

– Кого-кого?

– Лис не знает, как его зовут. Он просто висит на потолке над кроватью и смотрит. Лис его один раз видел.

– И стучит?

Лицо Лиса удивленно вытянулось, рыжие ресницы захлопали.

– Нет, не стучит. Лису не стучал. А тебе стучал?

– Нет.

Нож вонзился в черствеющий хлеб, ломая корку и рассекая мякиш. На изрезанную исцарапанную столешницу посыпались крошки. В напряженном молчании Пакость отрезал пару толстых ломтей и начал намазывать на них замерзшее масло.

– А ты откуда знаешь, куда делась Немо? – хмуро спросил он.

Хмурился не на Лиса, на Лиса нельзя было хмуриться. Просто, если не считать собственной способности, он впервые так плотно столкнулся с чем-то необъяснимым и так и не понял, как ему на это реагировать.

– Лис тоже хотел к Спящей, – честно признался рыжий, глядя на него доверчиво и открыто. – Лис уже когда-то ходил к ней, и она слушала то, что он ей рассказывал про своих друзей.

– Тебе тоже страшно было?

– Просто Лису не спалось. – Он шумно выдохнул и неожиданно виновато втянул голову в плечи, глядя на Пакость так, словно на него прикрикнули. – Можно?

– Что можно, Лисеныш?

– Можно же ходить к Спящей?

Пакость, наклонившийся, чтобы выключить духовку, так и замер с согнутой спиной. Мало ему было Немо, которая видит всех насквозь. Теперь еще Лис, которого он точно не собирался посвящать в свои планы. Сила Лиса до сих пор была загадкой, как и сила Спящей. Младший из них точно видел мир как-то по-другому, но сформулировать, как называется эта способность, не мог. Да и вообще чаще всего вел себя так, словно ничего особенного не умел.

– Да какое мне дело, куда ты там ходишь, – проворчал Пакость, распрямившись и хлопнув дверцей духовки.

Тяжелая сковородка с грохотом опустилась на плиту. Лисья непосредственность выбивала из колеи тогда, когда он считал, что привык к нему окончательно.

– Вы только поспать ей давайте нормально. Она и так… нездорова.

Лис вздохнул и замолчал. Потом принялся сметать в ладонь крошки со стола.

Небо за окном потихоньку светлело, где-то там, за соснами, росла алая полоса рассвета, которую они не могли видеть. Проснулся и дождь. Вялые редкие капли забарабанили бодрей, их армия стремительно росла, пополняясь все новыми и новыми бойцами. Зловещее оцепенение лагеря сменилось холодным, неприветливым оживлением. Но все это было за стенами, а в их нагретом газом убежище тихо посвистывал чайник и шипело масло на сковороде.

Почти не страшно было сейчас вспоминать события в душевой. Как дурной сон, который бледнеет, отступает с приходом дня. Вилкой ковыряя жарящееся яйцо, Пакость старался понять, верить ли словам Лиса про этого непонятного на потолке. Лис – это Лис. Он вон с кроссовками разговаривает и, может, даже думает, что они ему отвечают.

Он снова ковырнул белок вилкой и убавил немного огонь. Странным «Ец» был местом. И люди тут собрались странные. И отношения между ними возникали соответствующие. Взять хотя бы его и Лиса…

Лис – существо из другого мира, которое должно было его раздражать, но не раздражало. Лис был искренним, наивным, смешным и казался совершенно не приспособленным к жизни. Пакость сам не понял, как начал считать его кем-то вроде младшего братишки, за которого он в ответе. Может, ему этого и не хватало? Кого-то, о ком можно было заботиться, кого-то, кто бы был от него зависим?

Ни братьев, ни сестер у него не было. Даже домашних питомцев. Мать категорически противилась любой живности в квартире. Сначала он был слишком мал, чтобы спорить, а потом, когда вырос, понял, что не хочет заводить ту же собаку в месте, которое и домом-то назвать сложно. Будь жив дед, он бы наверняка решился. Но тот умер, когда Пакость ходил во второй класс.

– Пакость, Пакость… – Лис придвинулся вместе со стулом и потрогал его носком кроссовки.

Он встряхнулся от неприятных мыслей и выключил газ. Лис очень вовремя вмешался и спас собственный завтрак. Иначе бы пришлось отскребать его от сковородки.

– Чего тебе?

Скрипнули дверцы буфета, и загремели тарелки.

– Не грусти, не надо. И не бойся никого. Ты же хороший, а хороших не трогают.

– Кто не трогает?

– Они. – Лис произнес это так, словно Пакость должен был сразу понять, о ком речь.

– С чего ты взял?

Тарелка с исходящей паром яичницей опустилась на стол перед Лисом.

– Лис ничего нигде не брал, Лис просто знает. Лис слышал много страшилок, и… Лис просто знает, и все. С плохими всегда что-то случается.

Горькая усмешка Пакости переросла в гримасу. Это торопливое бормотание звучало так уверенно, что младшего становилось откровенно жаль. Каким чудом он эти розовые очки на себе удержал до сих пор? Или просто сам себя убедил?

– Дурачок ты, Лис. Ни черта не знаешь. – Пакость выключил чайник и полез за чашками. – Со всякими что-то случается. И с плохими, и с хорошими. А говорят, что с хорошими даже чаще…

– А ОНИ обижают только плохих, – уперся Лис, воинственно воткнув вилку в яичницу. – Спасибо. А ты?

– Неохота… Ешь, ешь. Сейчас чай будет.

Их спор растаял в запахе свежезаваренного чая и недорогого растворимого кофе. Дождь шумел и шумел, превращая асфальтовые дорожки в каменистые горные ручьи, а тропинки и клумбы в болота. Он запер их в четырех стенах, заставив отсрочить длинные прогулки, посиделки на качелях на детской площадке или в Беседке – так они прозвали местный стадион, куда приходили, чтобы поговорить с глазу на глаз. С кем-то или с самим собой.

Пакость курил в приоткрытую форточку, пока младший бодро расправлялся с завтраком. Настроение было препаршивое, а дождь портил его еще больше. Пакость мысленно твердил этому наглому дождю, что, если ему сильно захочется бродить по территории, он не испугается холодной воды с неба и раскисшей земли. И ничего ему не будет.

Капли барабанили по ржавому карнизу раздражающе монотонно. Кап-кап-кап-кап. Так же настойчиво и невозмутимо, как и та невидимая рука сегодня, коротко стучавшая в дверь душевой. Пакость поморщился.

Он потащил сюда младшего, чтобы развеяться, а этот чудик только подлил масла в огонь. «Обижают только плохих…» Успокоить хотел, казалось бы, а волей-неволей заставил вспомнить все грехи. Ему было что вспоминать… Может, и правда расплата настала? На тупой ужастик смахивает, но сама ситуация утром словно оттуда.

– А ты все равно ничего не бойся, – неожиданно и очень упрямо заявил Лис, возрождая их прерванный разговор. Как мысли прочел. Он обернулся на стуле и смотрел неожиданно серьезно, плотно сжав губы в прямую линию.

– Лис… с чего ты вообще взял, что я хороший? – после слишком уж затянувшегося молчания спросил Пакость, выпуская дым.

Желтые глаза Лиса были сейчас почти как буравчики Немо. Впились – не выдернешь.

– А какой ты?

– Много ты обо мне знаешь?

– Немного. Но ты точно хороший…

– Точно-точно?

– Точно-точно!

Пакость глубоко затянулся, закашлялся, как будто впервые взял в руки сигарету. Он же не собирается рассказывать сейчас все Лису? Или собирается? Зачем? Может, не стоит?

– Я человека убил, Лисеныш, – прошептал он, и голос его чуть не утонул в шуме дождя. – Давно, лет восемь назад. Ну что, сильно я хороший?

«Может, эти твои ОНИ и правда существуют и за мной пришли?» Не то чтобы он сильно в это верил, но слова Лиса так крепко засели в голове, что он все время к ним возвращался.

– Кого? – Рыжий спросил сразу, не отмалчиваясь, без драматических пауз. Он говорил тем же непривычным серьезным тоном, весь такой внимательный и взрослый. Вроде и не его знакомый солнечный Лис.

– Очередного материного приживалу. У нее они меняются чуть ли не каждый месяц… От кого-то из них и меня получила… – Пакость не мог смотреть на Лиса. Он разглядывал сто лет не крашенную оконную раму, отковыривая от нее ногтем чешуйки белой краски.

– Как?

– Проклял, как еще? Он шкаф с антресолями был, тот еще бычара, а я пацан совсем, такой, как ты сейчас. – Пакость не выдержал и сплюнул на пол, стряхнул в форточку пепел. – Он сначала такой весь хороший, такой весь заботливый, а потом озверел… Надирался, руки распускал… – Он затянулся так, что сигарета истлела почти до фильтра. – Ясное дело, я его проклинал, я тогда уже понял, что если разозлюсь – будет плохо. Три раза он разбивался на машине. Три раза, представляешь, Лисеныш?! Машина в мясо, а сам как-то ж, тварь, целеньким почти оставался. Ну в четвертый ему не повезло… Влетел в столб где-то на окраине. Пока «скорая» приехала, он уже скончаться успел… В новостях передавали, сюжет показывали… Железо мятое, на асфальте кровяки полно. – Пакость передернулся. – Я в таком шоке был, когда увидел, что месяц не чувствовал в себе ничего… как отрубило. Нет, я не жалею его ни капли. Поделом. Но… Я не хотел. Просто… просто страшно все это понимать.

Окурок смялся, оставляя на условно белом подоконнике коричневую точку, и улетел через форточку под припустивший дождь. Пакость угрюмо молчал, не понимая, облегчил ли себе душу или сделал еще хуже. Много дураков, наверное, позавидовало бы его способности, но никто из них и предположить не мог, каково это – вспыхнув из-за ничего не значащей мелочи, чувствовать, как где-то в груди ревет воистину адское пламя и вырывается наружу сквозь грудную клетку. А потом с человеком, который просто попал тебе под горячую руку, случается беда. Он не так давно еле-еле начал себя контролировать…

– Тебе все равно нечего бояться. – Лис неожиданно вырос рядом, словно переместился в пространстве. Если Спящая пахла яблочными семечками, то от Лиса исходил запах душистой травы и нагретой солнцем земли, не менее приятный в такое гнилое утро. Желтые глаза сияли сосновой смолой. Веснушчатые худые ладони взяли руку Пакости и крепко стиснули, согревая своим солнечным теплом.

Рыжий не испугался, не начал уговаривать, что это пустяки, не стал читать морали. Лис просто принял к сведению. И ничуть не изменил свое поведение. И это было как-то удивительно правильно. Пакость кривовато усмехнулся ему, отходя от внезапной исповеди.

– Этого никто не знает, Лисеныш. Ты и я только.

– Лис никому не скажет. – Паренек по-прежнему смотрел так же цепко, разглядывая что-то ему неизвестное. На кончике рыжего носа неучтенной веснушкой застыла капелька желтка.

– Хочешь, Лис сделает так, чтоб тебя никто-никто не тронул и у тебя все было хорошо? – заговорщицким шепотом спросил Лис, снова превращаясь в того привычного веселого большого ребенка. – Лис немножко волшебник. Если Лис немножко поколдунствует – все точно станет хорошо!

Это было настолько нелепо, что Пакость, при всей его нынешней подавленности, коротко рассмеялся и вытер яичницу с носа Лиса.

– Давай, колдунствуй. Волшебную палочку принести или ты так?

– Лис – так. Лис же не фея! – Казалось, рыжий на секунду даже обиделся.

Никаких пассов руками и абракадабры не последовало. Младший отступил на шаг, крепко зажмурился и стиснул костлявые кулаки, вытянувшись в струнку.

– Погладь Лиса, – потребовал он через пару секунд. – Срочно погладь Лиса.

Посмеиваясь над этим цирком – от Лиса, впрочем, и не такого можно ожидать, – Пакость потянулся и взъерошил красно-оранжевые обжигающие пряди, которые сегодня никто и не думал расчесывать. Потом для верности провел по ним еще раз, а потом погладил, как кота. Пряди были мягкие, но густые, и казалось, что они греют руки не хуже газовой конфорки. Лис довольно улыбнулся на его ласку и приоткрыл один любопытный глаз.