Глубина

На военной службе одна мерка – это срок службы. Если ты мало прослужил, то твоё мнение и голос ничего не значат. Конечно, ещё играет роль твой мозг, в котором находятся знания, а так как подводная лодка всё же является самым сложным в мире инженерным сооружением, то, в принципе, необходимо иметь мозг, чтобы обслуживать механизмы этого самого сложного сооружения. Поэтому интеллект тоже ценили. Именно ценили. Мы разговаривали про это с Иванычем сегодня после развода.

– Мало ты ещё видел в своей жизни и службе, – такие речи лучше не перебивать, слушать и впитывать, даже если они неприятны и отвратительны. – Я пришёл на срочную службу в конце восьмидесятых. Знаешь, как срочников здесь натаскивали? Я знал каждый винт в пайоле, каждый сварной шов на трубопроводах. И это всё срочником. И офицеры были не то, что сейчас.

– Мне кажется, что я так же, как и ты буду рассуждать через лет десять, – я не сдержался.

– Рассуждай, мне-то что, – взгляд у Иваныча был тяжёлым, из-под нависших над глазами бровей, под широченным лбом. Его нижняя челюсть выдавалась вперёд, губы обнажали нестройный нижний ряд зубов, похожий на покосившийся старый забор. Его огромные руки были похожи на толстые канаты, которые распустили на концах на пальцы. – Но раньше всё было по-другому. Была какая-то идея, за которую держались, от которой не отступались, за которую заступались. Офицеры были грамотными, всё знали и по праву командовали. А сейчас? Вон у вас лейтенант, который считает, что в розетке постоянный ток, потому что он там постоянно!

– Такие всегда были, – я ответил ему сквозь смех, потому что вспомнил этого лейтенанта.

– Зелёные вы ещё, – Иванычу смешно не было, он был каким-то даже задумчивым. – И слово держать не умеете – сегодня сказали, а на завтра как корова языком слизнула.

– Вот это ты откуда взял? – я не особо хотел с ним спорить, потому что занятие это бесполезное, но некоторые его слова и фразы всё же вынуждали к спору. – Я если сказал, то сделал.

– Не ты конкретно, а вы в общем – ваше поколение, – он гнул линию с каменным лицом. – Ничего для вас святого нет. Ходите все сюда в этот отсек, кто пожрать, кто посрать, кто в душ, как в какую-то гостиницу, – я понял, что Иваныча понесло совсем в другую сторону, наболевшие будни старшины трюмной команды, который вынужден по долгу службы продувать гальюны, убираться в душевой, впитывать в себя запахи камбуза, созерцать очередь в курилку в трюме. – Ещё до кучи и специалисты из вас никакие!

– Иваныч, ну ты уже перегибаешь, – меня задевали его речи о бестолковости людей вокруг, что он и меня под одну гребёнку с ними, и как гидрокомбинезон зажгутовал – жгут лёг плотно-плотно, внахлёст.

– Не перегибаю! Всё, иди! Я отсек осматриваю! – он сердито меня обогнул, так, что я почувствовал искрящуюся злобу.

Ну и чёрт с ним! Часть злобы и мне воздушно-капельным путём передалась, я резко открыл переборочную дверь, перелез в свой пятый отсек, закрыл дверь и максимально кремальеру до упора вверх поднял, чтобы тот, кто следующим пойдёт между этими отсеками, постарался, чтобы открыть. Дверьми на подводной лодке хлопать никак нельзя – акустическая этика. Плюс ко всему переборочная дверь весит не мало, мне кажется, что далеко за центнер. У переборочной двери есть такая часть – комингс-площадка – это круглый, абсолютно плоский и гладкий стальной пояс, на который дверь как бы ложится. На самой двери есть резиновая прокладка, которая, ложась на этот стальной пояс, добавляет герметичности. Кремальера – это устройство, которое прижимает переборочную дверь как можно плотнее к этой самой комингс-площадке. Таким образом, создаётся герметичность отсека.

Переборочные двери должны быть всегда закрыты и задраены на кремальеру. Это необходимо, чтобы при возникновении аварийной ситуации в отсеке ничего в соседний не перешло, в том числе и люди. Подводник должен остаться в том отсеке, где его застал сигнал тревоги, даже если это не его отсек, даже если в этом отсеке авария. И каждый подводник должен до последнего бороться с аварией, не позволить аварии распространиться в другие отсеки, даже ценой своей жизни.

Я стоял у этой переборочной двери с затянутой мной ручкой кремальеры, думая о том, что подводники являются особой кастой военнослужащих, что мы находимся на тонкой границе между жизнью и смертью, что нас от глубины и бездны отделяют какие-то миллиметры стали, что наш командир боевой части был прав, говоря: «Ближайший берег под нами, никто в аварии не выживет, все ляжем на этот берег». Ляжем, распухнув от гордости, выпучив невидящие глаза. Он прав, потому что вокруг ледяная вода, в которой нельзя прожить больше пары часов, а то и меньше. И за эти пару часов никто из спасателей не доберётся до этого места.

Зачем мне это понимание? Зачем осознавать, что отсюда невозможно спастись? Это похоже на фантастическое приключение космонавтов в далёкий космос, где нет ничего живого, где это живое пытаются найти, а вокруг только вакуум и тишина. Вокруг нас глубина и тишина. Только водой мы тоже не можем дышать, равно как и в вакууме. Принятие того факта, что мы не сможем выжить, если что-то случится довольно неудобно, потому что тяжело это сделать. Поэтому пусть эти мысли болтаются, как не привязанная ни к чему лодка на озере – всё равно либо у берега окажется, либо будет где-то на поверхности озера.

Кто и зачем идёт на военную службу? Я шёл потому, что родители мне сказали, так как они не видели нигде перспектив, кроме как на военной службе, а я не хотел быть военным. Мичманы и многие контрактники – это оставшиеся после срочной службы военнослужащие, то есть те, кто не захотел возвращаться домой по каким-то причинам. Офицеры? С ними не совсем понятно. Кого-то патриотизировали в детстве и юношестве, кто-то уже в каком-то поколении военный или даже подводник. Патриотизм сложная и непонятная штука. Может быть, даже ложная. Он похож на пыльцу для аллергика – невидим, но раздражает рецепторы, выводя на какую-то реакцию. Мне самому просто интересно служить на самом сложном инженерном сооружении, находиться там, где большинство никогда не было и не будет. Я горжусь своей службой на подводной лодке – это скорее не патриотизм, а бахвальство перед моими родственниками и знакомыми, потому что, будучи откровенным дрыщом, я всё же стал моряком-подводником. На областной медицинской комиссии, когда я поступал в военное училище, мне терапевт сказал, что я не годен по недобору веса. Я даже не помню, как так получилось, что на это глаза закрыли. И в итоге я на подводной лодке, в своей пятой автономке. А как этим достижением можно не гордиться?

Где-то там за переборочной дверью, в жилом отсеке, Иваныч осматривает отсек, чтобы сон тех, кто спит в каютах не прервался от какого-то происшествия. Он тоже по непонятным мне причинам дослужил уже почти до пенсии, которая для нас наступает в 45 лет. Мы с ним принадлежим к разным поколениям, а конфликт поколений будет постоянным показателем – так же и мы когда-нибудь будем говорить, что в наше время трава была зеленее, люди красивее и сильнее, сами мы были не такими дерзкими и невоспитанными. Конфликт поколений похож на круговорот воды в природе – он вечен и неиссякаем, от него не избавиться, а скорее даже и делать этого не нужно, потому что без него невозможно прогрессивное движение вперёд. Всегда должны быть молодые и дерзкие активисты, которые идут наперекор старшим и их устоям в обществе. Прости, Иваныч.

Мы с Максом сегодня играли на гитарах – без фанатизма и отчаянности, просто чтобы услышать хоть что-то кроме шума вентиляции, открытых и закрытых переборочных дверей, шарканья тапок по линолеуму на палубе, голосов из громкой связи по кораблю, стука ложек и вилок по тарелкам, командных слов. Макс редко поёт, а если и поёт, то только что-то из Розенбаума, мой репертуар сильно отличается от его, присутствует в основном творчество современных исполнителей. В каюте, как правило, нас только двое, иногда командир дивизиона движения слушает наши импровизированные выступления. Колебания струн упираются в корпус подводной лодки изнутри, не выходят никуда за его пределы, затихают здесь же, в наших телах. Может быть, Глубина снаружи прислушивается, замерев и прислонив ухо к корпусу снаружи. Может быть, Глубине интересно слушать нас, она с нетерпением дожидается того момента, когда мы касаемся струн.

Может быть, Глубине так одиноко без нас.

День 47

Мы слишком мало передвигаемся здесь. Утром – для кого-то ночью – я перехожу из каюты в соседний отсек на развод, путь занимает около 15 метров. После развода мне остаётся пройти 3 метра до выгородки, в которой я несу вахту. За всю вахту я могу сходить пару раз покурить, что означает метров 30 в одну сторону, а, значит, в общей сумме 120 метров за вахту. Возможно, пару раз дойду до вахты на пульте живучести ракетного комплекса, где вахту несёт офицер, со мной это Юрий Евгеньевич. Путь к нему и обратно составит метров 30 от силы, то есть в сумме 60. Так, по промежуточному итогу за утреннюю вахту, которая заканчивается в 8 утра, я пройду 198 метров. После вахты вернусь в каюту – это ещё 15 метров, в сумме 213 метров.

После вахты утром я не иду на камбуз, пью чай в каюте, после чего ложусь спать. Что означает – 0 метров. Я просыпаюсь около 10:30, чтобы снова съесть овсянку и попить чай с бутербродами, иду курить, от каюты это 15 метров, и 15 метров обратно, в сумме 30 метров. Затем происходят всякие учения, на которых мы ходим и бегаем в отсеках, поэтому можно только прикинуть пальцем в небо – метров 200 за всё это время. Потом снова каюта и чай. Потом в курилку, опять те же 30 метров в сумме. Идём на развод к 15:40, оставляя за спиной 15 метров, снова 3 метра до выгородки. Днём покурю я только один раз, то есть 60 метров, до пульта живучести не дойду. На окончание дневной вахты у меня набегает – а точнее сказать нахаживает – 338 метров. Общий промежуточный итог – 551 метр.

Сменяюсь с вахты, иду в каюту 15 метров, добавив 3 метра от выгородки, то есть 18 метров, после каюты иду на камбуз целых 15 метров, потом обратно 15 метров, потом в курилку 15 метров, потом из курилки 15 метров, потом 5 метров на доклад, и финальные 5 метров с доклада. Промежуточный итог – 88 метров.

Обладая минимум средним общим образованием, даже парочкой начальных классов, можно просуммировать написанные цифры и получить, что в сутки я прохожу 845 метров. Что такое эти самые 845 метров? Да всего лишь в магазин пару раз сходить за весь день, а всё остальное время оставаться на месте. То есть пройти 845 метров за день – это не самый подвижный образ жизни.

Поэтому многие специально выделяют себе время, чтобы просто походить. Например, Руслан. Он служит с нами в ракетной боевой части, мы живём в одной каюте. Заступает на вахту с 8 до 12 вечером и утром. И вечером он всегда ходит от переборки до переборки по средней палубе отсека. Средняя палуба является проходной палубой, поэтому все знают, что Руслан нахаживает метры и километры, чтобы ноги не забыли, как ходить. Сами посудите – если 2 месяца так мало передвигаться, то любое расстояние больше двух километров уже может стать испытанием. А у нас только путь от корабля до посёлка занимает 3 километра.

После какой-то из автономок нас по странному стечению обстоятельств не в отпуск отправили, а на сдачу нормативов по физической подготовке. Никого не волновало наше нахождение в замкнутом пространстве в течение двух месяцев. Сдавали мы подтягивание, бег на 100 метров и бег на 3 километра. Было трудновато. Помню, как я уже добежал до финиша, ноги задеревенели, лёгкие рвались наружу за воздухом, которого за полярным кругом не очень-то и много, к финишу подбегал наш химик по имени Игорь. Мы его сразу поймали после пересечения финишной черты, потому что ноги отказались его слушаться. Только финишировав, он закричал: «Нооооооогиииииии!!!» И сделал пару шагов на абсолютно прямых ногах, которые не мог согнуть. Это было смешно и страшно одновременно. Контролёр со стороны дивизии даже глазом на это не повёл. Стойко переносить все тяготы и лишения – мы все эти слова подкинули в воздух, как праздничный салют. Поэтому мы просто ржали, как кони с того, что Игорь повалился на наши руки после финиша, а Игорь спустя какое-то время засмеялся с нами. Физические нормативы мы тогда плохо сдали.

Я сегодня подумал о том, что стоит тоже выделить себя время, чтобы просто ходить, чтобы ноги не подвели на земле. Чтобы я мог подняться из корпуса подводной лодки на пирс. Чтобы я мог на этих ногах подойти к жене. Чтобы я смог твёрдо стоять перед ней и обнимать. Чтобы она не поддерживала моё падающее тело. Чтобы тяготы и лишения не надломили меня, как тростинку. Я сегодня подумал об этом и сразу же попробовал. Сказать могу только одно – очень скучно и странно вышагивать дистанцию 15 метров от стенки до стенки. В бассейне даже и то больше, но там почему-то по-другому воспринимается дистанция, нежели на берегу. Я попробовал представить, что я в бассейне – брасом ныряю и выныриваю, хватаю воздух, молочу ногами, руками разгребаю перед собой. Вместо кафеля подо мной линолеум бледно-зелёного цвета, вместо тумбочек – двери переборочные, вместо разграничительных кружков из пенопласта ракетные шахты. И по времени, как в бассейне – вышагивал целый час. Ноги и правда налились тяжестью, ведь больше сорока дней я ходил только 845 метров день. Мой заплыв на сегодня завершился, правда, я даже не посчитал, сколько было метров в этом заплыве. Мне кажется, что было несколько километров. Около пяти-шести. Хорошо, что я не закричал, как Игорь: «Нооооооогиииииии!!!»

Ходьба не так популярна на подводной лодке, как силовые упражнения. Многие взяли с собой гантели. Многие просто подтягиваются. Хотя нет, подтягиваются не многие. Вот гантели популярны. Молча тягают железо в скрытых от посторонних глаз местах. Потеют и разминают мышечную массу. Есть один знакомый из другого экипажа, он раньше служил в спецназе, занимался каким-то боевым искусством. Кулаки у него были похожи на боксёрские перчатки – костяшек на пальцах не было видно совсем. Он тоже одно время усиленно в морях и автономках тягал железо. Пока на одной комиссии ему не отметили на ЭКГ аритмию. Когда стали разбираться – я, если честно, не помню, что за диагноз у него был – сделали обоснованный вывод, что все эти силовые упражнения в закрытом пространстве без нагрузки на двигательно-опорный аппарат хотя бы в виде ходьбы, приводят только к ожирению сердца. Если говорить совсем просто – будешь тягать гантели, сердце не выдержит.

И сердце не выдержало. Служил у нас матрос по фамилии Мусатов, а по имени Андрей. Матрос этот не был образцовым военнослужащим – пил в своё свободное время, жены и детей не имел, служебная квартира была просто стенами в обоях, потолками в побелке, полами в краске, минимум мебели и каких-то стараний. Мусатов был турбинистом, про которых говорят, что они плечисты, а он был низкого роста, не сильно-то и плечист. В одной из командировок в учебный центр стало Мусатову плохо, подошёл он к своему командиру дивизиона отпроситься. Я напомню, что регулярно Мусатов пил, поэтому командир дивизиона не сильно ему и верил. Оказался Мусатов в санчасти, а после непродолжительного пребывания там оставил и санчасть, и землю. Умер Мусатов. Вскрытие потом показало, что умер он от инфаркта. Это был второй инфаркт, а первый он перенёс на ногах. Всё как положено – все тяготы и лишения. И были потом наказания начальников-командиров за то, что потеряли бойца, за то, что произошло это в мирное время.

Я вспоминаю Мусатова, сидя на вахте, время 17:27. Жизнь штука простая, но непонятная. Неизвестно, за каким поворотом тебя будет ждать знак «Стоп», неизвестно, где дорога закончится обрывом. У многих подводников нет пути в тёплую и уютную старость, наполненную отдыхом от суеты и прочими пенсионерскими прелестями. Мы выходим на пенсию в 45 лет. Это же показатель, да? Почему именно в этом возрасте? Всё просто – тяготы и лишения можно переносить пока есть силы, а с такой службой, да за полярным кругом, сил после 45 лет не остаётся на то, чтобы покорять моря, разрезая глубину.

И наши семьи сопровождают нас, как свечу в руке, наблюдая, как заканчивается запал, тает воск, пламя догорает. Свеча же просто горит и не знает, что вот уже через секунду пламени не станет, только снаружи это можно увидеть. Так и мы. Так и нас. И меня тоже ждёт жена на берегу, ждёт мою пока горящую свечу. Что нас с ней ждёт впереди? Она донесёт этот огонёк? Сквозняк не задует ненароком? Без оберегающей руки шансов догореть до конца намного меньше, потому что один неожиданный порыв ветра – и всё, только темнота. Глубина темноты.

Внутри чёрного горбатого дельфина собрались отчаянные люди, которые не смотрят в будущее, которые не берегут свои силы, не оберегают свою жизнь. Мы просто переносим тяготы и лишения. Нам приказали – мы выполнили. Ведь в этом и есть суть армии. Сила заключена в дисциплинированности, беспрекословности исполнения приказов. Нам не нужно задумываться, нужно только исполнять. И у каждого командира есть свой командир. Это большая пирамида – слой за слоем, этаж за этажом, как свадебный торт, который не разрежут, а будут наслаждаться внешним видом.

Нам приказали инфаркт на ногах перенести – «Есть!» Нам приказали отставить вопросы – «Есть!» Нам приказали не спать – «Есть!» Нам приказали не есть – «Есть». Наша жизнь чётко делится не на «белое и чёрное», а на «приказали и выполнили». Без этого деления нам было бы сложно служить в рядах Вооружённых Сил.

Я горжусь тем, что я моряк-подводник. В моей семье никто не служил на подводной лодке, тем более атомной, тем более на стратегическом крейсере. Среди моих друзей, знакомых из круга гражданских лиц тоже никто не знаком близко с подводниками. Это непростая и сложная военная служба, это почётная военная служба. Мы прячемся сейчас где-то в глубине, на неизвестной широте и долготе, неизвестный берег под нами и где-то далеко от нас берег настоящий. Мы прячемся, чтобы ответить на сильный и неожиданный удар любой страны. Мы теряемся в глубине, чтобы не было повадно хоть кому-то позарится на внешние очертания нашей Родины. Мы теряем своё здоровье, свои силы, свой разум для того, чтобы нашим семьям и многим семьям других можно было продолжать спокойно жить. Не факт, что мы пройдём с ними вместе путь до самого конца, гораздо важна дальнейшая перспектива, где существует светлое и безмятежное будущее, где нет ни войн, ни потерь, ни горя, ни печалей.

Мы сами выбрали свой путь. Мы молча и с достоинством переносим все тяготы и лишения. И нашим семьям приходится тоже переносить лишения и тяготы. Мы единый строй из непоколебимых единомышленников. Наша жизнь принадлежит не нам, а всем тем, кого мы защищаем и оберегаем.

Глубина! Глубина!! Глубина!!! Ты слышишь?

Глубина, ты с нами?

День 51

Сегодня день Мурманской области. Я вырос в суровых заполярных условиях и очень люблю Север, потому что очень плохо переношу жару. Для меня любая температура, которая выше 23 градусов со знаком плюс, уже является жарой. А в Мурманской области снег может даже в июне пойти. И он шёл, когда я только приехал по распределению служить в Гаджиево. Летом большую часть времени не жарко, а прохладно и даже холодно – столбики термометров не поднимаются выше 12 градусов. Тогда было начало июля. Я не помню, сколько показывали термометры, но я точно шёл по улице в шинели и белой фуражке. У моряков есть несколько форм одежды. Летняя, она же под номером 3, подразумевает под собой брюки, кремовую рубашку, чёрную куртку на молнии и белую фуражку или чёрную пилотку. Зимняя, она же под номером 5, представляет собой этот же набор, только сверху ещё шинель, а на голове зимняя шапка. Осенне-весенняя, она же под номером 4, может представлять собой либо 3, либо 5, но с чёрной фуражкой. Белую фуражку с шинелью я в июле надел впервые.

В тот июльский день я был удивлён, когда посмотрел дома в окно. Сопки вокруг были покрыты зеленью, никаких сугробов не было, дороги были обнажены до асфальта, а сверху сыпал крупными хлопьями белый снег, похожий на внутренности порванной перьевой подушки, как будто там, над серыми и плотными облаками кто-то устроил подушечный бой, разорвав все подушки. Выпавший снег практически сразу таял, превращаясь согласно законам физики в воду, но до того, как он касался земли, он успевал залезать в глаза и нос, успевал падать на плечи, накрывая заботливо звёзды на плечах. Я как-то видел в новостях, когда в США в каком-то штате выпал снег, где он обычно не выпадает, правительство объявило режим чрезвычайного положения. Летом за полярным кругом снег не имеет обычая выпадать, а мы молча шли на службу, сетуя только на то, что шинели будут мокрыми, от них будет вонять, как от промокшей собаки.

Сегодня день Мурманской области, потому что настал 51-й первый день, а число 51 означает на автомобильных номерах как раз родной регион. И этот день сегодня только у меня. Вспомнилась сегодня на вахте программа про лото, где ведущий некоторые числа каким-то образом называл или обзывал – были там всякие гуси, стульчики, перчатки, валенки, дедушкины «соседы» и что-то ещё. Число 51 он вроде бы никак не называл, поэтому эта цифра будет иметь принадлежность к Мурманской области.

Я заметил, что в глазах сослуживцев стал появляться лёгкий оттенок усталости. На разводе вахты нам обычно зачитывают статью из замечательной книги красного цвета под названием «Руководство по борьбе за живучесть» и краткий рассказ какой-либо аварии, произошедшей на подводном флоте. Перед этим чтением обязательный опрос личного состава вахты на знание своих обязанностей. Я до сих пор никому не отвечал по поводу своих обязанностей, потому что вахтенным офицером заступает мой командир боевой части, а он знает мой уровень знаний.

Так вот, об усталости.

Эта усталость у всех в глазах – офицеров, мичманов, матросов. Это опасное чувство, потому что притупляет бдительность, а нам всем необходимо быть бдительными. Потому что вокруг нас глубина, сдавливает в своих объятиях, как маленький ребёнок взрослого кота, а кот всё терпит и терпит, понимает, что не может ответить. Вот и мы – не можем вырваться, не можем освободиться, только стиснув зубы продолжаем терпеть. Но если всё время держать сжатыми зубы, то челюсть начнёт сводить. Вот и с терпением та же штука – свело, как мышцы. От того и усталость.

На разводе командир боевой части стоял напротив меня, задавал вопросы по специальности, которые он никогда не задавал на разводе, да и не место этим вопросам на разводе. Выпытывал у меня с какой скоростью вращаются гиромоторы в гироскопах. Я с усталостью отвечал. И вот, что интересно, что я не смог понять – то ли усталость от 50-ти суток под водой, то ли от того, что разводили на вахту рано утром.

Незадолго до этой автономки, я был допущен к несению дежурства по боевой части. Эта вахта примечательна тем, что её несут только офицеры, потому что на борту полный комплект из карандашей одного и того же цвета, вкуса и заточки. Непонятно о чём я? О ракетах, конечно же. Мичманы несут дежурство по боевой части только в случае, если это оружие отсутствует на борту. Я был единственным мичманом на тот момент, кого допустили до несения дежурства по боевой части, и был единственным, кто фактически дежурил. Поэтому командир боевой части меня не опрашивал на разводе в автономке.

Когда я заступал на дежурство по боевой части во второй раз, произошла не очень хорошая ситуация. Был июнь, на улице было даже тепло, и даже светило солнце, что довольно редко для Заполярья. Мы возвращались от штаба дивизии на корабль после развода суточного наряда всей дивизии. Корабль находился почти у самого дальнего причала, идти нам нужно было минут 30. У меня начала болеть голова, я подумал, что это какое-то давление. Спустился вниз, внутрь горбатого дельфина, заварил себе кофе, выпил его, думая, что поможет облегчить головную боль, как-то раз такое помогало. В этот раз не помогло.

Стал переодеваться. Перед зеркалом в каюте увидел какие-то пятна на теле. Почему-то подумал, что это какая-то аллергия, скорее всего, даже на кофе. Решил подняться на причал и позвонить доктору.

– Я тебе Кашпировский что ли? – ответил мне доктор на мой вопрос о красных пятнах на теле. – По фотографии и телефону лечить не могу.

Короткий у нас вышел разговор. Я снова спустился. Голова не проходила, увидел такие же пятна на руках. Понимание происходящего отсутствовало.

– Да у тебя крапивница, – добрый вахтенный в отсеке подсказал с улыбкой. – Она же ветрянка. Теперь придётся дома отлёживаться и зелёнкой краситься.

Доктор сказал, чтобы я собирался и шёл в госпиталь, потому что ветрянка для взрослых – это не тот же процесс, который проходит беззаботно в детстве. Я вызвал на корабль Юрия Евгеньевича, который был совершенно не рад причине своего появления на корабле в выходной день. И поплёлся в госпиталь, который находился в посёлке.

На дежурном посту в госпитале я сказал, что у меня температура и подозрение на ветрянку.