Американские байки

Приехали, стоп. Какие-то люди в кепках открывают ворота. Здания среди деревьев, дорожки, стоянка для машин. Куча чемоданов, вываленных прямо на землю. Разговаривать нет сил. Мы выжаты, мы устали. Здесь нет крутых, и нет лузеров. Мы все равны. И страшно не только мне одной. Кому мы здесь нужны? Нас распределяют по три-четыре человека на комнату. Окна огромные, сквозь жалюзи свет фонарей. Воздух здесь, как в погребе, тяжёлый и сырой. Кондиционеры не справляются, и мы задыхаемся. Видно, в этой стране я обречена дышать через раз. Вползаю в постель, не успев разглядеть соседок. Мне уже все равно. Хоть с бараном поселите, лишь бы спать не мешал. Перед сном быстро-быстро прокручивается лента знакомых образов. Мальчики, дорогие мои, славные. Как я скучаю по вам. Я здесь одна. Совсем одна. И эта жара – невыносимо. В горле ком. На подушке от слез – мокрое пятно. Оно холодит щеку, хоть какое-то облегчение. Темнота.

Утром, едва почистив зубы, бежим на выход. Нас сгоняют в отдельно стоящую постройку, откуда уже доносятся запахи еды. Запахи незнакомые, но сейчас не время разбираться. Я ужасно голодна. Еда, и правда, очень странная. И пахнет странно. Особенно такие чёрненькие маленькие катышки с запахом тлена. Зато газировки завались. Поднос выкидываю, к тарелкам я почти не притронулась. И я не одинока – к пластиковым мусорным бакам уже выстроилась очередь с такими же едва надкушенными яствами. Повара угрюмо поглядывают на нас из-за перегородки. На их уставших лицах ясно читается: «Что вы в жизни ели слаще немытой морковки? Сволочи». Эх, пюрешки бы сейчас. С сосисками.

– Come here, guys! Let’s start!16 – надрываются парни в одинаковых футболках. Передохнуть не дают. Из столовки сразу же сгоняют на учёбу.

– Take a seat! Make yourself comfortable!17 – кричит мужчина в очках, не переставая улыбаться во весь рот.

Сбор устроили прямо газончике. Приятно посидеть на мокрой травке. Свежо, хорошо. Всю ночь работали распылители. Помереть от перегрева в ближайшие час-два нам не грозит. Слушаю чужой говор и ни слова не понимаю. Ладно, прорвёмся. Не может быть, что я одна здесь такая непонимайка. Или может?

Проходит совсем немного времени, прежде чем понимаю – может. Ещё как. Разговорные классы сводят меня с ума. Куда делись школьные знания? Где тонны выученных слов? Они сгрудились в пространстве между ушами. Разбегаются в стороны и блеют. Я тоже блею. Как овца. Вот на что похожи мои попытки разговаривать. Мама, всё пропало… Меня же засмеют. А остальные ведут себя так, будто для них это – плёвое дело. Они общаются, будто родились здесь. Выполняют задания, разговаривают с учителями, шутят. Нас гоняют то на улицу, то в классы. Липну сырыми от жары шортами к пластику. Что за мука сидеть здесь, хватая ртом воздух, как глупая рыба-камбала. Только бы меня поменьше трогали. Вообще не замечали. Я не хочу ничего делать. Я. Хочу. Домой.

Самый дружелюбный из учителей – чернявый парень невысокого роста, с загнутым, как у орла носом и тёмными живыми глазами. Он напоминает мне соседского спаниеля, вечно неунывающее существо. Учитель бегает между рядами, подзадоривает, смеётся. Он вечно тормошит меня, улыбаясь:

– How’r you today, Nataly?

– Why’r you so sad?

– Do you like it in here?18

Ай донт лайк. Отстань от меня. Ну, пожалуйста.

Как-то раз нас вывозят на экскурсию по городу. У Большого Яблока свой климат. Ощущение, что вдыхаешь лёгкими асфальт. Люди продвигаются в мареве, как гигантские улитки. У них странная обувь: кроссовки на каблуках, вязаные сапоги (в такую-то жару!), диких цветов лодочки. Пахнет кофе и потом. Пыль въедается в кожу. Гляжусь в витрины магазинов. Тушь потекла, как будто я попала под дождь. Кошелек с деньгами прожигает карман. Нам сказали обменять рубли на доллары ещё в Москве. Для меня это целое богатство. Покупаю свой первый фотоаппарат: одноразовый жёлтый Canon в непромокаемом футляре. В шоке от нового приобретения, фотаю всё, что попадётся: завязанный в узел пистолет, куст с цветочками, парня с тучей косичек на голове. Парень лезет в кадр, фотаемся в обнимку. От него пахнет потом и куревом. Мне не надо столько кадров с ним, а ему похоже нравится. Пленка заканчивается в момент.

Параходик везет нас на Эллис айленд. Статуя Свободы машет мне с соседнего острова. Вполне дружелюбный жест: гости́ здесь, стань успешным и, возможно, останься навсегда!

Байка 7. И не друг, и не враг

Неожиданно вокруг меня сбивается неплохая компания. Это Олеська – моя соседка по комнате. А ещё Ванька в очках. Он тоже с окраин. Из тундры.

– Слушай, у вас все плохо так? Совсем глухомань? – спрашиваю я у него.

– Почему глухомань? – удивляется Ванька.

– Ну, тындра же. Или как ты там называешь.

– Какая ещё «тындра»?! Тында! Город такой! – смеётся Ванька.

Вот я лопухнулась! Словила глухаря. Пойду помою уши.

К нам присоединяется блондин по имени Пашка. Он из Киева. Красавец. Влюбиться нет шансов, слишком крутой. Да и Андрей же в Хабаровске. Пашка появляется в основном по вечерам, у нас разные группы. Ещё с нами пара-тройка человек из разных городов – они то приходят, то уходят. Никому ни за что не догадаться, почему мы вместе. Мы ведь абсолютно разные. Но все до единого слушаем одинаковую музыку. Чёрная повязка и футболка с полусгнившим трупом помогают мне обрести друзей. Для взрослых я – злой подросток. Неконтактный. Так обычно называют. А для этих ребят я – человек.

– Наташ, а у тебя что из записей?

– Да вот, всё с собой притащила.

– Класс, обложки сама что ли рисовала?

– Ага.

– Фигасе! Ты талант!

Мне бы очень хотелось, чтоб мне дали здесь какое-нибудь прозвище. Что-нибудь серьёзное, крутое. Что-то связанное с рисунками или музлом. Или с характером. Простое и лёгкое, но в то же время мощное. Мята или Шварц. Или Рыжая. В детстве я, и правда, рыжая была. Это потом волосы цвет поменяли.

А, всё же, непонятный этот парень из Киева. Высокий, синеглазый. Светлые кудри смуглый. Красивый, даже смотреть страшно. Таскается со мной, развлекает. Зачем я ему сдалась – сама не пойму. Себя я считаю не очень красивой. И веду себя так, чтоб никто не подходил. Хмурюсь по привычке, чтобы лишний раз не расслаблять лицо. Основная цель – отпугивать людей. Чем ближе подпускаешь, тем больнее бывает. Пашка не боится меня. Таскает меня по всему кампусу и болтает без умолку. Мне нравится сжимать его большую, тёплую ладонь, пробираясь по аллеям вечером. Нас никто не видит.

Накануне отъезда кампус в истерике. Завтра мы окажемся в приёмных семьях, каждый в своей. Что это будут за люди? Семейная пара, куча детей? Престарелые хиппи? Старушка-одуван, разводчик карликовых собачек? И главный вопрос, который обсуждают из конца в конец – сколько русских в том штате, куда отправят каждого из нас? Как будто это на что-то влияет. Но всем кажется, что это облегчит их жизнь.

– Триста! В моём штате триста тысяч! – орёт толстая девчонка в прыщах.

– Вот счастье привалило, – бормочет парень, что стоит рядом. – Так тебя там и ждут.

– В Колорадо покачу. Колорадским жуком заделаюсь, – смеётся Ванька. Очки сверкают под коридорными лапмпами.

– Ну, Массачусетс – не самое худшее место, – ухмыляется Олеська. – Главное, чтобы не фанатики какие попались. Курить всё равно буду. Не запретят.

Я слышала их истории не по разу. Но нам немного боязно, а разговоры успокаивают.

– Я – в Пенсильванию, – говорю, и ребята понимающе кивают. Не Аляска, как у некоторых. И не Калифорния, но тоже вполне себе ничего. Сравнительно недалеко отсюда. Соседний штат. Если долго говорить слово «Пенсильвания», оно теряет смысл. Превращается в кашу из букв. Буквы, если брать по отдельности, совсем не такие страшные.

Вечером, после ужина Пашка увлекает меня в парк. Я чувствую его спокойное, как у большого зверя дыхание. Он шагает по тёплому, пропитавшемуся за день солнечным жаром асфальту, сворачивает на тропки меж кустов. Его поступь – мягкая, уверенная – отдается тихим шуршанием гравия. С нами его приятель, он тащится следом. Присутствие друга мне кажется лишним.

Пашка сворачивает к одноэтажному строению. В этой части парка я ни разу не была. Через минуту мы попадаем в залу с низким потолком. Там теснятся несколько бильярдных столов. Пашка отлично играет. Может быть, профессионала и не впечатлило бы. Но я-то не профи. По мне, творит он что-то невероятное. Друг играет так себе.

– Будешь играть?

– Я не умею.

Кий и зелёное сукно я видела только на картинках. А правил я совсем не знаю.

– Хочешь научу?

– Нет, наверное. Не знаю.

Вру. Больше всего на свете мне хочется, чтобы меня научили играть. Чтобы Пашка научил.

– Иди сюда.

Мой наставник терпелив, слегка насмешлив, но шутки его не обидны. Я чувствую его поддержку и одобрение. Нам приходится встать рядом, чуть ли не в обнимку. Близость чужого тела, едва уловимые запахи: парфюма и пота от клетчатой рубашки, пыли – от волос. Я не могу сосредоточиться. Зачем его друг поволокся за нами? Без него я быстрее бы научилась.

Близится комендантский час, и мы неспешно возвращаемся в общагу. Впитавшие за день солнце дорожки прогибаются под подошвами. Я слегка шевелю пальцами в большой мужской ладони и чувствую крепкое рукопожатие. Я не вижу Пашкиного лица. Но, мне кажется, он улыбается. Странный парень, всё-таки.

В общаге никто и не думает расходиться по комнатам. Коридоры забиты под завязку, в оконных нишах – по шесть-семь человек разом.

Подготовка закончена. С завтрашнего дня – новая жизнь! Какая она будет, мы ещё не знаем. Случайно сталкиваемся со знакомыми ребятами. Один из них – Игорь, по слухам, тоже любитель «тяжелячка» – суёт свой плеер мне в руки.

– На, зацени! Это новый альбом Сепультуры – улёт!

Я надеваю наушники. Голова моя наполняется грохотом барабанов. Это космос. Самые лучшие звуки на свете. Я не понимаю, как живут люди, которые не любят эту музыку. Я вижу лицо Игоря, Ваньки из Тынды, Пашки – все они улыбаются, как будто читают мои мысли. Кто-то тянет меня за руку – пора по комнатам, завтра отъезд. Я бреду, ведомая кем-то в тесном окружении рук, тел, улыбок. Все эти люди понимают меня, им не нужно ничего говорить, объяснять. Мне так хорошо. Почему опять расставаться?

У двери моей комнаты Пашка порывисто обнимает меня.

– Увидимся завтра?

Конечно, увидимся. Улыбаюсь ему вслед.Я прохожу в комнату и только сейчас понимаю, что в руках моих так и остался плеер Игоря. Совсем про него забыла. Я выхожу в коридор и останавливаюсь в растерянности – дорогу до его комнаты одна я не найду. Ничего больше сделать или подумать не успеваю. Из-за угла выходит группа людей в форменной одежде.

– Are you Nataly?19

– Да, – киваю. Не понимаю, что именно они говорят. Слишком уж быстро тараторят, куча незнакомых слов. Но по напряжённым лицам ясно – меня в чём-то обвиняют. Они тычут в плеер, который я до сих пор держу в руках, и до меня начинает доходить. Но догадка настолько чудовищна, что поначалу я не верю. А они наседают, и я отступаю к стене. Я онемела от ужаса. Лицо заливает краска, меня душит жар. Наконец, они забирают злосчастный плеер и уходят. А я на ватных ногах возвращаюсь в комнату и в ужасе шепчу почти заснувшей Олеське:

– Треш, Олесь. По ходу, Игорь сказал охране, что я украла его плеер.

– Забей! Ошиблись. Завтра встретитесь. И спросишь у него сама. Да успокойся уже, – Олеська проснулась и треплет меня по руке. – Если что, встрянем. Мы все там были, видели.

Я ложусь в кровать, но сон не идёт. Мне противно, гадко. Игорь – полный идиот. Зачем он это сделал? Как мне отмыться теперь?

Наутро царит такая кутерьма, что не поймёшь – кто куда уезжает, и насколько все этому рады. Шум сотрясает стены, выплёскивается волной на улицу. Я пытаюсь обсуждать вчерашнее происшествие с ребятами, но те только отмахиваются:

– Забей! Всё же разрешилось? Ну и забудь. Фигня какая.

С Игорем я сталкиваюсь буквально перед самым отъездом. Сумки свалены горой возле общежития. Вещи в полном беспорядке на мокрой от росы траве. Мы фотаемся друг с другом, обмениваемся телефонами – когда заканчивается бумага, пишем прямо на руке. Игорь проносится мимо, я успеваю перехватить его.

– Зачем ты им сказал, что я украла плеер? Нафига ты это сделал?

Мне хочется орать. Ударить его. Прямо в лицо. Гад.

– Слушай, так получилось. Я подумал, что сам тебя не найду. Испугался, что увезёшь его с собой.

– Ты совсем дурак?!

Он отводит взгляд.

– Пока, короче! – срывается с места и скрывается за спинами людей.

Я не знаю, чего больше во мне сейчас – бессилия или злости. Мне до слез обидно. Мне хочется увидеть лица этих охранников, лицо Игоря. Чтобы они все были сейчас здесь, вместе. Чтоб они поняли, что это ошибка. Чтобы имели совесть извиниться передо мной. Но этого не случится, я знаю. Гадство.

Нас грузят и отправляют – кого куда. Кого-то на Аляску, кого-то в мормонскую Юту, а кого-то в Калифорнию. Лотерея. Сначала по вокзалам, по отправным точкам. Мы размещаемся по автобусам, я едва нахожу свой. Опознаю по табличке, которую держит в руке высокая, как баскетболистка, темнокожая девушка.

– Pennsylvania, Illinois, Ohio20! – кричит она.

Сумку вырывают из рук и закидывает на нижний этаж автобуса. Ко мне от дальнего конца стоянки бежит Пашка. Вцепляюсь в его руки.

– Пашечка!

– Наташ…

Смеюсь, плачу. Он что-то быстро говорит напоследок. Обнимаемся. Все так стремительно. Пашка машет рукой на бегу, запрыгивает на ступеньку, и двери закрываются за ним. Прощальный взгляд. Всё, поехали. Мы даже не успели обменяться телефонами. Прощай! До свидания!

Вот трогается и мой автобус. Мне ехать ближе всех. Отправляюсь в Пенсильванию.

Байка 8. Одна

Shenandoah, Pensilvania

Маленький город. Аккуратные, похожие на куски сахара, домишки. Газоны выглядят так, будто их вручную постригали маникюрными ножницами. Из травы выглядывают глиняные фигурки гномов и гусей, крашеные в белый цвет колеса от тележек и декоративные колокольчики на ножках.

Моя приёмная семья – фото для рекламы «Мы счастливо живём!». Я видела такие щиты вдоль дороги, когда мы ехали сюда. Они слишком красивые, чтобы быть настоящими. Ровный загар, белые футболки, глаженые джинсы. У них идеальные улыбки и обувь. Такие чистые кроссовки, будто они ходят только по домашним коврикам. Тоже идеально чистым.

– Привет, меня зовут Джейкоб! Приятно познакомиться! – протягивает руку среднего роста, крепко сбитый мужчина, видимо, папа́.

– Иди сюда, honey!21 Дай обниму! – невысокая женщина в огромных очках (судя по всему, это маман семейства) без стеснения сразу же лезет обниматься. «Honey» называть она с этих пор будет всегда.

Эти люди так сильно радуются моему приезду, что мне становится страшно. Папа и мама – полисмены. Ещё три ребенка. Не то, чтобы это совсем маленькие дети. Две девочки плюс минус моего возраста и их братец, очкарик-ботан. Средняя – моя ровесница.

– Эй, я Эмили! Хочешь посмотреть мою комнату? Как тебе здесь? Долго ехала?

Она засыпает меня вопросами, а я хлопаю глазами и киваю. Откуда ни возьмись берется альбом с фотографиями. Она листает его, тычет розовым ноготком в кадры.

– Я – cheerleader22! Круто, да?

Ждёт моей реакции, которую я зажала. Мне не жалко, честно. Просто не пойму, о чём речь. Я вижу, как уголки её губ слегка кривятся. Но лишь на мгновение. Она моментально берёт себя в руки, улыбка становится ещё шире. Но, клянусь, я понятия не имею, что такое чирлидер. Судя по фоткам, она машет такими симпатичными веничками из мишуры на школьных праздниках. Прикольную форму им выдают, я в этой юбке всех бы сразила наповал, хоть и ноги у меня не такие прокачанные. Ну, ок, раз ты считаешь, что это нереально круто… Как скажешь, старушка! Cool!

Старшая похожа на среднюю, как две капли воды. Те же кудри до плеч а-ля альпийская овечка, та же широкая улыбка до ушей, в которой я с лёгкостью могу исследовать все зубы, включая самые дальние и немножечко гортани.

– Руфь! – делает она шаг ко мне и тянет лапку для рукопожатия. Ручки крохотные, как у мультяшного динозаврика. Но на проверку оказывается, что сильна она, как парень. Мне кажется, я слышу хруст ладони.

У неё такой же яркий, как у Эмили, маникюр, оливковая кожа, белые, словно только что с магазинной полки кроссовки. Смущённо пытаюсь спрятать ноги за удачно подвернувшуюся садовую фигуру в виде гигантского цветка – на мне всё ещё мои позорные, истоптанные до дыр лодочки. Старшая сестра будто не замечает мой маневр или делает вид, что не замечает. На подготовке нас предупреждали, что культура у американцев в крови. Великолепная выдержка. Я бы так не смогла. Точно бы что-нибудь брякнула. А Руфь всё продолжает улыбаться. Она милая. Классная толстовка и кольцо на пальце клёвое. Только лицо у неё словно бы не свежее и слегка помятое. Странно, с чего бы это? Младший брат прячется за своими окулярами. С ним контакта не будет, это ясно.

Мне выделяют отдельную комнату на цокольном этаже. Пахнет она фантастически. Так пахнут все комнаты в доме, но особенно сильно – девчачьи. Вкусно-вкусно, как коробка фруктовых кремов и ванильного мыла. Или абрикосовое варенье. Или шампунь для младенцев с жёлтой уточкой на этикетке. Так же благоухает и одежда девушек, как будто они носят в кармане флакон с духами. Я едва сдерживаюсь, проходя мимо их комнат – мне хочется впиться пальцами в каждую тряпочку в этом доме и до упоения вдыхать её аромат. Боюсь, что меня не поймут. Изо всех сил держу себя в руках.

Но на этом приятные моменты и заканчиваются. Я провожу все дни у себя в комнате совершенно одна. Приёмные родители и их дети очень вежливы со мной. Идеально вежливы. Но за их улыбками я чувствую едва сдерживаемое напряжение. Не надо быть гением, чтобы догадаться – они не знают, что со мной делать. Мне тошно здесь. Мне страшно быть так далеко от дома. И вся эта вкусно пахнущая реальность никак не спасает. Новая семья неизменно улыбается мне. Они всегда рады видеть меня, по крайней мере, так говорят. Но в их глазах зреет ужас, как будто у них вот-вот сорвёт крышу. Так, как это показывают в американских хоррорах: сначала все такие благостные, таскают друг другу тосты с джемом в постель, а потом берут тесак и кромсают всё живое в радиусе пяти миль, включая кошек, птиц и не вовремя выглянувших из нор кротов.

Мне жутко неуютно, когда меня пытаются разговорить по душам. В комнате мне откровенно скучно, а в компании – страшно и хочется сбежать. На «поболтать» иду, как на допрос. Как та собачка – почти всё понимаю, а вот ответить не могу.

– Натали, чем ты любишь заниматься?

– Эээ… drawing23.

Это чистая правда.

– Натали, какой твой любимый предмет в школе?

– Хм… English.

Ну, да, по инглишу-то я ого-го!

– Натали, какое твоё любимое блюдо?

– Ммм… chicken24.

Вот тут нюансы. Как-то раз моя приятельница, так же посетившая Америку в качестве студентки по обмену, рассказывала мне, что первые полгода она питалась одной только курятиной. Каждый раз на вопрос, что она предпочитает, Танька неизменно отвечала «chicken». Её английский был настолько беден, что сказать «картошка с сосисками» или хотя бы «салат» она не могла. Окружающие не уставали удивляться, почему эта русская девочка питает такую страстную любовь к курице. Каково же было их недоумение, когда, намотав на ус элементарный набор слов, она стала есть всё подряд, с отвращением отказываясь от обожаемого ранее блюда.

Вот ещё одна проблема – как найти пропитание. Нет, тут всего и много. Завались. Но в первый же день мне была сказана фраза, которая поставила меня в жутко неудобное положение. А ещё – обидела до глубины души.

– Take care of yourself!25

Это означает следующее: ты живёшь в нашем доме на правах члена семьи, поэтому можешь пользоваться тем, что тебе нужно, не спрашивая разрешения. В том числе и холодильником. Для меня – ребёнка, воспитанного на аксиоме, что категорически нельзя шарить по чужим холодильникам, это означает одно. Кошмар. Катастрофа. Голодный год. Я не могу взять что-то из еды, когда дом пуст, и не у кого спросить – можно? На кухне стоит картонная коробка с чипсами. На оранжевых пакетах – тигр Читос в солнечных очках. С этим персонажем мне предстоит общаться ближайшие недели. И очень тесно. Иногда, когда мучает жажда, пересиливаю себя и залезаю в холодильник. На нижней полке – лимонад. Вот и вся моя еда в течение дня, пока родители на работе. Я не жалуюсь. Мне нравится вкус. Но есть нормально всё равно не получается. Я давлюсь и глотаю – быстрее, быстрее! А вдруг меня, как воришку, застукают за этим занятием? Я ведь опять залезла в чужой холодильник без спроса. Ну вас с вашим «бери, что хочешь»!

Байка 9. Пивная вечеринка

Мои мучения продолжаются. Начинаю привыкать. Ко всему рано или поздно привыкаешь. Тем более, когда в мире всё же существуют приятные мелочи, на которые можно отвлечься. Постельное бельё благоухает ополаскивателем. Запах благополучия и достатка. У нас, дома, такой роскоши не водится. Мы живём в двушке-вагончике с кучей народа и вечным дележом за спальное место поудобнее. А здесь такие мягкие одеяла, что в них хочется закутаться и валяться весь день. Чем я, собственно, и занимаюсь. Подушки – необычной прямоугольной формы (дома – огромные, квадратные). Невозможно мягкая постель. И этот аромат. Фантастика. мне здесь нравится. Моя мама не использует ополаскиватель. Бельё она кипятит и крахмалит поэтому, когда ложишься первый раз, кажется, что ныряешь в картонную коробку. Свежую, чистую, но твёрдую и гладкую, как наст. Он хрустит, когда ворочаешься.

Я провожу бо́льшую часть времени в своей комнате, до дыр затирая кассеты с «Аквариумом», Летовым и Металликой. Скука-одиночество-безнадёга. Вот три слона, на которых стоит мой мир. До школы еще ого-то времени.

Однажды средняя сестра приводит в дом подругу. Это худенькая девчонка с гигантскими брекетами на зубах. От этого губы её не сходятся вместе.

– Привет, Натали, как дела? – говорит Эмили, улыбаясь. Она и новая девчонка застыли на пороге моей комнаты.

– Fine26! А у тебя? – я научилась говорить «норм» на все вопросы. Это лишает необходимости отвечать на шквал новых. Нормально – и ок. Повод разойтись в разные стороны.

– Я слышала музыку, когда мы входили. Это русский бэнд? Дашь послушать?

Мне кажется, что Эмили неинтересно. Но она вежлива, и грубить в ответ повода нет. Хотя мне совершенно не хочется делать то, что она попросила – вряд ли им понравится то, что я слушаю. Они-то поголовно на попсе. Лезу на полку за одной из любимых кассет. Перематываю до нужного места и ставлю «Моего друга музыканта» с альбома Гребенщикова «Электричество». Девочки терпеливо слушают, застыв в одинаковых позах.

– Хм, странная музыка, – говорит Эмили. – Может, у тебя кассета испорчена? Очень много скрипа!

Вот ведь дура. Людям, которым музыка Гребенщикова кажется шуршанием зажёванной плёнки, уже ничем не помочь. С этих пор музыку включаю, только закрывшись в комнате.

Я получаю первую стипендию. В списке моих покупок числится карта для междугородних звонков и косуха. Моя первая косуха! Она коротенькая, приталенная, такая стильная! Если бы ребята могли увидеть меня сейчас. Я фотаюсь в ней, а проявленные снимки кладу в длиннющее письмо Андрею. «Мне плохо, плохо, плохо, я скучаю… Твоя».

Эмили после того раза с музыкой особо интереса ко мне не проявляет. Она и так потратила на меня много времени: пыталась познакомить с друзьями, таскала в школу на какой-то митинг (я чуть не заснула), мы даже как-то раз вместе смотрели ее записи по фитнессу. Все мимо. Мне дико скучно с ней. И она отстаёт. Младший брат – я сразу же забыла, как его зовут. Обыкновенный очкастый ботан. У него своих проблем полно, возможно, их даже больше, чем у меня. Как одинокий призрак, он изредка попадается мне в коридорах, когда я делаю очередную вылазку за чипсами или в туалет.

Про старшую сестру отдельный разговор. Иногда в её взгляде мелькает что-то человеческое. Как будто она понимает, как мне плохо. Как-то раз она отводит меня в сторонку.

– Натали, слушай. Мне кажется, тебе здесь скучно. Желаешь развеятся? У нас сегодня туса вечером. Пойдешь со мной? Будет fun27!

– О’кей, – киваю я. Внутри всё сжимается. Компания друзей, о боже.

– Ну, отлично. С родителями сама договорюсь.

Что там родители подумают, мне всё равно. Все мысли об одном. Новые друзья. Новые вопросы. Новые мучения. Вот чего мне не хватало для полного счастья.

Наступает вечер. Жду целый день, как на иголках. Всё валится из рук, и музыка не лезет. Ем чипсы, как будто у меня глисты – почти заканчиваю коробку в одно лицо. Где-то в шесть p.m. за нами заезжают парни на раздолбанном пикапе. Едем недолго – город маленький. Вскоре оказываемся на лесной опушке, где нас уже ждут. Небольшая группа людей, несколько подержанных авто. Все поголовно в клетчатых рубахах поверх белых, как снег, футболок, рваной джинсе и жёлтых ботинках. Выглядит прикольно, надо будет обзавестись такими же бутсами. Впервые за долгие недели я могу хоть немного расслабиться. Ко мне изредка подходят, но, натыкаясь на угрюмое молчание, тактично отваливают. То, что мне сейчас и нужно. Через минут двадцать подъезжает ещё пара машин, они паркуются задом к лужайке. Из открытых дверей первой начинает надрывно орать какой-то бэнд, а из второй выкатывают железные круглобокие бочонки.