Длинное лето

Роза о планах отца ничего не знала и с увлечением рисовала пейзажи и цветы. Больше у неё ничего не получалось. Репетитор, доцент МАРХИ (Московский Архитектурный институт), честно сказал об этом Баринокову, но тот только улыбнулся: «Не получается, значит будет архитектором ландшафтов». В том, что его дочь поступит на дизайнерский факультет, он не сомневался. Не зря же он платит «честному» доценту такие деньги…

Часть 4. Год спустя

Глава 21. Домашняя девочка

В детстве горе кажется океаном – навсегда и непоправимо. А потом солнце выглянет из-за облаков, брызнет в глаза, и снова захочется улыбаться. Потому что впереди новый день и новая радость.

Не так – у взрослых. Но они же взрослые, это как другая галактика, там всё по-другому. Мир детства от неё – невозможно, запредельно далеко. Я бы даже сказала, непоправимо далеко. И дружба в этом мире сильно отличается от взрослой. Детские клятвы в любви, заверения в вечной дружбе, обещания типа «я больше никогда…», и «буду слушаться» – даются с лёгким сердцем и честными глазами. Но им нельзя верить, даже если они искренни. Клятвы забываются, обещания не выполняются, а заверения испаряются из памяти аки бес перед заутреней.

Детская дружба не выдерживает испытания временем. Взрослая тоже не всегда выдерживает, но не исчезает бесследно, остаётся в сердце прогоревшим угольком, оплывшим кусочком пластмассы, бывшей некогда кувшином, полным молодого не выстоявшегося вина.

Перебродило, перекисло, а уксус – кто же станет пить?

С детьми такого не бывает: всё перегорает в момент и ничего не остаётся. Долгая разлука стирает дружбу как ластик-стёрка, оставляя после себя чистый лист.

Они встретились через год, когда снова наступили летние каникулы – двенадцатилетняя Роза и Аллочка, которой скоро исполнится десять. И нечего Розке воображать, что она старше. Подумаешь, на два года всего.

Выскочив из машины и взглядом испросив у отца разрешения, Роза со всех ног помчалась к Аллочке. – «Ой, ты стала длиннее!» – «Ты тоже!» – «А я алфавит выучила! И книжки сама читаю, без бабушки!»– «А я на английском умею читать, и на французском, у нас в школе два языка» – «Не ври!» – «Я не вру, я со словарём…»

После взаимного вранья и взаимных заверений в дружбе и искренности девочки побежали к Фомушкиным.

Вместо нарядного штакетника участок окружал металлический забор. Калитка оказалась запертой. На стук вышла Аглая Петровна. Лицо у неё было скорее испуганным, чем приветливым.

– Ани нет. Не приехала.

– А когда она приедет?

– Она не приедет. Она в Англии учится.

– И в каникулы? – изумилась Роза.

– И в каникулы.

Обратно они плелись нога за ногу, срывая растущие у дороги ромашки. Роза машинально обрывала лепестки: любит не любит, помнит не помнит, встретимся не встретимся. У неё получилось «встретимся». Значит, они увидятся. Ромашки никогда не врут. Но разве в каникулы учатся? Так не бывает. Ведь сейчас лето, и можно спать до девяти, и за земляникой они с бабушкой пойдут, и купаться поедут с папой…

* * *

Вечером к Инге пришла Аглая, и они долго шептались о чём-то в беседке, где Эмилия Францевна накрыла чайный стол. Тя но ю, японская чайная церемония, улыбнулся Чермен и ушёл в дом. Он уважал чужие секреты и право на уединение.

Когда взрослые разговаривают, то нельзя крутиться поблизости, встревать в разговор, обращаться с просьбами. Это было непреложным правилом. Хочешь спросить о чём-то – спросишь потом.

Розе не хочется ждать, не хочется спрашивать. Ей бы послушать…

Эмилия Францевна прошла мимо неё, катя по дорожке сервировочный столик. Столик был пустым. Можно пойти на кухню, бабушка нальёт ей чаю, отрежет яблочного штруделя и будет с удовольствием смотреть, как она ест, откусывая маленькими кусочками (если большими – то сразу всё съешь, а ей хотелось растянуть удовольствие) и запивая душистым чаем с мятой-мелиссой, вкусно пахнущей лимоном.

Роза не пошла. Потом. Штрудель никуда не денется.

В беседке пили чай и разговаривали. Роза с невозмутимым видом уселась на веревочные качели. До неё долетали отдельные слова: «Английское произношение… лондонский акцент…. ». Говорили об Ане!

Роза спрыгнула с качелей, и переместилась поближе к беседке, стараясь не хрустеть гравием, которым были посыпаны дорожки. Уселась за смородиновым кустом и попросила бабушкиного Христа и папиного Аллаха, чтобы их подопечные не вышли ненароком во двор и не увидели, что она подслушивает.

– …Устроилась в русскую семью, в пригороде Лондона, помощницей по дому, – рассказывала Аглая. – Они в Англию месяц как переехали, девочке шесть лет, по-английски говорит, но плохо, а надо чтобы – свободно. Аня с ней только по-английски разговаривает, и книжки ей читает английские, а с родителями по-русски, ей ведь там не с кем на русском общаться. Ну и по хозяйству помогает.

Аглая ждала слов одобрения, но Инга сказала совсем не то, что она хотела услышать:

– Как же она там, одна? Она у вас такая… домашняя.

– Слишком домашняя. Нелюдимая, робкая, необщительная… («Сами её такой сделали») Витя говорит, ей надо это в себе преодолеть. Вот и отправил… преодолевать.(«Сказала бы я твоему Вите… А ты не сказала, промолчала. Тебе всё равно, тебе даже лучше, что её нет»).

– Она наверное, не привыкла там? Там же всё по-другому, и еда другая, и порядки, и школа другая… Она, наверное, весь год ждала этих каникул. А вы её там оставили. Ей пятнадцать всего, а вы её гувернанткой…

– Да какая гувернатка! – перебила Ингу Аглая, принимаясь за второй ломтик штруделя. – Ммм, вкуснота! Говорю же, она им по хозяйству помогает, и с девчонкой на английском… Они с ней только по-английски разговаривают, и родители, и няня… – Аглая запнулась, поняв, что сказала лишнее.

– Няня? А Аня… она что, прислугой работает?!

– Ну, а что тут такого? Работает, ей за это платят. Ты хоть знаешь, во сколько нам её учёба обходится?! Они там, в колледже этом, все в каникулы работают, кто репетитором, кто кем.

– Кем?

– Ну… В банке информацию вводят в компьютер, с бумажных носителей. В кафе официантами, или в супермаркетах работают… Или в фирме курьером.

(«Курьером… А вы свою – домработницей!»)

– Работают, но ведь не всё лето. На путешествие себе заработают и поедут отдыхать.

– А куда ей ехать? Она и так за границей живёт, в графстве Суррей. Там воздух свежий, и этот, как его… вереск. И от Лондона недалеко, там у них всё недалеко, страна-то с гулькин нос, – умехнулась Аглая. – Да не волнуйся ты за неё («А ты – за неё волнуешься?»), там семья хорошая, они её не обижают(«Да откуда тебе знать?»), у неё и комнатка своя, и платят хорошо, за репетиторство и за уборку, и выходные дают. Стиральная машина-автомат, с программой, сама стирает, сама отжимает, досуха. Ей только бельё вынуть да погладить, да по шкафам разложить. Готовить не надо, у них кухарка своя, русская. И девочка послушная. Аня говорит, хорошая. Осенью в школу пойдёт, так что заниматься надо усиленно. Чтобы свободно говорила, падежи не путала, и запас слов был достаточный.

(Послушная. Как Аня. Будет сидеть за учебниками всё лето, а осенью пойдёт в школу, а летом у неё будут каникулы. А у Ани? Сейчас бы ходила с Аглаей на ферму за молоком, собирала землянику на вырубке, и купаться поехали бы на озеро, все вместе).

– Вы купаться-то ездите с Виктором? – спросила Инга, и Аглая удивилась.

– Ну да. Шашлыки жарим на Барских прудах (прим.: бывшая усадьба купцов Гребневых, г. Фрязино Моск. обл. Красивая усадьба, красивая природа, и много воды). Вчера на Торбеево озеро смотались, вода тёплая, мягкая, я прям душу отвела, и Витя тоже. Он устаёт сильно, домой приезжает совсем никакой. Ему отдыхать надо.

(Ну да, ну да… Отдыхать надо, и Виктору, и Аглае, и Ане, о которой Аглая рассказывает как о постороннем человеке. Которую оставили в Англии, хотя могли бы забрать домой. В чужой стране, в чужой семье, и неизвестно, как там с ней обращаются. Да никак. Как с прислугой. Инга читала, у них там прислуга не член семьи, не человек даже, а робот. Молча сделала, молча ушла. У прислуги не спрашивают – как ты? не устала? не замёрзла? Что будешь, котлеты или блинчики тебе разогреть? У прислуги своя семья и свой дом, где её ждут. Где её любят.

А если – не ждут?)

– Но на каникулы – можно же было девочку домой забрать?

– Девочка, – хохотнула Аглая. – Ей пятнадцать лет, взрослая уже. Пусть учится жить самостоятельно.

Инга помнила Аню угловатым нескладным подростком, с детски тонкими руками и странным выражением глаз. Ей, наверное, не радостно было в чужой неприветливой стране, и очень хотелось домой, дни считала, наверное. А за ней не приехали. «Что касается каникул, то с вашего разрешения она будет проводить их в Ловуде» – некстати вспомнилось Инге.

– Она хоть пишет вам?

– И пишет, и звонит, Витя телефон ей купил, сотовый. У них там у всех… Сначала письма приходили ворохами, в каждом одно и то же – заберите меня отсюда. И восклицательные знаки на весь лист. Виктор отвечать не велел, говорил, адаптация пройдёт, и она привыкнет, – увлечённо рассказывала Аглая, не замечая, как у Инги менялось лицо.

– Теперь не звонит, Витя сам ей звонит иногда, звонить-то недёшево… – вздохнула Аглая. – И письма присылает дежурные, «учусь хорошо, до свидания». Словно времени ей жалко – родителям написать. Следующий год отучится, на каникулы в английскую семью устроится.. Там, правда, платят меньше, русские больше платят, но зато языковая практика с носителями языка, лондонское произношение…

Розе неинтересно было слушать про языковую практику, и она нечаянно заснула. Ей приснилась Англия, которая во сне была похожа на Антарктиду, и было ужасно холодно. Роза хотела убежать, но ноги не слушались. Надо найти Аню, – поняла Роза, и тогда Антарктида её отпустит, их вдвоём..

Сон продолжался, и Антарктида, которая —Англия. Графство Суррей, Роза запомнила. Вот и замок, серый, громадный, увитый плющом. Как в фильме «Джен Эйр». Роза найдёт Аню, и они вместе уедут домой. Полы в замке были традиционно каменными, а Роза где-то оставила обувь, она не помнила где. Идти было холодно, но она шла. В коридорах гулко отдавались шаги. Где же Аня? Надо её позвать. «Ааа-няаа! – изо всех сил крикнула Роза. Ей было холодно, давно уже холодно, а Аня не отзывалась. Может быть, ей здесь нравится, с мистером Рочестером и Аделью, и она не хочет уходить?

– Вот ты где! Я думал, ты в своей комнате, думал, спишь, а ты оказывается здесь улеглась… Ты с ума сошла?! Холодная вся, как лягушка. А мама где? В беседке беседы беседует? Ну-ка, вставай. Вставай-вставай, тебе надо под горячий душ, а то заболеешь завтра. – И не слушая её «папа, подожди, там Аня…», Чермен подхватил двенадцатилетнюю дочку на руки и понёс в дом.

Внутри клокотала злость – на себя, что не досмотрел, девчонка отколола номер, на холодной земле улеглась, теперь простудится, а у неё каникулы… На жену, которая болтала два часа кряду и не вспомнила о дочери. На Аглаю, которую – вот же шайтан принёс, дома не сидится…

Дверь хлопнула протестующе громко. Инга выглянула из беседки, но Чермен уже ушёл, и о том, что Роза слышала их с Аглаей разговор, она так и не узнала. Фонарь над крыльцом погас. («Разозлился, дверью хлопнул от всей души. Вот не надо было замуж выходить за дикого горца. А за кого тогда? Инге никто не нужен, только Чермен, больше никто… И свет на крыльце погасил. Темнотища-то какая! Проболтали два часа… Как теперь в потёмках идти? Ох, чуть ногу не… Шайсс! (нем.: дерьмо»)

– Всё, побежала я. Пока! – Аглая чмокнула её в щёку холодными губами, замёрзла, наверное, в беседке, – и Инга вздрогнула. Вот так же, холодно поцеловав она попрощалась с дочерью. И облегчённо вздохнула. Не любят они её, ни она, ни Виктор.

Им с Виктором хорошо вдвоём. Хорошо и комфортно. А Аню отправили в Англию, чтобы не мешала. И о том, хорошо ли ей там, Фомушкины думают меньше всего. То есть, вообще не думают.

Глава 22. Файф-о-клок

С того дня между Ингой и Аглаей словно выросла стена. Инга перестала её понимать. И не получалось, как раньше, болтать и смеяться, и жарить «в четыре руки» беляши, и печь швабские кренделя. Это стало навязчивой идеей: при появлении Аглаи думать об Ане. Она бы сейчас тоже ела пирожок с мясом, со смешным названием эчпочмак. Дула на начинку, смешно оттопыривая губы, обжигалась горячим бульоном, стекающим по пальцам… Качалась с Розой в гамаке, болтая загорелыми ногами. Сидела у них на веранде, поджав под себя ногу и жмурясь от бьющего в глаза солнца. Откусывала рассыпчатый штрудель, подставляя ладонь, чтобы не сыпались крошки, а они бы сыпались, а Инга беззлобно ругалась:

– А усвинячились обе… Роза! У тебя вся юбка в крошках! Только стряхни мне на пол, и будешь мыть веранду.

Аня с Розой переглядываются и хихикают. Говорить они не могут: рот занят штруделем. Прожевав, Роза выдвигает условие (отцовская школа, спорить не будет, но сделает по-своему):

– Я веником подмету. Потом, когда съем. Мы с Аней вместе подметём. Ма, отрежь мне ещё. И Ане.

Инге вспомнилось, как мать звала её: «Gehe hierher, Inge! Schaue an, wie sie tanzen. Es braucht man, zu sehen!» (Инга, иди сюда, скорее! Посмотри, как они танцуют. Это стоит увидеть»)

Инга смотрела, wie sie tanzen, и Аня не попадает в такт, потому что не может запомнить фигуры, и топчется, и вскрикивает…

– Ай! Ты мне на ногу наступила!

– А потому что ты не в такт…

– А помедленней можешь?

– Не могу. Это тебе не пасадобль, это джайв. Ты же сама просила показать. Вот и терпи.

Аня старается изо всех сил, и у неё начинает что-то получаться. Розовая от усилий, счастливая, смеющаяся… Роза тоже смеется, и Инга, И Эмилия Францевна… Зрелищное мероприятие, что и говорить.

Инга вынырнула из воспоминаний и неприметно вздохнула. Вздох получился тяжёлым, и Аглая всё равно заметила.

– Что ты всё вздыхаешь? Заболела?

– Да, наверное, – соврала Инга. – Ночью плохо спала, и в горле першит.

– Тогда я пойду, а ты ложись. И морс клюквенный свари, это при простуде первое средство.

Аглая уходила, и Инга оставалась наедине со своими мыслями. Мыслям не солжёшь, что заболела, даже если улечься в постель и закрыть глаза, они всё равно не уйдут. Чермен вчера на неё наорал за дочь, и не извинился даже. Кто её заставлял спать под смородиной, ведь большая уже, а такие номера откалывает. А Инга виновата.

Виновата. Сидела и болтала с Аглаей, а о дочери забыла. Ничего, она закалённая, не заболеет. А Аня… Слабенькая, хрупкая, а в Англии зимы сырые и дождливые. И туман. Ей там не скажут – «ты ложись», не нальют горячую ванну, не напоят клюквенным морсом и не укроют вторым одеялом. Заболела – в изолятор, в английских колледжах, наверное, есть изоляторы. Или нет?

Ещё она удивлялась, что Роза не вспоминала о подружке, ей вполне хватало Аллочки, с которой они весело проводили время и на которую Роза больше не жаловалась. Девчонка торчала у них целыми днями и болтала без умолку. Инге хотелось послушать, о чём они шепчутся, уединившись в беседке или плавая по бассейну в надувной лодке, которую Чермен всё-таки купил, потому что Роза очень просила, а он не смог отказать.

* * *

Роза смотрела на отца, и в её глазах читалась безнадёжность: по английскому четвёрка, по испанскому тройка, а пятёрка только одна, по физкультуре. Чермен понимал, что перегнул палку с «дополнительным образованием». Роза не справляется с алгеброй и геометрией, английский путает с испанским и говорит на двух сразу. И втемяшилась Инге эта испанская школа! Отдали бы в нормальную, с одним языком, немецкий Роза знает, английский выучит, что ещё надо?

Ничего. Вместе с уроками справимся, шестой класс худо-бедно окончит и перейдёт на экстернат, на домашнее обучение. За два года четыре класса, потом экзамены и аттестат. Ничего. С экстернатом ей полегче будет.

Чермен взял дочку за подбородок:

– Никогда не опускай голову. Ни перед кем. Ты меня поняла? А лодку обещал, значит куплю. Хочешь, вместе поедем? Ты какую хочешь?

– Жёлтую. Или золотую. Хочу чтобы красиво было – лодка и флаг, – ответила Роза, и Чермен в который раз удивился: девочка мыслила как он сам.

Нет, всё-таки у него замечательная дочь!

* * *

Инга смотрела, как Роза с Аллой плавают в лодке и едят клубнику (Чермен привёз с рынка, своя не выросла ещё). Интересно, о чём они шепчутся? Раньше громко разговаривали, а теперь сплошные секреты…

Эмилии Францевне было всё равно, а Ингу это раздражало. Дружила бы с Викой, а с дурочкой дружить зачем? Она попробовала «решить вопрос» с мужем, но лучше бы не начинала. Чермен припомнил ей, как год назад Роза жаловалась на Аллочку и не хотела с ней дружить, а она, Инга, читала дочери нотации о том, «что такое хорошо и что такое плохо». Теперь девчонок водой не разольёшь, друг без дружки дня прожить не могут. А тебе опять не так. Остановись, женщина.

Больше Чермен ничего не сказал. Обнял Ингу за плечи, развернул к себе лицом, пытливо заглянул в глаза. И улыбнулся. Длинных разговоров Чермен не любил…

После обеда к Бариноковым приходила Вика и начинался урок рисования. Аллочкин рот закрывался на два замка. – «Хочешь смотреть, молчи. Рот откроешь хоть раз, пойдёшь домой». Роза, как и её отец, умела выбирать слова и выражалась предельно кратко. Алла энергично кивала головой. Говорить она боялась. Приоткрыв от волнения рот, смотрела, как на плоском белом листе возникали свет и тени, и мёртвая бумага становилась живой.

С Викой дружбы не получилось, она держалась отстранённо, хотя и отвечала на все Розины вопросы и водила её рукой, показывая, как набирать на кисть масляную краску и как накладывать её на холст. За ошибки не ругала, за успехи хвалила, замечания делала в виде советов. Так договорено было с Черменом. Закончив урок, убегала, ссылаясь на занятость и вежливо отказываясь «перекусить». Эмилия Францевна совала ей пакет с пирожками – «Бери-бери, дома съешь». Вика благодарила и исчезала.

А Алла оставалась, вкусно жевала беляш и увлечённо рассказывала о чём-то Розе…

Если бы Инга могла знать, о чём её дочь разговаривала с дурочкой, она бы удивилась. Девочки говорили об Ане, которую, как считала Инга, они обе «хорошо забыли». Sie haben gut vergessen, haben fest vergessen…

– Повезло Аньке, в колледже учится, в английском… – с завистью говорила Роза.

– Ага, и в школу ходить не надо. А меня мама с папой в интернат хотят отдать, потому что бабушка устала, я слышала, как она маме говорила. Я хочу, только мне бабушку жалко, как она без меня будет?

– У них там компьютеры, планшеты у всех, страна-то развитая, не то что мы…

О планшетах Розе рассказывал отец, который знал всё обо всём. В «игровой» они с Черменом не только отрабатывали приёмы черкесской банэ, но и вели долгие беседы, о чём не догадывалась Эмилия Францевна («Второй час над ребёнком измывается, бога не боится» – с болью в сердце думала бабушка, в то время как её внучка сидела на соломенном коврике-татами, купленном Черменом «из любви к искусству», и зачарованно слушала… «Пап, а расскажи ещё, ну па-аап…» – «Давай, дочка, в следующий раз. Мы и так почти час проговорили. Там бабушка переживает, живая ты или уже нет».

Роза спускалась вниз, прыгая через две ступеньки. – «Роза, spring so du nicht, du wirst abstürzen!» (не прыгай так, разобьёшься). – «Ба, не переживай, мы закончили уже»).

Роза не преминула щегольнуть перед дурочкой знаниями, Алла вылупила глаза и поверила. В действительности же – первый в истории персональный планшет, выпущенный в 1993 году брендом Apple, не был доступным для обычных пользователей из-за невероятно высокой цены, но Роза об этом не знала. Как и о том, что в качестве беспроводного соединения в нём использовался инфракрасный порт, а меню было довольно примитивным: календарь, калькулятор, часы, блокнот, адресная книга и программа для чтения книг (устройство Newton распознавало рукописный ввод).

Первый интернет-планшет фирмы «Нокиа» вышел в 2005 году, прототипы были уже в начале 2000-х. В России персональные планшеты появились в 2010 году, взорвав потребительский рынок электроники.

– А ещё у них есть five o’clock (буквальный перевод «пять часов», английское традиционное чаепитие) и lunch (ланч, ленч – английский обед, обычно в полдень).

– Файф-о-клок это чего?

– Не «чево», а «что». Это чай такой, с шоколадным пудингом (пудинг —традиционный английский десерт: изюм, финики, брэнди, масло, сахар, вчерашний хлеб, яйцо, лимон, имбирь, мускатный орех, гвоздика).

– Весело живут! – восхитилась Алла.

– Весело. Но могла бы написать, – грустно сказала Роза. – Как живёт, с кем дружит… У неё там новые подруги, а про нас забыла. Ни одного письма не написала!

О том, что – написала, на свой домашний адрес, ведь Розиного она не знала, а Аглая письмо не передала – о том, что Аня писала им с Аллой каждый месяц, Роза не знала. Не хочет, ну и не надо. У неё теперь есть Вика, она художница, учит Розу рисовать. Не нужна ей никакая Аня, если она, Роза, ей не нужна….

Роза наморщила лоб, вспоминая слова отца. Когда оставляешь кого-то, значит, он тебе больше не нужен. Ане она не нужна.

Вот бы Аня увидела, как она рисует!

Глава 23. Капля за каплей

Лето упало в ладонь спелой земляничиной, угостило лесными сладкими орехами, поманило коричневой шляпкой подберёзовика – и облетело порыжелой листвой. В одну из суббот сентября к Бариноковым не пришла Алла, и Роза вздохнула с облегчением: хоть не будет над душой стоять. Вздох получился почти настоящим: Роза не любила проигрывать. Но и в следующие выходные дурочка не объявилась.

Роза терпеливо ждала, и о том, что она ждёт, догадывался только Чермен. Он знал свою дочь. Скучает, но вида не подаст, и к Петраковым не побежит как собачонка.

Сидя на складном стульчике, Роза рисовала «перспективу» – беседку за домом, бассейн, забор… и поглядывала на калитку: вдруг откроется? Алла ткнётся носом в мольберт, и скажет что-нибудь вроде «мазня такая, только краски переводишь», и Роза на неё не обидится. Потому что Алка шутит, она всегда так шутит, когда поблизости нет взрослых и никто не слышит. Роза рассмеётся и скажет: «Нет, серьёзно, посмотри, у меня получается? Или нет?» – «Получается. Только у тебя беседка меньше забора, а он же дальше! Наоборот надо».

И правда, беседка меньше. У Аллочки глаз алмаз, подсказала, и ничего она не дурочка, и почему её так называют? Просто учиться не может. Был бы у неё папа как у Розы, занимался бы с ней кровь из носу, и Алка бы выправилась. Капля за каплей точат мрамор…

Роза сняла с мольберта испорченный лист. Не получается. С Викой всё получается, а без Вики – гуашь попадает на руки, беседка выходит ненастоящей, кукольной, а вода в бассейне вообще не выходит.

Вика учила её, как закреплять на мольберте бумагу, как безопасно отрывать от бумаги скотч, как смешивать краски. И уходила. А Роза оставалась одна. Аллочки не хватало ощутимо, зрительно, взахлёб.

– Где ж подружка твоя, поссорились вы, что ли? – добивала Розу бабушка, которая привыкла к Аллочкиным визитам, привыкла кормить её пирогами с сыром, которые любил Чермен… и Аллочка тоже. А как с ней весело Розе! То они танцуют, то рисуют, то в бассейне в лодке болтаются, сидя с двух сторон на бортах и играя в кораблекрушение.

Ещё Эмилия Францевна разрешала Алле брать книги, которые у Бариноковых были, а у Петраковых, наверное, не было. Иначе бы у девочки так не загорались глаза, когда она получала из рук Эмилии «Деревянную армию» Александра Волкова или «Марсианские хроники» Рэя Брэдбери. И не проливала бы слёзы над «Девочкой со спичками» Ганса Христиана Андерсена. Нормальная она, и воспитана нормально, и мозги на месте, а вот – прилепилось к ней это липкое, унизительное слово «дурочка», и никак не отвяжется.

* * *

… Роза подошла к знакомой калитке и несмело постучала. И разозлилась на себя: откуда взялась эта робость? Роза вздёрнула подбородок и постучала ещё раз, сильнее. На стук вышла Анна Дмитриевна (а Роза надеялась, что – Алла…)

– Розочка, девочка… А чего ж ты стучишь, у нас же открыто всегда. Иди, у меня булочки свежие, чаю попьём с тобой… По подружке соскучилась? В интернате она. Учиться-то надо, а там у них учителя хорошие. В школе-то не получалось у неё, вот и посоветовали интернат. А по мне так занимались бы с девочкой получше, да воспитывали построже, а то всё леденцы да пряники, а воз и ныне там. В десять лет таблицу умножения не знает.

– На выходные они её домой забирают, а ей всё равно, говорит, в интернате хорошо, и подружек много, и дурочкой никто не обзывает. Скучают родители-то без неё, любят всёшки, – подперев рукой щёку, рассказывала Аллочкина бабушка, и внутри у Розы становилось пусто и холодно, как в осеннем лесу. – А сюда уж не приедут, последнюю осень мы тут. Председательша помочь обещалась покупателя найти, вот и сижу-караулю, кто смотреть придёт. Так что весной новые соседи у вас будут…