Традиции & авангард. Выпуск № 4

Вот только что с дорогой-то делать? Наступил год, когда снова роща появиться должна, а через её поляну – дорога. Прямо поперёк пути. Так вернётся ли роща вообще? А появится – сумеет ли через дорогу перейти? Ведь если в часах маятнику движение затормозить, часы и сломаться могут. А если маятник этот природный – природа сломается?

* * *

Отец Матвея благодаря роще никогда не болел, но в начале этого лета в обычном лесу попал под лося в гоне. Едва жив остался, но переломан весь. Пришлось в город везти, в больницу. Как раз когда Гуляющая роща начала появляться. Матвей с матерью по очереди в палате дежурили. Когда отцу стало легче, велел он Матвею домой вернуться. По времени роща уже к новой дороге подойти должна была.

Вот и возвращался Матвей в деревню в состоянии, близком к панике.

Машина лесничества его прямо к лесу привезла, по той самой дороге.

Роща топталась у обочины. Матвей видел, как берёзы клонятся над дорогой, сгибаются, вздрагивают, дёргаются. От резких движений срывалась зелёная листва, хотя ветра не было. Задние деревья напирали, создавая у дороги совсем непроходимую чащобу. Слышно было, как ломались ветви, трещали стволы. Стояли вокруг люди, роптали. Старухи молились, изредка вытирая слёзы.

Выскочил Матвей из машины, глянул на рощу, на людей. Силён лес, но не хватает сил дорогу перейти. Слабы люди, только и хватает сил недовольство выражать. Понял Матвей, что сейчас все возможные силы объединить следует.

– Что стоите?! – заорал вдруг. – А ну все по домам!

– Ты что, сынок?

– По домам, говорю! За ломами, лопатами. А ты, – он повернулся к водителю, – лети в лесничество, трактор гони сюда! Асфальт ломать будем!

* * *

С тех пор повелось, что раз в шесть лет недели на две-три закрывают участок дороги в районе деревни Гуляющая Роща на ремонт. А поскольку начальники чаще меняются, то никто этой закономерности в верхах до сих пор и не заметил. Так и живут люди в далёком, захолустном посёлке со странным названием, как всегда жили. Только всё больше детей потом в экологию да охрану природы работать идёт. А Матвей хоть большим начальником и не стал, зато добился в высших инстанциях для рощиной поляны и окружающего леса статуса особо охраняемой природной территории. Так что в ближайшее время ничто странному артефакту не угрожает.

Дарья Верясова

Дарья Верясова родилась в Норильске в 1985 году. Подростком переехала с родителями в Абакан. Училась в Красноярском государственном университете, на социально-правовом факультете и факультете филологии и журналистики. Окончила Литературный институт.

Публиковалась в журналах «День и ночь», «Октябрь», «Волга», альманахах «Новый Енисейский литератор», «Пятью пять», «Илья», газете «Заполярная правда»… В 2012 году принимала участие в ликвидации последствий наводнения в Крымске, в результате чего написала документальную повесть «Муляка». В декабре 2013 и феврале 2014 ездила в Киев, а в 2017 году – в Донбасс «для того, чтобы собственными глазами увидеть и оценить происходящее».

В 2016 году стала лауреатом литературной премии Фонда им. В. П. Астафьева в номинации «Проза» за повесть «Похмелье».

Потому что он – всегда

* * *С октябрём снегопады совпали,Отзвенело закат комарьё.Спи, моя земляничная память,Оборотное зелье моё.Тонут яблоки в старой корзине,Вовсе выйдут на Покрова.День сверкнул хрусталём стрекозиным,Подогнула колени трава.И ребёнок, бегущий за ветром,Колотя деревянный настил,Однокрылую птицу заметилИ на волю её отпустил.* * *В тот год, когда Елена умерла,Когда из рук моих исчезла сила,Мария пела и вино пила,А я прощенья у неё просила.Я злой была, я горечью была,Была словами самыми простыми.В тот год, когда Елена умерла,Мария отвернулась от пустыни.Кимвал звучал, тоской звенела медь,И всякой твари делалось обидно.Поскольку очевидна стала смерть,Любовь наоборот – неочевидна.Меня поила болью из горлаРука, которой доверяла слепо.В тот год, когда Елена умерла,И я за нею потянулась следом.Она вверху, как облако, плыла.Вокруг меня песком лежало тело.Мария пела и вино пила.Пила вино и пела.* * *Когда-нибудь, неповторимый мой,Потянет в землю, повлечёт домойГромоздким телом, смутными стихами.Но, прежде чем проститься на века,Целую голос твой издалека,Беспечные слова твои вдыхаю.Я рассказать хочу тебе о том,Как дерево за утренним окномКачалось, вздрагивало, свиристело.Когда-нибудь – запомни, запиши! —Освободишься от моей души,С душою вместе выскочив из тела.Когда-нибудь останемся вдвоём,Где тёплый дом, где сад и водоём,Где ткут, пекут и горбятся над плугом,Где виноград хранит дверной проём.И смерть умрём, и жизнь переживём,И даже не посмотрим друг на друга.Когда-нибудь откроется и нам:Все рыбы ускользнули в океан,Все самолёты улетели в небо,А мы живём – рассудку вопреки,В загаженный поток Москвы-рекиБессмысленно закидывая невод.* * *Вечер мой, бесталанный мой,Закалякай пути домой,И, об стакан звеня,Ты нарисуй меняВ самом убогом виде,Двери размажь и вытри,Чтоб не зайти, не выйти.Белой кистью в одном мазкеПроведи меня по Москве,Кляксами ставь огни.Выше земли толкни —Чтоб разлетелась гулом,Чтоб на бульваре хмуромТополь захолонуло…* * *Седой бедой от неба до СаянМне голос твой из тишины сиял.Такая затевалась заваруха,Где жил потомок снега и славянНа древней смеси зрения и слуха.Глотали рёбра пение стрелы,Но шли в атаку русские тылы —Всегда в песке и серые от глины.И спали – от Таймыра до Тывы —Ничейные, но братские могилы.Я буду здесь, пока не отзвенелМне голос разнотравья и зверей:Так жизнь свою о землю истрепали,Кто с молоком монгольских матерейВсосали дым над дикими степями.* * *По Енисею сплавляют лес и теряют брёвна.Брёвна потом мужики вылавливают, из местных.Какие-то топляки достигают моря,Дальнейшая их судьба неизвестна.Топляки – это те, что прошли и топор, и воду,Самое прочное дерево, из железа.И когда они вырываются на свободу,Знаешь, что строит море из нашего леса?Можно расти, всем берегом помня время:То ледостав, то ледоход, то сплавы.Лето, похожее на смолу, смородину и тайменя.Зиму, срастившую этот берег и правый.Мальчика, что пропал за тем перевалом.Женщину, что утопла за тем порогом.Если весной земляники бывает мало,Значит, потом грибов уродится много.Зверь не почешет спину, метнётся тенью,Линия гор – то прямою, то непрямою.Корни из нашей земли не выдернешь, только телоПадает, падает и уплывает к морю.* * *Был город. И теперь он есть, конечно.Там черемшу и первую черешнюНа улицах с коробок продают.Черешню-то теперь нельзя, наверно,Но черемшу привозят из деревниИ всё-таки с коробок продают.Был город. Я была. Фонтаны били,Как водится, конечно, голубые.И музыка, и музыка была.(Я всё же это сделаю) – «наивно».С тем городом любили мы взаимно,И это первая любовь была.Мне город был по сердцу и по росту.Всё было просто. Или очень просто.Крапивы проще, проще лопуха.Мне город был на откуп и на милость,И жизнь ещё совсем не говорилась,Поскольку говорилась чепуха.Дождь бил насквозь, он никогда не сеял.И темнота тянулась с Енисея.И воробьи гоняли голубей.Садились звёзды на макушки сосен,Там были лето, и зима, и осень,А вот весну не помню, хоть убей.А после было много, очень много,Не жизнь, а бесконечная дорога.Туда, сюда, куда ни занесёт.Но город жил, ему какое дело,Я улетела или прилетела.И мне не вспоминалось это всё.Я как походный нож его таскалаС собою от вокзала до вокзала.От тишины до грома и креста.Как первая строка стихотворенья,Он стал мне навсегда – благословенье.Он навсегда мне стал.* * *Рыбы, камни, ил и надо всеми —Ледяные блики Енисея.Серая тяжёлая вода,Сколько жизней ты текла сюда?Долгая сибирская вода.И когда я пятернёю всеюВолосы трепала Енисею,Волосы из памяти и льда,Пальцы плыли за водою следом,Мир качался серебристым светомИ не прекращался никогда.Потому что Енисей течёт на север.Потому что он всегда течёт на север.Потому что он – всегда.

Александр Снегирёв

Александр Снегирёв родился в 1980 году в Москве. Учился в Московском архитектурном институте, окончил Российский университет дружбы народов, магистр политологии. Публиковался в журналах «Знамя», «Новый мир», «Октябрь». Автор нескольких книг прозы, в том числе «Нефтяная Венера», «Тщеславие», «Чувство вины», «Вера», «Призрачная дорога». Лауреат премии «Русский Букер». Живёт в Москве.

Делал как для себя

Рассказ

Прежде чем найти вход, я долго шёл вдоль монументальной стены.

Зачем такая основательность: чтобы никто не проник снаружи или внутри томятся узники, требующие надёжной ограды?

Как бы то ни было, рак у нас в почёте.

Прошёл внутрь, сообщил имя врача, к которому записан.

Точнее, к которой.

Отправил личное сообщение: «Я тут».

Получил ответ: «Сейчас спущусь».

Зашёл в аптеку, глазею.

Повсюду лекарства, лекарства, одни чёртовы лекарства и ни одного презерватива.

Бахилы есть, фальшивые сиськи есть, причём поштучно, а резинок нет.

Заглянул в соседнюю лавку, с париками.

Стою, чешу лысину.

– Можно примерить?

– Это женские.

– Мне всегда хотелось экстравагантную причёску, может, это последний шанс, неужели вы мне откажете?

Я сам удивился тому, как мой рот сменил интонации. Мой рот самостоятельно намекнул продавщице, что лысина у меня типа не просто так и я типа не посторонний зевака.

Продавщица окинула меня взглядом гробовщика, делающего примерку. Я сделал жалобные глаза и втянул щёки.

– Мужчина, – сказала продавщица голосом, которым обращаются к распоясавшимся тридцативосьмилетним шалопаям. – Мужчина, чего вы дурью маетесь, вам же не надо.

– Откуда вы знаете, что мне не надо?!

– Видно.

– Без парика холодно, – пожаловался я.

– Купите шапку, дешевле выйдет.

После неудачи с шевелюрой я отправился в конфетный магазинчик.

По пути обогнал старика с катетером, болтающимся у пояса словно прозрачная фляжка с фантой.

* * *

В магазинчике конфеты.

Самые немыслимые коробки и коробочки. Будущие презенты для персонала любого калибра, от нянечки до главврача.

У нас докторам дарят столько конфет, что съесть их невозможно. Не удивлюсь, если местные сотрудники содержат магазинчик вскладчину – просто сдают подаренное обратно. Таким образом каждая коробка может быть продана бесчисленное множество раз, пока не истечёт срок годности.

Я решил отдать дань традиции, примерился к австрийскому шоколаду, к швейцарскому. В итоге взял куличики с посыпкой из какао.

А вот и доктор.

* * *

Идём длинными коридорами, белый халат ей к лицу.

И к лицу, и к талии, и к ногам.

В лифте я крепко беру её за волосы – не парик.

* * *

В кабинете располагаются двое: моя и коллега. У коллеги на лице синяки от косметических уколов. Выразительно посмотрев на меня, коллега вышла.

– Раздевайся, ложись.

Я разделся и лёг.

Она намазала мой живот слизью и принялась водить по нему фаллоимитатором, присоединённым к аппарату ультразвуковой диагностики.

Разумеется, это не фаллоимитатор, просто у меня болезненное воображение.

– Какая красивая печень.

Она смотрела на экран, а я – на неё.

– В смысле, красивая?

– Такая плотная.

Дверь в кабинет распахнута, из коридора доносятся разговоры ожидающих своей очереди пациентов, кушетка, на которой я лежу, скрыта ширмой.

– На ультразвуке узнаёшь о людях всё, – она размазывает по мне слизь.

– Что именно узнаёшь?

– Ты сыт или голоден, хочешь в туалет или не хочешь.

– Расскажи про меня.

– Ты сыт.

– Но я ничего не ел, как ты и велела.

– Совсем ничего? Чай не пил?

– Не пил.

– Совсем?

– Совсем.

– Совсем-совсем?

– Чай не пил, но…

– Что «но»?

– Кофе пил.

– И всё?

– Всё.

– Один пустой кофе?

– Да, один пустой кофе. Со сливками.

– Так.

– Что «так»? Разве кофе со сливками – это еда?

– Кофе со сливками не еда, а вот бутербродик…

– Что бутербродик?

– Бутербродик ты случайно не ел, чисто символически? – Она надавила мне на живот.

– Бутербродик?

– Да, бутербродик.

– Разве что совсем маленький.

– Один?

– Три.

– А тортик?

– Эклер, – признался я чуть ли не со слезами. – Ванильный.

– Поздравляю, у тебя всё в пределах нормы, хоть ты и не натощак. – Она протянула мне салфетку.

– Вытри ты, – сказал я.

Она с нажимом протёрла мой живот, а я подумал, что приятно ощущать силу собственных мышц, противостоящих её ладони.

Она подошла к окну, высунулась, сорвала с ветки сливу, помыла заодно с руками и протянула мне.

– Каждый год урожай. Тут везде аппараты облучения. Умеренная радиация растениям тоже полезна.

Я свесил ноги с кушетки и стал есть сливу.

Она оказалась сочной и сладкой, как будто с рынка.

– Извини, я не купил резинки, – сказал я. – В последний момент спохватился, а они у вас не продаются.

– Плохой мальчик. – Она взяла меня за ухо, я коснулся губами её руки. – Сама удивляюсь, почему они здесь не продаются. Видимо, считается, что смертельно больные думают только о лекарствах и совсем не думают о вечном.

Я всегда приношу ей презервативы. Иногда она со своим ультразвуковым фаллоимитатором должна проникать внутрь пациентов. Без резинки не обойтись. А больница не обеспечивает, приходится за свой счёт покупать.

* * *

На прощание, глядя на её декольте, я сказал, что грудь получилась очень хорошо.

– Нравится? – оживилась она.

– Хочется там жить, – ответил я и склонился, чтобы поцеловать внушительные выпуклости в вырезе халата.

– Знакомый хирург делал. Как для себя.

Мы оба рассмеялись этой двусмысленности.

– Ладно, иди, а то увидят. Напишу после суток.

Она написала раньше.

Очень вкусные конфеты.

Вкусные… значит, обратно в лавку не перепродала.

Михаил Куимов

Михаил Куимов родился в 1993 году в Соликамске. Выпускник геологического факультета Пермского государственного университета. До 2018 года работал в калийной шахте, затем на золотых приисках Колымы. Лауреат нескольких краевых литературных конкурсов, публиковался в журналах «Урал» и «Вещь», сборнике «Шепчутся и кричат», «Антологии современной уральской поэзии» (том 4), соавтор поэтического сборника «Шанс для неизданных» (2017), автор книги стихотворений «Хребет» (2019).

Снег уже не растает до мая

* * *Как истрачу дни,Вместо скорби словаВ некролог черкни:«Никогда и снова».И шагай сутра,Но не слишком рано,Выпить у шатраДва американо.Покури взатяг.И запомни только:Это вздор, пустяк,Роковая долька.Смех оставь на чай.В лоне улиц мёрзлыхСкройся. ОбещайМне – не слушать мёртвых.ЦивилизацияУ центра пустовала церковь. РечкаТекла с востока, тихая, как речь, какНесмелый голос прошлого, утратуОплакивая. Посмотри на карту.О городок! Музей миниатюр! МыГлядим на север: видим лес и тюрьмы;Глядим на юг, в гряду солеотвала:Едва пространства! Потому нам малоВ нём воздуха. И времени. У центра —Пустая церковь, видимо, уценкаВ отсутствие ширин и длин, высоток.Пейзаж больнее, чем удар в висок. ТакНе помогают глазу сон и бренди,Услышанные краем уха бредниПод узким, как растяжка, небом. ЗападПылал закатом. Всем привычный запахВитал над площадью автовокзала.Никто не замечал, как угасалаЦивилизация. Скамейки сквераЧто зубы старика. Кончалась эра.Ничто не сохранить. Ограды прутьяНе сберегут от вечности. Не будь яОдним из смертных, лучше не сказал бы.У центра пустовала церковь. ЗалпыБеззвучия взрывали её куполВ той мере, как заполнен домик куколБездушием. И звёзды словно грозди.И ночь вбивает в крест кривые гвозди.ОлесяТьма с Олесей давно знакома.Тьмой Олеся извне влекома.Смерть вдыхает её через ротАбо наоборот.«Человечество – это плесень», —Повторяет во тьму Олеся.Тьма в ответ произносит: «Азъ есмь.Это тоже болезнь».Смерть целует Олесю в темя.Словно кровь, застывает время.Перевёрнутый сумрак вверх дномГоворит на родномЯзыке для неё. В истомеРастекаются звуки. Кроме,Льётся смеха бурлящий ручейЧерез контур плечей.Да, Олеся, теперь ты дома.Чувством дома ты лишь ведома.И пока темнота холодна,Ты не будешь одна.* * *Бог выпал с первым снегом. Смерть его кМоменту времени – не более чем признакСпиральности: виток – виток – виток.Стоишь и смотришь, как над снегом призракПарит, полупрозрачный, и емуНе страшно больше. А тебе – до дрожи.От смерти, снега, Бога. Но к чемуВолнения? Ведь вы одно и то же.И застывают лужи, но у льдаТвои черты: беспомощность и холод.И тени уплывают в никуда:От снежности. От времени. Тебя от.* * *Теперь я разговариваю редко:Границы расширяет западня.Тьма падает, как будто табуреткаИз-под ноги упущенного дня.Кровь остывает медленно, но верно.Ноябрь. И не расскажешь никому,Как черепа щербатая кавернаВбирает внутрь отравленную тьму.* * *Никто не застрахован, бро,И в этом корень драм.Прости Адамово ребро,Коль скоро ты Адам.В удушье штатной тошнотыЗаштопай штольню рта.Страшней разрозненной четыПоследняя черта.Никто не должен никому.Прими сей мир чудной.Иди по тьме из тьмы во тьмуИ слейся с тишиной.* * *Мы ляжем в мерзлоту,Неузнанные птицы,В серебряном потуНадпочвенной росы.На диалекте рыб,Вонзая в связки спицы,Познаем песни глыб,Молчания азы.Покорно каменей,Стелись своей спиною,В подцарствие тенейПроизрастай, тянись.Распластанный герой,Ты был никем и мною,Укрой себя коройИ опускайся вниз.* * *В бараке пахнет деревом – сосной.Поговори, похмелие, со мной.Куда нас занесло, чёрт сломит ногу!Не рвись, не рвись в обратную дорогу.Принятие – учиться есть чему.Вдыхай со мной колымскую чуму.Как небосвод убийственно расхристан!Пей из ручья перворождённых истин.Поговори со мной, поговори,Рельеф изъели сопки-волдыри,И лиственницы шепчутся на сопках.Гадай с утра на опустевших стопках.Календари не различают дат,Зато ни обретений, ни утрат.Ромашки расцветают на обоях,Пытаясь успокоить нас обоих.Что там осталось, в сущности, вдали?Любимые, которых подвели,Родные непросевшие могилыИ полная потеря всякой силы.Гроб тоже пахнет срубленной сосной.Поговори, похмелие, со мной.Мы убежали, чтобы безоглядно.Молчишь? И ладно.МальдякЛатунных лиственниц ключицыВ опавших сумерках дрожат.Замри, мерзляк, пусть ночь промчится,Пока ты не совсем прижатК колючей проволоке снегаСвоей щетинистой щекой,Где оберегом от побегаПрописаны кайло с киркой,Где долочёные долиныУсердно давятся дресвой,Где годы непреодолимы,Где месяц, словно сам не свой,На ржавый гвоздь снимает робуИ обессиленно басит.Где каждый холмик помнит КобуИ Кобе помнит за визит.* * *Снег уже не растает до мая,Впору валенки из кладовойДоставать. Я скучал, как, зима, яТосковал по тебе, родовойТравме, то есть по первой по самой,Ностальгической боли моей,Недоплаканной, недосказанной.Добивай же смелее! Смелей.* * *Вот так причудливо тасуется колода:Родных не видел половину года,А кажется, не видел никогда.По скулам оловянная водаСтекает в сторону безречевого брода.Где плоскогорье спит, седобородо,Черна золотоносная руда,Там осязаем линзой изо льдаВзгляд Господа совсем иного рода.

Андрей Рубанов, Василий Авченко

От редакции. Перед вами – фрагмент романа Андрея Рубанова (Москва) и Василия Авченко (Владивосток), который выходит в издательстве «Молодая гвардия».

Андрей Рубанов впервые попал в Приморье год назад, вдохновился этой территорией и живущими на ней людьми и решил написать книгу, действие которой происходило бы во Владивостоке. В соавторы он пригласил Василия Авченко, отвечавшего за все местные детали.

В издательской аннотации говорится: «Штормовое предупреждение» носит подзаголовок «Роман больших расстояний». Санкт-Петербург и Владивосток разделяют 6538 километров по прямой. У неё – Балтика, каналы, Эрмитаж, ночные клубы. У него – праворульные машины, мосты, остров Русский и местная рок-музыка. К чему приведёт случайная встреча двух людей на краю земли? Есть ли шанс у их отношений? И какие опасности таит Японское море?

В центре книги – любовь Вари из Петербурга и Виктора из Владивостока, проблемы «отцов и детей», личного выбора, ответственности. Полноправный герой книги – сам Владивосток, а также его окрестности, где тоже происходит действие: город Большой Камень, остров

Путятина и морские волны. Авторы не исключают, что произведение, специально писавшееся как киноповесть, будет экранизировано.

Штормовое предупреждение

Фрагмент романа

В семь часов вечера выезжаю из Большого Камня. В мае у нас беспроглядные туманы; фары не помогают. А сегодня ещё мелкий дождь. Плюс восемь. И с моря задувает неслабо, баллов, наверное, на пять.

Скоро начнёт темнеть; жму на педаль, борзо обгоняю грузовик: а чего он тошнит?

Может, успею до темноты обогнуть залив и дотянуть до Артёма. Там и дорога получше, и фонари есть.

А от Артёма до города машина сама доедет, как та старая лошадь.

У меня шесть фар: две родные, две противотуманные и ещё две дополнительные – сам ставил.

Шесть фар – вроде понты, но в туман могут и жизнь сберечь.

Или повернуть её, жизнь, в другую сторону.

Так у меня и получилось.

У выезда из Камня на находкинскую трассу – пост автоинспекции, защищенный двумя бетонированными пулемётными гнёздами. Пост давно закрыт-заколочен – но выглядит всё равно сурово.

Пулемётных гнёзд и прочих разнообразных укреплений в нашем краю достаточно.

Чего-чего, а этого – на каждом шагу.

А сбоку от поста – автобусная остановка.

Увидел: маячит одинокая фигура. Девушка.

Одета нарядно и слишком легко для нашего приморского мая.

В свете моих фар вспыхивает золотым отражающая краска на её нарядных кроссовках.

Я едва различаю силуэт в неверной серо-белой дымке, но уже вижу: замёрзла донельзя.

И ещё понимаю: человек не местный.

В начале мая в Большом Камне никто в таких невесомых плащиках не ходит. Куртка нужна, с обязательным капюшоном. И ещё хорошо бы свитерок поддеть.

А ещё лучше – вообще не передвигаться пешком, а ехать на машине, с печкой, с подогревом сидений, с музыкой, и чтоб под капотом сто сорок лошадей буянили, а то и двести сорок, с турбиной.

– Девушка, вам куда?

Красивая очень. Большие глаза. Лицо бледное.

Улыбка осторожная. Боится.

Но меня бояться не надо, особенно девушкам: я человек добрый, спокойный и хорошо воспитанный.

Положительный.

– Мне на остров Путятина.

– До Путятина, – говорю я, – дороги нет. Дорога есть до Дуная, а там паром.

– Мне как раз и нужно на паром. Последний.

– Садитесь, – говорю. – Попробуем успеть.

И расслаблен при этом, уверен, улыбаюсь, потому что бензина у меня почти полный бак: днём в городе заправился.

А с полным баком – жизнь прекрасна, можно и до Дуная смотаться, и обратно.

Незнакомка в плащике колеблется.

Вокруг – ни одной живой души, пустая мокрая дорога, дождь сеет, жалкий фонарь сам себя освещает, сопки едва видны в тумане, нависают многозначительно – всё как в классическом фильме ужасов: юная дева и подозрительный небритый малый на потёртой «тойоте» с правым рулём.

Случай типичный и мне очень понятный: девчонка так замёрзла, что готова прыгнуть в тачку к любому маньяку, лишь бы отогреться.

Плащ мокрый, волосы – длинные, чудные, каштановые- мокрые.

Тут же спешит пристегнуться, ремень поперёк груди тянет.

– Вы не местная, – говорю я.

– Угадали, – отвечает она. – Вообще не местная. Из Петербурга.

– Ничего себе, – говорю я. – Далековато забрались.

– Была причина, – коротко отвечает она.

А я прибавляю ход.

Девчонки бывают двух типов: одни боятся быстро ездить, а других лучше катать на большой скорости, им это нравится; однако в тумане, на мокрой дороге особо не разгонишься.

Ситуация, ещё раз говорю, страшно типичная. Девушка садится к тебе в машину с холода, и, когда закрывает дверь, тепло окутывает её, она проникается уютом твоего салона, как будто в гости попала, а внутри у тебя – чисто, коврики вымыты, сиденья пылесосом отдраены, панельки протёрты до зеркального блеска и, главное, пахнет хорошо, потому что ты не куришь, а самое наиглавнейшее – музыка, конечно, тогда незнакомка испытывает настоящий приход, вроде наркотического, только лучше и бесплатно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.