Ива не ломается на ветру

Ива не ломается на ветру

Екатерина Ивановна Полухина

© Екатерина Ивановна Полухина, 2020

ISBN 978-5-4498-5096-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Каждый – сам кузнец своей жизни»

Знакомый лингвист рассказывал, что в древности у поляков – «урод» означало – красавец, т. е. уродившийся. Удавшийся. Как говорят – удался. Не ребёнок, а картинка! И физически здоров.

Уродом называли первого ребёнка. Урод – стоящий у рода, под защитой. Семьёй называлась пара, только после рождения первенца.

«Урода» – это на некоторых славянских языках означает «красота». Первый всегда был самый красивый. Т. е. пословица звучать будет так: «Семье не быть без первого ребёнка».

Позднее выражение стали употреблять в негативном значении, каким оно и дошло до нас.

На Руси эта пословица пошла со времен царя Иоанна Грозного, когда он поездил по монастырям и, у него глаза на лоб полезли. Ибо и монахи, и служители культа выше, превратились в пьяниц, развратников, гомосексуалистов, а попытка еще монастыри сделать и тюрьмами, привела к тому, что это был рассадник и убийц, и разбойников.

Разгневанный царь вообще готов был стереть все монастыри с лица земли, но те же опричники утешали его, да прости ты их царь, в семье не без уродов.

Сочетание отрицательной частицы не с предлогом – без, который тоже выражает отрицание, имеет противоположный смысл – утверждения: Не без урода, т. е. с уродом, имеется ввиду урод (выродок).

Урод – кто-либо, имеющий физические или нравственные недостатки. Говорится с сожалением или снисхождением о том, кто выделяется в семье или коллективе своими качествами (чаще дурными). Вот и моя история про таких уродов моральных.

На деревне в шестидесятых счастливым человеком считался семьянин с детьми, имеющий дом, скотину. Хорошая тягловая лошадь, чтобы и огород вспахать можно было, и съездить в гости в соседнее село. Работа не пыльная, это неплохо, но, сколько за неё заплатят? Восемьдесят рублей.

А вот, к примеру – доярка, тракторист, комбайнер, тут другое дело. Тут сдельная оплата. Потопаешь хорошо и триста в месяц твои, да годовых тысячи полторы. Оно и неплохо. Себя и детей одеть – обуть можно не хуже городских, и жену нарядить, как конфетку.

Одно плохо, работать приходится, можно сказать сутками. Особенно с ранней весны и до белых мух. Да и это, если ты работаешь на земле. Тракторист, комбайнер. Значит до снега. Зима давала передых, но всё равно без работы никто не оставался. Где уж тут уроками с сыном, или дочкой заняться, выспаться, как следует, не получается.

Если же ты работаешь на ферме, тут считай труба. Круглый год работы не початый край. Только успевай, поворачивайся. Животные, они же, как и люди. С одной стороны еду подносишь, с другой отходы уносишь. Но, если человек со всем этим справляется сам, то животные без его помощи обойтись не могут. Получается, каждый вид взаимосвязан и зависит друг от друга. Кто кого приручил, тот и в ответе.

И дети, получается, росли сами по себе. Ну, если дети послушные, да совестливые, оно и бес присмотра родителей всё получалось, как нужно. Были в этом селе – «Семёниха» такие семьи. Например, у Ивана и Марии Крайновых. И подворье у них от фамилии. Крайнята. Семь детей, а беды от них ни какой не увидишь. Друг за дружку горой стоят. Братья сестёр в обиду не дадут никому, да и младших никто не смей тронуть. Враз, сопатку начистят, даже, если и старше них самих обидчик окажется. Ведь их четверо братьев, а значит – сила.

Скотину у правят, не хуже взрослых, печку натопят. А иной раз и ужин на столе окажется, по приходу отца да матери с работы. Ну, что ещё нужно родителям, чтобы благодарить бога за счастье своё? Живи и радуйся, да не обижай детей, чтобы в старости не оглянуться. А, оно – то и поздно уже. Детей нужно любить. Ведь говорят же, чтобы не мёрзнуть в старости самому, нужно не дышать холодом на детей с измальства.

У Фрола и Насти Рябовых (Рябые) детей пятеро, но тоже смирные, работящие. Переверзевы Анна и Григорий (Борисчевы, по отчеству хозяина) десять пострелят народили, но плохого о них никто и ничего сказать не может. Уважительные, грамотные, вежливые. Почёт и слава таким родителям. И детям похвала.

А если наоборот, то, тут уж считай, вам не повезло. Но ведь у нас у каждого счастье своё, в смысле, каждый счастлив по – своему. Кто – то на столе имеет приличную еду и ему этого достаточно. Другой – счастлив детьми. А третий: обуть и надеть есть что, и дети не хуже, чем у других; дом, жена (или муж), хозяйство справное, а ему всё кажется, не хватает чего – то.

Вот и в нашей деревне были такие люди. Жили – не тужили. Деток растили, на хлеб насущный зарабатывали на ферме. У других дети с утра до ночи трудятся вровень с взрослыми, а их дети со школы пришли, уроки выучили, и можешь заняться, чем душа твоя просит.

Если же родителей на тот момент нет дома, так можно и уроки не учить. Дома баба с дедом, так это пустяк. Навешал им лапши на уши, мол, нужно идти собирать макулатуру, или же металлолом и сойдёт по первому классу. Да ещё по приходу с этого, так называемого благородного дела, тебя вкусно накормят и отправят спать, не заикнувшись об уроках. На самом же деле ты балду прогонял всё это время.

Но старики не знают, ведь об этом и жалеют своих внуков. Устали бедняги, полдня бегаючи – то по школьным заданиям. Ведь дети ещё же. А на что оно детство – то дадено? Бегать, дурачиться, ловить рыбу, загорать летом, или кататься с горы зимой. Горб натруждать, ещё придёт время.

А пока же душа этих детей просила простора, свободы от всего земного, как они тогда понимали своим ещё совсем зелёненьким умишком. Что это за свобода, они ещё не знали хорошо. Главное, чтобы взрослые не вмешивались в их жизнь. Хотя бы после школы, да, когда дети на каникулах.

Вот пятеро ребят из таких, так называемых благополучных семей, сколотили группу по интересам. К ним пристрял ещё один переросток, года два, как окончивший школу, но никуда не поступивший учиться из за своей природной лени.

Он стал у них, как бы заводилой. Старше по годам, да и уже поднаторевший в жизненном опыте. Как то, умел курить уже, не редко замечен был выпивши. Да и много ещё, каких качеств имел, которые могли привести со временем его, по всей видимости, в места не столь отдалённые.

Но ребятам, прибившимся к нему, как раз это было и интересно в нём. Он учил их, по их же мнению настоящей жизни, а не той, тошнотворной, которой учили взрослые. В большинстве случаев, дед и баба. Родителям было некогда.

Так им тогда казалось. Этим романтикам своей, расстилающейся перед ними большой дороги.

Пристанищем себе они выбрали одинокое огромное дерево, что росло за селом, прямо у околицы. Да, как раз между двух сёл. Семёниха и Копушино. Расстояние между ними всего километров десять, если по прямой. Да тут дорога эта самая – то и проходила. От последнего дома Семёнихи, до первого дома Копушино, как раз десять километров.

Дерево это было раскидистым, с густой кроной. И они, приложив все свои старания и умение, сделали из него настоящее гнездо.

Связав верхушки веток и, настелив на толстые сучья всякого строительного хлама, ввиде обрезков досок и фанеры, что валялись на пилораме. Переплетя всё это проволокой, они соорудили, прямо скажем – шатёр. Из дома принесли подушек, телогреек. Кто – то приволок, даже одеяло ватное.

Чтобы не мочил дождь, всё это богатство, накрыли стащившими из дома клеёнками. Для того чтобы забираться туда, соорудили верёвочную лестницу, которую затаскивали каждый раз с собой наверх. Хотя это было излишним в их ситуации. Место здесь было безлюдное. Так кто нибудь в соседнее село проедет на велосипеде ли, пешком, а то верхом на лошади. Но это случалось редко.

Здесь они проводили всё своё свободное время.

Родители, прознав про это их гнездо, не заругались, так как беды в этом не углядели. Просили детей об одном, не свалиться, да не поломать себе руки – ноги. Ну и главное, чтобы не пострадала в первую очередь – голова. Хотя, вот об этом, им нужно было задуматься в первую очередь. Может эта голова у них уже была повёрнута не туда, куда нужно.

И сразу же. Ведь ребятам по шестнадцатому году, не малые дети, что в ясли ходят. Но, как говорится, каждый, сам себе кулик в своём болоте.

Село, это не город, где никто и никого не знает почти. Здесь же полторы тысячи человек и фамилий, одинаковых уйма. К примеру, Мальцевых – пятнадцать дворов. Как их озвучить, чтобы попасть именно на нужных? Поможет подворье. У одних Мальцевых хозяйство добротное, значит, и кличут их – Куркули. Другие хорошо умеют разводить гусей, значит – Гусевы. Конечно же, это всё между кумушками. А так, в глаза уважительно по имени, отчеству. В школе различают детей, на первый второй, если дети бывают одной фамилии и по имени одинаковые.

(Кольца) Николай Стеблов рос в полной семье, где было двое детей. Он и сестра старшая Татьяна. Недавно вышла замуж в город. Парень он видный, самолюбивый и самовлюблённый. Часто смотрелся в зеркало, любуясь собой. Он, даже и сюда притащил кусок и приладил его на большом суку. В школе не терпел никого, кто не замечал в нём привлекательности. Сермяги – процедит он в след любому такому человеку, сплюнув сквозь зубы. Не разбираются они в красоте человеческой. Одним словом, серость.

Витька Рогов (Клуня) получил свою дразнилку за то, что был медлителен и неповоротлив. Но, как говорят – глухой, когда просят – Дай. А, если говорят – На, то слух оказывается отменный. Так и Витька, копушей был, когда просили помочь его. В остальном он мог дать любому фору по швыдкости.

Но дразнить от этого его не перестали, а он не обращал на это внимания. В семье кроме него, было ещё трое детей, и его неповоротливость очень выручала самого Витьку. Чем ждать, когда он повернётся, лучше самому сделать, считали его братья и сёстры.

Мамон (Генка Рябов) был в семье один у родителей. Дразнили Мамоном его деда за то, что имел огромный, пивной живот. Эта кличка перешла к отцу Генки, а затем и ему самому. Парень он был худющий, бледный. В деревне про таких говорят – сблеванный. Что было в нём симпатичного, так это, василькового цвета глаза.

(Корявый) Васька Теплов, прозванный так по деду. У деда его Прохора пальцы отрезало пилорамой. Остались одни окорёнки. Крепкий парень, сбитый, словно мешок с мукой, он имел румяные щёки, пухлые губы и непокорный никаким расчёскам чуб. В семье росли с ним ещё два братишки, Вовка и Петька. Ну да они, ещё мелюзга. Девять и семь им.

Мишук Лахин выглядел лет на семнадцать. Ростом парень удался в отца. Косая сажень в плечах. Только нескладный, какой – то. Словно сработали его топором. Весь какой – то углами. И имел врождённый порок сердца.

А вот брат его Гришка, был красавец, можно сказать, но слабенький на голову. В младенчестве упал с печного коменя. Ударился головой об пол и, видно, что – то стряслось там у него. Отчего он всё время улыбался и ковырял пальцем в носу. Но был абсолютно безобиден и безопасен. Хотя в школу, его в своё время не взяли, из за поставленного врачами диагноза. Шизофрения.

Красавица Валюша – их сестра, обещалась с годами превратиться в настоящую диву. И братья её просто обожали. А Михаил, так переживал за неё намного больше даже, чем мать. И, кажется, готов был ради неё на всё.

Дупель (Иван Сорокин) рос один в семье без отца. Мать его горбатилась на ферме, чтобы чаду её жилось не хуже тех детей, которые росли с отцами. А он, вместо того, чтобы, хоть чем – то ей помочь, гонял чаи с приятелями. Пил пиво, курил «Беломор», а иногда выпив, что покрепче, мог и наподдать мамке своей по-взрослому. Ведь восемнадцать почти стукнуло. Считай мужик.

Мать его, женщина беззлобная и терпеливая, всё выходки его сносила молча. Только пеняла сыну иногда, чтобы вёл себя приличней, хотя бы с чужими людьми. А то, ведь посчитают тебя хуже других. Да, чтобы учиться пошёл на кого нибудь. Не будешь же ты вот так – то бузить всю жизнь. А жизнь, она короткая. Не успеешь моргнуть, старость пожалует. Значит, нужно успеть и пожить.

Но он учиться не хотел. В Армию его не взяли, так как считался единственным кормильцем в семье. Любил пойти пострелять из ружья, оставшегося от деда и кликуху свою заработал тем, что всегда говорил: Да я дупелем, вместо – дуплетом, как жахну. Он и скопытился (заяц, утка, гусь).

Вот эта кампания поселилась в этом самом гнезде, где и проводила большую часть времени. Летом они могли, даже там заночевать. Родители, зная об этом, очень, чтобы уж не беспокоились. Да пусть себе бузят, главное, чтобы беды никакой не наделали. А так, детство, оно на то и есть детство.

То, что они очищали по ночам чужие огороды, сады – страшным преступлением не считалось. Так, опять же баловство. Кто и из них самих не грешил этим в детстве.

Если же, кто из сельчан был недоволен ими серьёзно, родители несли хозяину бутылку самогона и, вместе выпив мировую, с песнями расходились по домам. А дети, понимая, что им сходит всё с рук, могли уже и гуся чужого поймать и зажарить на костре.

Вкуснооооооо! Мясо пахло дымом, чабрецом и всевозможным разнотравьем, каким богат Чернозёмный край. От нечего делать они, уплетя этого гуся, принимались играть в дурачка. Или травили анекдоты. Летом до посинения купались в речке Потудани, загорали на белом песке. Ловили по норам раков, или, стащив у деда Акима, заядлого рыболова бредень из сарая, ловили сазанов да щук, которыми речка просто кишела.

Плохо, что после рыбалки бредень бросали, тут же на берегу, чем очень сердили деда и получали от него набор отменных матюгов. Но это их не останавливало и они раз от раза продолжали свои набеги на его снасти.

В том году они закончили в своём селе восьмилетку и почти все собирались поступать в одно и то же ремесленное училище. А, если точно, трое.

Находилось оно в районе, километрах в пятидесяти от дома. На техникум знаний они не напасли, а слесари, столяры, и строители из них могли бы получиться. Ну, конечно же, если выбить их них природную лень и дурь тоже.

В общем, каждому из них нужен был Макаренко, чтобы они стали людьми. Но пока что, у них был этим Макаренко – Дупель и учил он их далеко не тому, чему нужно.

Прямо у самой околицы, в последнем доме села жила молодая семья. Муж Егор Новосёлов, жена его Маруся и дочка их, девяти с половиной лет Варька.

Лет им было самим, чуть за тридцать. Жили они неплохо, но уж больно Егор ревновал свою Марусю. Ну, можно сказать, к каждому столбу. Девка она, конечно, была видная собой. И фигурка, и ножки, что надо. Копна золотистых волос, синева глаз. В общем, всё при ней.

Сам Егор, уж чтобы красавцем не слыл, но был работящий, непьющий. Чуб вороного крыла, смуглокожий, белозубый. В общем, тоже нормальный мужик.

А Варька их, взяв от каждого понемногу обещала, быть просто красавицей. Но пока, бегала в коротеньких платьицах, с разбитыми коленками, замазанными старательно матерью – зелёнкой, или же йодом. И, не мигая почти, смотрела своими смородиновыми глазищами на этот непростой мир.

Егор был родом из Семёнихи, а Маруся из соседнего Копушино. Сёла разделяла околица. Маруся там жила в крайней избе, Егор здесь. Молодёжь соседская гуляла по лугам вечером, вот они там и встретились. Погуляли какое – то время, да и поженились.

Родители Егора купили себе домик попроще, а сыну со снохой оставили свой добротный пятистенок, как молодой семье. Да, ведь у них же Варька ещё была, а это много значило. Полноценная семья. И невестку они, можно сказать, даже уважали. Не смотря на молодость. Настоящая баба, мать, а не пустоцвет какой – то, как некоторые.

У Маруси в Копушино осталась мамка с младшим братишкой, (отец умер) по которым она очень скучала. Даже, имея уже свою дочку. И она частенько, прямиком через околицу бегала к своим родным. Молодая женщина. Что такое для неё десяток километров? Да плюнуть раз и ты там уже. Полчаса хорошего хода летом туда, полчаса оттуда, ну плюс ещё пусть минут пятнадцать – двадцать. Зато можно у мамки часик погостевать, оскомину разлуки сбить. Часто, конечно же, не получалось ей сбегать к ним, но летом она старалась раза два за месяц укропчить время, в обеденный перерыв.

Бежит себе Маруся по дороге, ветерок проказник треплет её роскошную шевелюру, задирает подол сарафана в мелкий цветочек. Потом бьёт этим подолом по её стройным ногам. Иногда ей так весело, что петь хочется. И она поёт, размахивая шёлковой, весёлой косынкой. Кругом, куда ни глянь, ни души.

Впереди, хоть и далеконько, виден родительский дом. Посреди пути, как анчар у Пушкина, дерево с гнездом наверху. После того, как мальчишки собрали все ветки, считай в узел, оно и правда, было, похоже на необыкновенное. Только, там яд, а здесь баклуши бьют великовозрастные лентяи. Хотя ничегонеделание к хорошему не приводит. Только труд облагораживает человека.

Придумают же оболтусы, – усмехается она. Лишь бы не делать ничего дома. С глаз долой из сердца вон. Не видят их родители, и заставлять помочь некого.

Разрумянится Маруся от быстрой ходьбы, что спелое краснобокое яблоко. Махнёт ребятам рукой, да ещё и крикнет, чтобы не свалились со своего насеста, а то руки – ноги долой. Да и голова им ещё пригодится, ведь не жили ещё почитай на свете. А свет этот по – своему прекрасен.

Ну, молодёжь тоже крикнет ей, что нибудь в ответ и на этом всё и закончится. А Дупель всякий раз усмехнётся своей загадочной улыбкой и скажет: Хороша Маша, да не наша. А могла бы и нашей стать, да вы ведь ещё зелень пузатая. Куда вам во взрослую жизнь.

Ребята насупятся, а кое – кого и краска зальёт кумачом. Уж от чего неизвестно. Дупель, ты чё? Да она же замужем. Варька у неё. И не такая она совсем, чтобы с ней вот так можно было. Нет. Хорошая она тётка.

Ну, а Дупель и не настаивает на другом. Хорошая, так хорошая. Да так я, к слову, – проговорит он, сплюнув в сторону. Проверить вас молокососов хотел. Зелёные вы ишо, хоть и пузыритесь, и пыжитесь, как тетерева на току.

Но разговор этот, как бы исподволь затевал каждый раз, когда Маруся бежала мимо них. А, в августе, почти перед самым отъездом ребят на учёбу, они решили обмыть это дело. Да это же святое. Так сказать, закрепить дружбу, да и, ведь видеться теперь, наверное, придётся не так часто, как теперь.

Это же не дома, в своей восьмилетке. Город, это не Семёниха. Да и не наездишься каждый выходной. Помогать дома нет охоты, а ездить для того, чтобы посидеть здесь, это не резон. Ну и, что они дети, что ли? Им по шестнадцатому годку, как ни как!

В этот раз с ними был и Гришка, брат Мишука. Они и ему плеснули винца. Настроение сразу у всех поднялось и, когда Маруся пробежала мимо их сооружения, а Дупель завёл свою шарманку, что эта молодая бабёнка могла бы развлечь их, теперь уже не показалась ни кому абсурдом.

Наоборот, у всех загорелись глаза, и появился какой – то азарт. И добавив спиртного, видно всё – таки для храбрости, они уже с нетерпением ждали возвращения Маруси назад. А, когда она появилась на горизонте (им всё было хорошо сверху видно), они встретили её уже на земле, чтобы целенаправленно совершить свой страшный умысел.

Они без предупреждения, словно дикие голодные звери накинулись на женщину. Естественно, она стала вырываться, кричать, грозиться, что пожалуется мужу. Но это, только ещё больше словно подстёгивало их и они, завязав ей глаза её же косынкой, стали насиловать её по очереди. Не участвовали в этом, лишь братья Лахины. У Мишука, хоть и нетрезвого, перед глазами стояла, почему – то его сестра Валюша и, он не смог переступить эту черту. Но Дупель сразу предупредил Мишука, что ему не отвертеться, если что. А с брата его, всё равно, какой спрос. Дурак, он и есть дурак. Да и лет ему тринадцать.

Маруся не помнила, как дошла до дома. Хорошо, хоть дом крайний, а то бы пришлось позориться перед всем селом. Весь сарафан в клочья. Да и она, просто бы, наверное, не дошла дальше. Силы оставляли её совсем. Тело всё болело, словно открытая, рваная рана, а перед глазами мелькали ставшими вдруг, какими – то звериными, лица молодых мальчишек. Но тело, это одно. Совесть кричала в ней, как набат церковного колокола, когда случался на селе пожар.

Как людям глядеть в глаза? Мужу? Дочери? Свекрови со свёкром? Как жить дальше? Когда она появилась во дворе своём, у них, как раз была там её свекровь.

Женщина она строгая, но справедливая. Пришла с внучкой проверить, что да, как тут у них, зная, что невестка пошла, проведать мать. А сын на работе.

Ну, ей не нужно было рассказывать, что случилось. Она только глянула на сноху, как всё поняла без слов. Только спросила у Маруси: Кто? И услышав ответ невестки, умчалась тут же в школу. Там имелся телефон. Она немедля позвонила в милицию, где ей разъяснили, что нужно делать, пока они приедут.

Егор, узнав от «сердобольных» односельчан о случившемся, примчался домой с работы раньше времени, кричал и грозился, убить сучку и шалаву, что опозорила его на всю округу. Я же знал, я же знал, что ты подстилка. Мало тебе меня, так ты захотела групповой секс. И с кем? С детьми. У бл. дина. Убить тебя мало, потаскуха. Но вернувшаяся мать его, так прикрикнула на сына, что он перестал оскорблять жену и ушёл в дом.

После осмотра фельдшером Маруся заперлась в бане и никого не хотела видеть. Варька сидела до самой темноты на пороге этой самой бани, пока дождалась мать и вместе с ней вошла в дом. Бабка, к тому времени накрутив хвоста сыну, чтобы он не смел, обижать Марусю и, управив их хозяйство, ушла домой. Как прошла для всех них эта ночь, осталось загадкой. А на утро приехала милиция и пошло, и поехало.

Кампания же наша преспокойно допила последнюю жидкость для придания смелости видно и ещё большей дури, после совершения такого отвратительного злодеяния, преспокойно спала себе в своём укрытии. Наутро, когда голова трещала и раскалывалась, как спелый грецкий орех, они ничего не соображали. И ни о чём не думали. И уж, конечно же, не считали себя виноватыми.

А в чём? Подумаешь, позабавились с взрослой тёткой. Замужней. Ну, была бы это девчонка нетронутая, тут ещё вопрос. А то тридцатилетняя баба, прожившая с мужиком поболе десяти лет. Тоже нам жертва. Да прокатит. Ну, побаловались по пьяни. С кем не бывает.

Но всё получилось не так, как они думали. Прямо в это утро, их отсюда и забрали всех под белы рученьки и увезли в район. Заголосили тут их мамки, за матерились отцы. Да, что же это такое делается? Детей в тюрьму, за какую – то прошмандовку. И началось настоящее гонение Маруси.

Первым предал её родной муж, Егор, уйдя от неё, к разведёнке Верочке. Сказав жене, что не потерпит в своей постели шалаву первостатейную.

Хотя родители его, вплоть до проклятия со своей стороны, ругали и увещевали сына, что он не прав и полный дурак. Но, он не послушался никого и ушёл ублажать порядочную женщину, после четырёх разводов. А та и рада стараться.

Маруся не проронила ни слова. В душе была пустота, а сердце сдавил неподъёмный камень и не давал, до конца понять всю трагедию дальнейшей жизни.

На работе родители тех, кто разбил ей всю жизнь, душу – вредили ей, как только могли. Выгребали у неё весь фураж, оставив её коров голодными. Засыпали в кормушки коров песок. Лили в молоко, что она надоила воду. Доходили до вредительства животным, за которыми она ухаживала. Кричали ей в след всякие гадости. В общем, издевались, как только могли, или умели.