Фельдмаршал

Старик провёл их в просторную комнату, скудно обставленную мебелью. В ней сразу же бросался в глаза большой массивный стол, а на нём треножник неизвестного назначения, какие-то бумаги, книги, старые и ветхие. И там же были перья, чернильница. Стоял на столе ещё металлический тазик, похоже, из мягкого металла, поскольку края его были помяты, и сильно. И здесь же, в комнате, находился странный, даже по виду очень тяжёлый стул, зачем-то сделанный из бронзы. Вблизи же окна, закрытого прозрачной занавеской, на невысокой подставке была закреплена астрономическая труба.

Такую Понтус уже видел в той же Парме, в одном из залов дворца Фернандо де Гонзага, когда они, гвардейцы Бриссака, заняли тот дворец. Фернандо же, ходили слухи, увлекался астрономией, точнее астрологией, под влиянием какого-то астролога… И Понтус подумал, что с такой трубой можно было бы рассмотреть ту косматую звезду, напугавшую монахов в его родном монастыре…

Здесь, в этой комнате, старик ненадолго задержался, словно хотел, чтобы они оценили его род учёных занятий. Затем он пригласил их дальше. И они оказались в небольшой гостиной.

И тут же в гостиную вошла дама, довольно молодая. По тому, как она вошла, как встретил её старик, сразу стало ясно, что это его супруга. Она была намного моложе его.

– Мишель, пригласи молодых офицеров за стол! – укоризненным взглядом посмотрела она на супруга.

Старик велел слугам накрыть стол, пригласил к столу Антуана и Понтуса.

Пришёл молодой человек, поздоровался с гостями кивком головы, тоже сел за стол.

– Чезаре, мой сын! – представил старик гостям этого юношу.

Молодой человек, посидев немного для приличия, бесшумно исчез из комнаты, так же, как появился.

Хозяин, извинившись за назойливость, поинтересовался у Антуана и Понтуса, куда они, гвардейцы короля, сейчас направляются.

– На север Франции, – неопределённо ответил Понтус.

Старик внимательно посмотрел на него, на Антуана, ничего не сказал. Затем он угостил их вином, сказав, что это вино из его собственного виноградника.

Они не отказались.

У этого старика, как оказалось еврея, они купили немного овса. Всего десяток мешков, весом по тридцать пять гарнцев, по двадцать восемь су за мешок[37]. Чтобы помочь им, старик указал им несколько дворов, где можно было купить ещё овса.

– Сена же не найдёте! – сообщил он.

Понтус прикинул, что этого овса, из расчёта шесть гарнцев на коня в день, хватит на половину роты и всего-то на один день… Это было мало, слишком мало…

В конце этой необычной для Понтуса и Антуана встречи старик что-то пробормотал. Затем он повторил громко, глядя на них:

– Большой город был штурмом взят ночью, охрану захватят врасплох: заставы вблизи Сен-Кантена и посты перебиты, а главные ворота открыты.

Антуан недоумённо посмотрел на старика.

– Откуда вы знаете, что мы едем в Сен-Кантен?! – звонким голосом, с пронзительной ноткой, вырвалось у него.

Старик же смотрел на него и молчал.

– Кто вы?! – вскричал и Понтус, тоже удивлённый тем, что услышал.

– По латыни меня часто называют Нострадамус[38], – стал любезно объяснять старик ему. – Но, капитан, как вам будет угодно, так и обращайтесь! Я человек маленький, астролог! Ведаю той частью знаний, которую именуют как личность…

Понтус и Антуан ушли от этого старика озадаченными.

– Чудаковатый старичок! К тому же рифмоплёт! Ненужных знаний сочинитель! – стал издеваться Антуан над астрологом, когда они вышли из его дома.

– Вот и сказал бы ему это! – вспылил Понтус, чувствуя какую-то недосказанность во всём, что произошло с ними.

– И скажу! Скажу! – закипятился Антуан, обозлённый на предсказание астролога.

Он стоял, кричал, но не двигался с места. И по его виду было заметно, что он, всегда балагуривший и ни во что не веривший, чего-то испугался после посещения вот этого странного старика.

Глава 4. Сражение за Сен-Кантен

Поздней осенью, в конце октября 1555 года, в аббатстве Восель, в округе Камбре, собрались на очередную встречу уполномоченные с французской стороны и со стороны императора, чтобы провести, как обычно, переговоры о размене пленными.

Вместе с адмиралом Гаспаром де Колиньи, губернатором Пикардии и главой французских уполномоченных, туда же приехал Себастьян де ла Обсин, назначенный ему в помощники королём Генрихом. Эмиссаров со стороны императора, Кален и Симона Ренара, адмирал знал в лицо: встречался уже раньше на таких же переговорах о размене пленных. Поэтому к делу приступили сразу, уже уверенные, что можно ожидать от партнёров. И там, в разгар переговоров, Колиньи получил неожиданное полномочие: заключить мирный договор с императором. С этим полномочием от короля Генриха пригнал особый гонец из Парижа. Колиньи сразу догадался, что это инициатива коннетабля Монморанси, его дяди со стороны матери, Луизы де Монморанси, родной сестры коннетабля. Хлопотала о мире между королём Генрихом и императором также и английская королева Мария[39], супруга испанского принца Филиппа.

«Монморанси – старый миротворец!» – с лёгкой иронией пронеслось у Колиньи, вообще-то, искренне и глубоко уважающего своего дядю, покровительствующего ему.

Теперь предстояло вести переговоры об ином деле. И они, переговорщики, прервав заседания, разъехались. Через две недели, уже в ноябре месяце, они собрались всё на том же месте для переговоров уже о мире.

Составили проект условий мирного договора.

Симон Ренар зачитал условия договора на французском языке, затем на немецком. Всё вроде бы было ясно. Но когда приступили к обсуждению конкретно каждой статьи договора, сразу всплыли разногласия сторон. Имперцы поставили первым условие разрыва союзного договора французской стороны с папой Павлом IV.

Колиньи, уполномоченный королём не вступать в переговоры по этому вопросу, отклонил этот пункт.

Дальше споткнулись обе стороны, в разногласиях, по поводу Пармского герцогства и Пьяченцы. Французская сторона имела на эти герцогства свои виды. Король Генрих, ободрённый успехами в северной Италии того же Бриссака, считал их уже своими. Парма перешла Оттавио Фарнезе, а тот признал над Пармой власть французского короля…

Потратив несколько дней на дебаты, они пришли к мнению о невозможности заключить желаемый мир.

Колиньи тяжело переживал, раздражённый на самого себя, что не добился того, что хотел король, не оправдал его доверие. И тот же коннетабль Монморанси будет недоволен им тоже…

Поэтому в середине декабря начались переговоры уже не о мире, а только о перемирии. Съехались тем же составом с обеих сторон. Два месяца переговоров не дали ничего. И только пятого февраля 1556 года заключили перемирие, всего на пять лет.

Затем адмирал поехал в Брюссель, присутствовать там при утверждении договора императором Карлом V и его сыном Филиппом, только что ставшим испанским королём Филиппом II: в середине января император уступил Филиппу Испанию и все испанские владения… Ударили жестокие морозы. И адмирал, добираясь до Брюсселя, чуть было не обморозился в дороге, хотя ехал в крытом возке, укутавшись в шубу на собольем меху, подаренную королю Генриху московским Грозным царём. Одна такая шуба досталась коннетаблю. Тот же подарил её ему, своему племяннику.

В свою очередь переговорщики со стороны императора поехали в Париж, чтобы присутствовать там при утверждении договора королём Генрихом.

Наконец-то вот здесь, на северной границе Франции, к удовлетворению обеих сторон, установилось затишье в военных действиях. В это же время вернулся домой младший брат адмирала, де Андело, проведя более четырех лет в плену в Италии у имперцев, в Миланском замке. Его тоже обменяли в числе пленных по Восельскому договору. Колиньи сразу же передал ему должность главнокомандующего пехотой, которую временно совмещал с должностью адмирала, поскольку такое совмещение двух высших в государстве должностей запрещалось законом страны. Король же утвердил де Андело в этой должности, в звании генерал-полковника.

Весна, лето и осень прошли спокойно. Наступила зима.

* * *

Понтус и Антуан благополучно добрались до Амьена, где была ставка Колиньи, губернатора Пикардии, предъявили адмиралу рекомендательные письма Бриссака.

Адмирал оказался среднего роста, неулыбчивый и серьёзный, крепкого сложения, с прямым крупным носом честолюбца. Узкое лицо, впалые щеки, усы и маленькая бородка клинышком ещё сильнее подчёркивали это. На нём была чёрная шляпа, тёмный камзол с высоким мягким воротником, застегнутый спереди золотой пряжкой. На груди его висел на массивной золотой цепи орден Святого Михаила, знак высшего военного звания Франции.

Прочитав письма, адмирал поднял на Понтуса и Антуана большие светлые глаза, покровительственно оглядел их, желторотых офицеров.

– Вы пришли вовремя! Предстоит операция! – сообщил он им, не раскрывая, что за операция.

Он не договаривал. Они, офицеры, слушая его, подозревали это.

Затем он направил их и прибывших с ними солдат в полк капитана Сент-Андре.

Через неделю их, роты гвардейцев, подняли по тревоге накануне дня Богоявления[40]. К ночи они уже были у крепости Дуэ.

Адмирал подошёл с гвардейцами к крепостным стенам.

– Это ключ ко всей Фландрии! – ещё накануне разъяснял он молодым офицерам…

Вместе с гвардейцами к стенам подошли мушкетёры, несли штурмовые лестницы… Было темно, хоть глаз коли… И в этой темноте слышалось только зловещее сдавленное сопение большой массы людей…

«Ночь Богоявления! Посмотрим – явится ли Он!.. Хватит ли смелости у Него! – с чего-то с сарказмом пронеслось у адмирала в голове, хотя и глубоко верующего. – Тогда мы вместе с Ним пойдём на штурм!»

Понтус, получив сигнал адмирала идти на стену, выдвинулся со своей ротой вперёд… Где-то здесь был незаметный, но всё же лёгкий проход к стене через глубокий ров, сейчас заваленный камнями и деревьями после сильного урагана, повалившего в округе много деревьев.

За два дня же до этого на это место адмиралу указал крестьянин, живший одиноко в хижине, стоявшей в полумиле от крепости.

– Ваша милость, пройдёте ров, легко пройдёте! – уверенно заявил тот. – А в ночь Богоявления солдаты в крепости будут мертвецки пьяны!..

Впереди Понтуса пошли гвардейцы с клинками наголо вслед за мушкетёрами с лестницами, готовые к броску вверх, на стены, там драться за зубцы…

Понтус вскарабкался наверх по лестнице одним из первых… И в этот момент, в ночной тишине, раздался истошный женский вопль: «Карау-ул!.. Французы-ы!» Вопль, прозвучавший где-то внизу у стены в крепости, ударился эхом об стену, отразился и полетел по крепости, завывая панически: «…ау-ул!.. ы-ы!» Залаяли собаки… В крепости на какой-то церковке зазвонили… Показалось, ударили в набат…

Поняв, что их обнаружили, гвардейцы его, Понтуса, храбрые гвардейцы, покатились по лестницам вниз. Понтус закричал было на них, нещадно ругая… Но поняв, что это бесполезно, когда все ударились в панику, он тоже спешно спустился со стены… По шуму рядом, на других лестницах, он понял, что паника была всеобщая.

Уже потом, позже, разбираясь, что было причиной позорного бегства, выяснили, что их случайно заметила какая-то баба и подняла в крепости переполох. А на церковке, звон на который они приняли за набат, просто отбили очередной час, призывая к ранней заутрене.

Но от этого легче не стало… И Понтус видел, что адмирал здорово злится из-за этого позорного провала штурма.

На следующий день, собрав их, офицеров, Колиньи прямо заявил им, что продолжение войны неизбежно.

– Мы первыми нарушили перемирие! – откровенно признался он.

Сейчас вопрос был только в том, когда начнутся активные боевые действия. Филипп, испанский король, мог собрать армию и привести её сюда, на север Франции, не раньше чем через три месяца.

– И нужно как можно скорее овладеть хотя бы крепостью Ланс! Это более защищённая мощная крепость, чем та, Дуэ, которую мы откровенно… – выругался он. – Сен-Кантен? – переспросил он, когда один из офицеров сказал, что следовало бы им укрепиться в этом городе.

– Это слабая крепость! В ней не удержаться в длительной осаде!..

Он отпустил офицеров, приказав готовиться выступить на крепость Ланс.

Эту крепость они взяли.

Провал штурма крепости Дуэ, сплетни, а то и просто вымыслы о том пошли гулять по другим французским полкам и армиям…

В это время в Италии прокололся и Франсуа де Гиз, уже по-своему. Военную кампанию ему испортил кардинал Карафа, племянник папы. Вернувшись из Франции, где он убедил короля Генриха в том, чтобы де Гиз прислушивался к его советам, Карафа заключил с герцогом Альбой перемирие, дождался армии де Гиза… А когда тот пришёл с армией в Рим, он задержал его там.

Об этом им, офицерам, просвещая их, стал подробно рассказывать адмирал как-то на совете.

– Как, спросите вы! – посмотрел он на них, на молодых офицеров.

Он усмехнулся язвительно.

– Знаете, знаете же!.. Мошенник ещё тот! – прошёлся он насчёт племянника папы. – Задержал на весь март!.. Пиры, любовницы: девицы и замужние… Этот подлец, кардинал, сводник, знал своё дело… Генералы и офицеры де Гиза кутили, наживали болезни, которые можно подхватить только в Риме и Неаполе!.. И всё это Карафа делал, чтобы слупить с герцога Флорентийского, Козимо Медичи Младшего, пятьсот тысяч дукатов!..[41]

Понтус прикинул в уме: это была громадная сумма… Ею можно было поднять только на десятке повозок, не меньше.

– А его дядя, папа Павел IV, тоже хорош! – продолжил адмирал. – С его разрешения в Риме проститутки открыто занимаются своим ремеслом! А он ежемесячно собирает с них деньги… В самом городе полно евреев-ростовщиков, жульничают, обманывают! И тоже с ведома папы! Тот взимает с них деньги, как и со шлюх в борделе… А солдаты де Гиза наивно думали, что увидят в Риме святость!..

Так Франсуа де Гиз упустил время, март месяц, наиболее благоприятный по погоде для военных действий.

Понтус вспомнил, что по этому поводу говорил тот же Бриссак о Франсуа де Гизе.

«Нет – не надрал задницу!» – с сожалением констатировал он, что его кумир, Франсуа де Гиз, сплоховал.

Герцог Альба же укрепил все города в Абруццах, когда ему донесли шпионы из Рима, что кардинал Карафа отсоветовал де Гизу идти прямо через Тоскану, направил его маршрутом на Неаполь, через Абруццы и Маркино… А с Козимо Медичи кардинал уже взял своё, когда тот убедился, что французская армия не пойдёт через Милан…

И города, укреплённые Альбой, пришлось де Гизу обходить стороной. Взять их оказалось невозможно. Раздосадованный де Гиз осадил Чивителлу, но и её не смог взять. В его армии начался ропот наёмников против этого похода на Неаполь. Особенно раздражал солдат союз с попами… Простояв месяц под этим городом, де Гиз снял осаду.

К концу подходил май. В это время папские войска из наёмников потерпели ряд поражений от немецких и швейцарских войск герцога Альбы. Альба же, оставив часть войск в неаполитанских владениях, вступил в Римскую кампанью, и вот он уже у стен Рима…

Вскоре эти события в Италии отошли на второй план.

* * *

Капитан Сент-Андре подвёл свой полк к Сен-Кантену. Его офицеры уже знали, что Колиньи занял без сопротивления город, ввёл туда несколько сотен лёгкой кавалерии и всего одну сотню рейтар. Знали они и то, что испанцы уже блокировали Сен-Кантен. На подступах к самой крепости полк капитана Сент-Андре вышел к холму с виноградником, примыкающему к городским предместьям. Удивительно, но здесь оказались только часовые испанцев, разбежавшиеся сразу же, как только увидели их… Они захватили холм и свободно прошли в город среди белого дня. В составе полка вошли за стены крепости роты Кюзье, Юма и Понтуса, в роте которого находился и Антуан со своими солдатами.

Испанцы же, наблюдая за их передвижкой, не сделали ни малейшей попытки помешать этому.

– Странно! – сказал Антуан на это приятелю, когда они были уже за стенами.

– А что странного? Вот в этом! – показал Понтус на ветхие стены древней крепости.

Крепость Сен-Кантен, поставленная на берегу реки Сомма, тихой и мелкой, заросшей ивами и камышом, как будто одним этим, как прижалась она одной стороной к этой реке, обозначала, что дальше отступать некуда: за её спиной была Франция… Старые каменные стены и такие же старые башни не производили впечатления надежного укрепления. В крепости дома из камня бутового, но есть и деревянные, убогие, сараи и клетушки…

Колиньи сразу же собрал вновь прибывших офицеров, объяснил им, что король Филипп назначил главнокомандующим испано-нидерландской армией герцога Савойского Эммануэля Филибера. Тому же, Филиберу, на руку оказалась вот эта неудачная история с перемирием, с крепостью Дуэ. Тот хотел этой войны, поскольку его владения, Савойское герцогство, сейчас занимал Бриссак.

– Ваш Бриссак! – показал он пальцем на Понтуса и Антуана. – И Филибер отыграется теперь на нас здесь!.. Поэтому будьте готовы к жёсткому сражению!.. Владения же у Филиппа громадные! – не удержался он от восклицания и зависти, что испанская корона владеет половиной мира. – Кроме тех, что принадлежат в Европе: Нидерланды, Германия, Корсика, Сицилия, часть Италии…

Он замолчал на секунду, вспоминая, что ещё входит в империю Карла V в Европе, какие герцогства и королевства… Затем махнул рукой: а, мол, это мелочь!..

– В Америке: Чили, Перу, Мексика, Новая Испания, Куба, острова Испаньола… В Африке… В Азии… В его империи не заходит солнце! – в сердцах вырвалось у него.

Вот только сейчас он, Понтус, осознал во всей чудовищной обширности империю Карла V. И того могущества, каким обладала Испания, австрийский дом Габсбургов, теми средствами, богатствами, какие поступали в неё со всех концов света. А что могла этому противопоставить его родина, Франция? И всё же она соперничала с Испанией, с имперцами, раздробленная на мелкие самовластные герцогства, порой не подчиняющиеся королю.

Адмирал отпустил их, офицеров. И они ушли проверять караулы, по своим ротам и полкам.

Герцог же Филибер не торопился штурмовать крепость, хотя и знал положение осаждённых. Он приказал подвести ближе к городу пушки и начать обстрел крепостных стен. Остальным своим людям он приказал укрыться и ждать. Как только замолкали пушки, пехотинцы шли вперёд… Задача была захватить крепостной ров… Но первые дни не дали результата: мушкетёры адмирала отгоняли выстрелами испанцев, как только те подступали ко рву…

В один из таких дней адмирал взял капитанов Миромона и Брёля, пригласил ещё и Понтуса, прихватил именитых горожан и пошёл с ними в обход города.

На крепостной стене у проезжей башни Сен-Жан он остановился.

– Посмотрите туда! – показал он за городскую стену.

Там, на краю крепостного рва, вдоль него тянулись сады. Ветер доносил запахи созревших яблок и груш. Среди деревьев пятнами, как плешины, виднелись ягодные кустарники, грядки, похоже, с овощами…

– В тени этих деревьев может укрыться неприятель и будет в полной безопасности! Спокойно пройдёт на край рва!.. Все деревья на краю рва вырубить! – жёстко приказал он городским властям.

Те согласились потерять фруктовые сады.

* * *

Понтуса после очередного ночного дежурства с рейтарами на караулах сменил Антуан. Обменявшись парой шуточек, что у них вошло уже в привычку, они разошлись. Антуан пошёл со своей командой на караулы, а Понтус – отдыхать.

Вечером этого дня Колиньи собрал у себя офицеров.

– Господа, к нам на помощь идёт коннетабль Монморанси! – сообщил он им. – И я обращаюсь к вам, к преданным офицерам Франции и короля! Надо продержаться до дня святого Лаврентия, до десятого августа! В этот день, как сообщил Монморанси, он завяжет с испанцами дело, чтобы дать возможность пройти в город обозу с продовольствием!.. Людей у нас мало, но мы сможем оказать ему посильную помощь!..

Он распределил офицеров, кто и как будет действовать при подходе Монморанси, и отпустил их.

– Капитаны Кюзье и де ла Гарди, задержитесь! – попросил он.

Когда остальные офицеры удалились, адмирал стал объяснять им своё поручение.

– Вам особая задача: подготовить удар на испанцев с нашей стороны, когда будет подходить Монморанси! Давайте обсудим подробно операцию! – положил он на стол план крепости. – Вот ворота Сен-Жан, а вот потайные ворота в глухой башне, что стоит рядом! Через них вы пойдёте на вылазку со своими мушкетёрами!.. Бой будет скоротечным! Врукопашную, только холодным оружием! Поэтому пусть мушкетёры оставят свои ружья в крепости! Времени у вас будет в обрез!

* * *

Потянулись дни ожидания подхода помощи. Испанцы же, что ни день, обстреливали город из пушек. Начинали они после полудня, били десять или двенадцать ударов, на этом заканчивали. Канонада затихала до следующего полудня. Итак дня четыре подряд, затем день без обстрела, и снова открывалась пальба.

И каждый день после обстрела Колиньи обходил крепость с офицерами, чтобы оценить ущерб от разрушений. Вечером же он и сеньор Сен-Реми, его помощник, подсчитывали потери, которые нанесла артиллерия неприятеля днём, решали с капитанами, что нужно срочно сделать, каких людей привлечь для ремонта стен и брустверов.

Последние дни, перед приходом помощи, наёмники, что были не при исполнении, пили в крохотном кабачке. Они опустошали немалые запасы вина, что отдал им щедрый кабатчик, зная по прошлому, что ничего не уцелеет при штурме, когда испанские солдаты дорвутся до его погребов.

Заглянул как-то в кабачок и адмирал, после обхода с проверкой крепости. Он уселся среди офицеров, кабатчик налил ему вина.

Все выпили… Офицеры ждали, чтобы адмирал сказал что-нибудь о том, что ждёт их дальше.

Адмирал сообщил им, что на подходе с армией герцог Франсуа Неверский, красавец, первый кавалер при дворе, а также со своими солдатами принц Конде, тщедушный, но воинственный «коротышка»… Они идут на помощь армии Монморанси…

И Понтус подумал, что адмирал отделался общими словами, похоже, боится паники, если он честно выскажет всё, что их ожидает. От капитанов, уже подвыпивших, это ускользнуло.

Адмирал был молод: ему было всего тридцать восемь лет. Коннетабль же Монморанси был на четверть века старше. У Колиньи, женатого на Шарлотте де Лаваль, родственнице Монморанси, только что, в конце апреля, родился сын Франсуа. Это был уже второй сын в семействе, помимо дочери Луизы, названной в честь его матери, умершей десять лет назад. И он как счастливый отец был сейчас целиком захвачен этим, хотя явно этого не показывал.

А Понтус, зная это, молча радуясь за него, вспоминал Мелину…

Капитаны выпили ещё, каждый заговорил о своём, заспорили, разбились на кучки, забыли о присутствии адмирала.

А тот, придвинувшись ближе к Понтусу, заговорил с ним.

– Эх, Понтус, Понтус! – воскликнул он с чего-то, видимо, желая излить душу ему, молодому капитану, вот в этот тревожный вечер осады.

Его он сразу выделил из других офицеров, пришедших с отрядами к нему в крепость. К тому же о нём хорошо отзывался Бриссак в рекомендательном письме.

– Не изведал ты ещё ничего в жизни! И в любви тоже!.. Но и тебя тоже настигнет эта зараза!.. Попомни мои слова!.. И лучше всего – женись на королевской дочери! Вот как Франсуа, старший сын Монморанси, женился на Диане, внебрачной дочери нашего короля! Их, внебрачных-то, у каждого короля пруд пруди! Хм! – добродушно, с издевкой, усмехнулся он.

В руке у него торчала зубочистка. И он, уже не замечая за собой этой привычки, при разговоре изредка подносил её к лицу… Говорят, ведёт себя так даже в присутствии короля.

В среде армейских кругов же ходила шутка, что нужно остерегаться зубочистки адмирала и чёток коннетабля… Тот, Монморанси, отдавая обычно жёсткие приказы, от этого волнуясь, перебирал чётки, бормотал: «Этих расстреляйте передо мной… Тех же плутов изрубите на куски… Сожгите эту деревню…»

Колиньи стал рассказывать ему о своей жизни буднично, подбирая слова, как будто, прежде чем сказать, обдумывал сказанное. И Понтус понял, что под этим скрывается сдержанная, волевая натура.

Своего отца, маршала де Шатийона, Колиньи-старшего, он совсем не помнил. Тот заболел и умер от лихорадки в походе с армией на помощь городу Байонна, осаждённому испанцами. Тело маршала привезли в родовой замок Шатийон-на-Луанге, похоронили в замковой церкви.

Ему, Гаспару, малышу, тогда было всего три с половиной года.

Супруга маршала, Луиза, осталась с кучей детей на руках. Трое – Жан, Луиза и Мадлен от первого брака. Четверо были от второго брака с маршалом де Шатийоном: Пьер, Оде, Гаспар и Франсуа. И она, покинув двор в Париже, поселилась в замке Шатийон-на-Луанге, чтобы заняться полностью воспитанием своих малолетних детей.

И первые, наиболее яркие детские впечатления, запоминающиеся на всю жизнь, прошли у маленького Гаспара в родовом замке на природе, на крохотной речушке Луанге… Как купался, загорал, гонял голубей, ходил на рыбалку, дрался с деревенскими мальчишками…