Улисс

Rataplan Digidi Boum Boum.

Быык. Естя. Оттиснуть и переплести в Друид-пресс двумя оформительками. Телячьи обложки писядонно-зелёного. Последнее слово в искусстве, тмит. Прекраснейшая книга из что вышла в Ирландии за моё время. Silentium. Жми! Сторожно! Занять ближайший трактир и аннексировать запасы спиртного. Марш! Бряк бряк бряк (подтянись!) у парней сушняк. Бокал, бойня, бизнес, библии, бульдоги, броненосцы, буллы и бульвары. Коль на высооком эшафоте. Бокалы блюдут библии. Коль за Ирландушку. Дави давителей. Громлятье! Держать шлёпаный троевой шаг. Мы валимся. Епископова випивонная. Стуй! Вольна. Россыпью. Вваливай. По ногам не пинать. Вай, моя нозя! Бобо?

Жутко иззиняюсь. Вотпрос. Хто это тута приторчал? Гордый владелец хрена лысого. У меня на нуле. Ни полушки за всю неделю. Тебе? Меды отцов наших для Übermensch'а. То ж само. Пять номера один. Вам, сэр? Имбирный валидол. Меня свежит извозчичий настой. Стимульный подогрев. Подзаводит тикальник. Как встанет уж не сдвинешь под старость. Мне абсент, усёк? Карамба! Уимпял бы омлета. Натикало? Дядя ходики пригрёб. Без десяти. Бутыльгарю. Пожалуй сто. Стряслась пекторальная травма, нет, Дикс? Пост фак. На спор что шмель как он заспался сидя у его садочке. Окопался возле Матер. Присупруженный. Знаешь его донну? Умгу, ваш сэрство, знаю. Налитая. Посмотреть её б в пенуарах. Должно быть что надо. Не те твои тощие коровы, не. Задерни витрину, миляга. Два Ардиланского. Сюда так само. Чтой-то склизко. Если навернёшься не тяни с подъёмом. Пять, семь, девять. Маладессь! С отличной парой пышных ватрух без обману. Ну и буфера ж ого. Чтоб поверить надо щупать. Твои звездонные глаза и белобастровая шея украли моё сердце, О, лоханка. Сэр? Опять тюкнул по ревматизме? Всё маятня, звыняй за выражопывание. Мои луччие штаняты. Ну, док? Приездом с Лапландии? Ваша корпокрация мудрячит О'кей? Как там скво и папуасы? Женское тело после поста на соломе? Стоять и докладывать. Пароль. У нас на взводе. Отзыв. Белая смерть и красные роды. Хай! Плюнь в свой глаз, босс. Содрато у Мередита. Исуссированный орхидейзированный полиздованый иезуит! Моя тетяша пишет Чадушко. Бяказяка Стефен спортил душку мушку Малачи.

Хурра! Закладём за воротник, малышоночку. Слюнявчик-выручальчик. Эту ложечку за Джека ячменной кашки-бражки. Да будет долго пахнуть твой шмат и булькотеть горшок с капустой. Мерси. Будьмо. Как пошло? Колом. Не грязни мне штаноходы – ненадёваны пошти што. Пересунь сюда тот перец. Лови не упусти. На вынос и вразнос. Врубился? Вопли тишины. Всяк сук к своей сучонке. Венера Вседавальница. Less petit femmes. Крутая девка из града Муллигар. Скажи ей я был в улёте. Сара вседержительница по вымени. По дороге на Малахайд. Меня? Если б та что меня искусила оставила хотя бы имя. А что ты ещё хотел за девять пенсов? Машря, Макруския. Мызганная Молл для трамбовки матраса. Ну-ка, вздрогнем разом. Ех!

Угощаешь, хзяин? За милую душу. Можешь поспорить на свои ботинки. Опупел что в кармане хрен ночевал. Поднятно? У него хрустов завались. Сыпнул чуть не полным фунтом за нас токо что говорит евоны. Ты угостил мы и рады, так? За тебя друг. Пусть катятся. Две палки и крыло. Ты этого нахватался у французских прохиндеев? Не надо мне мозги делать. Пляво се оссень иссиняюсь. Гля-ка и нам монета обломилась. Божа прауда, Чарли. Мы плахова не хочим. Мы те плахова не хочим. Оревуар, муссе. Пасибочки.

Точняк. Чево? В забегаловке. Крепко. Я шмотрю, шэр. Бентем два дня как завязал. Ни хрена кроме кларета не хлыщет. Блин! Ну, хряпнем. Ух, меня корячит. Да ещё побритый. Лыка не вяжет. С каким-то железнодорожником. Как тебя угораздило? Может он в оперу шёл? Роза Рима. Разорим, а? Полиция! Дайте Н-2-О тут дждентлу дурно. Глянь на цветочки Бентема. Жежмой, он заводится орать.

Загородка ты моя, загорродочка! Заткни поддувало его голландки твердою рукой. Сегодня б выиграл я ему давал наводку полнейший верняк. У Стефена шляповка как у ширмача. Руки как подайте мне брильянт кила на три. Он отобьёт телеграмму Жучаре Бассу. Сунь ему пятак в занюхан. Кобыла полный ништяк. Гинея псу под хвост. Просто пушку пустили. Божаправда. Дал обойти? Смухлёвано. Как пить дать. Ему кранты если возьмут за жабры. Медден забашлял заради тёзки. О, похоть, наш оплот и сила. Сваливаю. Тебе пора? К мамочке. Тормознись. Дайте приховаюсь, если он меня усечёт, капец. Милости просим нашего Бентема. Орювар, всей шаре. Не забуй для ей мымозы. Колюкольчики. Так дала те та тёлка? Кореш корешу. Свои люди. Джон Хуян её супружник. В натуре, старина Лео. Спаси и сохрани, честный чукча. Пойду вразнос. Есть такой себе блажной монашина. Чё ж ты мине не гаврил? Ну, грю, если он не жидяра, шоб не дожить мне до следующей мацы. Хосподи помилуй, аминь.

Ставишь на повестку? Стиви, ну ты даёшь. Ещё водяры? Не позволит ли покоряющий широтой размаха угощатель бедному прихлебателю в крайней нужде и необъятной жажде прекратить расточительное законоосвященое возлияние? Дай нам передых. Хозяин, хозяин, есть у тебя доброе вино, стабу? Монах как набухается с ним прикол молится. Клянусь Всемочным! Абсента всем. Nos omnes biberimus viridum toxicum diabolus capiat posteriora nostra. Время закрытия, джентлы. Ась? Римской шипучки для их светлости Цвейта. Ты что это гонишь? Цве? Перебивается на рекламе? Папаша фотодевочки, ни хрена себе! Сбавь звук, приятель. Рвём когти? Bonsuar la compagnie. И силки сифона. Где лось и Тюпа Люпа? Слиняли? Продёрнули? Тады, маешь йти куды табе надыть. Шах и мат. Короля матом. Добрый Кристиан поможи юношу чей друг затаскал ключ где снять корону с головы в 2 ночи. Ё-моё я почти готовый. Чтоб мне повек ступалы свернуло если это не найсамлуччее таскалово. Прибавь, куратор, пару печенюшек этому детке. Коспотня кров и пьяни яйкки, Петту! Ни кушочка шыру? Пропади пропадом сифилис, а с ним и всякий выпивон по лицензии. Время. Кто бродит по свету. Здоровье всех. A la votre!

Тю, шо то ото за кент в макинтоше? Пыльный Роудз. Гля на ево робу. Ни сибе хрена! Чё с ним? Крыша поехала. Подлатал бы. Давно пора. Знаешь рогопёра? Притюкнутого из Ричмонда? Во-во! Он думал у него залежи свинца в члене. Звонко чокнутый. Бартл Каравай мы его звали. Тут, сэр, кадась был путёвый город. Замызганному вкривь и вкось пришлось жениться на всеми кинутой девахе. И та смылась. Дак получи любви утрату. Бродячий Макинтош из одинокого каньона. Завернул заправиться. Чётко по времени. Что поделать сухостой. Чево гааришь? Видал его сёдни на хоронопах? Ктой-то с твоих приятелев откинулся? Бжемой! Бедна ребетня! Луче б мне ты и не гаарил, Полд. Рыдмя плакали шо друга Падни уклали в чёрный ящик? Зо всех чёрных масса Пат был замалучий. Я лучче отродясь не видал. Tiens, tiens. Но это здорово сказато, этто чесна слово, да. Да ладно, добавь оборотов! Оси смазаны на всю катушку. Ставь два к одному Янаци распишет ему ряху. Япошки? Навесным огнем, хрясь! Потоплен спецвоенным. Ему же хуже, грит, никаких руссов. Время всем. Одиннадцать натикало. Топай.

Выметайтесь, балабоны, накачались уж! Ночь. Ночь. Да премощно сбережёт Аллах Превосходнейший твою душу в эту ночь напролёт.

Минутачку! Мы плахова те не хочим. Полиция нас выпустила. Ничё такова. Приятель малость обрыгался. Нездоров в брюшной полости. Йиика. Ночь. Мона, моя ты верная любовь. Йиик. Мона, моя единственна любовь. Иик.

Цыц! Заткни свой грохотальник. Блю-йюх! Блю-йюх! Жмём. Уходим в море. Команда! На корабль. Портовой улицей. Кончай. Блю-йюх! Дёргаем. Не идёшь? Давай бегом, погнали. Плююююх!

Линч! Эй? Подписываюсь по-длинному. Шамс-Лейн влево. Пересадка на Бордель-Хаус. Мы напару, она сказала, поищем бардачков тенистой Марии. Точняк, в любое былое. Laetabuntur in cubilius suis. Ну идёшь что ли? Ад и сажа! – кто б мне шепнул что то за солоп в чёрных тряпках? Тсс! Грешившие против света и теперь даже когда близок день его прихода судить мир огнём. Блю-йюх! Ut imprementur scripturae. И сказал медик Дик другу медику Дейву. Исусенька, кто там за поносно жёлтый проповедник на Марион-Хилл? Илия грядет омытый в крови Агнца.

Подходите вы, виноблёвные вискибздюшные пойлоглотные создания! Подходите оборзевшие, бычьешеии, твёрдолобые, свинощёкие, горохомозгие, выдроглазые блефачи, очкожимжимы и мокрогрузы! Валите сюда, позорники тройной возгонки! Александр И. Христ Деви, что наславу пошастал по половине этой планеты от Фриско Бич до Владивостока. Бог вам не показуха зада за десять центов. У него честное и чёткое деловое предложение. Полный класс, я вам отвечаю. Ваше спасение в царе Исусе. Подымайтесь с утра пораньше, грешники, если хотите потрафить Всемогущему Господу. Плююююх! Ничего, дружище. У него сыщется для тебя микстура с подогревом, из заднего его кармана. Захавай, да не подавись.

* * *

(Мэббот-Стрит, перед входом в ночной город раcпласталась неасфальтированная трамвайная развилка с обглоданными путями в отблесках красно-зелёных блуждающих огоньков и сигналов опасности. Ряды домов-развалюх раззявили дверные проёмы. На редких фонарях блекло-радужные венчики. Вокруг застывшей гондолы мороженщика Рабайотти завязывается схватка мужчин и женщин. Они расхватывают вафли с прослойками кораллового и медного снега. Разбредаются, неспешно посасывая. Детвора. Лебяжьешеея гондола, задранозадая, тащится дальше сквозь мглу и сине-белые всполохи маяка. Посвисты зовут и откликаются друг другу.)

ПРИЗЫВЫ: Погоди, любовь моя, буду я с тобой.

ОТКЛИКИ: Позади конюшни.

(Тараща глаза и роняя слюну из обвислого рта, глухонемой идиот ковыляет мимо, судорожась в пляске Св. Витта. Цепь детских рук охватывает его.)

ДЕТВОРА: Дундук! Привет!

ИДИОТ: (Подымает левую парализованную руку и горлгочет.) Грлхет!

ДЕТВОРА: Где сильный свет?

ИДИОТ: (косоротясь.) Гхагхахест.

(Его отпускают. Он ковыляет дальше. На верёвке провисшей между прутьев ограды покачивается пигмейка, ведя счёт. Подозрительная личность спит враскарячку на мусорном ящике, покрывшись рукой и шляпой; ворочается, стонет, скрежещет зубами, и храпит дальше. Гном, добавив в мешок кости и тряпки из отбросов на ступеньке, натужно вскидывает его на плечо. Его подружка стоит рядом, подсвечивает керосиновой лампой, впихивая последнюю бутылку в жерло мешка. Горбатясь под своей добычей, в сбитом насторону колпаке, он отходит, спотыкливо и немо. Подружка отправляется обратно в своё логово, помахивая лампой на ходу. Кривоногий карапуз с бумажным воланом, что сидел у порога на корточках, торопливо крадётся следом, хватает за юбку, рывком задирает. Пьяный матрос вцепился в ограду обеими руками, в тяжком крене. На углу громоздко маячат два ночных стража в накидках, положив руки на дубинки у пояса. Дзеньк тарелки; бабий вопль; скулёж детёныша. Взрявкивает мужская брань, переходит в бубнёж, глохнет. Фигуры бродят, затаиваются, выглядывают из закоулков. В комнате, при свече втиснутой в горло бутылки, лахудра вычёсывает живность из волос чахоточного чада. Голос Кисси Кэфри, всё ещё молодой, пронзительно поёт из переулка.)

КИССИ КЭФРИ:

Молли-резвушкеДал я игрушку –Лапку гуся,Лапку гуся.

(Рядовой Карр и рядовой Комптон, сунув армейские тросточки подмышки, нетвёрдо маршируют с равнением направо и ртами разом издают залп трескучего пердежа. Мужской смех из переулка. Ругань хриплоголосой скандалистки.)

СКАНДАЛИСТКА: Cлабо, жопа волосатая. Девушка из Кевена тебе нос утрёт.

КИССИ КЭФРИ: Мне же лучше. (Она поёт.)

И дал я подружкеПошлёпать по брюшкуЛапкой гуся,Лапкой гуся.

(Рядовой Карр и рядовой Комптон разворачиваются и дают повторный залп, их кителя кроваво багровеют в отсвете фонарей, фуражки cловно чёрный срез на их блондинисто-медных стрижках. Стефен Дедалус и Линч пробираются сквозь толпу вблизи багрянокительных.)

РЯДОВОЙ КОМПТОН: (Вскидывает палец.) Дорогу священику!

РЯДОВОЙ КАРР: (Оборачивается и окликает.) Как оно ничего, священик?

КИССИ КЭФРИ: (Её голос взмывает выше.)

Уж так она рада,И всё ей как надо:От лапки гуся.

(Стефен, помахивая ясеньком в левой руке, радостно напевает начальный гимн пасхальной мессы. Линч, в сдвинутой на глаза жокейской кепке, сопровождает его, кривя лицо в недовольной ухмылке.)

СТЕФЕН: Vidi aquam egredientem de tempo a latera dextro. Alleluia.

(Изглоданные обломки бивней старой шлюхи выдвигаются из дверного проёма.)

ШЛЮХА: (Шелестяще сиплым шёпотом.) Тсс! Иди сюда, пока говорю. Тута целка есть. Тсс.

СТЕФЕН: (Altius aliquantulum.) Et omnes ad quos pervenit aqua ista.

ШЛЮХА: (Плюёт им вслед свой выхарк яда.) Медики из Троицы. Фаллопиевы трубки. Только пыжатся, а у самих ни шиша.

(Эди Бодмен, сидя на корточках напару с Бертой Сапл, принюхивается и затыкает ноздри шалью.)

ЭДИ БОДМЕН: (Взахлёб.) И тут она грит, я, грит, тебя, грит, видела в Вернячном месте с твоим скребуном, железнодорожным смазчиком, в его курвячей шляпе. А хоть и так, грю. Уж не тебе б грить, грю. Ты ж миня не застукала, грю, в люке, с женатым шотландцем, грю. Видали такую? Лосиха. Упёртая, как мул! И таскается с двумя парнями зараз, один – Килбридж, машинист паровоза, и ещё капрал Олифант.

СТЕФЕН: (Triumphaliter.) Salvi facti i sunt.

(Он взмахивает своим ясеньком, дробя контур фонаря, рассылая брызги света всему миру. Желтовато-печёночный спаниель с белым пятном, напав на след, с рычанием бросается к нему. Линч пинком отшвыривает его.)

ЛИНЧ: И что?

СТЕФЕН: (Оглядывается.) А то, что всеобщим языком станет не музыка, не запах, а жест – как способ общения обозначающий не совокупный смысл, но первую энтелехию – структурный ритм.

ЛИНЧ: Порнософическая филотеология. Метафизика с Мекленбург-Стрит.

СТЕФЕН: Имеем пример Шекспира, объезженного строптивою, а также подкаблучника Сократа. Сам всемудрейший Страгирит был зауздан, осёдлан и обкатан светом любви.

ЛИНЧ: Ба!

СТЕФЕН: Короче, кто сможет парой жестов изобразить хлеб и кувшин? У Омара хлеб и кувшин изображаются таким вот движением. Ну-ка, подержи мою палку.

ЛИНЧ: К чертям твою распрожёлтую палку. Куда идём-то?

CТЕФЕН: К похотливой, как рысь, la belle dame sans merci, к Джорджине Джонсон, ad deam qui laetificat juventutem meam.

(Стефен вручает ему ясенёк и медленно разводит руки; голова его запрокидывается назад, покуда обе руки отходят на весь размах от груди – ладони опущены в пересекающихся плоскостях, левая чуть выше, а пальцы вот-вот растопырятся.)

ЛИНЧ: Где тут кувшин хлеба? Нескладуха. Может, это таможня. Изобразитель. Держи свой костыль, потопали.

(Они проходят. Томми Кэфри обхватывает столб газового фонаря и вскарабкивается, конвульсивно притискиваясь, но с верхней половины соскальзывет вниз. Близнецы бросаются прочь в темноту. Матрос, покачиваясь, прижимает указательный палец к крылу носа и высмаркивает длинную жидкую струю соплей из второй ноздри. Взвалив на плечи фонарь, уходит, спотыкаясь, сквозь толпу со своим полыхающим факелом.

Медленно наползают змейки речного тумана. Из канав, расселин, канализационных колодцев, от куч навоза—отовсюду—подымается смрад зловония. Южнее, за поворотом реки к морю, полыхает зарево. Матрос, непрестанно спотыкаясь, рассекает толпу и бредёт дальше к трамвайной развилке. В глубине из-под железнодорожного моста появляется Цвейт, раскрасневшийся и запыхавшийся, запихивая в боковой карман шоколадку и хлеб. Портрет в витрине парикмахерской Гиллена представляет ему элегантный образ галантного Нельсона. Кривое зеркало сбоку являет вогнутое отражение любвекинутого давнотеряного траурногого Цеевейейта. Сумрачный Гладстон видит его каким он есть: Цвейт, как Цвейт. Он проходит, стукаясь о разгневанный взор Веллингтона, но выпуклое зеркало ухмылисто отзеркаливает доброжирные глаза и жироломтевые щечищи Веселпольда риксдикс дольда.

Рядом с дверцей Антонио Рабайотти Цвейт останавливается, покрываясь испариной под яркими дуговыми лампионами. Он исчезает. Через миг появляется вновь и спешит дальше.)

ЦВЕЙТ: Рыба с картошкой. Ч. Х.. Эх!

(Он заныривает в лавку мясника Олхойсена под раскручивающийся книзу железный занавес. Через пару минут из-под занавеса выскакивает пыхавшийся Польди, отдувающийся Цвейехейт. В каждой руке у него по свёртку: в одном чуть тёплые свиные ножки, в другом холодная баранья ляжка в присыпке из немолотого перца. Он бездыханно застывает на месте. Затем кособочится и со стоном притискивает свёрток к своим ребрам.)

ЦВЕЙТ: В боку закололо. Ну, зачем было бежать?

(Втянув осторожный вдох, он проходит вперёд к офонарённой развилке. Снова мелькает отблеск зарева.)

ЦВЕЙТ: Что такое? Сигнал? Прожектор.

(Он стоит на углу Кормака, всматриваясь.)

ЦВЕЙТ: Северное сияние или сталелитейня? Ах, бригада, конечно. Вобщем, к югу. Сильно горит. Может, его дом. Берлога подбиралы. До нас не дойдёт. (Он бодро напевает.) Горит Лондон! Горит Лондон! Весь в огне! Весь в огне! (Замечает матроса, который курсирует сквозь толпу на дальней стороне Талбот-Стрит.) Не упустить бы. Придётся бегом. Догоню. Срежу тут.

(Он бросается через улицу. Пацаны вопят.)

ПАЦАНЫ: Гляди, мистер!

(Два велосипедиста, с болтающимися во весь мах бумажными фонариками проносятся, едва не задев его, мимо, трезвоня звонками.)

ЗВОНКИ: Стойтевсейтевсейтевсе.

ЦВЕЙТ: (Замер выпроставшись, пронизанный спазмой.) Оу!

(Оглянушись, он резко прыгает вперёд. Гигантский вагон-пескорассыпщик украдкой ползёт на него из наплывающего тумана, помигивая громадными красными фарами; дуга трётся о провод. Водитель ударяет по своему ножному гонгу.)

ГОНГ: Бам Блям Бля Дум Дур Дуу.

(Резко щёлкает тормоз. Цвейт, вскинув руку в белой перчатке полисмена, выкарабкивается—одеревенелоного—с путей. Курносого водителя швырнуло вперёд, на рулевое колесо, и он вопит вслед, покуда Цвейт проскальзывает над цепями и стойками.)

ВОДИТЕЛЬ: Эй, засранец, ты тут трюкачом пристроился?

ЦВЕЙТ: (Тройным прыжком выскакивает на тротуар, вновь останавливается, зажатым в руке свёртком смахивает лепёшку грязи со щеки.) Эта часть не проезжая. Был на волосок, зато в боку совсем не колет. Надо снова заняться упражнениями по Сендоу. Отжимания. Спасает даже от несчастных случаев. Что на роду написано. (Он ощупывает карман брюк.) Панацея бедной мамочки. Бывает что каблук застревает в стрелке, или шнурок втаскивает в шестерёнку. На днях колесо Черной Марии царапнуло мне ботинок на углу Леонарда. Трижды – уже колдовство. Обувная магия. Водитель – наглая рожа. Надо б пожаловаться. Может, тот самый, что обломал мне сегодня утром, с той лошадницей. Красавчик того же типа. Но среагировал моментально. Деревянная походка. Скажут шутя, а глядишь – в самую точку. Как меня тогда скрутило на Лед-Лейн. Что-то я съел подсыпанное. Знак везунчика. Почему? Должно быть, на кого пошлёт. Меченая скотинка. (Он на миг закрывает глаза.) Тяжесть в голове. К месячным, или из-за того. В мозгах усталости туман. Такая истома. Хватит с меня. Оу!

(Зловещий силует, ноги вперекрёст, опирается о стену О'Бейра, лица не распознать – уколото тёмной ртутью. Силует свирепо озирает его из-под широкополого сомбреро.)

ЦВЕЙТ: Buenos noches, senorita Blanca, que calle es esta?

ФИГУРА: (Непроницаемо подымает руку в условном знаке.) Пароль. Sraid Mabbot.

ЦВЕЙТ: Хаха. Merci. Эсперанто. Slan leath. (Он бормочет.) Шпион кельтской лиги, подослан тем башибузуком.

(Он делает шаг вперёд. Омешоченный тряпичник заступает ему путь. Он делает шаг влево, тряпомешочник – туда же.)

ЦВЕЙТ: Позвольте. (Он отпрыгивает вправо, тряпомешочник тоже вправо.)

ЦВЕЙТ: Позвольте. (Он проворачивается, изготавливается бочком, проскальзывает мимо и дальше.)

ЦВЕЙТ: Держись правой, правой, правой. Зря что ли в Степсайде Туристский Клуб врыл столб-указатель на потеху публике? "Я, заблудшая душа, оставляю письмо для страниц ИРЛАНДСКОГО ВЕЛОСИПЕДИСТА, пусть поместят в разделе ДЕБРИ СТЕПСАЙДА." Держись, держись, держись правой. Тряпки и кости в полночь. Наверняка скупщик краденого. Убийцы в первую очередь бегут к нему. Смыть свои прегрешения.

(Джеки Кэфри бежит прочь от Томми Кэфри и с разгона врезается в Цвейта.)

ЦВЕЙТ: О!

(Замирает на подкашивающихся от шока ногах. Томми и Джеки скрываются далеко-предалеко, отсюда не видно. Цвейт своими руками с зажатыми в них свёртками охлопывает жилетный кармашек, часы, блокнотный карман, карман для бумажника, услады греха, картофельное мыло.)

ЦВЕЙТ: Берегись карманников. Старая воровская уловка. Столкнуться. И слямзить кошелёк.

(Ищейка, носом к земле, семенит ближе, внюхиваясь. Раскоряченная фигура чхает. Появляется сутулый бородатый силуэт в длиннополом кафтане старейшин Сиона, в тюбетейке с пурпурной бахромой. Роговые очки спущены до крыльев носа. На осунувшемся лице жёлтые потеки яда.)

РУДОЛЬФ: Вот и сегодня пустил на ветер ещё полкроны. А сколько я тебя говорил – не знайся с пропойцами. Да разве ты слушаешь. И никакой прибыли в деньгах за целый день.

ЦВЕЙТ: (Прячет свиные ножки и баранью ляжку за спину и, сникнув, чувствует тёплое и холодное мясо ног.) Ja, ich weiss, papachi.

РУДОЛЬФ: За каким ты здесь делом? Душу сгубить? (Когтями немощного стервятника ощупывает лицо Цвейта.) Разве ты не сын мой, Леопольд, внук Леопольда? Разве не ты мой возлюбленный сын Леопольд, что покинул дом отца своего и отринул богов своих предков, Авраама и Иакова?

ЦВЕЙТ: (С опаской.) Похоже, всё сходится, папа. Мозенталь. Всё, что от него сохранилось.

РУДОЛЬФ: (Разъярённо.) Однажды ночью тебя принесли домой пьяного, как собака, когда ты профукал свои денежки. С теми … как там ты прозвал тех игроков на бегах?

ЦВЕЙТ: (Юношески узкоплечий, в оксфордском костюме шикарно-синего отлива и белой манишке, в коричневой альпийской шляпе, с джентловыми часами чистого серебра на двойной цепочке с брелоком-печаткой, его бок извозюкан подсыхающей грязью.) Борзятники, отец. Всего-навсего один только тот раз.

РУДОЛЬФ: Всего-навсего! В грязи с головы до ног! Руку раскровянил. Челюсть не повернуть. Они сделают тебе капут, Леопольдхен. Ухо востро с такими парнями.

ЦВЕЙТ: (Ослабело.) Они подбили меня наперегонки. Было грязно. Я поскользнулся.

РУДОЛЬФ: (С презрением.) Goim naches. Хороший спектакль для твоей бедной мамы.

ЦВЕЙТ: Мамочка!

ЭЛЕН ЦВЕЙТ: (На ней пантомимный дамский капот с ленточками, кринолин и шлейф, блузка а-ля вдова Твенки с пышно присобраными рукавами на застёжках, волосы покрыты крипсиновой сеткой, она возникает над перилами крыльца в серых варежках и с резной брошью, перекосив в руке подсвечник; вскрикивает с презрением и ужасом.) О, благой Искупитель, что с ним сделано! Моя нюхательная соль! (Она задирает подол платья и шарит в кармане её полосато-белой нижней юбки. Вываливаются флакончик, Agnus Dei, сморщенная картофелина и целлулоидная кукла.) Святое сердце Марии, где вообще тебя носило, вообще-таки?

(Цвейт что-то бубнит, потупив глаза, и пытается впихнуть оба свертка в свои переполненные карманы, но оставляет бесполезные попытки, всё так же бормоча невесть что.)

ГОЛОС: (Резко.) Полди!

ЦВЕЙТ: Кто? (Он уклоняется и неуклюже отбивает удар.) К вашим услугам.

(Он подымает глаза. На фоне персонального миража из фиговых пальм перед ним стоит привлекательная женщина в турецком наряде. Пышные выпуклости распирают её алые шаровары и курточку золотого шитья с прорезями. Широкий жёлтый кушак на её талии. Белый яшмак, лиловея в ночи, закрывает лицо, оставляя на виду лишь большие тёмные глаза и волосы цвета воронова крыла.)

ЦВЕЙТ: Молли!

МАРИОН: Ой, ли? Отныне и впредь – Мадам Марион, голубчик, если ко мне обращаешься. (С издёвкой.) У бедняжки муженька ноженьки застыли, уж так долго дожидался?

ЦВЕЙТ: (Переминаясь с ноги на ногу.) Нет, нет. Ни капельки. (Очарованный, обуреваемый волнением, он учащённо дышит, заглатывая воздух, вопросы, надежды, свиные ножки ей на ужин, всё, что хотел бы ей сказать, извинения, вожделение. У неё во лбу поблескивает монета. На пальцах ног перстни с бриллиантами. Щиколотки связаны тонкой стреножащей цепью. Рядом дожидается верблюд, покрытый башенкой тюрбана. Шелковая лесенка с несметным числом перекладинок ведёт к колышливой кабинке между его горбов. Он пристраивается к ней своим блудливым задом. Она сердито шлёпает его по ляжке, всполошив златокованные браслеты на своих запястьях, осыпает его мавританской бранью.)