Улисс

Слушают. Цвейт слушал. Ричи Гулдинг слушал. И возле двери глухой Пэт, лысый Пэт, начайприимный Пэт слушал.

Аккорды зарокотали медленней.

Голос раскаяния и скорби вступил медленно, тремольно орнаментально.

Покаянная борода Бена призналась: in nomine Domini, во имя Господне. Он стал на колени, он ударил себя в грудь, каясь: mea culpa.

Опять латынь. Она их держит как птицеловный клей. Священик с плотью причастия для тех женщин. Малый при кладбище, Гроуб или Троуп, corpus nomine. Где-то теперь та крыса. Проскребается.

Тук.

Они слушали: бокалы и мисс Кеннеди, выразительное веко Джорджа Лидвела, грудастый атлас, Кернан, Сай.

Вздыхающий голос печали пел. Его грехи. С пасхи он трижды выругался. Сучий выбля. А однажды пошёл не к мессе, а пожрать. Один раз проходил мимо кладбища, а за упокой матушки не помолился. Парень. Стриженый парень.

Бронза слушая у пивокрана, засмотрелась далеко-далеко. Задушевно. И не догадывается что я. Молли враз подмечает если кто-то глянет.

Бронза засмотрелась вдаль, в сторону. Там у них зеркало. Это самый красивый разворот её лица? Уж они-то всегда знают. Стук в дверь. Последний марафетящий штришок.

Коккарракарра.

Что они думают слушая музыку? Как ловить гремучих змей. Вечер, когда Майкл Ганн устроил нам ложу. Какафония настройки, персидскому шаху больше всего пришлась по душе. Напомнила о милом доме родном. Даже высморкался, от умиленья, в занавесь. Может такой в их стране обычай.Тоже ведь музыка. Не так страшна как звучит. Дуденье. Медные ревут ослами, вскинув раструбы. Контрабасы, беспомощные, с пропоротыми боками. Гобой рифмуется с рябой. Рояль щерит крокодиловы музычные челюсти. Флейты как имя Клейтона.

Она замечательно выглядела. В том её крокусовом платье с низким вырезом, наличности напоказ. Её ложбинка притягивала весь театр, как наклонялась что-нибудь спросить. Рассказывал ей что говорит Спиноза в той книге бедного папы. Заворожённо слушала. Глаза вот такие. Наклонилась. Хлюст из ложи напротив зырил к ней, чуть не протыкал свой бинокль глазами. Красу музыки нужно слушать дважды. Природа женщины полвзгляда. Бог сотворил землю, человек напев. Мне-там-псы-коз. Философия. О пропасть!

Все умерли. Погибли. При осаде Россы его отец, у Горея все братья его пали. К Вексфорду, мы парни из Вексфорда, подастся он. Последний в своём роду и фамилии. Я тоже последний в моём роду. Милли молодому студенту. Что ж, наверно, моя вина. Нет сыновей. Руди. Теперь слишком поздно. А если нет? Если нет? Если ещё? В нём ненависти нет.

Ненависть. Любовь. Всё лишь слова. Руди. Скоро я состарюсь.

Большой Бен свой голос распростёр. Великолепный голос, Ричи Гулдинг сказал, с румянцем проступающим в его бледности, Цвейту, вскоре состарящемуся, но пока молодому.

Ну, пошла Ирландщина. Моя страна превыше короля. Она слушает. Теперь-то кто боиться говорить о девятьсот четвёртом? Пора уматывать. Сыт по горло.

– Благославите меня, отче,– Доллард, стриженый парень, вскричал.– Благословите и отпустите с миром.

Тук.

Цвейт огляделся, уйти без благословенья. Восстали убивать: за восемнадцать монет в неделю. Готовы на всё за деньжата. Не зевай, будь начеку. Эти девушки на, нету их милей и краше.

У волн печально моря. Влюбленные хористки. За нарушения обещания зачитываются письма. От крошечки-хорошечкиного пупсика. Смех в зале суда. Генри. Я никогда не подписывался. У тебя такое красивое имя.

Поникли музыка, напев и слова. Потом заторопились. Подставной священик сбрасывает сутану с военного мундира. Капитан пехоты. Они всё это знают наизусть. Им аж зудит испытать этот мороз по коже. Пехотный кэп.

Тук. Тук.

С замиранием слушала она, клонясь сочувственно услышать.

Пустое лицо. Наверно, девственница: или только пальчиком. Прям, хоть бери и пиши что-нибудь: страница. А если нет, что с ними становится? Упадок, отчаяние. Поддерживает их молодыми. Даже восхищаются собой. Гляди. Сыграй на ней. Дуновение губ. Тело белой женщины. Живая флейта. Дунь слегка. Громче! Три дырки у всех женщин. У богинь я не высмотрел. Им так и хочется: чтоб не слишком церемонились. Этим он их и берёт. Золото в кармане, рожа бляхой. Взгляд чтоб зырить: песни без слов. Молли и тот паренёк-шарманщик. Она догадалась о чём он толкует: что обезьянка больна. Или может оттого, что сходны с испанским. Вот также и животных понимают. Соломон умел. Природный дар.

Чревовещание. Губы стиснуты. Думаю желудком. Что?

А? Ты? Я. Хочу. Тебя. Ты…

С хриплой грубой яростью пехотинец выругался. Апоплексичный вздрыг сучий выблядок. Хорошо же ты, малый, надумал прийти. Всего час осталось тебе жить, твой последний.

Тук. Тук.

Теперь мурашки по коже. Они чувствуют сострадание. Смахнуть слезу за мучеников. За всех и вся кто умирает, хотят, за умирающих, умереть. Для этого все и родятся. Бедная м-с Пурфо. Надеюсь она уже. Потому что их чрева. Влага брюшка глазного яблока женщины глазела из-под частокола ресниц, упокоённо, слушая. Глянь, что за прелесть этот глаз, пока она не говорит. На той-той речке. На каждый медленный атласный вздох волны грудей (её вздыхающая пышность), красная роза всплывала неспешно. Опускалась красная роза.

Сердцебиения её дыханье: дыхание, которое и есть жизнь. И все крохотные-прекрохотные папортниковые опахальца волос девы.

Но глянь. Звезды яркие тускнеют. О роза! Рима. Светает. Ха! Лидвел. Так значит от него, а не от. Вскружилась. А мне такое нравится? Впрочем, пялюсь же на неё отсюда. Выбухнутые пробки, росплески пивной пены, груды порожних.

На плавно торчащий пивной кран положила Лидия руку, легко, мягенько, пусть побудет у меня в руках. Обо всём забыв от жалости к стриженому. Сюда, туда: туда-сюда: по полированной узловатости (она знает, его глаза, мои глаза, её глаза) её большой и указательный пальцы жалостливо прошлись: прошли, отошли и, мягко касаясь, скользнули потом так плавно, медленно вниз, прохладный, твёрдый, эмалевый патрубок вытарчивал из их проскальзывающего охвата.

С петушком карра.

Тук. Тук. Тук.

Я тут останусь. Аминь. От ярости он заскрипел зубами. Коварные враги отшатнулись.

Аккорды подходят. Очень грустная вещь. Но такой и должна быть. Смотаться пока не кончилась. Проходить мимо неё. Можно оставить этот НЕЗАВИСИМЫЙ. Письмо у меня. А если она, предположим. Нет. Иди, иди, иди. Как Кэшл Бойло Конноро Койло Тисдал Морис Тисдем, идиииииии.

Дапрдти. Цввстл. В рост с рожью синева. Цвейт встал. Уй. Мыло так и влипло сзади. Наверное вспотел: музыка. Не забыть тот лосьён. Ладно, пока. Высшего кла. Карточка заткнута, да.

Мимо глухого Пэта, в дверях напрягающего слух, Цвейт прошёл.

У казармы Женив умер тот юноша. У Пассажа положили тело его. Горе! О, горемычный. Голос горюющего певца призвал к горестной молитве.

Мимо розы, мимо атласной груди, мимо ласкательной ручки, мимо росплесков, мимо порожних, мимо выбухнутых пробок, приветствуя на ходу, минуя глаза и волосы дев, бронзу и золото слегка в мореглубиннотени, прошёл Цвейт, мягкий Цвейт, мне так одинокий Цвейт.

Тук. Тук. Тук.

Молитесь за него, умолял бас Долларда. Вы кто слушает в покое. Шепните молитву, сроните слезу, добрые люди, добрый народ. Он был стриженый парень.

Спугивая подслушивающего коридорного, стриженый обашмаченый Цвейт в вестибюле Ормонда услышал взрёвы и взрыки браво, смачные спиношлёпы, их всех башмаков топотанье, башмаков, что не парня того башмаки. Гам общего хора, обмыть как следует.

Хорошо что я улизнул.

– Ну, ты силён, Бен,– сказал Саймон Дедалус.– Ей-Богу, как всегда в отличной форме.

– Даже лучше,– сказал Томджин Кернан,– прочувственнейшее исполнение этой баллады, клянусь душой и честью.

– Лаблаш,– сказал отец Коули.

Бен Доллард грузно прокачучил к бару, мощно похвалоокормленный и весь разалелый, на тяжкоступных ногах, его подагренные пальцы выкаблучивали кастаньетами в воздухе. Большой Бенабен Доллард, Бык Бенбен, Бык Бенбен. Трр.

И нутротронутые все, Саймон выдувая дружелюбство на сигнальном рожке своего носа, все со смехом, они грянули заздравным в его честь ура.

– Вы заалелись с виду,– сказал Джордж Лидвел.

Мисс Даус опорядила свою розу, погодить.

– Бен, душка,– сказал м-р Дедалус, шлёпая по Беновой жирной спино-плечевой лопатке.– Он как огурчик, вот только многовато развёл жировых отложений в тканях.

Трррррссс.

– Жир смерти, Саймон,– прорыкал Бен Доллард.

Ричи трещина в лютне одиноко сидел: Гулдинг, Коллис, Вард. Неопределённо он годил. Неоплаченный Пэт тоже.

Тук. Тук. Тук. Тук.

Мисс Мина Кеннеди поднесла близко свои губы к уху бокала первого.

– М-р Доллард,– пробормотали они тихонько.

– Доллард,– бормотнул бокал.

Бок первый полагал: мисс Кенн когда она: что долл он был: она дол, бок.

Он бормотнул, что знает это имя. Имя ему знамо, так сказать. Вобщем сказать, он слышал имя Доллард, так кажется? Да, Доллард.

Да, сказали её губы громче, м-р Доллард. Он премило исполнил эту песню, бормотала Мина. И ПОСЛЕДНЯЯ РОЗА ЛЕТА премилая песня. Мина обожает эту песню. Бокал обожал песню которую Мина.

Этой последней розой лета Доллард довёл Цвейта ощутить ветра круговерть внутри.

Шипучая штука этот сидр: крепит к тому же. Постой. Почта возле Ребена Дж. один и восемь пенсов. Отделаться уж. Обогнём вокруг через Грик-Стрит. И зачем было мне обещаться придти. Попустило. Музыка. Воздействует на нервы. Пивной кран. Рука той что колыбель качает правит.

Бен терн. Правит миром.

Далеко. Ко. Ко. Ко.

Тук. Тук. Тук. Тук.

Вверх вдоль пристаней шёлЛионеллопольд, проказник Генри с письмецом для Мэди, с усладами греха, где кружевца для Рауля, с мне-там-псы-коз, шёл и шёл Полди.

Тук, слепой шёл, постукивая за туком бордюрный камень, простукивая, тук за туком.

Коули он дурманит себя этим; своего рода опьянение. Лучше дать себе волю только наполовину, как если тискаешь девственницу. К примеру, фанаты. Одни сплошные уши. Не упустить и полудольки трельки. Глаза закрыты. Голова кивает в такт. Притактнутые. Не смей и затронуть. Думать строго воспрещается. Всего и разговоров. Лялякают про ноты только.

И всё пытается заговорить. Неприятно, когда обрыв, потому что никогда не знаешь наверн, Орган на Гардинер-Стрит. Старый Глинн, шестьдесят фунтов в год. Унасестился там, на петушином вершке, с педалями да клавишами. Целый день за органом. Часами плетёт-выплетает, разговаривает сам с собой, или с тем малым, что накачивает меха. Забурчало, уркнуло, а потом, совсем нежданно, слегка ве вейнул. Виию! Ве вейнул лёгкий пук ввиии. Цвейта маленький ве..

– Он?– сказал м-р Дедалус оборачиваясь с вынутой трубкой.– Я с ним сегодня утром беднягу Пэдди Дигнама…

– Да, помилуй его Господи.

– Прочим между, там вон камертон на…

Тук. Тук. Тук. Тук.

– У его жены отличный голос. Или был. А?– спросил Лидвел.

– О, это наверно настройщик,– Лидия сказала Саймонлионелу впервые я узрел,– забыл тут, когда был.

Он слепой, поведала она Джорджу Лидвелу, вновь я увидал. И так изысканно играл, наслажденье слушать. Изысканный контраст: Бронзалид миназлато.

– Ори,– проорал Бен Доллард наливая. Пропой!

– 'ллдо!– выкричал отец Коули.

Вфррррр.

Чувствую мне подпирает…

Тук. Тук. Тук. Тук.

– Очень,– сказал м-р Дедалус, глядя на обезглавленную сардину.

Под колпаком для сэндвичей лежала на носилках хлеба одна последняя, одна-одинёшенька, последняя сардина лета. Одинокий Цвейт. Очень, всматривался он. В нижнем регистре преимущественно.

Тук.Тук.Тук.Тук.Тук.Тук.Тук.Тук.

Вот бы да.

Цвейт шёл мимо конторы Берри. Погоди. Была бы волшебная палочка. Две дюжины юристов в одном только этом здании. Тяжба. Любят друг друга. Груды пергамента. Г. г. Карман и Ник, патентованные адвокаты. Гулдинг, Коллис, Вард.

Но например молодчик, что лупит в большой барабан. Его призвание: оркестр Мика Руни. Интересно, как его осенило. Сидел дома, после свиной ножки с капустой, утрясая всё это в кресле. Репетировал свою оркестровую партию. Бом. Бомпадур. Балдей жёнушка. Ослиная шкура. Хлещут их всю жизнь, ещё и после смерти лупят. Бом. Блуп. Вобщем, что называется яшмак, то есть кисмет. Судьба.

Тук. Тук. Юноша, слепой, с постукивающей тросточкой, прошёл, туктукая, вдоль витрины Дейла, где русалка с расплескавшимися волосами (но он не видел), выпыхивала клубы русалочьего (слепой не), русалочий, наимягчайший в затяжке.

Инструменты. Стебелёк травы, зажатый в раковине из её ладоней, и подуть. Даже из расчёски и обёрточной бумаги можно выдуть мелодию. Молли в её пеньюаре на Западной Ломбард-Стрит, волосы распущены. Наверное всякое ремесло изобретает свои, усекаешь? Охотник на роге. Хха. У тебя вскочил, что ли? Cloche. Sonnez la. Пастух на дудочке на своей. Полисмен на свистке. Запоры и ключи! Трах! Четыре часа всё спокойно! Спите! Уже случилось. Барабан. Бомпадур. Постой, знаю. Городской глашатай. Длинный Джон. И мёртвых пробудит. Бом. Дигнам. Бедняга nomine domine. Бом. Вот и музыка, то есть все эти бом бом бом очень смахивают на то, что зовется da capo.

Мне и впрямь надо. Вот если б я так дерганул на банкете. Просто вопрос привычек персидского шаха. Шепни молитву: смахни слезу. Всё равно, он, должно быть, малость был простак – не разглядеть пехотного кэпа. Закутался. Интересно, что то был за малый у могилы в коричневом макине. О, шлюха этого закоулка.

Замызганная шлюха в чёрной соломеной матросской шляпе набекрень шла, размалёвана, при свете дня вдоль пристаней навстречу м-ру Цвейту. Когда впервые он узрел прелестное созданье. Да как раз. Мне так одиноко. Сырая ночь в переулке. У кого тут рог-то? Хихо. Навидалась. Тут не её околоток. Чего это она? Надеюсь не. Пст! Просто стиранное белье. Знала про Молли. Прищучила меня. Полная дама была с тобой в коричневом костюме. Не рыпайся. Мы ещё условились встретиться. Зная, что никогда или почти никогда. Слишком дорого и близко от дома родного дома. Видит меня, нет? Днём так просто пугало. Лицо обвисло. Ну, её к чёрту! О, брось, ей тоже надо жить, как и всем прочим. Посмотрим тут.

В витрине антикварной лавки Лионела Марка спесивый Генри Лионел Леопольд милый Генри Цветсон: на деле м-р Леопольд Цвейт высмотрел ручной мелодион с засиженными потёками в мехах. Цена: шесть круглых. Можно выучиться играть. Дёшево. Пусть она пройдёт. Потому что всё дорого, если не хочешь. Вот это и значит настоящий торговец. Заставить тебя покупать то, что он хочет продать. Малый, что продал мне шведскую бритву, которой даже выбрил меня. Хотел содрать даже за то, что направил её. Вот она проходит. Шесть круглых.

Должно быть сидр, а может ещё то бургундское.

Возле бронзы сблизи, возле злата издалека, они чокнулись звенящими стаканами все, ясноглазые и отважные, перед бронзовой Лидии последней прельщающей розой лета, розой Рима. Первый Лид, Де, Коу, Кер, Долл, пятый: Лидвел, Сай Дедалус, Боб Коули, Кернан и Большой Бен Доллард.

Тук. Юноша вошёл в пустынный зал Ормонда.

Цвейт взирал на отважного картинного героя в витрине Лионела Марка. Прощальные слова Роберта Эммета. Последние семь слов. Это у Мейербира.

– Настоящие мужчины, как вы.

– Точно, Бен, точно.

– Подымут стаканы, как один.

Они подняли.

Чок. Чак.

Так. Незрячий юноша стоял в дверях. Не видел бронзу. Не видел злата. Ни Бена, ни Боба, ни Сая, ни Джорджа, ни бокалов, ни Ричи, ни Пэта хии хии хии хии. Он не видал.

Морцвет жирцвет рассматривал последние слова. Потихому. Когда моя страна займёт своё место среди.

Пррпрр.

Должно быть бургу.

Ффф. Оо. Ррпр.

Наций земли. Сзади никого. Она прошла. Тогда, но не ранее. Трамвай. Клям, клям, клям. Удобный слу. Подходит. Клямблклямблклям. Это точно от бургундского. Да.

Один, два. Пусть напишут мою. Тарааааааа.

Эпитафию. Я это

ппррпффррппффф.

Свершил.

* * *

Я как раз валандал время дня со старым Троем Д.И.П., ну, там, на углу Арбор-Хилл, и тут, ни черта себе, подваливает этот долбаный чистила и чуть не вогнал мне свой держак прямо в глаз. Я разворачиваюсь, чтоб спустить язык с привязи и покрыть его на три колена, и—опаньки! кого я вижу!—дрыгает по Стони-Бетер, кто ж ещё, если не Джо Гайнс.

– Гля, да это никак Джо,– грю.– Как поддуваешь? Видал, как этот долбаный трубочист малость не вышиб мне глаз своей метлой?

– Сажа к удаче,– грит Джо.– Кто тот старый мудозвон, что ты с ним калякал?

– Старина Трой,– грю,– он воевал. Я тут прикидываю, может подать на того малого за нарушение движения своими мётлами и лесенками.

– А что поделываешь в этих краях?– грит Джо.

– Делов до чёрта,– грю.– Есть тута долбаный лисяра-ворюга, за гарнизонной церковью, на углу Цыпцып-Лейн, старый Трой как раз давал мне про него наводку, тот ловчила потянул Бог знает сколько чаю и сахару и теперь должон платить по три круглых в неделю туда, где пасся, в графство Соскочи-от-Мальчика-с-Пальчика, на Хатсберн-Стрит, Моисею, который Херцог.

– Обрезанец!– грит Джо.

– Ага,– грю.– Малость, с конца. А этот лисяра, старый водопроводчик по имени Герати. Уже недели две, как я въелся ему в шкуру, но не смог ещё и полпенни выдрать.

– Так ты, сталбыть, нынче на этой ниве трудяжишь?– грит Джо.

– Этта,– грю.– Как пали великие! Сборщик поганых и невыясненных долгов. Но это самый жуткий долбаный ворюга из всех, каких встретишь за день пути в любую сторону, рожа в отакенных оспинах, при дожде там в них воды сберётся ведра на полтора, не меньше. Ты, грит, ему передай, имел я его ввиду, грит, и дважды поимею, как подошлёт тебя снова, а если снова подошлёт, грит, я его на суд притаскаю, ей-бо, за торговлю без лицензии. А сам накачанный, ну, вот-вот лопнет. Исусе, я чуть не сдох от смеха, как тот еврейчик зачал рубаху на себе терзать. Вэй! Он мне мой чай пьёт. Он мне мой сахар кушает. Потому что не платит мне мои деньги?

За непортящиеся товары приобретенные Моисеем Херцогом, проезд Сент-Кевина, 13, район Лесной пристани, далее именуемого тут как "продавец", и проданные и доставленные Майклу Е. Герати, эсквайру, по Арбор-Хилл, 29, в городе Дублине, район Аранской пристани, джентельмену далее именуемому тут как "покупатель", а именно пять фунтов коммерческого веса отборного чая, по три шиллинга за фунт коммерческого веса, и три стоуна коммерческого веса сахара, толчёного кристаллического, по три пенса за фунт коммерческого веса, указанный покупатель должен означенному продавцу один фунт и пять шиллингов и три пенса стерлингов за приобретённую ценность и установленная сумма должна быть выплачена означенным покупателем означенному продавцу еженедельными взносами, каждые семь календарных дней, по три шиллинга и ноль пенсов стерлинга; и перечисленные непортящиеся товары не могут быть оставлены в залог, в обеспечение, проданы, либо каким-то иным способом отчуждены означенным покупателем, но должны быть и оставаться и считаться нераздельной исключительной собственностью означенного продавца, в распоряжении его доброй воли и собственного благоусмотрения, покуда означенная сумма не будет, сообразно, выплачена означенным покупателем означенному продавцу способом здесь означенным, как сего дня оговорено между означенным продавцом, его наследниками, душеприказчиками, поверенными и воспреемниками с одной стороны и означенным покупателем, его наследниками, душеприказчиками, поверенными и воспреемниками с другой стороны.

– Ты полный ни-ни?– грит Джо.

– И в рот,– грю,– не беру, покуда выпивон не подвернётся.

– Как насчёт засвидетельствовать почтение нашему другу?– грит Джо.

– Кому?– грю.– У него крыша съехала и теперь беднягу штопают у Джона Божьего.

– Залёт на почве продукта собственного изготовления?– грит Джо.

– Ага,– грю.– Настой виски на мозгах.

– Занырнём-ка к Барни Кирнану,– грит Джо.– Потолкую с Патриотом.

– К Барни, так к Барни,– грю.– Какая-то срочность, Джо?

– Ни хрена подобного,– грит Джо.– Я высидел собрание в АРСЕНАЛЕ.

– Об чём калякали, Джо?– грю.

– Сходка у торговцев скотом,– грит Джо,– на тему ящура. Так и тянет перемолвиться крепким слово с Патриотом на этот счёт.

Вот мы и двинули вокруг лайненхоллских казарм, за здание суда, беседуя о том, о сём. Порядочный малый этот Джо, когда при наличных, но такого за ним не водится. Исусе, я всё ещё не мог отойти после того долбаного лисяры Герати, ворюги при свете дня. За торговлю без лицензии, грит!

В Инисфайле пречистом раскинулась эта страна – страна святого Михана. И воздвигнута там дозорная башня высматривать люд странствующий. Там упокоились богатыри непробудно, как спали они и при жизни, воины и князья высокознатные. Приятна та сторона в супокое журчащих вод, рыбообильных потоков, где резвятся морские собачки, желтопёрые камбалы, карпы зеркальные, судаки, широколобики, молодые лососи, пестряки, калканы, лещи и уйма всякого иного разнорыбья и прочих подданных водного царства в несметном и неисчислимом множестве. В легковейных ветерках с запада и востока высокоствольные древеса колышут в разных направлениях первоклассной своей листвою, пышный платан, ливанский кедр, возвышенный клён, чистопородный эвкалипт, и прочие украшения растительного мира, которыми край этот снабжён весьма преобильно. Красны девицы сидят в непосредственной близости к корням прекрасных деревьев, распевая распрекрасные песни и забавляясь прекрасными предметами всяческих видов как то: золотыми слитками, серебряными рыбками, бочонками сельди, куконами угрей, бычков, садками форели, лиловыми аметистами и игривыми насекомыми. И герои издалече держат путь к ним поженихаться: от Эльбаны до Сливмаржи, бесподобные князья раздольного Мунстера и Коннахта праведного, и ровногладкого Лейнстера, и из Крочантовой земли, и из Армаги превосходной, и из благородной области Бойл, князья – сыны королей. И возносится там сияющий чертог, кристальная сияющая крыша которого видна мореходам, что пересекают обширное море в барках, для того и построенных, и сбираются сюда все стада и откормленный молодняк, и первые плоды земли этой, ибо О'Коннел Фицсаймон взимает тут дань, вождь и потомок вождей. Сюда преогромнейшие телеги свозят щедрые дары полей и нив, корзины капусты, повозки шпината, ананасов вязки, Рангунские бобы, россыпи помидоров, кадушки смокв, мешки шведской свеклы, сферовидный картофель, и тьму цветнорадужной кольраби, Йоркской и Савойской, лотки луковиц, жемчужин земли, и короба грибов, и банановые мякоти, и жирный арахис, и ячмень, и репу, и красные зелёные жёлтые бурые палевые сладкие большие терпкие зрелые апельсинированные яблоки, и лукошки земляники, и решёта крыжовника, тучного и соковитого, и клубнику достойную князей, и малину в кузовках их.

– Ввиду я его имел,– грит,– и вдвойне поимею. Покажись-ка, Герати, распродолбаный ворюга равнин и взгорий!

И дорогой этой бредут стада несметные оскопленых баранов и рдеющих ярок, и стриженых овец, и ягнят, и вскормленных в стерне гусей, и волов трёхлеток, и ржущих кобыл, и обезроженных бычков, и длиннорунных овец для стрижки, а также и на откорм, и призовых спаниелей Каффа, и яловок, и свиноматок, и кабанов на сало, и всякие другие разновидности высокознатного свиного рода, и юных коров, и племенных быков наинезапятнаннейших родословных, вместе с первейшими премированными дойными коровами и беспородным скотом; и непрестанно раздается там топот, квохтанье, ржанье, мычанье, блеянье, муканье, хрюканье, урчанье, чавканье, чмоканье, овец и свиней и крупного рогатого скота с пастбищ Лаша и Раша, и Каррикмайнса, а также из ручьистых долин Томонда, с Джилликадисских гряд неприступных, и высокородного Шеннона бескрайнего, и из складок местности клана Киар, иx дойки топорщатся от переизбытка молока, вблизи бочек масла, и чанов сыра, и жбанов сливок, и кадушек ягнятины, и сусеков зерна, и овальных яиц, во множестве сотен, различных размеров, агатово крапчатых.

Вобщем, завертаем мы к Барни Кирнану, а тама, ясно дело, Патриот торчит себе в уголочке и лясы точит сам с собой и с той долбаной шелудивой дворнягой по кличке Герриовен, и дожидает чем капнет с неба, в смысле выпивки.

– Тута он,– грю,– в своей прославленной берлоге, при мантии и с ворохом бумаг, в трудах на пользу дела.

Тут долбаная помесь как рыкнет из угла – мороз по коже. Это было б актом полного человеколюбия, если б хоть кто-нибудь прикончил того долбаного пса. Мне рассказывали живой факт, как он отхапнул шмат штанины у констебля, что заявился к Сэнтри с повесткой насчёт лицензии.

– Стой и доложись,– грит он.

– Спокойно, Патриот,– грит Джо.– Тут свои.

– Проходи, коль свои,– грит.

Тута он потёр руку об свой глаз и грит:

– Какое у вас мнение про нынешние времена?

Простукивает, стало быть. Но, е-бо, Джо не подкачал.

– Похоже, рынки на подъёме,– грит и тянется поскрести свою разсоху.