Улисс

Хейнс раскрыл новокупленную книгу.

– Какая жалость,– сказал он.– Шекспир – страна обетованная всех утративших равновесие умов.

Одноногий моряк прорычал около № 14 по Нельсон-Стрит.

– Англия ждет…

Жёлтый жилет Мака Малигана игриво затрясся от его смеха.

– Ты бы его видел, когда равновесие утрачивает его тело. Я дал ему прозвище бродячий Aеngus.

– Не сомневаюсь, что у него есть какая-то idee-fixe,– сказал Гайнс задумчиво пощипывая свой подбородок большим и указательным пальцами.– Как раз раздумываю, что бы это могло быть. У людей такого толка непременно бывает.

Хват Малиган наклонился через стол, посерьёзнев.

– Ему сдвинули мозги,– сказал он,– видениями ада. И ещё ему никак не удаётся уловить аттическую ноту. Ноту Суинберна, из всех поэтов, белая смерть и багровое рождение. В этом его трагедия. Ему никогда не стать поэтом. Радость творчества…

– Есть вечное наказание,– сказал Хейнс, кивая кратко.– Понятно. Сегодня утром я прощупал его насчёт веры. Заметно было, что у него что-то застряло в сознании. Это довольно интересно, потому что профессор Покорни в Вене делает интересные выводы на этот счёт.

Ожидавшие глаза Мака Малигана увидели официантку. Он помог ей разгрузить поднос.

– В ирландской мифологии ему не найти и намёка на ад,– сказал Хейнс обставленный радостными блюдцами.– Там начисто отсутствует идея морали, понятия судьбы, воздаяния. Довольно странно, что у него именно эта навязчивая идея. Он что-нибудь писал для вашего движения?

Он утопил два куска сахара, ловко, плашмя, сквозь взбитые сливки. Хват Малиган располосовал исходящую паром булку и напластовал масло на её дымящийся мякуш. Изголодало откусил мягкий кусок.

– Десять лет,– сказал он, жуя и смеясь.– Он собирается написать что-то через десять лет.

– Срок довольно отдалённый,– сказал Хейнс, задумчиво приподымая свою ложечку.– И всё же я не удивлюсь, если он, таки, напишет.

От отведал ложечкой из сливок-вершков своей чашки.

– Это натуральные ирландские сливки, как я понимаю,– сказал он недоверчиво.– Не хочу чтоб меня провели.

Илия, лодoчка, лёгкий комканый клочок, плыл к востоку вдоль бортов кораблей и траулеров, среди архипелага бутылочных пробок, минуя новую Вепинг-Стрит и перевоз Бенсона, и мимо трёхмачтовой шхуны РОЗЕВИН из Бриджвотера, с грузом кирпича.

* * *

Альмидано Артифони прошёл Холз-Стрит, миновал Свелз-Ярд. Позади него Кэшл Бойл О'Коннор Фицморис Тисдал Фарелл в болтающемся тростезонтоплаще увернулся от фонарного столба у дома м-ра Ло Смита и, перейдя, пошёл по Марион-Сквер.

Далеко позади него, слепой юноша простукивал свой путь вдоль стены Колледж-Парка.

Кэшл Бойл О'Коннор Фицморис Тисдал Фарелл прошёл до радующих глаз витрин м-ра Льюиса Вернера, затем развернулся и зашагал обратно вдоль Марион-Сквер, расколыхивая свой тростезонтоплащ.

На Уайльдовом мосту он встал, нахмурился на имя Илии, вывешенное на Метрополитен-Холл, насупился на отдалённую пригожесть Герцоговой Лужайки.

Очки его блеснули, хмурясь на солнце. Оскаля крысиные зубы, он пробормотал:

– Coactus volui.

Он зашагал дальше по Клэр-Стрит, скрежеща своим яростным словом. Минуя окно зубоврачебного кабинета д-ра Цвейта, напор его плаща грубо смел полою тоненькую тросточку и сягнул дальше, хлестанув безмускульное тело. Незрячий юноша обернул своё болезненное лицо вслед шагающей фигуре.

– Прокляни тебя Господь,– сказал он взъярённото бы ты ни был! Ты слепее меня, сучий выблядок!

* * *

Напротив заведения Рагги О'Донахью юный господин Патрик Алоизус Дигнам, облапив полтора фунта свинины из лавки Мангена, покойного Ференбаха, за которой его посылали, шёл вдоль теплой Виклоу-Стрит, не спеша нисколечько. Это ж такая блинская скукотища: сидеть в гостиной с м-с Стоер и м-с Квигли, и м-с МакДовел, где шторки задёрнуты, а они знай себе нюхают свои табакерки, да по капельке прихлёбывают густоянтарный херес, что дядя Барней принёс от Танея. Да помаленьку наминают домашний фруктовый пирог, без конца, блин, ворочают челюстями да вздыхают.

На Виклоу-Лейн витрина мадам Дойл, бальные платья и бижутерия, остановила его. Он стоял, глазея на двух молотил раздетых до самой шкуры, вскинувших кулачищи. Из боковых зеркал два юных господина Дигнама, в трауре, раззявились безмолвно. Майлер Кьог, любимец Дублина, встретится со старшим сержантом Беннетом, скуловоротом из Портобелло, в поединке за приз в пятьдесят соверенов. Боже, вот будет молотиловка, стоит поглядеть. Майлер Кьог это вон тот, который бьёт, в зелёном поясе. Вход две монеты, солдатам за полцены. От мамули я бы запросто смылся. Юный господин Дигнам, что слева, повернулся, когда и он повернулся. Это я в траурном. А когда состоится? Двадцать второго мая. Конечно, блин, уже прошло.

Он повернулся направо и справа тоже юный господин Дигнам повернулся, кепка набекрень, воротник выскочил. Задрав подбородок, чтоб пристегнуть воротник, он увидел изображение Мари Кендел, очаровательной субретки, рядом с парой молотил. Из тех ляль, что Стоер держит в пачках с бычками, которые смалит втихую, а старик его как-то застукал и вздрючил.

Молодой господин Дигнам опустил свой воротник и побрёл дальше. Но самый сильный молотила это Фицсаймонс. Раз заедет в дыхалку и ты готов до конца следующей недели, парень. А по технике лучшим молотилой был Джим Корбет, пока Фицсаймонс не выбил из него опилки, финты у него – класс.

На Грэфтон-Стрит юный господин Дигнам увидал красный цветок во рту богатого джентла, и на нём ещё пара шикарных колёс, а он только слушал чего ему варнякает старый ханыга, да скалился всю дорогу.

Сендимонтского трамвая не видать.

Юный господин Дигнам пошёл вдоль Нассау-Стрит, перехватив свинину в другую руку. Воротник опять подскочил и он его одернул. Блинская пуговица слишком мала для петли в рубашке, заколебала, блин. Ему встретились школьники с сумками через плечо. Я и завтра не пойду, аж до понедельника. Ещё попались школьники. Заметили, что я в трауре? Дядя Барней сказал, что даст извещение в сегодняшнем вечернем номере. Тогда все увидят и прочтут в газете напечатаную мою фамилию и папкину.

Лицо его, что только что было красным, всё посерело, а к глазу подбиралась муха. Этот хруст, когда вворачивали шурупы в гроб, и буханье, как сносили вниз. А в нём был папа, а мама плакала в гостиной, а дядя объяснял носильщикам как развернуться на лестнице. Большой был гроб и высокий, а на вид тяжелый. Как так случилось? В тот вечер папаня был поддатый, стоял на лестнице и орал где его ботинки, чтоб пойти к Танею ещё поддать, такой на вид занюханный и хлипкий в своей рубашке. Не увижу никогда. Вот это смерть. Папа умер. Мой отец умер. Он мне говорил слушаться маму. И ещё что-то, но я не услышал только заметил как его язык и зубы старались выговорить получше. Бедный папа. Это был м-р Дигнам, мой отец. Одна надежда, что он теперь в чистилище, потому что в субботу вечером сходил на исповедь к отцу Конрою.

* * *

Вильям Хамбл, эрл Дадли, и леди Дадли, в сопровождении полковника Хазельтайна, выехали после ланча из вице-королевской резиденции. Во втором экипаже находились – её честь м-с Пагет, мисс де Корси и его честь Джеральд Вард, адьютант вице-короля.

Кавалькада выехала через нижние ворота Феникс-Парка, где ей отдал честь почётный караул полисменов, и направилась мимо Королевского моста вдоль северных пристаней. При проезде через столицу вице-королю был оказан самый тёплый прием. У Блади-моста м-р Томас Кернан, с той стороны реки, приветствовал его, бестолку, издалека. Между Вайтвотским мостом и мостом Королевы вице-королевские экипажи лорда Дадли миновали, но не были приветствованы м-ром Дадли Вайтом, Б. И., М. И., стоявшим на выезде с Арранской пристани возле ломбарда м-с М. Е. Вайт, на западном углу Арран-Стрит и почёсывавшим нос указательным пальцем, от неопределённости: как поскорей добраться в Фибсборо, можно трамваем с двумя пересадками, или окликнуть извозчика, или же пешком через Смитфилд, холм Конституции и конечную станцию Бродстон. На ступенях Четырех Судов Ричи Гулдинг с кассовой сумкой Гулдинг, Коллис и Варда с удивлением заметил их. За Ричмондским мостом у дверей конторы Ребен Дж. Додд, адвоката, агента Патриотической Страховой компании, пожилая женщина, собиравшаяся войти, передумала и вернувшись, как и пришла, вдоль витрин Кинга, доверительно улыбнулась представителю Его Величества. Из своего дренажного туннельчика в стене Лесной пристани, под конторой Тома Девана, речка Поддл с вассальной преданостью вывесила язык жидкого дерьма. Поверх занавески в Ормонд отеле, золото возле бронзы, головка мисс Кенеди возле головки мисс Даус, выглянули, полюбоваться. На Ормонд-пристани м-р Дедалус, на своём пути от оранжереи до оффиса помощника шерифа, встал, как столб, посреди улицы и низко опустил свою шляпу. Его Превосходительство грациозным жестом ответил на приветствие м-ра Дедалуса. От Кахилского угла преподобный Хью Ц. Кошелл, М. И., послал поклон, не замеченный, подумывая о лордах-представителях, чьи руки благосклонно в старину выдавали щедрые бенефиции священослужителям. На Греттен-мосту Лениен и М'Кой, расставаясь друг с другом, посмотрели на проезжающие экипажи. Проходя мимо конторы Роджера Грина и большой красной типографии, Герти МакДовел, что несла микстуру своему занедужавшему отцу, догадалась по манерам, что это были леди и лорд-лейтенант, но не смогла рассмотреть что же было на Её Превосходительстве, так как трамвай и здоровенный жёлтый фургон Спрингса "Перевозка мебели" остановились как раз перед ней из-за того, что это был лорд-лейтенант. За Ланди-Футс из дверного проёма трактира Каванага Джон Вайз Нолан ухмыльнулся с невидимой холодностью на лорда генерал-лейтенанта, генерал-губернатора Ирландии. Досточтимый Вильям Хамбл, эрл Дадли, кавалер Б. К. В. О., миновал всё время тикающие часы Мики Андерсона и восковые свежещёкие манекены Генри и Джеймса в шикарных костюмах. Джентельмен Генри, dernier cri Джеймс. Далее, напротив Дамских Ворот, Том Рошфор и Носач Флинн наблюдали приближение кавалькады. Том Рошфор, уловив на себе взгляд леди Дадли, быстро вытащил большие пальцы рук из карманов бордового жилета и снял перед ней шляпу. Очаровательная субретка, великая Мари Кендал, с подмалеванными щеками и вздёрнутой юбкой, намалёванно ухмыльнулась со своей афиши над Вильямом Хамблом, эрлом Дадли, и над полковником Х.Т. Хезельтайном, а так же над их честью Джеральдом Вардом, адьютантом. Из окна Ч. Х. П. Хват Малиган, весело, и Хейнс, хмуро, уставились вниз на вице-королевский экипаж, поверх плеч оживленных посетителей, масса фигур которых затеняла шахматную доску, куда упорно смотрел Джон Говард Парнел. На улице Фоунса, Дилли Дедалус, подняв взгляд от Французского для начинающих, Шарнедаля, увидела натянутые тенты от солнца и блеск вращающихся колесных спиц. Джон Генри Ментон, заполняя двери Здания Коммерции, уставился вино-отягчёнными устрицами глаз, держа в толстой левой руке увесисто-золотые охотничьи часы, так и не взглянутые на. Вровень с выбрасываемой в беге в воздух передней ногой лошади короля Билли, м-с Брин отдёрнула назад своего мужа из-под копыт сопровождения. Она прокричала ему на ухо в чём дело. Поняв, он пересунул свои тома к левой части груди и помахал второму экипажу. Его честь Джеральд Вард, адьютант, приятно удивлённый, поспешил ответить. На углу Понсби, белый бочонок Х. изнемождённо остановился и четыре оцилиндренных белых бочонка стали следом за ним Е. Л. И. С., покуда прорысят мимо форейторы и экипажи. Напротив музыкальных товаров Пиготта, м-р Денис Дж. Маггини, учитель танцев и пр., пестро одеянный, церемонно ступающий, был обогнан вице-королем и не замечен. Вдоль стены провоста прогулочно шагал Ухарь Бойлан, ступая в коричневых туфлях и в носках с небесно-голубым узором под припев МОЯ ПОДРУЖКА ДЕВУШКА ИЗ ЙОРКШИРА. Ухарь Бойлан явил небесно-голубым лентам на лбах коренников и их высоко вскидываемым ногам галстук небесно-голубого цвета, широкополое канотье, залихватски набекрень, и саржевый костюм цвета индиго. Руки, сунутые в карманы пиджака, забыли поприветствовать, но он предложил трём дамам смелое любованье своих глаз и красную гвоздику меж его губ. Когда они проезжали вдоль Нассау-Стрит, Его Превосходительство обратил внимание кивающей ему супруги на программу музыки, исполняемой на тот момент в Колледж-Парке. Невидимые лужёные парни-горцы трубили и барабанили вслед кортежу.

И хоть она фабричная девчонка,Не носит модных платьев и туфлей.БАРААБУМ.Но никого на свете нет милееЙоркширской розочки моейБАРАОБУМ.

От стенки в гонку-гандикап на четверть мили по непересечённой местности стартовали М. К. Грин, Х. Грифт, Т. М. Патей, К. Скейф, Д. Б. Джеффс, Г. Н. Морфи, Ф. Стивенсон, К. Адерли и В. С. Хаггард, по очереди. Шагая мимо Финн-отеля Кэшл Бойл О'Коннор Фицморис Тисдал Фарелл уставился свозь яростный монокль поверх экипажей на голову Е. М. Соломонса в окне Австро-Венгерского вице-консульства. В глубине Лейнстер-Стрит, у служебных ворот Троицы, верный слуга королю, Горнбловер, коснулся своего охотничьего картуза. Когда лоснящиеся кони цокали по Марион-Сквер, юный господин Патрик Алоизий Дигнам, пережидая, увидел как приветствуют джентла в цилиндряке и тоже поднял свою новую чёрную кепку пальцами в жиру от обёртки свинины. И воротник его тоже подскочил. Вице-король, следуя на торжественное открытие Мируского базара для сбора средств на мерсерский госпиталь, проехал со своим кортежем в направлении Нижней Маунт-Стрит. Он миновал слепого юношу напротив заведения Бродбента. На Нижней Маунт-Стрит прохожий в коричневом макинтоше, жуя сухой хлеб, пересёк их путь, быстро и невредимо. У моста над Королевским каналом от своей дощатой ограды м-р Юджин Страттон, с улыбкой на пухлых губах, зазывал всех проходящих пожаловать в местечко Пемброк. На углу Хадингтон-Роуд две запесоченные женщины остановились, зонт и сумка, а в ней одиннадцать беззубок, повернулись обозреть, удивившись, лорда-мэра и леди-мэршу, только он почему-то без своей золотой цепи на груди. На Нортамберленд-Роуд и Лендедон-Роуд Его Превосходительство отвечал, неукоснительно, на приветствия редких пешеходов, приветствие пары маленьких школьников у садовых ворот дома, которым, говорят, залюбовалась покойная королева при посещении ирландской столицы со своим супругом, принцем-консортом, в 1849 году, и на приветственный взмельк Альмидано Артифониовых крепких штанов, заглатываемых захлопывающейся дверью.

* * *

Бронза с золотом услыхали железо подков, сталезвонное.

Разряснснтснсн.

Заусеницы, сколупнуть заусеницы с тверди ногтя большого пальца, заусеницы.

Ужас! И зарумянилась ещё червонней золото.

Осиплый насвист пяти нот.

Посвист. Синий цвет на золоте башенкой уложенных волос.

Прыгучая роза на атласистых грудях атласа, роза Рима.

Заливается, наливая: Идолорес.

Зырк! Кто в …златовзгляде?

Звяк окликнул бронзу жалея.

И зов, чистый, долгий, полный биения. Вожделенномирающий зов.

Зазыв. Мягкое слово. Но глянь! Гаснут яркие звезды. О, роза! Замечает ответную трель. Рим. Занимается утро.

Дилинькает колясочное диньканье.

Монеты звяк. Часов тик.

Признание. Sonnez. Не могу. Шлепок резинки. С тобой расстаться. Шлёп. La cloche! Ляжки шмяк. Воткрытую. Милая, прощай!

Динь. Цве.

Грянули аккорды. Когда любовь зовет. Война! Война! Литавры.

Парус! Вуаль трепещет над волнами.

Пропало выфлейтил дрозд. Всё пропало теперь.

Рог. Вьюнок.

Когда впервые он узрел. Увы!

Спарились на всю. Ходуном, вовсю.

Заливистая трель. А, подманка. Обманчивая.

Марта! Приди!

Хлопхлуп. Хлипхлап. Хлоппихлоп.

Божемилостивый онник огданес лышалзавсю.

Глухой лысый Пат отрезал и поддел под.

Зов в светлолунную ночь: так далёк: далёк.

Мне так тоскливо. P.S. Так одинокоцветно.

Слушай!

Шипастый и крученый холодный рожок моря. Есть у тебя? Всем и каждому плеск и неслышный рокот.

Жемчуга: когда она. Рапсодии Листа. Снимсссс.

Ты нет?

Нет ещё: нет, нет: думаю: Лайдл. Петушком фазанчиком карра.

Чёрный.

Басовито. Давай, Бен, давай.

Погоди, пока угожу. Хи хи. Годи пока хи.

Но погоди!

Далеко в тёмных недрах земли. Вкраплена руда.

Вомягосподне. Всё минуло. Всё рухнуло.

Крохотныe, трепетные опахальца её девственных волос.

Аминь! Он яростно вгрызся.

Н-на! Туда-сюда, обратно! Жезл круто торчком.

Бронзалидия близ Минызлата.

Возле бронзы и злата, в океанозелёном сумраке. Цвет.

Старый Цвейт.

Примчался постучался. Петушком карра.

Молитесь за него! Молитесь люди добрые!

Его подагренные пальцы ошеиваются.

Большой Бенабен. Большой Бенбен.

Последняя роза Рима цвет лета оставила мне.

Так грустно и одиноко.

Фвии! Вейнул легонько.

Настоящие мужчины. Лид Кер Коу Де и Дол. Ага, ага. Честной народ. Враз подымут твой диньк донком.

Хху! Оо!

Где бронза сблизи? Где злато издали? Где подковы?

Рррпр. Краа. Краандл.

Только тогда и не. Напишите мою эпфрипфитапфию

Свершил.

Начали!

Бронза возле злата, головка мисс Даус подле головки мисс Кеннеди над шторкой Ормонд-бара, услыхали вице-королевские подковы сталью звякавшие мимо.

– Это она?– спросила мисс Кеннеди.

Мисс Даус сказала да, сидит с его превосходом, в жемчужно-сером рядом с eau de Nil.

– Изысканный контраст,– промолвила мисс Кеннеди, тогда как, встрепенувшись, мисс Даус пылко зачастила:

– Глянь на красавчика в шёлковом цилиндре.

– Кто? Где?– спросила золото ещё взволнованней.

– Во втором экипаже,– сказали влажные губы мисс Даус, подсмеиваясь на солнце.– Сюда смотрит. Думает посмотрю я, или нет.

Она метнулась, бронза, к другому краю, притиснув лицо к стеклу в ореоле учащённого дыхания.

Ее влажные губы подхихикнули:

– Готов, оглянулся.– Она засмеялась.

– О, несчастный! Ну, разве не идиоты эти мужчины?

С печалью.

Мисс Кеннеди отошла печально из яркого света, закладывая прядку волос за ухо.

Отходя опечаленно, уже не золото, она подвернула, заложила волосы. С печалью заложила она, отходя, золотую прядку за завиток уха.

– Им-то всё удовольствие,– печально сказала она потом.

Мужчина.

Цветорый шёлмимо мимо Моланговых труб, неся на груди услады греха от букиниста Вайна, неся в памяти сладость греховных слов, мимо пыльной мятой вывески Кэролла, для Рауля.

Коридорный к ним, к ним в бар, к ним, бармен-девам, пришел. Для них, сам открыв себе, он бухнул на стойку свой поднос болтливого фарфора.

И:

– Вот вам ваши чаи,– сказал он.

Мисс Кеннеди манерно переместила чайный поднос вниз на перевёрнутый плетеный короб, с глаз долой, пониже.

– Ну, чё там?– топотливый коридорный безманерно спросил.

– Поди узнай,– отрезала мисс Даус, оставляя свой смотровой пункт.

– Твой хахаль, небось?

И гордо бронза ответила:

– Я пожалуюсь на тебя м-с де Мэсси, если услышу ещё хоть одну из твоих развязных скабрезностей.

– Разряснсн снснтсноридорыло зашмыгало грубо, отходя, когда пригрозила, как и пришёл.

Цвет.

На цветок свой прихмурясь, мисс Даус сказала:

– Этот сосунок просто несносен. Если не образумится, я ему ухо выкручу на ярд, и не меньше.

Аристократично, в изысканном контрасте.

– Не обращай внимания,– мисс Кеннеди ей в ответ.

Она налила чай в чайную чашку, потом обратно в чайник, чай. Они погрузились за утёс своей стойки, ожидая на табуреточках у перевёрнутых коробов, ожидая пока чай настоится. Ощупали свои блузки, обе из чёрного атласа, два и девять за ярд, ожидая пока настоится чай, и по два и семь.

Да, бронза вблизи, возле золота издалёка, слышали сталь сблизи, звон копыт издалека, и слышали копыт сталь, копыт звон, стали звяк.

– Я не слишком ужасно сгорела на солнце?

Мисс Бронза разблузила свою шею.

– Нет,– сказала мисс Кеннеди.– Краснота сойдёт, останется только загар. Ты не пробовала боракс с вишнёво-лавровой водой?

Мисс Даус привстала увидеть свою кожу, искоса, в барзеркале золочёнобуквенном, где рейнское и бокалы для кларенса поблескивали, и, между ними, морская раковина.

– И то же самое с моими руками,– сказала она.

– Попробуй ещё глицерином,– мисс Кеннеди посоветовала.

Прощально взглянув на свою шею и руки, мисс Даус:

– От всего этого только прыщи,– ответила, вновь садясь.– Я спрашивала у того пенька в аптеке Бойда что-нибудь для моей кожи.

Мисс Кеннеди, разливая, теперь уж настоявшийся, чай, поморщилась и взмолилась:

– Не вспоминай мне про него ради всего святого!

– Но подожди, что я тебе расскажу-то,– мисс Даус упрашивала.

В усладный час мисс Кеннеди, подлив молока, заткнула оба уха мизинцами.

– Нет, не надо!– она вскричала.

– Я не слушаю,– вскричала она.

Но Цвейт?

Мисс Даус прокряхтела гундосым голосом пенька:

– Для вашей кого?– говорит он.

Мисс Кеннеди ототкнула свои уши: слышать, говорить; но сказала, но взмолилась опять:

– Не напоминай мне о нём, а то кончусь. Жуткий старикашка! Тот вечер в Старом Концертном зале!

Она схлебнула брезгливо свой настой, горячий чай, глоточек, прихлебнула сладкий чаёк.

– Во такой он был,– мисс Даус сказала, взведя на три четверти бронзу своей головы, топорща крылья носа.

Хуфа! Хуфа!

Пронзительный смеха взвизг у мисс Кеннеди вырвался из горла. Мисс Даус хуфала и отсапывалась через ноздри, что трепыхались, рязрястнстн, как бы вынюхивая.

– О!– воплем взвопила мисс Кеннеди.– Разве можно забыть его выпяливший глаз!

Мисс Даус всколоколилась глубоким бронзовым смехом, крича:

– Да ещё и твой глаз!

Цвечей тёмный глаз прочёл имя Аарона Фигснора. Почему я всегда думал Фигсбор? Сбор фиг думал я. И гугенотское имя Проспера Лорэ. По блаженным девам Басси прошлись Цвейта тёмные глаза. Голубоодеянная, снизу белое, приди ко мне. Верят, что она божество или богиня. Там они сегодня. Не высмотрел. Тот ещё заговорил. Студент. Потом с сыном Дедалуса. Может быть Малиган. Все девственницы в комедиях. На что и ловятся эти сластолюбцы: её белое.

Прошлись его глаза. Услады греха. Сладки те услады. Греха.

В хохотном перезвоне молодые златобронзовые голоса смешались, Даус с Кеннеди, твой глаз тоже. Они запрокидывали юные головы, бронза расхохота, дать вольнолёт их смеху, до писка, твой тоже, сигналам друг другу, высоким пронзительным взвизгам.

Ах, отдуваясь, вздыхая. Вздыхая, ах, истощившись, их веселье утихомирилось.

Мисс Кеннеди пригубила свою чашку вновь, приподняв, отпила глоточек и дохохотнула. Мисс Даус нагнувшись вновь над чайным подносом, встопорщила вновь свой нос и выкатила уморно напученные глаза. Вновь Кеннехихи, склоняя свою белокурую башенку волос, склоняя, свой черепаший гребень на затылке показывая, выпырснула изо рта свой чай, захлебываясь чаем и смехом, кашляя придушенно, крича:

– О ожирелые глазищи! Представь, чтоб выйти за такого замуж,– вскрикнула она.– С его бородёнкой.

Даус дала полную волю прелестному взвизгу, полному взвизгу полной женщины, восторгу, веселью, презрительности.

– Замуж за ожирелый нос!– взвизгнула она.

Пронзительно, заливистым смехом, за бронзой и золото, вызывали они, каждая у каждой, хохот за хохотом, вызванивая по очереди. А потом опять закатились. За жирный, сама знаешь. Изнеможённо, бездыханно, свои потрясённые головы клали они, заплетённые и башневзведенные блескогребнями, на кромку стойки. Совсем раскрасневшиеся (О!), задыхающиеся, в поту (О!), совсем бездыханные.

Замужем за Цвейтом, за жирвлезцветом.

– О, все святые!– мисс Даус сказала, взъохнув над своей прыгающей розой.– Лучше б я не смеялась столько. Прям взмокла вся.

– О, мисс Даус!– мисс Кеннеди протестовала.– Вы просто ужас!

И зарделась ещё пуще (вы ужас), ещё золотистей.

Мимо Кэнтвелских контор брел Жирморцвейт, мимо дев Сеппи в их ярком масле. Наннети-отец охотился на такие вещицы, выманивал, ходя по домам, как я. Религия окупается. Надо свидеться с ним насчёт ключного абзаца. Сперва поесть. Хочется. Ещё нет. Сказала в четыре. Время всё идет. Стрелки крутятся. Далеко. Где поесть? У Кларенса, у Долфена. Дальше. Для Рауля. Поесть. Или выжму пять гиней за те объявы. Лиловое шёлковое белье. Пока ещё нет. Услады греха.

Румянец сходит, ещё сходит, золотисто бледна.

В бар их вошёл м-р Дедалус. Заусеницы, отколупывая заусеницы с широкого ногтя на большом пальце. Заусеницы. Он вошёл.

– О, с возвращением, мисс Даус.

Он подержал её руку. Приятным был её отпуск?

– Супер.

Он в надежде, что Ростреворская погода была превосходной.

– Роскошной,– сказала она.– Полюбуйтесь, на что я похожа. День деньской валялась на пляже.