Пять минут жизни

Все утро какие-то новые действия, пока Тея находилась в своей ловушке сознания. Долбаный кошмар. Не мой, но все равно страшно.

Я должен был верить, что Тея не знает о своей тюрьме. Я видел отчаяние в ее глазах, но не мог сказать, с чем оно связано. Она казалась достаточно счастливой, пока возилась со своими ручками и бумагой, пока писала бесконечные цепочки слов со слабой улыбкой на лице.

Кто я такой, чтобы утверждать, будто она страдает?

«Никто, – услужливо подсказала Дорис. – Ты никто».

Моя смена в санатории началась с поспешного сообщения от Алонзо, который велел мне немедленно явиться в комнату мистера Перелло на третьем этаже. Перелло был ветераном Афганистана. От взрыва на дороге железный прут воткнулся ему в глазницу. Перелло был дружелюбным парнем, но его травма иногда вызывала приступы гневной истерии.

– Вы не знаете, где я был! – орал он, борясь с объединенными усилиями Хоакина и Алонзо. Те вдвоем пытались его удержать, пока дежурная медсестра готовила успокоительное. – Вы не знаете, что я видел!

Он высвободил руку и заехал Алонзо по лицу. Бедняга отшатнулся, и я быстро его сменил. Быстро и осторожно – Перелло был солдатом, и ярость придавала ему дополнительную силу. Я удерживал его у стены, пока он не навредил себе или кому-либо еще.

– Вы не знаете! – кипел мистер Перелло, и его лицо было в нескольких дюймах от моего. Черная повязка закрывала левый глаз. – Вы, придурки, думаете, что все поняли. Но ни хрена не знаете.

– Ну же, мистер П., – начал Хоакин. – Успокойтесь…

– Нехрен меня успокаивать! Я научу вас уважению. Вы не знаете то, что я знаю.

– Вы правы, – отозвался я. – Мы не знаем.

Слюна попала мне на челюсть, когда его голова повернулась ко мне.

– Закрой рот! – закричал он. – Нехрен мне поддакивать!

– Я бы никогда не стал, сэр.

– Я видел всякое дерьмо.

– Да, – подтвердил я. – Мы даже представить не можем, что вы видели.

– Я заслужил уважение, черт возьми, – сказал мистер П., устав бороться. – Я заработал его там, в той проклятой пустыне, которую тебе никогда не придется увидеть.

– Так и есть. И мы благодарны вам за это.

Мистер Перелло прекратил вырываться, и дежурная медсестра подскочила к нему со шприцем.

– Ну вот, мистер П., – сказал Хоакин, укладывая его на кровать. – Теперь вы вздремнете, а когда проснетесь, почувствуете себя намного лучше.

Мистер Перелло обмяк, и мы отпустили его.

– Вы в порядке, босс? – спросил Хоакин.

– В порядке. – Алонзо вытер с губ струйку крови. – Просто уже старею.

Хоакин хлопнул меня по плечу, когда мы выходили из комнаты.

– Ну ты даешь, новобранец. Я уж думал, ты вообще молчун, но ты догадался, что сказать мистеру П.

Я пожал плечами.

– Я сказал ему правду.

Алонзо кивнул.

– Верно. Ты молодец, Джим. Действительно молодец.

– Спасибо.

Остаток дня я лелеял это «действительно молодец» и хлопок по плечу от Хоакина. Судьба скрывала от меня Тею, а хлопоты не давали думать о чем-то еще. Работа спорилась.

Позже днем я взял швабру и ведро и вошел в комнату отдыха, как раз после того, как Рита увела оттуда Тею. Та улыбалась.

«Потому что она вполне счастлива. Продолжай делать свою работу. Так же, как с мистером Перелло».

Напевая «Sweet Child O’Mine», я пошел убирать со стола Теи. Рита оставила там маркеры и несколько листов бумаги. Я собрал их, чтобы отнести на место.

И замер на полпути.

Я уже видел рисунки Теи, но на самом деле не присматривался. А вот сейчас посмотрел.

Цепочка слов, о которой я спрашивал Риту, была одной из сотен. Тысяч. Весь рисунок пирамиды под египетским солнцем состоял из них. Убористый почерк, такой же аккуратный, как машинный. Каждая деталь рисунка состояла из слов, раскрашенных маркерами.

«Все из цепочек? Невероятно».

Я схватил стопку рисунков с полки Теи. Первый представлял собой еще одну пирамиду в египетской пустыне. И следующий. И следующий. Вся стопка состояла из сюжетов Древнего Египта, некоторые с Клеопатрой в сине-золотом головном уборе и с золотыми браслетами на руках. Некоторые с Марком Антонием во главе флота военных кораблей; его высоко поднятый меч блестел на солнце.

Каждое изображение было создано из слов. Цепочек слов. Как картины пуантилистов, только вместо точек буквы.

Гробница тень вскоре луна стон вырос посеян одиноко потерян потерян

Я развернул страницу под другим углом, чтобы прочитать крошечный скрипт, который изображал черную кошку, греющуюся на солнце.

Кот сидел пел жало крыло оса было не должно доверить желание последний вздох ушел ушел ушел

Тени, отбрасываемые на песок пустыни, представляли собой море слов, написанных черными чернилами и закрашенных серым. Одна строка бросилась мне в глаза.

Темный метка жаворонок ловушка ловушка споткнулся разорванный веревка надежда выдержка петь экран крик крик крик

– Вот же черт.

Это были не просто цепочки слов. Это были струны боли. И в конце каждого одна и та же тема. Припев в конце куплета Теи. Повтор, как эхо голоса, кричащего откуда-то из глубины, темноты.

Потерян. Ушел. Крик.

Мои руки дрожали. Я перебирал недельные кипы рисунков, выбирая наугад все новые цепочки слов. Мое дыхание зачастило. Одна строка напугала меня больше всех. Короткая цепочка слов, что составляла небольшую тень под троном Клеопатры.

Любовь жить жизнь нож рядом рвать пророк страх износ где? здесь здесь здесь

– Здесь, – прошептал я. – Она здесь.

Я не дурак и понимал: доктора наверняка видели ее рисунки – но какого ж хрена ничего не сделали? Разве это не доказательство, что Тея понимает свою ситуацию?

«Все здесь. Она знает, что с ней происходит».

Мысль упала в сердце, точно камень.

– Боже. Вдох. Выдох. – Я схватился за край стула, а за окнами сгущались сумерки. – Она знает. Твою мать, она знает.

Это не просто набор слов. Нет. Тея была там, заперта в своем собственном разуме, годами.

Рита вошла в комнату отдыха, на этот раз крепко держа Нэнси Уиллис – еще одну резидентку, что страдала от постоянного головокружения из-за травмы, полученной двадцать лет назад. Рита усадила старуху на стул и принесла ей комплект домино.

– Я сейчас вернусь, мисс Уиллис, – сказала Рита, читая мое выражение лица. – Джим? Ты бледный как стена.

Я хотел было показать рисунки Рите, но остановился. Она их видела. Она тоже работает здесь годами. Гнев горел в моих венах, а значит, заикание вылезло наружу.

– Н-ничего. Я в порядке.

Она нахмурилась, но мисс Уиллис уронила домино и позвала на помощь. Рита оставила меня, вернулась к подопечной, а мне следовало вновь приступить к работе. Я должен был вынести мусор. Сделать свою работу. Выбросить все рисунки Теи.

Все ее мольбы о помощи.

Я затолкал рисунки в мешок, но не стал его завязывать. Просто вынул из ведра и закрутил, чтобы донести до бака на улице.

«Что ты делаешь?»

Я смутно сознавал, что хочу забрать рисунки и… что? Отправить их фото доктору Теи? Другому врачу? Специалисту получше, кто хоть что-то сделает с тем, что она заперта в пятиминутной петле времени?

Снаружи воздух был густым и липким; летнее солнце блестело в ясном голубом небе. У мусорного контейнера рядом со зданием я полез в мешок и схватил три или четыре рисунка Теи, свернул их в трубочку и сунул в задний карман. Затем связал мешок и бросил в бак.

– Что ты забрал, Джим?

Дерьмо…

Крышка бака упала, едва не попав мне по пальцам. С колотящимся сердцем я повернулся к нему спиной, глядя на приближающегося Алонзо.

– Н-н-ничего.

– Жарковато нынче для озноба. – Он склонил голову. – Нервничаешь? Покажи мне это «ничего».

«А сейчас ты потеряешь свою работу, придурок».

Я вдохнул, выдохнул и отдал ему свернутые рисунки.

Алонзо развернул бумагу и сунул сигарету в рот.

– Любишь искусство?

– Нет, сэр.

– Не расскажешь, почему решил стянуть рисунки мисс Хьюз из мусорной корзины?

Я выпрямился, скрестил руки. Раз он все равно собирался меня уволить, отчего бы не сказать правду.

– Неправильно их выбрасывать.

Он кивнул и снова свернул бумаги.

– Садись.

Я опустил руки и последовал за ним к скамейке, обращенной к западному крылу «Голубого хребта». Сверчки стрекотали и мелькали в высокой траве. Алонзо зажег сигарету.

– Цепочки слов, верно?

Я кивнул. Алонзо начал говорить, но тут какое-то движение наверху привлекло наше внимание. Тея появилась в окне своей комнаты. Она не посмотрела вниз, лишь положила руку на стекло и уставилась на лес, горы вдали.

– Ты не можешь так на нее смотреть, – сказал Алонзо.

Я вздрогнул и оторвал взгляд от Теи.

– Я не…

– И ты ничего не можешь выносить из санатория. Узнай об этом Делия Хьюз, на куски бы тебя порвала, без вопросов.

– Они явно важные, – тихо сказал я. – Эти цепочки.

– Это не твое дело, сынок. Мы уже это обсуждали. Она не такая, как ты или я. Она выглядит красивой. Здоровой. Она много улыбается. Но у нее поврежден мозг. Поврежден. Мозг.

Я вздрогнул.

– Я знаю.

– Правда? – Алонзо склонил голову. – Ты читаешь ее каракули, будто секретный код. Ты смотришь на нее, будто есть какая-то надежда.

– Надежда?..

– Шанс, что ей станет лучше.

– Разве мы не хотим этого для наших пациентов?

Алонзо прищурился.

– Хотим, но я тебе сказал: лучше им не станет. Мисс Хьюз не поправится. Ни сегодня, ни завтра. Ни через десять лет. Доктора изучили ее случай вдоль и поперек. Они видели это. – Он помахал рисунками. – Медицина бессильна.

Вес его слов как приговор навис над Теей. Ей двадцать три года, других проблем со здоровьем нет. Она может легко дожить до… семидесяти? Восьмидесяти? Еще шестьдесят лет в этом месте? Шестьдесят лет рисунков, знакомств и «сколько уже прошло»? И все это время каким-то образом зная, что она в ловушке без возможности выбраться?

Я даже не мог этого представить.

– Они ничего не могут сделать? – уточнил я. – Вообще ничего?

– У Алтеи Хьюз один из худших зарегистрированных случаев амнезии в истории, – ответил Алонзо. – Если бы можно было что-то сделать, ее доктора уже бы это сделали.

Я откинулся на скамейке.

– Она в ловушке.

Алонзо мгновение изучал меня, затем затушил сигарету и подобрал окурок.

– Осторожнее, сынок.

Я вскинул голову и встретился с ним взглядом.

– Я бы н-н-никогда…

– Никогда не будешь забирать ее личные вещи?

Он прав. Я веду себя как гребаный сталкер.

– Я разбираюсь в людях, – сказал Алонзо. – Неплохо умею их читать. Я подозреваю, что ты хороший человек, но это последнее предупреждение. Следи за собой и за своей надеждой. Следи за тем, чтобы не мечтал о выздоровлении мисс Хьюз как ради нее, так и ради себя.

Он вручил мне рисунки.

– Я так понимаю, ты знаешь, куда их деть?

Я кивнул.

– Хорошо. Увидимся.

Он ушел, и только тогда я позволил рисункам развернуться в моей ладони.

«Оставь это ее докторам».

Они были нейрохирургами и психологами с годами практики и высшим образованием. Я был санитаром с дипломом средней школы.

Я встал и направился обратно к баку. Бросил последний взгляд на окно, но Теи там больше не было.

«Ее там больше нет».

Все больше и больше чувствуя себя сталкером, ущемляющим личную жизнь пациента, я одной рукой поднял тяжелую крышку контейнера. Было почти кощунством бросать изображения такого уровня в мусор, но мне вообще не следовало их забирать. Неправильно. Непрофессионально. Мне повезло, что Алонзо меня не уволил.

Я вновь повторил свою клятву не лезть в жизнь Теи Хьюз больше, чем допустимо санитару. Это было не мое дело.

Я запихнул страницы в бак, и тяжелая крышка захлопнулась, прищемив один рисунок. Его угол торчал наружу, светлое пятно на фоне ржавого зеленого металла. Мне в глаза словно чертова пульсирующая сирена бросилась цепочка слов.

Прощай ложь плач попытка улететь тайком вздох вверх оклик ад помощь помощь помощь.

Глава 7

Джим

Я был в комнате отдыха сотрудников, бездельничал свои законные пятнадцать минут, когда в помещение ворвалась Рита.

– О Джим, слава богу, ты здесь.

– Что случилось?

– Мне надо позаботиться о мисс Перкинс, а медсестра Эрик сегодня на больничном. Ты не можешь сводить мисс Хьюз на ее ЗСВ?

Я колебался. Последние несколько дней мне удавалось избегать Теи. Делать свою работу. Никуда не лезть. Я не разговаривал с ней в комнате отдыха и уж точно не собирался думать о ее словесных цепочках. Я должен был верить Алонзо, что доктора знают свое дело, иначе я бы сошел с ума.

– Извини, я знаю, что у тебя перерыв, – продолжила Рита. – Я бы не стала просить, но больше никого нет…

– Нет-нет, все в порядке, – заверил я. – Я могу ей заняться.

«Вот тебе и «никуда не лезть».

– Спасибо огромное. Она в кафетерии, заканчивает перекус. – Она побарабанила по дверному косяку. – Ты не поторопишься, пока она снова не побрела к входной двери?..

Я направился в столовую. В коридоре снаружи стояла совершенно незнакомая доктор и беседовала с другими специалистами из Роанока. Лет тридцать пять, гладкие черные волосы, острый умный взгляд.

– Эй, Хоакин, – окликнул я, когда он проходил мимо. – Кто это?

– Доктор Кристина Чен, – ответил приятель. – Новая специалистка из Австралии. Вроде интересуется мисс Хьюз.

– Интересуется? Что это означает?

Хоакин пожал плечами.

– Ты хоть раз видел доктора Стивенса? Я тоже, – сказал он, прежде чем я успел ответить. – Интерес лучше, чем ничего.

Я кивнул. Уже несколько дней я говорил Тее, что доктора работают над ее делом. Возможно, эти слова наконец стали правдой.

Тея сидела за столом перед пустой тарелкой и половиной стакана лимонада. Она была одета в обычную тусклую форму, но летнее солнце, струящееся из высоких окон, превращало ее в красавицу.

Судя по нервному взгляду, только что случилась перезагрузка. Я поспешил к столу.

– Сколько уже прошло? – спросила она, когда я еще был на полпути.

– Два года, мисс Хьюз.

Она кивнула, с облегчением вздохнула, и ее глаза устремились к моему бейджу.

– Спасибо… Джим. Я попала в аварию. Врачи пытаются выяснить, что со мной не так. – Она протянула руку. – Я Тея.

Я заставил себя перестать считать наши знакомства и выдержал ее энергичное рукопожатие.

– Хотите пойти на прогулку?

Лицо Теи вспыхнуло в улыбке, от которой у меня заболело в груди.

– Мне бы очень хотелось. Ты мой сопровождающий?

Я кивнул.

Она подняла бровь.

– Что ж?..

– О, верно…

Я предложил ей свою руку, и Тея, посмеиваясь, приняла ее. Мы отправились к задней двери, что выходила на огороженную территорию.

– Какой прекрасный день, – сказала Тея, поворачиваясь лицом к солнцу.

Жара накрыла нас густым влажным одеялом. Насекомые гудели. Пышная зеленая трава угрожала иссечь каменную дорожку. С правой стороны виднелась высокая ограда, а с другой стороны – густой лес. Я задавался вопросом, видела ли Тея только деревья и растения, а не забор, который удерживал ее внутри.

– Ты ужасно тихий, Джим, – заметила она. – Не большой любитель поболтать?

– Не особо.

– А вот я наоборот. Сестра утверждает, что я никогда не затыкаюсь. – Тея посмотрела на меня. – Джим – это от Джеймса, да? Ты не похож на Джеймса. Даже на Джима. Скорее, Джимми. У тебя добрые глаза. Не возражаешь, если я буду звать тебя Джимми?

– Не возражаю, – сказал я, а мое сердце болело и радовалось одновременно. То же самое, каждый раз.

– Что-то тебя беспокоит, Джимми? – Тея сжала мою руку. – Что бы там ни думала Делия, я умею выслушать.

– Н-ничто меня не беспокоит.

Я ничего не мог поделать с трудностями Теи. И вдруг пожалел об этой прогулке.

Тея склонила голову.

– Ладно, но я вся твоя, если ты передумаешь. Особенно сейчас. Здесь так тихо.

Уже дважды она упомянула тишину. Я задался вопросом, беспокоило ли ее безмолвие собственного разума – пустого без воспоминаний – больше, чем тишина этого влажного полудня.

«Конечно, беспокоит. Потому что она знает. Ее цепочки слов тому свидетельство».

Такое мышление никуда меня не приведет. Я не мог изменить будущее, но мог сделать что-то для нее в данный момент. На те пять минут, что у нее есть.

– Ты любишь музыку?

Лицо Теи загорелось.

– Люблю? Музыка – это жизнь. Я бы убила ради возможности послушать пару мелодий прямо сейчас.

Я потянулся за телефоном, чтобы включить ей какую-нибудь песню, и понял, что оставил его в своем шкафчике.

«Дерьмо. А такой план был».

– Как насчет тебя, Джимми? – спросила Тея. – Что ты слушаешь?

– В основном олдскульный рок и металл.

– Еще бы. А я тащусь от танцевальной и техно. Ты на чем-нибудь играешь?

– На самом деле, нет.

Она подтолкнула мою руку.

– Обычно это означает «да, но я не хочу, чтобы кто-то знал».

«Какая разница, если ты ей скажешь? Примерно через три минуты она все равно не вспомнит».

– Я играю на гитаре. И немного пою. – Слова вылетели прежде, чем я успел их поймать.

Тея остановилась и встала передо мной на дорожке.

– Ты поешь?

– Немного, – сознался я. Вот блин.

– Ты поешь и играешь рок-музыку на гитаре. Боже, Джимми. Ты же понимаешь, как это сексуально, верно?

Я кашлянул.

– Н-н-нет…

Она склонила голову, выражение ее лица смягчилось.

– Я заставляю тебя нервничать?

Вдох. Выдох. Черт, я говорил ей раньше.

– У меня заикание. В детстве было хуже. Учительница сказала мне, что пение может помочь.

Тея кивнула, затем ее улыбка вернулась.

– Мне бы очень хотелось услышать, как ты поешь.

Я уставился на нее. Я никогда ни перед кем не пел. Никогда.

– Никого рядом нет, – настаивала она. – И здесь так тихо. Пожалуйста? Хоть чуть-чуть?

– У меня нет с собой гитары.

– А капелла сойдет, – заверила Тея.

Живот свело, ладони взмокли.

– Не стоит.

– Ты уверен. Ведь…

– Я уверен.

Тея вздрогнула и отвернулась. Я выругал себя, осознав, сколько доверия Тея невольно проявляет ко всем, кто ее окружает. А ведь за исключением Делии, все в ее жизни были незнакомцами.

– Извини, – сказал я. – Не х-хотел на тебя рявкать.

– Нет, я сама виновата. Делия всегда твердит, что я чертовски настойчивая. Думаю, она права. – Тея нерешительно шлепнула меня по руке. – Ты мне ничего не должен. Я просто чувствую, что…

– Что?

– Будто так тихо, понимаешь? Не только здесь. – Она указала на землю. – А все время. Всегда. Знаю, это кажется бессмыслицей. Даже мне самой…

Просто спой для нее, придурок. Сделай ее счастливой. Перезагрузка вот-вот грянет. Она не вспомнит.

Боль в груди усилилась, словно невидимая рука сжимала сердце. Я боялся петь на людях, но перезагрузки я боялся больше. Как она разрушает все, что мы построили. Очередное знакомство. Очередная просьба называть меня Джимми. Но эти несколько минут у Теи будет то, что она хочет. Свежая струя в ее бесконечных циклах одинаковости.

Так или иначе, речь же шла не обо мне. Если Тея в глубине души действительно знала о своей ситуации, то меньшее, чем я мог ей помочь, – это дать все, что она хотела.

– Хорошо, – сказал я. – Спою.

– В самом деле? – Лицо Теи загорелось. – Ура. Я готова.

– Давай прогуляемся. Я не могу петь, когда ты на меня смотришь.

Мы двинулись дальше по дорожке. Годы насмешек и издевательств едва не заставили меня передумать, но, не дав себе времени на сомнения, я начал петь – «Sweet Child O’Mine», низко, хрипло и медленно.

Мы шли по тихой местности, а я пел о голубых глазах женщины, которая думала о дожде, о ее улыбке и таком красивом лице, что я мог заплакать, если бы засмотрелся на нее слишком долго. Я растворился в словах, запреты исчезали с каждым слогом, потому что я пел Тее. Я пел о Тее, и это была самая легкая вещь в мире…

– Ты шутишь, что ли? – Она вдруг перебила меня, сжав мою руку.

«Дерьмо. Вот и все. Перезагрузка».

Но эти кристально-голубые глаза были полны удивления, благоговения и – Боже, помоги мне, – желания.

– Ты так хорош. – Она закатала рукав своей уродливой бежевой рубашки. – Сейчас ужасная жара, но у меня мурашки по коже. Посмотри.

Ее бледная, идеальная рука была покрыта гусиной кожей.

– У тебя красивый голос, – сказала Тея более чувственным тоном. – Грубый, глубокий и… сексуальный.

Я сглотнул. Господи, как я хотел ее поцеловать. Щеки Теи были пудрово-розовыми, и солнце блестело на ее волосах. Я хотел запустить в них руку, привлечь Тею к себе и поцеловать. Почувствовать ее улыбку на моей и ощутить сладость ее губ.

– И ты вдобавок играешь на гитаре?

– Д-д-да.

Она слегка встряхнулась, и ее глаза наполнились уже знакомым отчаянием.

– Боже, если бы только…

– Если бы только – что?

– Не знаю, – сказала она. – Мне так уютно с тобой. Это не имеет смысла. Мы не знаем друг друга. Ты первый человек, кого я увидела с тех пор, как вернулась.

– Тея…

– Что бы ни случилось, Джимми, пожалуйста, не прекращай мне петь. Хорошо?

Я тяжело сглотнул.

– Как ты думаешь, что произойдет?

Вопрос был не из числа одобренных Алонзо, но я должен был его задать. Я должен был понять, знала ли она.

– Я могу снова уйти, – сказала Тея странно глухим голосом. Она оглядела молчаливую землю под густым, тяжелым воздухом. Свою руку в моей. – Я не хочу снова уходить.

Я крепко сжал ее пальцы.

– Я тоже не хочу, чтобы ты ушла.

Ее глаза наполнились слезами, и она приблизилась ко мне.

– Джимми, – начала Тея, но остальная часть предложения была потеряна навсегда. Время истекло. Наши пять минут закончились.

Я видел, как исчезаю в ее глазах, а затем снова появляюсь, когда Тея оглянулась.

– Кто… – Она нахмурилась, вытащила свою руку из моей и сделала шаг назад.

«Вспомни меня, Тея. Пожалуйста».

Ее взгляд упал на мой бейдж.

– Джим?

Я кивнул, затаив дыхание.

– Сколько уже прошло?

Я выдохнул всю свою глупую, беспочвенную надежду.

– Два года, мисс Хьюз.

«Два года и пять минут».

Глава 8

Джим

Алонзо был в комнате отдыха, когда я привел Тею на рисование. Собирая ручки и бумагу, я чувствовал спиной его взгляд.

– Спасибо, Джим, – сказала Тея с яркой улыбкой. – Ты настоящий друг.

– Ага.

Друг. Не Марк Антоний. Не тот парень, который пел ей и вызвал у нее мурашки. Я снова был никем.

Идя к двери, я почувствовал себя больным.

– Выглядишь так, будто только что вернулся со свидания, которое пошло крахом, – заметил Алонзо.

– Рита попросила помочь, – сказал я, скрестив руки. – Вот я и помог.

Мой босс прищурился.

– Ага. Я нанял нового парня. Приступит через неделю. Это тоже поможет.

Я кивнул.

– Ты помнишь, что я сказал о мисс Хьюз?

Каждый мускул в моем теле напрягся, мой живот сжался.

– Помню.

– Постарайся, сынок, – сказал он, отталкиваясь от стены. – Потому что она никогда не вспомнит.

* * *

Той ночью я взял свою гитару и спел «Sweet Child O’Mine». Слова лились плавно. Я не колебался и не занимался самокопанием. Музыка заглушила привычный саундтрек моей жизни – грохот заборов, насмешки хулиганов и ядовитые комментарии Дорис.

Я пел Тее Хьюз. Вслух. Потому что ей понравился мой голос. У нее даже мурашки побежали. Она решила, что это сексуально.

«Это ее завело».

Я закопал эту мысль поглубже. Тея не сознавала, что происходит, и было неправильно мечтать о ее поцелуе. Но я мог позаботиться о ней. Защитить ее от оглушительного молчания разума. Может быть, сделать то, что миссис Маррен сказала мне много лет назад.

«Найди свой голос, Джим. Не позволяй ему исчезнуть лишь потому, что слова не даются легко. Или потому, что ты боишься показаться слабым. Ты не слабый. Не тогда, когда делаешь то, что правильно».

А правильно для меня присмотреть за Теей Хьюз.

Я убрал свою гитару и прочел пару страниц «Бойцовского клуба». Истории о парне, который создал другую версию себя. Сильнее, лучше, которому пофигу, что о нем думают. У кого не было недостатков. Не было заикания.

Я читал, пока мои веки не опустились, а затем заснул.

Мне снилось, что у меня две личности, как у рассказчика из «Бойцовского клуба», и я встретился с двумя личностями Теи Хьюз. Мы вчетвером стояли перед картиной в фойе санатория «Голубой хребет»: двое ненормальных, заика-санитар и резидентка с неизлечимым повреждением мозга. Санитар выполнил свою работу и осторожно помог резидентке вернуться в темные пределы санатория.

Но прекрасная художница взяла за руку парня без заикания и вывела его на свет дня.

* * *

В то утро перед сменой я сидел за рабочим столом с Ритой, Хоакином и старшей медсестрой Анной Саттон. За закусками и газировкой они костерили какой-то сериал на «Нетфликсе», который смотрели последнее время, а я придумывал способ упомянуть Тею, не походя на одержимого психа.