Пять минут жизни

Эмма Скотт

Пять минут жизни

Одна из лучших книг, которую я когда-либо читал.

Т. М. Фрейзер, автор бестселлеров New York Times

Emma Scott

A Five-Minute Life

Copyright © 2019 Emma Scott

© Музыкантова Е., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Плейлист

Trampoline by SHAED

Sweet Child O’ Mine by Guns N’ Roses

Bury a friend by Billie Eilish

Bad Romance by Lady Gaga

Black by Pearl Jam

I Will Follow You Into the Dark by Death Cab for Cutie

Dreamer by LP

Tidal Wave by Portugal. The Man

We Are Young by Fun. (feat. Janelle Monáe)

BOOM by X Ambassadors

Good Riddance (Time of Your Life) by Green Day

Beloved by Mumford & Sons

Times Like These by the Foo Fighters

Посвящение

Мелиссе. Ты значишь для меня больше, чем я могу выразить словами, ведь ты все для Иззи…

И

Моей дорогой Талии.

Твой свет способен озарить самую темную из комнат…

Часть I

Пролог

Тея

Ричмонд, Вирджиния, два года назад

Голос моей сестры эхом донесся из прихожей:

– Тея, поехали уже!

– Иду, – крикнула я, сидя в своей старой спальне в доме наших родителей.

Я приезжала к ним на лето и превратила свою бывшую комнату во временную художественную студию, с брезентом на полу и огромным холстом на мольберте у окна. Делия ныла, что я дома всего три дня, и уже вся перепачкалась красками, а ведь мне еще идти к ней на выпускной? Но не рисовать три дня для меня все равно что не есть и не дышать.

За моей спиной по «Нетфликсу» показывают «Офис», лучший в мире сериал. Я каждую серию по сто раз пересмотрела. Мама предполагала, что я так им одержима, потому что сериал похож на меня: смешной, честный и шутки сыпятся в самые неподходящие моменты. Что ж, виновна по всем пунктам.

Я убрала прядь светлых волос с глаз и вытерла руки о льняной халат. Фиолетовые и оранжевые мазки добавились к полосам желтого и темно-синего цвета. Обычно я использовала не только кисти, но и свои пальцы. Папа любил дразнить, мол, я как начала рисовать пальцами в детстве, так и не смогла остановиться.

Брезент зашуршал под моими босыми ногами, когда я отступила, чтобы оценить холст. Египетская пирамида отбрасывала темную тень на золотой песок пустыни в лучах заходящего солнца.

Мой взгляд переместился на фотографию, сделанную мною во время нашей семейной поездки в Гизу прошлым летом. Я не знала, что в этих проклятых пирамидах – или истории Египта вообще – так меня очаровало, но я просто помешалась на этой теме. Огромные гробницы были ошеломляющими. Египтяне заполнили их комнаты всем, что может понадобиться фараону в загробной жизни.

Словно он не умер, а просто ненадолго отлучился.

– Как в путешествие, – пробормотала я.

– Алтея, спускайся сейчас же! – заорала Делия. – Мы же опоздаем!

– Мы при всем желании не опоздаем, ведь ты потребовала выехать за три часа до начала! – крикнула я в ответ.

Затем склонила голову к своей работе, и мои губы сами собой растянулись в улыбке. Я всегда позволяла картине самой решать, когда работа над ней завершена, и эта как раз закончилась. Цвета и формы отображали величие пирамиды, красоту пустыни и необъятность неба над головой именно так, как я хотела.

Я сняла халат. Под ним на мне было розовое шелковое платье. Быстрый осмотр выявил лишь несколько брызг краски на подоле.

Голос Делии снова подхлестнул меня.

– Я знаю, что мой выпускной ничего для тебя не значит…

– Тея, дорогая, – позвала мама, мягко вклиниваясь в разговор. – Пожалуйста, спускайся.

Я последний раз взглянула на картину и улыбнулась.

– Ничего вышло, – сказала я самой себе.

– Тея, богом клянусь…

– Да иду я! – Я выключила телевизор и шумно спустилась по лестнице. – Действительно давайте поспешим, а то вдруг нам придется сидеть несколько часов и ждать начала.

Наши родители – Сандра и Линден – уже переоделись в элегантные наряды и ждали меня вместе с Делией. Сестра была в темно-синей выпускной мантии. Она пригладила выбившуюся прядь своих темных волос до плеч и смерила меня полным презрения взглядом, пока я запихивала ноги в туфли на низком каблуке, которые она заставила меня надеть по случаю.

– Мой выпускной, мне и решать, когда выезжаем, – заявила Делия. – И что на тебе такое?

– Каблуки, – ответила я. – Но лишь потому, что ты меня вынудила.

– Я про платье. Оно все в краске.

– Всего пара капелек. Придают изюминку наряду.

Делия закатила глаза.

– Ты грязная. Как всегда. Удивительно, что хоть волосы расчесала.

– Ну сегодня же суббота. – Я подмигнула папе.

Он подмигнул в ответ.

– Идем, милые. Туда добираться час. Если выедем сейчас, то прибудем на место… – Сделал вид, будто сверяется с часами. – Да, сильно заранее.

Делия со свистом втянула воздух, переходя в свой печально знаменитый деловой режим.

– Знаю, по-вашему, я чокнутая, но вы мне еще спасибо скажете, когда не придется судорожно искать место для парковки. Народу ожидается много, и я беспокоюсь, что мы опоздаем.

– Ты? Беспокоишься? Да ладно.

– Боже, ты хоть раз в жизни можешь отнестись к чему-то серьезно? – спросила Делия, оборачиваясь ко мне. – Перестань шутить. И когда церемония начнется, не смей устраивать сцен и позорить меня.

Я невинно моргнула.

– Ты о чем?

Она подарила мне Смертоносный Взгляд Делии.

– Ты знаешь, о чем я. Ничего неуместного.

– С тобой не повеселишься.

– Зато ты отрываешься за нас обеих.

– Верно.

Моя сестра – самый дисциплинированный человек в мире, а вот я вечно жила одним днем. Папа любил шутить, что касаемо нашего родства ему приходится верить маме на слово.

– У нас еще есть время сфотографироваться, – заявила мама, готовя свой мобильный. – Девочки, станьте поближе друг к другу. Ты тоже, Линден.

– Мам, ты должна быть в кадре, – сказала я. – Возьми мой телефон. Там есть таймер.

Я кинулась вперед, открыла приложение и положила телефон на полку напротив лестницы. Затем обнялась с моими самыми любимыми людьми в мире.

– У нас десять секунд, – сказала я с улыбкой. – Все говорим «чиииз».

Телефон щелкнул. Мама взяла его с полки и проверила изображение.

– Отлично. Вы обе прекрасно выглядите. – Ее глаза наполнились слезами, когда она повернула экран к нашему отцу. – Ну разве они не красавицы?

Папа кивнул и обнял Делию за плечи.

– Мы так гордимся тобой, дорогая. – Он посмотрел на меня и подмигнул мне. – Тобой тоже, горошек.

Мне двадцать один год, а папа по-прежнему называет меня горошком. Я надеялась, что он никогда не перестанет это делать.

Я обняла Делию.

– Я тоже тобой горжусь, сестренка. Произносить речь на выпускном вечере в Университете Вирджинии!.. А ты крутая!

– Спасибо, Тея, – сказала Делия с теплой улыбкой, которую приберегала для особых случаев. Затем она прочистила горло и вернулась в свой деловой режим. – Может, уже поедем?

– Да, да. – Папа снял ключи от машины с крючка на стене и широко распахнул входную дверь. – Дамы.

Мы направились к двери; мои ноги уже ныли из-за этих глупых туфель. У кого-то зазвонил телефон.

– Это у меня, – сказала Делия, роясь в сумочке. Она прочитала сообщение и стиснула зубы. – Родители Роджера его кинули. Опять. Нужно его подбросить.

– Они не пойдут на выпускной? – переспросила я. – Боже, вот же уроды.

Найсы жили в нескольких кварталах от нас, в доме, похожем на наш, на такой же прекрасной улице, но с тем же успехом они могли жить на Луне, настолько отличались от наших мамы и папы. Мы с Делией росли, окруженные неизменной любовью и поддержкой родителей, и у нас в голове не укладывалось, как Найсы могут вечно наплевательски относиться к собственному сыну.

– Без проблем, – сказал папа. – Мы можем его забрать.

Делия взяла ключи от своей машины.

– Нет, я отвезу его сама. А вы, ребята, поезжайте.

– Дорогая, нам хватит времени за ним заскочить.

Она покачала головой.

– Вы знаете, каков Роджер. Он от стыда сгорит. Лучше я его отвезу.

Делия заметила, как мы обменялись любопытными взглядами, как делали всегда, когда она упоминала Роджера. Ребята клялись, что всего лишь друзья, но были неразлучны еще с детского сада. Только Роджер мог выбить мою сестру из ее жесткого графика. Их дружба была одной из тех немногих вещей, которые выявляли ее более мягкую сторону.

– Слушайте, – начала Делия. – Поездка с нами только заставит Роджера чувствовать себя еще хуже. Ему придется наблюдать за тем, как мама и папа прекрасно общаются, и это через несколько минут после того, как собственные родители в который раз его подвели.

– Ну если ты так считаешь, – протянул папа.

– Именно так я и считаю. – Делия поцеловала его в щеку, обняла маму и похлопала меня по голове. – Ведите себя хорошо, – напутствовала она. – Встретимся на месте. Езжайте не спеша, но не теряйте времени.

Она бросила на нас последний строгий взгляд, а затем пронеслась мимо прямиком в теплый майский вечер. Ее отглаженная мантия хлопала вокруг туфель на низком каблуке, что отбивали по асфальту барабанную дробь, словно бы говоря «Все. Прочь. С моего. Пути».

– Отлично, – сказала я. – Теперь мы можем остановиться и перехватить по кусочку пиццы.

Мама пригладила свои светлые, уже тронутые сединой кудри.

– Думаю, один из лучших подарков, который мы можем преподнести твоей сестре на выпускной, – это быть на месте к ее приезду.

– Подождите. – Я стащила туфли и схватила с подставки для обуви у двери свои желтые сандалии.

– Тея, ты же обещала, – укорила мама.

– Эй, я пообещала надеть это скучное платье. Одобренная Делией обувь в контракт не входила. Она ни о чем и не узнает, пока не станет слишком поздно.

Мы забрались в серебряный «Кадиллак» отца. Мама устроилась впереди, я села за ней, и мы отправились в путь из Ричмонда в Шарлоттсвилль, штат Вирджиния. Виды были ошеломляющими – зеленые холмы и деревья под безоблачным голубым небом. Я любила свой родной штат, но не собиралась в нем оставаться. Как только закончу Школу искусств в следующем году, сразу потащу свою задницу прямиком в Нью-Йорк.

– Как насчет музыки? – спросила я с заднего сиденья.

– Восемь секунд тишины, – отметил папа. – Новый рекорд.

– Музыка – это жизнь, – сказала я, смеясь. – Сразу после живописи. И «Офиса». И пиццы.

– Никакой пиццы. – Папа покрутил радио, пока не нашел мою любимую станцию, и машину заполнили звуки «Bad Romance». – Хорошо?

– С Леди Гагой не может быть плохо.

Папа ухмыльнулся.

– Поверю на слово.

Я подпрыгивала в такт песне, насколько мне позволял ремень безопасности, пока мама не убавила громкость.

– Бедняга Роджер, – сказала она. – О чем вообще думают его родители?

– Мне интересно, о чем думает Делия, – заметил папа и посмотрел на меня через зеркало заднего вида. – Вы, часом, не ведете задушевные разговоры по-сестрински? Они не встречаются?

– Понятия не имею, – ответила я. – Ты же знаешь, какова Делия. Себе на уме. Никогда ничего мне не рассказывает.

Мама изогнулась, чтобы посмотреть на меня.

– А что насчет тебя самой? Никакого парня на горизонте?

– Тогда бы я вам его представила, – сказала я. – А ни один из тех парней, с которыми я встречалась за последнее время, этого не достоин. Они считают, что я «забавная», и не хотят заводить со мной ничего серьезного. Или, может быть, я не хочу ничего серьезного с ними. Может быть, я и не способна на серьезное.

– Я уверена, что это не так, дорогая, – сказала мама.

– Делия бы с тобой поспорила.

– Я люблю твою сестру, но иногда она перегибает.

– Честно говоря, мне очень хочется влюбиться, но, полагаю, торопить события глупо. Это случится, когда случится. Я встречу того самого парня. Такого, о ком просто не смогу перестать думать. И когда мои чувства к нему найдут отражение в моем искусстве, я пойму, что он единственный.

– Мудрая философия, – заметил папа.

– Кстати, об искусстве, – подхватила мама, – как продвигается твоя последняя картина?

– Уже готова. Я закончила как раз в тот момент, когда Делия уже собиралась рвать и метать.

– Прекрасно, мне не терпится ее увидеть. – Мама шлепнула меня по колену тыльной стороной ладони. – Ты и твои пирамиды.

– Ага. – Я засмеялась. – Если когда-нибудь стану знаменитой, Египет будет моей фишкой. Как автопортреты у Кало или похожие на вагины цветы у О’Киф.

– Тея. – Папа усмехнулся.

– Я не утверждаю, что я вторая Фрида или Джорджия…

– Ты бы так не сказала, потому что ты слишком скромная, – перебила мама. – Но, как твоя мать, я имею право хвастаться, что ты ничуть не уступаешь великим.

– Это твоя святая обязанность как моей матери, – отозвалась я. – Но все равно спасибо, мам. Ты лучше всех. Я…

– Боже! – закричал отец.

Мама начала поворачиваться.

– Что?..

Вспышка бледно-голубого ослепительного хрома.

Ужасающий, оглушительный грохот. Он отдался в моих костях. В моих зубах. Он эхом пронесся через капот, через лобовое стекло.

Он все нарастал, нарастал и нарастал, разрывая нас, пока не осталось ничего.

Глава 1

Джим

Красно-белый знак «Сдается» бросился в глаза даже через визор моего шлема. Я замедлил свой «Харлей», встал у обочины и поднял стекло.

За шатким забором на клочке сухой травы примостился крошечный домик площадью, вероятно, не более девятисот квадратных футов. Цементная дорожка, ведущая к двери, потрескалась. Одна ступенька крыльца покосилась. Белая краска на стенах облупилась.

Маленький, простой и дешевый.

Отлично.

Я снял шлем, вытащил телефон из черной кожаной куртки и набрал номер.

Это просто чертов телефонный звонок, подумал я, глубоко вдыхая. Соберись, тряпка.

Ответил мужчина.

– Да.

Вдох. Выдох.

– Я звоню по поводу аренды дома в Бунс-Милл?

Ни разу не заикнулся. Даже на «м» в Милл. Незначительная, но победа.

– Хорошо, – сказал мужик. – Шестьсот пятьдесят в месяц. Коммунальные услуги включены, но не вода. Никаких домашних животных. Хотите посмотреть дом? Я могу подъехать через пять минут.

– У меня собеседование в санатории «Голубой хребет», – пояснил я. – Если получу работу, то вернусь через несколько часов. Тогда и посмотрю.

Мужик вздохнул.

– Так зачем звонить мне сейчас?

– Не хочу, чтобы кто-нибудь перехватил дом.

Он усмехнулся сквозь отчетливый звук выдоха сигаретного дыма – наполовину кашель, наполовину смех.

– Сынок, ты первый, кто вообще позвонил за последний месяц. Думаю, тебе ничего не грозит. – Затяжка. – Собираешься работать в «Голубом хребте»? Со всеми этими психами и шлепнутыми?

Я крепче сжал телефон. Вот урод.

– Просто не сдавайте никому дом, хорошо?

– Конечно-конечно. Придержу его, специально для тебя.

– Спасибо, – пробормотал я, повесил трубку и уронил руку.

Мужик был прав – никто не позарился на его дерьмовый домик, кроме меня. Телефонный звонок был тренировкой перед собеседованием в санатории. Я в шесть утра выехал сюда из Ричмонда и не хотел, чтобы мой интервьюер был первым, с кем придется разговаривать.

Насмешливый голос бывшей приемной матери зазвенел в голове.

«Как будто это поможет, дубина. Ты завалишь это собеседование, сам знаешь».

– Заткнись, Дорис, – пробормотал я.

Из всех приемных семей, у которых мне приходилось жить с рождения, под ее опекой, если это можно так назвать, я находился с десяти до восемнадцати лет. В двадцать четыре ее насмешливый голос все еще не оставлял меня в покое. Я больше не заикался в каждой фразе, но изъян все равно прятался у меня под языком и неизменно вылезал, когда я злился. Или нервничал.

Как, например, сейчас, перед собеседованием.

Когда мне было двенадцать, врачи назвали мое заикание психологическим расстройством: скорее реакцией на травмирующее событие, чем физиологической проблемой в мозгу.

– Реакция? – с усмешкой переспросила Дорис в кабинете врача. – То есть он не может говорить нормально из-за проблем в голове? Пфф. Да он просто дурачок. А это лишнее тому доказательство.

Доктор напрягся.

– Имелись ли недавно травмирующие инциденты?

– Конечно, нет, – отрезала Дорис, а я хотел развязать наконец онемевший язык и крикнуть, что да, кое-что случилось. Как раз неделей раньше умер дедушка Джек.

Технически отец Дорис не был моим настоящим дедушкой, но он уделял мне куда больше внимания, чем кто-либо когда-либо, пока меня пинали из дома в дом, действуя в рамках системы усыновления Южной Каролины. Джек брал меня на озеро Мюррей ловить рыбу. Покупал мне мороженое и совал леденцы мне в руку после обеда.

– Не говори своей матери, – всегда повторял он.

Мать. Дорис набирала приемных детей за деньги, а не по доброте душевной. И уж назвать ее матерью язык не поворачивался. Как у такого человека, как Джек, выросла такая дочь, как Дорис, я никогда не узнаю. Он был добрым. Ерошил мне волосы вместо того, чтобы щипать меня, и никогда не называл меня глупым. Когда он умер, то забрал с собой единственный кусочек счастья, который у меня был за мои двенадцать несчастных лет.

Стоя рядом с Дорис в похоронном бюро, глядя на гроб, я заплакал. Дорис оттащила меня в боковую комнату, ее пальцы вонзились в мою кожу как когти. Она с силой меня встряхнула.

– Не смей о нем плакать, слышишь меня? Он не был твоей семьей.

– Он… он был дедушкой Дж-Джеком, – сказал я, мои рыдания разбивали слова на части.

– Никакой он тебе не дедушка. – Темные глаза Дорис вперились в мои, будто она накладывала на меня какое-то проклятие. – Больше не смей говорить о нем как о родственнике. Он был моим отцом. Моим родным. А ты – не мой. Ты всего лишь чек, что приходит по почте каждый месяц, так что перестань плакать.

Я перестал.

Я втянул в себя боль и похоронил глубоко в душе. Все, что я хотел сказать дедушке Джеку, застряло где-то за зубами. Горе заполнило мой мозг, свело челюсть и вызвало заикание, обеспечив долгие годы мучений от школьных хулиганов и еще больше зла со стороны женщины, которая должна была обо мне заботиться.

Дорис никогда не водила меня к логопеду или на какое-либо другое лечение. Лишь в седьмом классе я получил помощь. Моя учительница, миссис Маррен, пожалела меня и прочла кое-что про заикание. Она не была специалистом, но нашла несколько дыхательных техник, которые помогли мне осиливать хотя бы одно предложение за раз.

«Вдохни мысль, выдохни слова. Легко и просто, Джеймс.

Вдох. Выдох.

Попробуй петь. Иногда музыка может помочь вывести слова наружу».

Я вдохнул воспоминания о Южной Каролине и выдохнул нынешний Бунс-Милл, штат Вирджиния. Все мои надежды сосредоточились на дерьмовом домике и собеседовании.

Я снова надел шлем, завел мотоцикл и отправился в путь. Через пятнадцать минут я был в Саус-Хиллс, недалеко от Роанока. На юго-западе под ясным летним небом спали горы Голубого хребта. Я двинулся по извилистой двухполосной дороге по холмистой местности, окруженной яркими зелеными папоротниками и высокими деревьями. Слева от меня появилась старинная вывеска с вычурными буквами: «Санаторий «Голубой хребет», основан в 1891 году».

Ниже был воткнут знак поновее, с более яркой краской: «Специализация: длительное лечение черепно-мозговых травм, памяти и реабилитация».

Психи и шлепнутые, как сказал арендатор. Я мысленно показал ему средний палец. Все мы в той или иной мере психи и шлепнутые. Просто некоторые лучше это скрывают. А некоторые вообще делают сокрытие данного факта целью своей жизни.

Я ехал по дорожке, пока не достиг высокой каменной стены, которая простиралась далеко по обе стороны и исчезала в лесу. Грозное строение нарушали только широкие металлические ворота с охраной в небольшой сторожке. Я свернул к ним.

– Джим Уилан, – представился я. – На собеседование.

Человек в светло-серой форме со значком на груди сверился с планшетом.

– Уилан… Да. Вам надо к Алонзо Уотерсу. Первый этаж. Спросите на стойке регистрации, там подскажут. Парковка для посетителей слева.

– Спасибо.

Ворота с металлическим скрежетом раздвинулись, и я поехал по асфальтированной дороге. Еще через сто ярдов я добрался до санатория «Голубой хребет».

Высокий дом выглядел как усадьба плантатора, коей, вероятно, и являлся до 1891 года. Прочный трехэтажный особняк из красного кирпича с белой отделкой, со стороны фасада четыре белые колонны.

Я свернул к пустой парковке для посетителей и оставил там «Харлей». Тишину нарушал только гул насекомых во влажном воздухе. Никто не прогуливался по дорожкам и не сидел на каменных скамьях вдоль них.

На выкрашенной в черный цвет старой деревянной двери коробка домофона смотрелась довольно неуместно. Я нажал красную кнопку.

Ответил женский голос.

– Чем могу вам помочь?

– Я Джим Уилан, прибыл к мистеру Уотерсу.

Дверь загудела и щелкнула. Я повернул ручку и вошел в прохладные пределы санатория. Паркетные полы окружали стойку регистрации. Запах чистящих средств облаком висел над запахом старого дерева. Кондиционер делил пространство стены с картиной, где маслом была нарисована ваза с фруктами. Казалось, что санаторий застыл где-то на полпути между усадьбой и медицинским учреждением. Возможно, в этом и заключался смысл: дать пациентам ощущение, что они находятся дома, а не в больнице.

Женщина средних лет с темными волосами, собранными в хвост, помахала мне рукой. Она носила ту же форму, что и охранник в кабинке, только ее именная табличка гласила «Джулс». Женщина беззастенчиво меня рассматривала.

– Ну привет, красавчик. Кого ты хотел бы увидеть?

– Алонзо Уотерса.

Ее глаза расширились.

– Ты пришел наниматься санитаром?

Я кивнул.

– Хм. Как скажешь. По мне, ты не особо похож на санитара. Скорее уж, на сексуального доктора из какого-нибудь сериала.

Я не ответил на ее улыбку, просто стоял, скрестив руки на груди и твердо расставив ноги, и ждал, пока она закончит свой отвратительный осмотр.

– Сильный, молчаливый, – тихо рассмеялась Джулс, все еще бродя по мне взглядом. – Что ж, от души надеюсь, ты получишь работу. Отличное зрелище для усталых глаз. Плюс у нас нехватка санитаров с тех пор, как двое последних уехали из города.

Хорошо. Раз в санатории туго с персоналом, они наверняка меня наймут и попросят как можно скорее приступить к работе.

– Что, не хочешь поболтать? – Джулс тяжело вздохнула. – Ладно, ладно. Алонзо сейчас в столовой, иди в те двойные двери. Не промахнешься.

– Спасибо, – сказал я и зашагал в указанном направлении.

– Ах, он все-таки умеет разговаривать! Удачи, красавчик.

Я почувствовал, как взгляд Джулс сверлит мне спину, и невольно передернулся.

В столовой были белые полы и стены с высокими окнами, в которые лилось яркое июльское солнце. Десяток квадратных столов, каждый рассчитан на четверых. Человек с видимой вмятиной в голове размером с подстаканник сидел с медсестрой у окна и медленно ел суп. Когда я вошел, мужчина пристально вгляделся в меня.

Я посмотрел ему в глаза и почтительно кивнул. Он вскинул брови, затем хмыкнул и вернулся к своему супу.

За небольшой витриной с выпечкой и салатами стояла полная женщина в белой форме повара. За ней в высоких серебристых кофейниках дымился кофе. Она разговаривала с чернокожим мужчиной, где-то за шестьдесят, с тронутыми сединой волосами. На нем была белая рубашка с короткими рукавами, заправленная в белые же брюки. Черный пояс, черные ботинки. Огромное кольцо с ключами позвякивало на его талии.

Я подошел ближе, и повариха повернула голову ко мне.

– Вам чем-то помочь?

Мужчина обернулся.

– Должно быть, ты Джим Уилан, – сказал он.

Я кивнул и протянул ему руку.

– Алонзо Уотерс, – представился он, оценивая меня. – Хочешь быть санитаром, а?

– Да, сэр.

– Резюме принес?

Я вытащил из кармана куртки две сложенные вчетверо бумажки.

– Да, сэр.

– Сэр, – со смехом повторил Алонзо. – Слыхала, Марджери?

Она закатила глаза.

– Не слишком-то привыкай.

– Давай сядем и поговорим. – Алонзо подвел меня к пустому столу и устроился напротив меня. – Кофе?

– Нет, спасибо.

– Тоже пытаюсь пить его поменьше. – Алонзо просмотрел мое резюме. – Двадцать четыре года. Окончил Вебстер-Хай, Южная Каролина. Сразу отправился работать в клинику Ричмонда, где и трудился в течение шести лет?