В тени креста

– Да, дело сурьёзное и не мешкотное…, – начал горбун.

– Там стой, фу…, смердит мертвечиной то от тебя, – прервал его Фёдор Курицын, – говори без опаски, тут никто тебя не услышит.

– Дело говорю не мешкотное, коли прознают греки Ласкарёвы – головы мне не сносить. Вот я и того…, – Епишка замялся, стрельнул вороватыми глазками на дьяка.

– Да говори уже, рохля, и без тебя дел у меня много, чего тянешь? – повысил голос Фёдор Курицын, чтобы не показывать отвращение, которое вызывал у него вид горбуна, он повернулся спиной к своему нежданному гостю.

– Решил я, что пришло мне время последнюю службишку тебе господине сослужить и с Москвы бежать, – горбун качнулся вперёд-назад.

– Вона как, ну так справь службу и делай, как задумал, – пренебрежительно бросил дьяк.

– Дык, я это…, господине, пришёл упредить, вроде обсказать, как дело идёт…. То самое, о котором греки радеют, – снова поклонился Епишка.

– Коли и вправду что важное об этом деле, то говори всё без утайки, – обернулся к нему Фёдор Курицын.

Горбун помял в руках свой колпак, стрельнул глазами в сторону двери и заговорил шёпотом, с придыханием.

– Молодой Ласкарь, приехал вчерась, к ночи, с ним были люди, все конные и при оружии, я сперва подумал, что они хотят забрать кого из пленников, но боярин только надо мной потешился, молвил, что, мол, деньги на содержание пленников уплочены. С тем мы и пришли к подвалу, где сидит кат-Силантий. Коды отворили дверь, тот долго кряхтел и кашлял, прежде, чем поднялся на ноги. Видать ослаб от цепей, а как в его темницу зашли двое воев с факелами, он прямо весь зашёлся дрожью. Вслед за воинами к нему молодой грек вошёл. На вид ещё мальчишка, но заносчив не по летам, да…, ты же всё сам об ём усё знаешь господине….

Увидев боярина, Силантий отшатнулся назад. Затряс патлатой головой.

– Я желаю видеть брата, – выдавил он из себя.

– Твои желания не имеют значения, ведь ты здесь по воле божьей, – ответил ему боярин.

– Не повинны мы ни в чём. Всё не так, как ты об этом думаешь, – отходя дальше к стене, залепетал Силантий.

– Да? – принял удивлённый вид молодой боярин. – А вот брат твой изрекает другое: он признался в соучастии в заговоре, и ещё рассказал, какие поручения давал тебе. И кроме того, сказал, что это ты удавил Лукомского по его указке.

Силантий затравлено прижался к стене.

– Как видишь, мы всё и так проведали, и от тебя уже никаких слов не потребно. Тебе осталось только принять кару и всё, – спокойным голосом продолжил молодой Ласкарёв. – Но я знаю тебя и, вижу, что ты не совсем пропащий человек…. Понимаю – ты хотел спасти своего брата, и даже бежал от нас, чтобы предупредить его, а вот он все вины переложил на тебя.

– Не слушайте моего брата, он не разумеет, что речёт. Безумен он…, – провыл Силантий.

– Хорошо, тогда расскажи нам о том, что знаешь ты.

Силантий тяжело задышал и стал скрести ногтями по стене.

– Ну вот, теперь ты молчишь, – грустно вздохнул Ласкарёв. – Что ж…, ты сам знаешь, что будет далее. Завтра твой брат будет на спросе с пристрастием. Ну, ты понимаешь, что он мог что-то утаить. Ведь ты и сам не раз развязывал языки. Теперь сия участь ждёт его, – подытожил боярин.

Силантий в ответ лишь шумно засопел и ошалело завращал глазами.

– Ну так как? Сам скажешь или обождём, что завтра молвит твой брат? – с досадой спросил молодой Ласкарь.

– Нет-нет, не надо! Он же немощен телесно и слаб умом, скорбен он…, – Силантий рухнул на колени.

– То наказание за его грехи и я, печалусь за него и молю господа даровать ему и тебе просветление, – твёрдо сказал Ласкарёв. – Ежели оно завтра к обедне не наступит, то уж не взыщи Силантий, – добавил боярин и резко повернувшись на месте, вышел в коридор. Вслед за молодым Ласкарёвым вышли и прочие.

Дверь в поруб закрылась и, Силантий остался один в темноте.

– А, ведь он, – этот грек молодший, у старого монаха то в эту ночь и не был. Как от Силантия вышел, так сразу со всеми своими людьми и уехал, – закончил свой рассказ горбун.

– Так-так, греки…. Решили поторопить события. Ну, что ж…, – задумчиво пробормотал государев дьяк Фёдор Курицын. – А ведь дело и впрямь важное, – дьяк сделал шаг навстречу горбуну. Тот осклабился гнилыми зубами, закивал своей седеющей курчавой шевелюрой. – Дело важное и завершить его должно тебе, – взглянув с прищуром на Епишку, твёрдо вымолвил Курицын. – Сам понимаешь, распустить своя языки кат Силантий и его полоумный брат не должны, – утвердительно добавил дьяк и покачал пальцем с тяжелым перстнем перед носом горбуна.

– Аха, это оно конечно, – закивал Епишка. Но тут же, как будто что-то вспомнил и напрягся. – Дак, ведь они покуда и так безмолвствуют, – недоумённо пошевелил своими опалёнными бровями он.

– Пока… безмолвствуют, – поправил его дьяк. – И мне хотелось бы иметь верную надёжу, что так будет и далее. Вот ты и сделай всё, чтобы так всё и было. Али впервой тебе? – Дьяк снова почувствовал тяжёлый запах, исходивший от переминающегося с ноги на ногу горбуна, и сморщившись отступил назад. – Что хочешь за свою последнюю службу?

– Боязно мне господине. Кабы не греки, я бы и награды не просил, а с энтими…, – начал канючить Епишка. – Верить даже своей острожной страже не могу. От, вчерась, двух новых сторожей к воротам на службу из приказа прислали. И гадаю я: не послухи ли они греческие. Один вроде совсем с воровской рожей, таких греки на службу к себе не возьмут, а второй-то, ну аки херувим – лицом пригож, а глазищами так и шныряет…. В опаске я, повсюду чужие глаза и уши. В лихое время живём, ох в лихое….

– Вот держи, – Фёдор Курицын бросил горбуну кошель из красной кожи, который тот поймал на лету, – тут сто серебряных, а по завершении дела получишь ещё два раза по столько.

– Благослови тебя Никола-угодник, господине, – снова показал гнилые зубы Епишка, – с таким богатством я нигде не пропаду.

– Верно, не пропадёшь, – поддакнул дьяк, – но дело надо вершить сегодня же, ты понял?

– Как не понять-то? – тряхнул головой Епишка, – да и мне долго задерживаться на Москве нет охоты, будь покоен всё исполню….

– Как мыслишь управиться? – спросил горбуна Фёдор Курицын.

– Да… как господь подскажет, – Епишка затрясся в беззвучном смехе.

– Вот, – дьяк бросил горбуну тёмную коробочку, – подмешай это в еду обоим, только пусть будет побольше еды, не скупись, средство верное! А крови не надо, пусть греки гадают над их кончиной, да и от себя подозрения отведёшь. И как покончишь с делом, езжай на постоялый двор, что у хвелей. Там получишь свою награду, тебя сыщет мой человек.

– Благодарствую господине! – до земли поклонился горбун.

– Прощай Епишка. Сейчас жди здесь, тебя выведут, а мне пора. – сказал Фёдор Курицын и, не оглядываясь, вышел во двор.

* * *

Епишка вернулся в свою каморку в остроге не сразу. Перед этим, он, на торге купил нового коня со сбруей и припасов в дорогу. Мысли в его голове скакали как чёртики. Он думал о том, что вместе с теми деньгами, которые посулил дьяк, его собственных монет, собранных за годы службы острожным головой, хватит на то, чтобы устроиться в Литве или подале. И не просто устроиться, а жить как знатный господин. Здесь, в Москве такое немыслимо, вмиг донесут и тогда все его труды пойдут прахом вместе с его отрубленной головой скатятся с плахи. С такими думами горбун достал коробочку, что дал ему Фёдор Курицын. «Эх, не сказал дьяк, сразу забирает отрава или чуть погодя. Лучше бы не сразу. Тогда, успел бы унести ноги, а что будет дальше уже не моя забота».

– Эй! Кто там? – крикнул он, приоткрыв дверь в тёмный коридор.

На пороге тут же возник один из острожных сторожей.

– Ну…, что у нас за ночь-день нового? Как сидельцы?

– А что им будет…, – тихонько сидят себе по клетям и подвалам иногда ворохтаются. Бо, студёно в остроге то, – согнувшись в поклоне, ответил стражник.

– Эт да, – с косой ухмылкой согласился Епишка. Тяжело сев на лавку, он выдохнул и вдруг прищурившись, спросил: – а новые сторожа у ворот как?

– Дык, как и все – стоят в карауле, – не понял вопроса стражник.

– Ну, ладноть… Пущай стоят. Про наших «особых гостей», что поведаешь? Кормили сегодня? – властно спросил горбун.

– Так пока не велено, как всегда ждём твоего слова, а коли забудешь нам это слово сказать, знать, пора переждать им с кормёжкой, – хитро подмигнув, рассмеялся страж.

– Верно-верно, молодцы, службу знаете, – довольно закивал Епишка.

– Ты вот что, приготовь для них чего-неть похлебать, а я пойду их попроведаю и заодно, снесу. Пусть поедят, может разговорчивее станут.

– Ага, понял-понял, – усмехнулся в усы страж. – Чичас отволоку им варева.

– Нет! – оборвал его Епишка, – сюды неси, я сам им дам, заодно, можа и выведаю чего.

– Как прикажешь, хозяин, – пятясь назад, пробурчал стражник.

Чуть погодя он вернулся с двумя мисками отвратительно смердящего варева и поставил их на лавку подле единственного окна в Епишкиной каморке.

– Вот она снедь то, – продолжил хитро улыбаться страж, – как отведают, через полдня разгорится в их жажда, за глоток воды всё скажут, я туда рассолу, что от селёдок остался не пожалел, весь вылил.

– Ай, молодец, вот держи, – горбун подбросил монету, которую страж ловко поймал и снова, хитро подмигнув, удалился.

– Соль, это хорошо…, соль всё присолит…, – пробормотал себе под нос Епишка. Он открыл коробочку с ядом и начал трясти над миской. Порошок оказался очень лёгким и горбун не рассчитав, сыпанул большую его часть в одну из мисок.

– А ч-чёрт, – досадливо вырвалось у Епишки. Он посмотрел на остатки порошка на дне коробочки. «Ну, ничего, для старого дурня и этого хватит», – подумал он и высыпал все, что осталось во вторую миску. «Теперь главное не перепутать», – мелькнуло у него в голове. Горбун взял обе миски и осторожно вышел из своей каморки.

* * *

Дмитрий Ласкарёв почувствовал за собой слежку ещё от кремля. Коренастый дядька с широкой бородой веником, неотступно шёл за ним до самого подворья, а возле монастыря Николы Старого присел у ограды рядом с нищими. Это позабавило Дмитрия – дядька рядом с нищими выглядел как лесной хряк рядом с облезлыми дворовыми котами.

Оставив коня на подворье, скинув плащ и шапку, Дмитрий перелез через забор и приблизился к соглядатаю с противоположной стороны.

Дядька уже собирался уйти, когда боярин резко схватил его сзади за локти. Дядька рванулся вперёд, но Дмитрий ударил его ногой под колени и ловко припечатал к монастырской ограде. Нищие от ограды разбежались в стороны, а дядька, молча, пыхтел, пытаясь, освободится от захвата Ласкарёва. Боярин ещё пару раз припечатал молчуна и тот выплюнул кровь.

– Пусти, – просипел дядька.

– Сперва говори, кто послал, – усмехнулся Дмитрий и сильнее свёл локти бородача.

– Пусти, – снова попытался вырваться дядька, но Ласкарёв только усилил хватку, пока в плече соглядатая что-то не хрустнуло.

– А-а-а, – закричал дядька, – боярыня Мирослава за тобой приглядеть послала, – с надрывом простонал он.

– Боярыня Мирослава? – удивлённо переспросил Дмитрий, он выпустил из рук дядьку, но через мгновение уже схватил его за грудки. – А не врёшь ли ты, боров бородатый? – яростно прошептал он в лицо соглядатаю.

– И-истинный крест, – чуть заикаясь, ответил дядька, он силился перекреститься, но руки после захвата Ласкарёва его не слушались.

Дмитрий поверил бородачу, и это ещё сильнее распалило его гнев:

– Э-нет, так это спускать не след, – процедил он сквозь сжатые зубы, – теперь ты пойдёшь со мной, – и тряхнул дядьку за ворот.

Догнав пинками соглядатая до подворья, Ласкарёв накинул ему на шею верёвку, а сам сел на коня.

– А ну шагай вперёд увалень, веди к своей хозяйке! – прикрикнул Дмитрий и замахнулся плетью.

– Э-э-э не надо боярин, – закрылся от удара бородач, – я проведу – проведу, – закивал он седеющей головой.

* * *

Боярыня Мирослава всё свое время проводила подле государыни. К ночи она обычно возвращалась в старый и нелюбимый дом покойного мужа, но изредка ночевала в маленькой светёлке над покоями своей госпожи, на этот случай, там, в сундуках, было припасено пару нарядов.

Сегодня на душе её было томко. Видать передалось дурное настроение государыни, и она, поначалу, было, собравшись заночевать в светёлке над покоями, но видя, что Софье до утра будет более не нужна, всё же, решила ехать домой. Отдав последние распоряжения боярышням, что остались подле покоев государыни на ночь, она, испрося разрешения самой Софьи, спустилась на конюшенный двор и забралась в свой возок запряжённый парой пегих кобыл. Холопы на козлах её ждали всегда. Они привыкли, что боярыня по слову государыни могла в любое время отправиться по какому-либо делу. И всегда ей надо всё скоро…, очень скоро. Услыхав от Мирославы, что править нужно к её двору, они прищёлкнули бичами, и покрепче вцепились в вожжи. Возок резво выкатился с великокняжьего двора через кремль в темноту московских улиц.

По первому снегу полозья скользили не так легко, как это бывало по накатанной ледяной колее, боярыня то и дело морщилась от тряской дороги.

На одной из кочек, возок ухнул в чуть заледеневшую лужу, окатив при этом молодицу, что шла по улице навстречу с полной корзинкой в руках. Молодица стала кричать вознице вослед бранные слова, и это отвлекло Мирославу от своих мыслей. Что-то знакомое послышалось ей в голосе бранящейся молодки. Она выкрикнула слугам, чтобы остановили возок, и спехом вышла из него на улицу. Поглядела в спину поправляющей платок молодице и лицо боярыни стало хищным. По-мужицки поддёрнув рукава шубеи, она крикнула, чтобы слуги шли к ней. Оба холопа, что сидели на козлах возка тут же оказались перед своей хозяйкой, ведь они знали, что когда она засучивает рукава, то знак её великого гнева.

– Ты! – боярыня ткнула пальцем в грудь низкорослого слуги с соломенными волосами, который робея мял свою шапку в руках, – пойдёшь за энтой…, – Мирослава махнула рукой вслед идущей вдалеке молодки, и разузнаешь: где живёт и как прозывается. Всё разузнаешь! Понял ли?

– Да боярыня…, как не понять то.

– А мы к дому, да погоняй, – резко бросила она второму холопу, поспешно заскочила в свой возок.

«А ведь я узнала тебя змеюка», – думала про увиденную молодицу Мирослава. Забыв про тряску, возница нахлёстывал лошадей и гнал, распугивая прохожих, но боярыне их разглядывать, было недосуг. Её мысли блуждали в прошлом. «А говорили, что сгинула…, но теперь, ужо поквитаемся», – со сладкой яростью подумала Мирослава. Она погрузилась в свои воспоминания и очнулась, только когда возок въехал в открытые ворота её дома.

Посреди её двора стоял Дмитрий Ласкарёв.

Выйдя из возка, Мирослава опешила: её холоп Антип с верёвкой на шее был привязан перед стойлом, рядом с конём боярина, а сам Дмитрий без шапки и плаща неотрывно смотрел прямо на боярыню, красивое лицо его пылало гневом.

Мирослава быстро совладала со своим удивлением и пошла навстречу Ласкарёву.

– Здрав буде боярин, вот уж не чаяла, что почтишь меня убогую вдовицу, – с ласковой улыбкой поклонилась она.

– И тебе поздорову быть боярыня, – пересиливая гнев, ответил Ласкарёв, – вот не чаял я, что ко мне провожатого приставишь, – указал он на холопа с верёвкой на шее.

– О! – с притворным лёгким удивлением в голосе воскликнула Мирослава, – то для нашего общего блага.… Ну, что же мы во дворе-то изволь в дом зайти и откушать чем бог послал, – с услужливым поклоном предложила боярыня.

– Некогда мне! Не досуг! – резко оборвал Дмитрий.

– Нет уж, изволь, – голос Мирославы стал твёрже, – не посереди же двора о делах разговор вести, слово к тебе имею от государыни.

Молодой боярин шагнул к коню и остановился при упоминании о великой княгине.

– Эй, люди, а ну собирать на стол, у нас гость на дворе! – уловив настроение молодого Ласкарёва, крикнула боярыня своей малочисленной дворне, что заперлась от гнева Дмитрия в доме. – Ну что же ты? – С ласковым упрёком повернулась Мирослава к молодому Ласкарю. – Идём…, – она подхватила его за руку и направилась к входу в дом.

Боярин слегка растерялся от слов Мирославы и её прикосновения, и неожиданно для себя совсем стушевался, когда она дотронулась до его руки, гнев сразу куда-то пропал, и он послушно проследовал за ней.

– Коня нашего гостя, в стойло, да и Антипа развяжите, чай заколодел на морозе-то, – на ходу приказала боярыня поспешившим выйти ей навстречу холопам.

Следуя по тёмному дому за боярыней, Дмитрий про себя отметил, что дом очень стар, таких-то уже на Москве не строят.

В большой квадратной трапезной зале, где боярыня остановилась, и предложила присесть, было сумрачно и холодно. Длинный и широкий стол посередине, вместо скатерти был застлан тёмным покрывалом. Потолок подпирали четыре стоящих ровным рядком, резных деревянных столба, со скобами для светильников.

– Эй, кто-нибудь огня! – громко выкрикнула Мирослава и тотчас же из боковых дверей выбежали слуги с подсвечниками и охапкой толстых свечей. Быстро расставили вокруг стола шандалы, воткнули подсвечники в скобы на столбах, сняли со стола покрывало, застлали новой цветной скатертью.

Боярыня всё это время, молча, изучала Дмитрия. Где-то за стеной было слышно, как загудела большая печь, холопы с поклоном забрали у боярина и Мирославы верхнюю одежду.

На столе появились первые закуски: низкое блюдо с десятком румяных пирожков, большой деревянный ковш, над которым струился белый парок, и объёмная тарелка с хлебом и балыком.

– Не томи ты меня боярыня, скажи, что велела государыня, да я и пойду с богом, – прервал молчание Дмитрий Ласкарёв.

– Э-э-э боярин! Не по-людски так-то. Ты, сперва, откушай, а опосля беседу вести будем. Видишь, какой у меня сегодня удачный день, я только помыслила, о том, как тебе слова государыни передать и вот он – ты, прямо на моём дворе. И к другому делу, которое я считала навек потерянным, по дороге домой ключик нашёлся. Ну, кто бы мог подумать! – Мирослава всплеснула руками, – видать чем-то угодила я нашему господу, раз он меня так благословил.

– И то верно, хвала господу нашему, – перекрестился в ответ Дмитрий, – только не томи ты меня боярыня, передай государыни слова.

– Торопишь? Али беседа тебе наша не мила? – снова притворно удивилась Мирослава. – Нет уж, ты сперва, откушай, у меня почитай сколь годов гостей не бывало, а такого сокола и подавно никогда, – с улыбкой добавила боярыня. И пока Дмитрий думал, что ответить, она обернулась к холопам, что несли на стол тарелки и блюда с яствами: – романеи несите, да самой лучшей!

Молодой боярин почувствовал ещё большее смятение, он с гневом пришёл на двор Мирославы, а она его встречает как самого дорого гостя.

Мирослава неотрывно смотрела на Дмитрия Ласкарёва, и от неё не скрылось его виноватое беспокойство, она мысленно себя похвалила и продолжила улыбаться столь лучезарно, как только могла.

На стол принесли высокий серебряный кувшин с двумя серебряными кубками, украшенными искусной чеканкой.

Боярыня встала со своего места и подошла ближе к Дмитрию. Сама налила вино в кубки и протянула один боярину: – испей, уважь меня боярин.

Дмитрий, молча, взял кубок, сделал добрый глоток, и почувствовал, как вино сразу разлилось по жилам, согревая тело до кончиков ушей и пальцев на ногах.

– Добрая романея, – похвалил грек.

– Самая лучшая, – эхом отозвалась Мирослава и плавно обошла его со спины, присела рядом, не сводя с него глаз.

Боярин чтобы не обидеть хозяйку взял пирожок, который на вкус оказался чуть суховат, но это осталось Дмитрием почти не замеченным, он вертел в голове мысли о том, как бы поскорее узнать наказ государыни и отбыть восвояси. До него донеслись слова боярыни, но прозвучали они как-то глухо, и он не смог разобрать их смысл. Взгляд его задержался на серебряных кубках, он протянул руку, но не смог её поднять, удивляясь, как она стала тяжела, Дмитрий напрягся, пытаясь понять, что происходит вокруг, но перед глазами стремительно сгустилось какое-то красно-коричневое марево.

В трапезную боком вошёл дядька Антип, он приблизился к Мирославе и что-то шепнул ей на ухо.

– Вот и кстати, – громко ответила боярыня, – а покуда, отнесите нашего дорогого гостя в опочивальню, видать, перебрал он с вином, так пусть отоспится.

Холопы засуетились вокруг Дмитрия, а боярыня вышла из зала вслед за Антипом.

В большой горнице с пыльными сундуками и тяжёлыми дубовыми креслами её уже ждал холоп с соломенными волосами, он виновато понурил голову и при виде боярыни согнулся в низком поклоне.

– Говори, что узнал, – резко спросила Мирослава.

– Девка эта зовётся Настёна, и живёт в услужении у дьяка Ивана Курицына, навроде как старшая там по хозяйству, прости хозяйка, более ничего не узнал, на двор дьяка пройти никак нельзя.

Боярыня на мгновение задумалась, а после, стрельнув глазами в сторону дядьки Антипа, улыбнулась одними уголками рта.

– Что ж, день сегодня и вправду благословен, и девка эта нам кстати. Ты вот что, – обратилась она к холопу, – с завтрашнего дня последи за домом дьяка Курицына, всё, о чём там узнаешь, будешь сказывать Антипу, особливо про девку. Каждый её шаг знать хочу.

– За домом дьяка? – ужаснулся холоп.

– А тебе что сие внове? Али есть разница, за каким домом для меня доглядать? – подняла брови Мирослава.

– Нет, хозяйка, всё сделаю, как велишь, – холоп изогнулся в низком поклоне.

– Ну, то-то же, – обронила боярыня, и резко повернувшись на месте, пошла к широкой дубовой лестнице, каблуки её башмаков легко простучали по ступеням, что вели наверх, к её покоям.

Глава четвёртая

Следы и последствия

Дмитрий проснулся неожиданно как от хорошей оплеухи. Голова гудела. Он с удивлением оглядел незнакомую палату и, хотя в темноте после сна видно плохо, но судя по убранству это опочивальня. Под ним была большая широкая кровать, застланная дорогими шелками, а рядом…. Дмитрий отшатнулся, и затряс головой, пытаясь прогнать остатки сна, рядом с ним тихо спала боярыня Мирослава. Её длинные белые, почти льняные, волосы, расплетённые из кос, разметались по подушке, тело почти нагое белое, правая рука с пальцами в перстнях свесилась с края кровати. Дмитрий потрепал себя по щекам, рассчитывая, что это сон. Последнее, что он помнил, так это как сидел за столом боярыни. А что далее? Рядом заворочалась сонная Мирослава, она приподняла голову и стрельнула глазами в сидящего на постели Дмитрия. Ворот его рубахи был расстёгнут, оголяя часть плеча. Боярыня довольно улыбнулась. Дмитрий повернул голову, и ошалело посмотрел на неё.

– Где я? – спросил он сухим шёпотом.

– Всё там же, в моей опочивальне, – промурлыкала Мирослава.

– Но как…? – боярин, не договорив, поводил открытой пятернёй в воздухе слева от себя, как будто пытаясь что-то нащупать.

– Ты ведь сам меня сюда на руках принёс, – с ласковой улыбкой продолжила боярыня, – и любил всю, ой, крепко любил, – она прижалась к его плечу.

– Я? – Дмитрий отшатнулся в сторону и чуть не упал с постели.

– Иди ко мне, – Мирослава, продолжая улыбаться, протянула к нему руки, – али забыл, какие слова мне сказывал? Как целовал и миловал, ласкал моё тело?

Боярин как ошпаренный соскочил с кровати и заметался в поисках своей одежды, увидев всё на сундуке у стены, он лихорадочно, под смех боярыни стал одеваться.

– Неужто, всего за ночь весь твой пыл остыл? – продолжила смеяться Мирослава, – а вот только недавно называл своей любой. И что же мне теперь, бедной вдовице делать с разбитым сердцем и порушенной честью?

– Прости…, прости боярыня, бес попутал…бес, – приговаривал Дмитрий, натягивая сапоги, и сгребая в охапку свою оставшуюся одежду, он старался не смотреть в сторону кровати, щёки горели огнём, – прости мя, смилуйся, – выкрикнул он ещё раз и опрометью рванул из опочивальни. Прогрохотав вниз по лестнице, пробежав через пустые холодные залы и тёмные сени большого старого дома, Дмитрий опрометью выбежал на двор, к конюшне. Не помня себя, кое-как заседлал коня и под недоумённым взглядом сонного привратника, который выпустил его со двора, стрелой помчался прочь.

Мирослава отошла от окна. Она проводила взглядом ускакавшего боярина, и, потянувшись, легко прошлась по полу до сундука, на котором ещё совсем недавно лежала одежда Дмитрия Ласкарёва. Глубоко вздохнув, она согнала с лица улыбку и трижды ударила в серебряное било, что стояло на столике возле сундука.

В опочивальню боярыни вбежала заспанная и простоволосая сенная девка Дуняха, она на ходу тёрла глаза и чуть не споткнулась о порог, чем вызвала насмешливую улыбку боярыни.

– Неси одеваться, солнце уже скоро встанет, пора к государыне, служба ждать не будет, – бросила она девке и снова посмотрела на сундук. Воспоминания о мечущемся Дмитрии вызвали у неё улыбку, что немало удивило Дуняху, за много лет своего служения боярыне она впервые видела её такой. Боясь спугнуть внезапно снизошедшую на госпожу благодать, Дуняха скоро кинулась открывать сундуки и доставать наряды. Боярыня, против обыкновения, не кричала на неё и не пыталась отвесить оплеуху, а неторопливо оделась и спокойно спустилась в трапезную. Провожая Мирославу, Дуняха несколько раз незаметно осенила её крестным знамением, а после того как удивлённый кротостью госпожи Антип закрыл за её возком ворота, Дуняха добежала до большой иконы спаса, что висела в трапезной, и бухнулась на колени. Молилась она истово, благодаря господа, о ниспосланное её госпоже благословении. Иначе это и не назовёшь. Все в доме знали, что любой жест или слово невпопад могли вызвать ярость боярыни, а на расправу она было скора.