В тени креста

– Как «что толку»? Имать надо этого цепного монаха, да дознаться что знает, вытащить из него, об чём он с Силантием беседы вёл!

– Има-а-ать? – протянул Никита Васильевич, – это с церковного двора-то, да без государева приказа? Тогда уж лучше сразу на плаху бежать… Али не знашь, что в Архангельском иной раз сам государь молится?

– Ну…, – замялся Иван, хоть словом перекинуться с тем монахом…. Всего и делов-то поговорить, да про Силантия выведать.

– Да ты что?! – дёрнул бровями Семён Васильевич, – кто ж просто так к тому сидельцу нас пустит?

– Дык мы…, – начал было Берсень, но осёкся под гневным взором отца.

– Охолонь, – пристукнул по столу Никита Васильевич, – ты сыне совсем разум потерял? Али забыл, что государь велел о сём деле молчать и его боле не касаться? А коли ты неслух, и мы грешные вместе с тобой, то всё надо делать с опаской. Тут с наскока никак нельзя. Завтрева возьмём подарки, и навестим отца Михаила, коль сподобит господь, всё и узнаем без лишнего шуму. А сейчас, ступай, сведай, – баня уже простыла, поди, и больше ни слова.

– Эх-ма, вот и пришло похмелье в разгар веселья, – буркнул себе под нос Иван, но отцу перечить не посмел, вылез из-за стола и вышел на двор.

– Горяч паря, прям как я в молодости, – оглаживая свою курчавую бороду, сказал Семён Васильевич.

– Да уж, – наша порода, но токмо эта горячка не довела бы его до острога и палача, – ответил Никита Васильевич.

– Тю, брате, скажешь тоже…. Хотя, времена нонче лихие, спаси господь, – братья разом истово перекрестились.

– Вот я и думаю, как бы нам не пропасть с этим делом, – Иван по горячности, а мы по глупости, – здраво рассудил Никита Васильевич.

– Не журись брате, авось не пропадём, ежели, токмо греки стрелу из-за угла пустят, али яду ихнего куда-нить нам сыпанут, – как бы в шутку сказал Семён Васильевич.

– А они ведь могут… – с усмешкой кивнул головой Никита Васильевич, – почитай пятнадцать годов минуло, как оженился наш государь на ихней царевне и вслед за ней пришли греки и фряги на Москву, тут то…, у нас всё и попеременилось. И государь наш стал в своих палатах, новых, заморских обычаев держаться, дедовский манер: сам – напротив говорить, уже не в чести, и во всех делах греки, греки, греки… Храмы и башни строят греки, грамоты посольские пишут греки, на войне за ворогом соглядают тоже греки. И все они промеж себя друг за дружку держатся, начиная с царевны этой, и до последнего стряпчего.

– Что тут говорить, брат, много иноземцев стало за нас наши же дела решать, осталось только думать и смотреть, как бы ни объегорили. Да уж больно вёрткие они, половчее ужа, так просто и не ухватишь, – Семён Васильевич махнул в воздухе рукой, как бы хватая невидимую змею.

– Вот и я об том, – серьёзно посмотрел на брата Никита Васильевич, – однако, не мешало бы нам ведать, где сейчас греки Ласкарёвы.

* * *

Бурая грязь, перемешанная с болотной жижей сотнями лошадиных копыт, медленно заметалась мелким снегом. Порывы ветра, продувая болотистые овраги, стихали в лесу, беспокоили жирных ворон и мародёров, добивающих раненых. На пригорке возле леса, на старой вырубке, подальше от начинавших смердеть трупов, табором встал лагерь. Там, в походных котлах готовили ужин и в отсветах костров делили скудную добычу.

Сотник Щавей Скрябин с трудом открыл глаза. Последнее, что он помнил, это как гранёный наконечник вражеской пики, пробил его щит и вышиб из седла. Щавей пошевелил рукой, всё ещё сжимавшей ремень от разбитого щита и ощутил тупую боль в груди. Совсем рядом по болотной грязи прошлёпали чьи-то шаги, а где-то вдалеке, слышались обрывки немецкой речи.

– Жаль, что нам не платят за каждую голову, – пробормотал, глядя на рыщущих по оврагам мародёров, наёмный пехотинец в старой помятой кирасе.

– Да уж, если бы так было, не сомневаюсь, что ты Фогель нарубил бы голов во всех окрестных деревнях, – бросил, проходящий мимо воин в длинном хауберке24. В руках он нёс русский шлем-шишак, очевидно подобранный на поле боя.

– Ну, хоть бы и так, тогда возможно нам не пришлось бы подбирать на поле то, что уцелело, в надежде загнать этот хлам маркитанту по сходной цене…, – тот, кого назвали Фогелем, указал корявым пальцем на русский шлем, что был в руках у воина в хауберке.

– Попридержал бы ты язык Фогель, – воин со шлемом повернул свой пояс с длинным мечом так, что мог достать его в любой момент.

– А то что? – лениво отозвался Фогель, – ты защекочешь меня до смерти своими тараканьими усами?

– Ну, ты и скотина Фогель, тебе самое место подохнуть в этом болоте, – воин в хауберке шагнул вперёд.

Фогель поспешно вскочил на ноги и уже хотел ответить, ещё что-то более дерзкое, но его прервал рык ещё одного воина.

– А ну заткнулись, вы оба, – рявкнул стоящий поодаль коренастый латник в блестящем бацинете25 без забрала. – Сегодня нам повезло, и мы ловко разделались с московитами, но клянусь всем чем угодно, что как только получу жалование, я тут же, уберусь из этой гнилой литовской трясины, чего и вам советую сделать.

Слыша солдатскую брань, Щавей окончательно пришёл в себя, он нащупал на своём поясе ножны с большим ножом, перевёл дыхание.

В это время, один из мародёров, что обыскивал трупы неподалёку, шагнул в сторону и остановился над Щавеем. Он поднял топор и примерился рубануть его по голове, как это делали все, прежде чем начать обыскивать труп, но опустить свой топор не успел – нож Щавея вошёл ему точно под рёбра. Спорщики не расслышали, как тихо вскрикнул их соратник. Они были заняты, и уже не обращали внимания, на то, что происходило в пятидесяти шагах от них.

– Что тут за шум? – спросил их подошедший от леса седой бородач в полном латном доспехе и белом плаще, на котором была пришита круглая розетка26 с изображением красного креста и меча под ним.

– Никакого шума нет, герр-капитан, мы просто поспорили о трофеях, – поспешил сказать коренастый латник.

– Нашли о чём спорить, – брезгливо бросил капитан, – никаких особых трофеев с этих московитов не соберёшь, а если хотите размяться, то идите к оврагам и выберете себе что-нибудь из того хлама, что осталось на мертвяках, – он указал в сторону места недавней битвы. – Вон один из ваших уже нацепил на себя что-то из найденного железа, и, судя по его походке, успел изрядно промочить горло, – добавил седой капитан, разглядев спину, карабкающегося из оврага Щавея.

– Не, то не наш, должно быть кто-то из литовцев, которых дал нам местный князь, если герр-капитан прикажет, я могу выяснить кто это. Про них всё сержант знает, – смахнув снег с бровей, сказал воин в хауберке.

Капитан отрицательно покачал головой, и молча пошёл обходить лагерь.

– А что про них знать? Все они проклятые язычники, тьфу, – отвернулся в сторону Фогель.

– Не…, они вроде как крещённые, – возразил ему латник в бацинете.

– Да что толку то? – зло бросил Фогель, иные молятся в схизматских церквях, а иные и того хуже – после мессы идут в лес и там приносят жертвы своим деревянным идолам, всё их крещение есть насмешка над христианами!

Продолжая спор, солдаты двинулись к пылающему жаром костру, а Щавей, сдерживая себя, чтобы не побежать, нетвёрдой походкой перевалил за овраг и направился к излучине речушки, чтобы скрыться за её крутым берегом.

* * *

– … Они нас стерегли, они ведали, где мы будем…, – боярин Щавей от слабости уже не мог стоять перед князь-воеводой, и поэтому его усадили. За спиной у измождённого стоял подручный воеводы – Яков, он придерживал боярина за плечо, чтобы тот не упал.

– Да ну, не могли они так вот сидеть и ждать, – возразил ему князь-воевода Фёдор Иванович Бельский.

– Но получается, что именно ждали, ведь они выскочили и точно ударили в середину, когда мы проходили мимо…, ударили так, чтобы оттеснить нас на дно оврагов в болота.

– Это как? – князь развёл руки в стороны и посмотрел на всех, кто был в его шатре, как бы ища объяснения.

– Возможно…, – Щавей качнулся на месте и замолчал, сложил руки крестом на груди и свесил голову, боль усиливалась, ему было тяжело дышать.

Воевода Бельский истолковал жест боярина по-своему.

– А ну, подите все! Оставьте нас, – рявкнул воевода на присутствующих, и его бояре и подручные поспешили из шатра вон.

– Ты тоже, – сказал Бельский своему слуге Якову, тот молча, с поклоном удалился. – Теперь говори, – князь-воевода тронул Щавея за то плечо, где совсем недавно, придерживая боярина, лежала ручища его слуги Якова.

– Люди князя Соколинского были не одни, с ними были наёмники-пикинёры, много, – Щавей вытащил из-за пояса тощий кисет и подал воеводе. Тот высыпал его содержимое на ладонь: пять монет разного достоинства, все ганзейские, осмотрел внимательно кисет.

– Хм-м. Немчура? Значит, опять припожаловали… М-да, не повезло… Видно снова рыскали тут в поисках наживы, вот собака Соколинский их и пригрел.

– Просто рыскали? Э-нет князь, в этот раз всё по-другому, и мы оба это знаем. Это не просто набег пришлых немцев. Соколинский сделал из этих наёмников медвежью яму и точно знал, где её вырыть и как нас туда загнать. Это была нарочная ловушка.

– Хочешь сказать в моём войске изменник? – лицо воеводы исказила гримаса отвращения.

– Я хочу сказать, что у них повсюду глаза и уши, а мы слепы, – твёрдо ответил Щавей.

– Он истину глаголит, это была засада, – промолвил голос совсем рядом. Князь и боярин вздрогнули и разом посмотрели на вошедшего в шатёр человека в длинном дорожном плаще, заляпанным грязью.

– Ты ли, боярин Илья? – князь Бельский повернулся к входу всем корпусом.

– И тебе поздорову быть князь-воевода, – с улыбкой поклонился Илья Ласкарёв. – К тебе я, с вестями, – грек, ловким движением извлёк из-под одежды свиток и протянул его воеводе. – А ещё с подарком, – Илья бросил на стоящий, на козлах грубо сколоченный стол розетку с изображением красного креста и меча под ним27.

– Путь мой был не близок, вот я его и срезал через знакомый перелесок к оврагам. Приметил «чудных гостей», и «пошептался наедине» с их капитаном, – с хищной улыбкой сказал Илья Ласкарёв.

– Да как же ты от них ушёл? – князь, всё ещё не распечатывая, свитка, с удивлением глядел на грека.

– У меня добрые кони и стрелять я ещё не разучился, куда там хмельным немцам догнать меня по темноте, – продолжил улыбаться Илья.

Воевода в ответ лишь покачал головой, и снова повернулся к Щавею.

– Ты, боярин Скрябин иди отдыхай, пусть мой Яков посмотрит твои раны, а завтра разговор наш продолжим, всё об чём говорили тут, держи при себе, ни полслова никому, – приказал князь Бельский.

Щавей с трудом склонился в полупоклоне и вышел, а князь стал молча буравить глазами Илью, ожидая его слов.

– Послание, что у тебя в руке – это от твоего брата Симеона, ещё кое-что он велел передать изустно, – указывая на свиток и, как будто, не замечая напряжения во взгляде князя, произнес Ласкарёв.

Бельский открыл, было, рот, но снова не произнёс ни звука.

Илья кивнул, словно с чем-то согласился и перевёл тему.

– А к знаку капитнскому, приглядись, воевода, – сказал он, указав глазами на ту розетку, что бросил на стол, – это не бумажный цветок с ярмарки, а ответ на вопрос кто сейчас стоит супротив тебя.

– К бесу все знаки! Не те слова я ожидал от тебя услышать, – наконец разразился князь. – Видел ли ты… её? Говори, не томи боярин.

– Женку твою? Нет, сам не узрел, – ответил ему Ласкарёв. – Король Казимир держит ее при дворе, а я в Вильне не был. Да и брата твоего ко двору не пущают. Всё, что теперь о ней известно, так то, что жива она.

– О горе мне, горе! Ведь уже восемь лет…. Восемь лет как…. Почто такая судьбина? – подняв глаза к куполу шатра, прошептал князь. – Так что, мой брат Симеон, здоров ли? – как будто опомнившись, обычным голосом спросил Илью воевода.

– Хвала господу, здоров…, и жена его, и детушки, – однако после твоего отъезда за ними сильный догляд, но Семеон велел сказать тебе не об этом.

– Ты боярин…, это…, садись что ли, – замялся князь-воевода. Он как будто боялся услышать от Ласкарёва те вести, с которыми тот прибыл и поэтому нервно и суетливо указал боярину на лавку, на которой некоторое время назад сидел Щавей.

– Да, садись-садись. Вот, выпей…, – сипловатым голосом предложил Бельский, указывая на бутыль с вином и кубки. А сам, при этом, тяжело опустился на грубый табурет, наспех сколоченный кем-то из не струганых поленьев.

Илья небрежно придвинул лавку поближе к воеводе, обмахнул её полой своего плаща, и, подхватив один из кубков с вином, присел и продолжил:

– Помощь твоя нужна в важном деле. О том и брат твой просит, ибо дело сие началось с него. – При этих словах Бельский нервно дёрнул щекой. Илья на это незаметно чуть усмехнулся. И единым махом осушил кубок, что держал в руке.

– Так вот, – выдохнув, начал рассказывать дальше грек. – Князь Симеон через своих людей прознал, что круль Казимир решил войну закончить единым махом, а для этого, всего лишь, извести нашего государя, через отраву…, – c притворно-спокойным вздохом, сказал Ласкарёв, крутя липкий от вина кубок в своих длинных пальцах.

– Ой, боярин, – подскочил на месте воевода. – Ты, погодь, такие дела, что…. – Князь не договорил, а приложив палец ко рту, вышел из шатра, бормоча себе под нос молитвы. Немного покряхтев и потопав ногами снаружи, Бельский вернулся. – Теперь говори, боярин, здесь спокойно, никто чужой не услышит.

– Так вот…, дело это муторное и длинное, – продолжил Илья Ласкарёв, – но кое-что мы уже прознали, и самое главное открылось. Корень всего в ереси, кою плетут враги супротив нас – в Литве. Вот! Разные нити на это указывают.

– Да-да, я что-то такое слышал, ты вроде как споймал Лукомского Болеслава, – нетерпеливо перебил князь Федор.

– Да не в нём было дело, – поморщился Илья, – шёл я совсем за другим человеком – чёрным попом-еретиком Сахарией, лжецом и отравителем, который разными дурманными зельями, слабых духом опаивает, и словеса охульные этим людишкам нашёптывает. А то, что Лукомский или кто ещё должен был сотворить, так то, лишь последствия деяний еретических. Да вот, Сахария этот извернулся, и сам прячась в Новагороде, руками Лукомского, на Псковщине, убрал ученика московского митрополита, который один знал его в лицо. Ну а после…, как водится, самого Болеслава Лукомского кто-то придушил на Москве в допросном подвале.

– Ой, ты, господи! – перекрестился воевода.

– Соображаешь? Это ведь не просто неудача. Всё было содеяно по единому умыслу. И теперь, весь поиск нам пришлось начать сызнова, – смерив похолодевшим взглядом князя, продолжал боярин Илья. – Тебе одному, человече, о том сказываю. Смотри не обмолвись – дело государево!

Князь, принял изумлённо-возмущённый вид, мол, само-собой! А грек одобрительно качнул головой и продолжил:

– Для того я сейчас таким спехом обернулся в Литву и обратно, ибо прошёл шепоток, что этот недопоп Сахария бежал из Новогородских земель в Киев, но пока, я его там не нашёл. А попался мне некий ярыга, который для этого попа холопствовал, да был обманут еретиком. Потому за мзду небольшую, этот человечек мне и поведал, что сей хитрый Сахария – на самом деле аспидом в клубок свернулся и пережидает время в Успенском монастыре на Явоне. А ведь это твоя вотчина, княже?

Бельский сморщился и кивнул, нехотя.

– Так, вот…, – Ласкарёв качнул кубком в сторону воеводы. – И…, надобно мне вызнать про этого Сахарию, он ноне в монастыре, иль нет? Но при этом, спугнуть еретика, если он там – нельзя! Зело хитёр этот змей, – подытожил Илья.

– Охо-хо, покачиваясь из стороны в сторону, выдохнул князь. Он волновался и потирал руки, будто ему было холодно. – Непростое это дело, ох, непростое…, – забормотал Бельский. Видя, что грек не разделяет его замешательства, он пояснил:

– Уже с десяток лет минуло, как прежний настоятель обители был убиен. И как! Тот, прежний владыка, был сподвижником тогдашнего новогородского епископа Феофила. А как войско московского князя мимо монастыря к Новагороду шло, он врата-то монастырские запер и со стен хулил княжьих воинов и самого государя. Призывал кары небесные на их головы и прочее злословие рёк. Да вот кто-то из войска государева стрелу в настоятеля и пустил. Насмерть, с единого выстрела. Говорят, стрелил кто-то из татар. А как врата монастыря отворили, и войско туда вошло, чернецы враз присмирели. Но, с тех пор в этой обители братия монастырская в противлении к власти московской. Конечно, не явно, без оглашения, но слух идёт, будто все окрестные земли, что отошли к государю, в том монастыре прокляли. И вот хошь верь, хошь не верь, с тех пор уже сколь годов на земле недород.

– А что же, архиепископ Геннадий? – спросил боярин.

– А-а-а, – махнул рукой князь, – он и письма слал и сам дважды наведывался, а всё одно. Покуда он там был – всё тихо, как отъедет – монахи опять за своё, говорят: «ничью власть над собой, акромя божьей, не признаем».

– А люди как? – спросил Ласкарёв.

– А что люди: мужичьё в бега пускается, не хотят на проклятье жить. У меня в городище, кажну зиму смута. По слухам, всё ползёт от монастыря…, – поведал воевода и под взглядом грека опустил глаза. – Я конечно в эти слухи не верю. Но…, – Бельский развёл руками в стороны, показывая, что, мол, это всё происходит не по его воле.

Илья усмехнулся в усы и поднял ладонь, останавливая оправдания князя.

– Так или иначе, но сведать о том, есть ли в монастыре Сахария мне надобно, – твёрдо сказал грек.

Федор Бельский задумался и опять стал потирать руки.

– Трудно дело, боярин…. Большая сила в руках монастырских. Все монахи, что живут при монастыре – либо разного ремесла мастера, либо того паче – лекари-травники. Всё, что в округе дельного есть, там только через монастырских людей делается. В городе торг слаб стал, а до Новагорода за каждой косой или снадобьем не наездишься. – Князь Федор мельком посмотрел на боярина Ласкарёва, ожидая увидеть реакцию того, но Илья был спокоен. – Вобщем, это я к тому, что помощников в сём деле сыскать будет не легко, а без помощников никак, – как бы извиняясь, снова развёл руками Бельский.

– Но разве не ты тут князь?

– Это да, но монастырь…. Ух строптивы они, да своевольны. И как прикажешь с этим быть? Что же мне на монастырщину войско слать? В осаду садиться? Э нет, боярин, тут надоть как-то по-иному. – Князь-воевода помотал головой, как бы оправдывая своё бессилие, и из-под лобья посмотрел с досадой на боярина, ему явно была неприятна эта тема.

– А по-иному…, – Ласкарёв хлопнул себя по колену, – …по-иному, придётся мне в монастыре самому всё проверить.

– Это как же? – тяжело задышал князь, не скрывая недовольства.

– Да уж найду способ, – хитро подмигнул грек. – А может, ты человека укажешь, кой за монастырские стены вхож?

– Ну…, – воевода Бельский задумался, почесал бороду. Покривился и изрёк: – Есть такой человек, токмо я ему ноне не указ, – то Фома Кусков, ранее у меня в приказчиках хаживал, а как жёнка в прошлую зиму богу душу отдала – ушёл в монастырь. Так там и живёт, хотя и без должного пострига, но сей муж при уме и со сноровкой. В монастыре он большим хозяйством ведает. Как найти его, я тебе обскажу, коли с ним договоришься, то большая удача.

– Что ж, спасибо тебе, княже, – сказал Илья Ласкарёв. – А еще попрошу я тебя послать человека в Новагород, к архиепископу Геннадию, с ним передам я два письма, одно самому святейшему, второе отцу моему.

– Ой-ли! И боярин Фёдор в Новагороде? Хм… знать действительно великие дела затеваются. Что ж, посланца найдём.

Разговор в палатке воеводы продолжался еще долго.

* * *

Выйдя от князя, Щавей Скряба оглянулся на подручных воеводы, что застыли у входа в шатёр, лица их были сумрачны. Один только ближник князя – чернобородый Яков приветливо махнул рукой, указывая в сторону большого костра.

Щавей проковылял в указанную сторону и бухнулся на войлочную подстилку, возле сваленных в кучу сёдел. Сотник закашлялся – резкая боль в груди заставила его вскрикнуть. Неспешной походкой приблизился и Яков, молча расстегнул поддоспешник Щавея и задрал рубаху. Пока он рассматривал и ощупывал багрово-чёрное пятно на груди боярина, сам Щавей невольно всмотрелся в лицо Якова. Он не раз видел его подле воеводы, но так близко впервые. В отблесках костра казалось, что его жгуче-цыганские глаза смотрят как-то по-особенному, а розовые оспины на бледном лице совсем терялись в его чёрной курчавой бороде.

– Жить будешь боярин, – закончил осмотр Яков, – токмо, замотать тебя надо вокруг тулова потуже, и спать две седмицы придётся не вытягиваясь. Так что…, – Яков хитро подмигнул Щавею, – … а некой весёлой вдовушке, до которой ты охочий ходок, придётся подождать. С этакой раной ты к ней разве что лежа на санях, сможешь доехать. А на коня, тебе теперь долго не влезть. Не-е, таким, никак не взлезть. – Сально улыбаясь, вымолвил чернобородый. После украдкой обернулся на шатёр воеводы. – Ты побудь тут пока, я сейчас, – вмиг посерьёзнев, сказал Яков и суетливо отошёл в сторону.

Щавей заметил, как он скорыми шагами нырнул за княжий шатёр, в то самое время, когда сам воевода высунулся из этого шатра. Бельский махнул кулаком на своих подручных воев и сердито притопнул, чтобы они отошли подале от входа. После этого, князь пошарил глазами по сторонам и вернулся к себе, внутрь.

Не дождавшись Якова, Щавей забылся сном.

* * *

– И всё же…, ты боярин, что-то ведаешь о моей ладушке, – глядя прямо в глаза грека, сказал князь – Ведаешь, но таишь. Сколь годов помню, не было ещё случая, чтобы вы – Ласкари свои думы напрямки выкладывали. Человека на крючке держать, для вас слаще мёда. От того ты и в стане моём как хозяин себя чувствуешь, и речи со мной ведёшь не как с князем, а как с холопом!

– Нет, князюшка, что ты? – ровным голосом возразил Илья. – Я к тебе со всем уважением, да и дело то у меня особое – государево! – продолжал Ласкарёв, наблюдая, как засуетился воевода, – а что до слухов разных, которые по Литве гуляют, так то, я в расчёт не беру.

– Каких слухов? – навострил уши князь Фёдор.

– Ну, даже и не знаю…, – растягивая слова начал Илья, – говорят, что Казимир имеет большую опаску, в том, что твоя жёнка, в след за тобой, сбежит под крыло нашего государя. И чтобы уж наверняка избежать этого, он повелел окрестить её в латинскую веру, а с этим крещением заодно признать и брак её с тобой не действительным. А коли так, то и…, – Ласкарёв притворно замялся и поднял глаза ввысь, – … возможно выдать её замуж за пана из своего окружения. Ведь княжна то собой лепа и при дворе многие на неё заглядываются, да и земли твои, что пока под королевской печатью, обширны и богаты – приданое богатейшее, его круль как награду хочет использовать. Но это, конечно, всего лишь слухи – завершил Илья.

– А-а-а! – заломил руки князь, – проклятый, проклятый Казимир! Боярин, молю тебя, помоги вызволить жёнку, что хочешь для тебя сделаю…. Жизни не пожалею! – вскричал воевода.

– А что я? Али мне на Казимира войной идти, Вильню и Краков в осаду брать? – тем же манером, что ранее говорил князь, ответил ему Илья. – Ты, ведь и сам можешь себе помочь, – сказал Ласкарёв, искоса взглянув на воеводу.

– Я? Как? – сдавленно произнёс князь.

– Ну, как же…, как же, – притворно удивился боярин. – Твой брат Симеон, почитай в лучших друзьях у королевича Александра.

– Так что с того, – вяло ответил князь-воевода, – королевич никаких дел при дворе не ведёт, всё по застольям, да по охотам, помимо отца всем ростовщикам уже задолжал, дружба с ним никому ещё впрок не пошла, – сказал князь Фёдор.

– Всё так, всё так, – дважды повторил Илья, – но кое-что, ты князюшка упускаешь. Ты ведь хочешь вызволить свою жёнку? Ну, так упроси брата, чтобы тот бил челом королевичу. Коли захочешь, то слова нужные сам найдёшь и сумеешь вложить их в братовы уста.

– Ох, не знаю…, – смутился воевода.

– А ты подумай, может в этот самый день, пока ты в замешательстве, Казимир уже и назначил новое крещение, а может заодно и свадьбу?

Князь подскочил на месте и заметался по шатру:

– О горе мне! Господи помоги, вразуми мя господи! – он остановился напротив боярина. – Всё отпишу, всё сделаю, а надоть, так сам пойду на поклон к Казимиру!

– Эх-хе, этим только себя сгубишь, а её не спасёшь, – укоризненно покачал головой Илья, – ты, покамест, всё крепко обдумай до завтрашней ночи, к этому времени и мой посланец в Литву будет готов.

Боярин Ласкарёв уже собрался покинуть шатёр воеводы, как взгляд его зацепился, за оставленную на грубом столе розетку.

– А с этим, что мыслишь делать? – палец Ильи указала на орденский знак.

– А ты боярин, что посоветуешь? – вкрадчиво спросил князь.

– Отошли-ка ты, княже, сей знак к Москве в посольский приказ, пущай там думают, тем временем, сам с войском поостерегись, у орденцев сильная и хорошо обученная пехота, людей своих положишь зазря.