В тени креста

– Да, вот ещё что, – остановил его дьяк, – завтрева у меня будут гости, Никита Беклемишев с сынком, пора нам юнца в нашу игру привлечь. Заедешь?

Волк, молча, коротко кивнул и без прощания шагнул за оставленную кем-то приоткрытую дверь.

После ухода брата дьяк Фёдор Курицын медленно поднялся по скрипучей широкой лестнице в свою малую горницу-кабинет. Разные мысли скакали у него в голове. Жаль, что брат-Волк ушел, а Фёдор так и не сказал ему о своей вечерней встрече с государем.

* * *

Думный дьяк Фёдор Васильевич Курицын очень устал.

События прошедшего дня истощили все его силы. Примостившись за узким, почерневшим от времени столом, по своему обыкновению, Курицын затеплил тонкую свечу и ещё раз, в подробностях, припомнил каждое событие ушедшего дня. Мысли зацепились за неожиданное поручение Иоанна Васильевича. Дьяк прикрыл глаза и ещё раз в своей голове повторил вечерний разговор между ним и Великим князем.

Итак: Иоанн вышел в Серединную палату, улыбаясь, что в последнее время вечерами бывало не часто. Судя по всему, он шёл в хорошем настроении от Софьи, что тоже было редкостью, ведь весь последний год между ними чувствовалось некое отчуждение. Выйдя на центр палаты, государь по обыкновению, остановился и обвёл взглядом всех присутствующих. Обычай вечерних встреч появился после приезда на Русь Софьи, это она втолковала Иоанну смысл этой церемонии, и государь взял за правило, чуть ли не каждый вечер проходить мимо тех, кого считал заслуживающим особого доверия. Часто он спрашивал о каких-либо делах, но бывало, что проходил молча. В этот вечер Великий князь кивнул ему – Курицыну: «ты вот что, Фёдор…», – молвил Иоанн Васильевич, – «… ты поутру загляни ко двору супружницы моей. Ведь, чай, не зря в Угорщине ты время провёл, вот и расскажешь, что и как там, у короля Матфея при дворе, сходятся ли обычаи с теми, что в книгах иноземных описаны, будут греки да гости заморские, вот там и потолкуете о сём, а заодно, может, что для своих посольских дел узришь». Говоря всё это, государь не переставал улыбаться, после, не сказав более никому не слова, вышел в резные двери тёплых сеней, что вели в его покои. Такое поручение великого князя озадачило всех, кто был в Серединной палате, но конечно никто не подал виду. Сам Фёдор Курицын понимал, что государь передаёт наказ греческой царевны, что-то она замыслила, чувствовал это дьяк, интерес Софьи случайным не бывает. «Ах, как некстати человек брата прибрал греческого гонца. А может в этом-то всё дело? Это хитрая греческая ловушка?» – Курицын на мгновение похолодел, но отбросил мысли о примитивной западне, слишком не похоже это было на грекиню.

Что бы отвлечься от тревожных мыслей, дьяк подумал о том, что сегодня на отходном молебне по умершим от болезней москвитянам ему сказал настоятель Михаил о помощи в продвижении их общего дела. Того самого дела, ради которого дьяк прилагал столько усилий. Ведь уже почти три года Фёдор Курицын, тайно, но с усердием помогал продвижению средь монашеской братии и не только, идей, которые он почерпнул ещё, будучи в посольстве при дворе короля Матвея Корвина. Сильно запали ему в душу слова, вычитанные в разных книгах, что давал ему король Корвин и его придворный духовник Николо Паулер о самовластии души. Часто думал Курицын о вольном определении человека по природе рождения, а не по замыслу бога. Там же, при дворе Корвина, Фёдор свёл знакомство с учёным богословом, астрономом и философом Сахарией, который держал путь из литовского Киева в далёкий басурманский Дамаск. Будучи давним знакомцем монаха Паулера, Сахария был очень занимателен. Хорошо образован и многокнижен, он знал семь языков, легко читал труды западных и восточных мудрецов. Ко двору Корвина он прибыл специально, чтобы воспользоваться расположением Паулера и прочесть несколько редких книг из библиотеки короля, почитай лучшей библиотеки во всей Европе. Несмотря на свою учёность, Сахария не был гиблым занудой. Этим, да ещё умением говорить о самых сложных вещах просто, привлёк он к себе Фёдора Курицына. И теперь, когда сей дивный философ, прибыл в пределы московитских земель, Фёдор с великой опаской, но с охотой, помогал ему. Ведь и сам дьяк был искренне уверен, что не всё в жизни есть только божья воля, как это утверждают православные старцы. Курицын считал, что сам человек обладает свободой воли, но бог ведет каждого по жизни, лишь помогая ему, а, не предопределяя всё заранее. При этом закон морали обязателен не только для человека, но и для самого бога. Вот и настоятель нового кафедрального Успенского собора Алексей тоже поддерживает эти мысли, а пресвитер великокняжеского Архангельского собора Дионисий говорит, что Исус был такой же пророк, как и прочие, и это ясно из иудейских богословских книг, которые более древние, чем греческие с которых делали переводы ещё при Владимире Крестителе, с ним согласен и друг Фёдора Курицына – настоятель храма того же Архангельского собора – отец Михаил. Именно отец Михаил рекомендовал дьяку привлечь к своим заботам Беклемишевых, как самых гожих к общему делу людей. Знал он их хорошо и отмечал, что и государь к ним благосклонен и молодой Берсень ещё сам того не ведая, вовлечен в дело. Правда, пока не так, как того требовали интересы Курицына, но ведь это ж пока…. Однако и противников у их общего дела тоже не мало: яростный новогородский архиепископ Геннадий, резкий в речах игумен Волок-Ламского монастыря Иосиф, прочие древние старцы-церковники, да и митрополит Геронтий, видать неспроста глаголит перед государем гневные речи. Но самые несносные гонители и преследователи новых церковных идей – греки Ласкарёвы. Им бы всё по их, по греческому писанию пусть было, и порядки византийские на Москве этим писание насаждаемые для них отрада, а ревнительница сих порядков грекиня – царевна византийская, что из кремлёвских палат на Русь их законы ставит!

Подумав о Софье, Фёдор снова вспомнил о предстоящей встрече и снова не смог найти объяснений, зачем он ей понадобился. Неизвестность тревожила. Снова в голове хитрая мозаика мыслей, но много не сходится, нет ответов на вопросы, одна тёмная круговерть.

Очнулся дьяк от прикосновения чьих-то тёплых рук, вздрогнул от неожиданности, понял, что заснул сидя за столом. Фёдор посмотрел вокруг себя мутным взглядом, заметил озадаченное лицо жены.

– Ты что здесь? – сиплым спросонья голосом спросил он.

– От родителей возвернулась, – тихо ответила она.

– Ночью? Ай, случилось чего? Где дети? – всполошился Фёдор Курицын.

– Зачем ночью? Глянь, утро на дворе и детушки со мной, дома мы все, – удивилась жена.

– Как утро? Уже? – дьяк осознал, что проспал долго. Свеча прогорела, но в горнице было светло от солнечных лучей, что падали через мутное малое оконце. «Софья», – мелькнуло в его голове, «она же на утро, через государя мне наказала явиться, эх…», Курицын ринулся во двор. Дьяковы холопы, что поутру вернулись на двор, удивлённо смотрели на своего хозяина. Таким они его видели первый раз.

Фёдор метнулся под навес конюшни, где на боку стоял его возок, один из конюхов неторопливо набивал на него новые полозья. Дьяк вспомнил, как накануне, бросил ему о том, что одна сторона расшаталась. Ретивый холоп, видно решил это исправить.

«Но почему именно сейчас? Ах, бесовщина», – дьяк яростно заскрежетал зубами.

– Эй, чего стоите! – рявкнул Курицын на оторопевшую дворню, – каурого жеребца мне седлайте, да мигом!

Всё на подворье пришло в движении, из конюшни вывели жеребца и наспех его заседлали.

Дьяк с натугой забрался в седло, и резко ударив каблуками по лошадиным бокам, выехал на широкую проезжую улицу.

– Ой ты господи, без молитвы со двора умчал, как бы не было беды какой, – сокрушалась, глядя ему вослед, жена.

Фёдор Курицын не любил ездить верхом. При случае он садился в свой уютный с крытым верхом возок, и там, не спеша обдумывал свои планы и замыслы, пока ловкий возничий, управляя упряжкой, доставлял его до нужного места. Дьяк не понимал тех из кичливых бояр, кто даже через улицу переезжали только верхом, дабы подчеркнуть свою мужесть. Но сейчас он сам брал верхи во всю конскую прыть. От непривычки к быстрой езде у него ныли кости, а мысли скакали словно чёртики. «Отродясь такого не бывало, чтобы службу заспал! Не иначе колдовство, какое, эва…» – прошелестело у него в голове, когда дьяк продирался в гомонящем людском потоке, что с Тверской улицы рекой тек к большому торгу. Уже на подъезде к новым Чешковым воротам38, Курицын устыдился своим мыслям, но какое-то смятение всё равно шевелилось в его душе. «В народе говорят, что Софья не чужда чарам, это же и сам король Корвин у него выспрашивал. Неужто она, сон-дремоту напустила?» – подумал он и сам себе усмехнулся. «Нет, никаких чар и прочь эти мысли. Оборони господи. Коли напраслину подумал, прости, а коли это, правда… так и подавно о сём думать не след, ведь тогда она через чары наперёд всё выведает…» – дьяк в воротах придержал коня, перекрестил лоб на надвратную икону и скорым шагом въехал в кремль.

Среди многоголосия, царившего возле заново возводимого трёхкупольного Благовещенского собора, дьяк явно различал выкрики и псковский говор, то мастеровые торопились собрать «леса» до настоящих морозов. Курицын, ведя коня в поводу39, свернул вдоль стены налево, и, пройдя до теремов, остановился. От длинной коновязи быстро подбежал служка и взял его коня под уздцы.

Фёдор Васильевич чинно подошёл к крыльцу в палаты византийской царевны.

* * *

Двери в приёмную палату Софьи закрыты наглухо, у дверей никого, даже стражи нет. Лишь рядом длинная горница с приоткрытой резной решётчатой калиткой. В горнице сей боярыни и боярышни из свиты государыни, по её повелению занимаются разным рукоделием.

Курицын, кликнул через калитку одну из показавшихся знакомой боярынь, попросил сказать Софье, что он ожидает. Ушла за двери и не вышла к дьяку эта боярыня, но немного погодя, оттуда выскользнула Мирослава и молча, встала, спиной к тяжелым дверям прислонившись.

Дьяк Курицын занервничал. Он не знал, то ли не зовут потому как опоздал, то ли государыня иную, какую игру задумала, и потому не велит проводить его пред свои очи.

Отойдя от калитки, он начал прохаживаться возле дверей, которые подпирала Мирослава, в очередной раз, пройдя из стороны в сторону, Курицын остановился напротив боярыни и начал издалека:

– Поздорову ли живёшь светлоокая Мирослава, не поведаешь ли, как сегодня настроение нашей матушки-государыни, во здравии ли она?

– И тебе здравия дьяк, – с лёгкой насмешкой в глазах отозвалась верховая боярыня, – государыня, хвала господу, здорова, и меня хворь стороной обходит.

– Э-э-э…, – неожиданно для самого себя замялся Курицын, подбирая слова для продолжения разговора, но в голову ничего не шло, и он решил напрямки: – может, ведаешь, зачем государыня меня позвала, чем могу услужить ей?

– Нет, сие мне не ведомо, – с сухостью отрезала боярыня, что насторожило дьяка. «Врёт», – подумал он, но, не подав виду, а с учтивым поклоном подступил ближе.

– Ну, а как сама живёшь-бываешь, давненько нигде тебя не видать, даже на воскресных службах в церкве́ среди прочих боярынь тебя не узреть.

– А ты никак за мной пригляд ведёшь? Али мало на Москве церквей, или ты их всех перед службами нароком обходишь? Будто сам не ведаешь, что, как и прежде, служу государыне, и на моленье я всегда при ней? – резко ответила Мирослава.

– Ведаю, ведаю…, мне государевым словом указано многое ведать, – с хитрым прищуром проговорил дьяк.

– Ну а коли так, тогда об чём спрос? – Мирослава недовольно передёрнула плечами, и сделала шаг в сторону, чем вызвала улыбку на лице Курицына.

– Вот смотрю я на тебя и всё удивляюсь, до чего же не похожа ты на всех остальных боярынь, коих я видел за всю свою жизнь, – опять шагнул он к Мирославе.

– Дивны речи твои, – удивилась боярыня, – как угадать, похвала, али хула сейчас была сказана?

– Что, ты? Какая хула? Как можно? – с притворным испугом махнул рукой дьяк Курицын. – Напротив, низко кланяюсь твоему великому разумению и усердию в службе государыни нашей, – Фёдор Васильевич сделал шаг назад и насмешливо поклонился в пояс, а затем продолжил:

– Когда я во первой раз увидал тебя, а было это уже давненько…, почему-то сразу подумал: «эта – высоко взлетит».

– Правда, что ль? И почему? – по-бабьи всплеснув руками, боярыня поддержала игру дьяка. – Я вот тех времён сейчас и не упомню, может тебе тогда что-то померещилось?

– Ой, нет, – широко улыбнулся в ответ Курицын, он оглянулся в сторону горницы, где рукодельничали боярышни, и, склонившись к Мирославе, понизил голос:

– Как сейчас, помню, это было сразу после того как ты овдовела. Я даже и не сразу понял, как вдруг ты очутилась в свите нашей государыни Софьи. Ведь было много девиц и знатнее и чего таить, чуть пригожее, но… Князь Фёдор Хромый.… Мда, помнишь его? Вижу, что помнишь. Ведь это он привёл тебя в терема государыни? Понимаю, нелегко тебе тогда было…. Твой муж – боярин Телепня, помер, а братья его, всё добро ваше и земли растащили по куску, как коршуны. Это теперича, когда ты при государыне, они на Москву носа не кажут, а тогда… ух…. А сколько было вокруг сребролюбцев богатых и брюхатых, готовых взять тебя к себе в терем женой…. Но ты нашла покровительство у нужного человека. Он ведь тогда в самой силе был, верно? Акромя нашего государя ни перед кем спину не гнул. Я догадался, что ты, должно быть, делила с ним ложе и это, не смотря на траур по убиенному мужу, потому как в одночасье, вдруг оказалась в государевых хоромах, и не на последнем месте. Я подивился, что князь Хромый нашёл в тебе такого, чтобы ради своих утех определил близ самой государыни, но одновременно проникся немалым уважением к твоему умению обретать возжеланное тобой любым путём, пусть даже чёрным али окольным.

По мере того, как Фёдор Курицын говорил, лицо Мирославы каменело и бледнело, она хотела было что-то сказать ему ядовитое, но тоже кинула взгляд в сторону горницы с боярышнями и передумала, только смерила дьяка холодным взглядом.

– Затем… лет через девять, – как будто не замечая перемен на лице собеседницы, продолжил говорить Курицын, – … ты выслужилась в старшие боярыни при государыне, а князь Фёдор Давыдович Хромый40 стал тебе уже не нужен, и его нашли дома, мёртвым. Подумать только, вечером вернулся он от государя, весел и бодр, а к утру уже преставился. Какая странная хворь, неправда ли? И тогда, я был ещё больше тобой впечатлён.

– Благодарствую и за похвалу, и за твою сказку, – холодно ответила Мирослава, – хотя, я не имею никакого отношения к тому несчастию, да и не было у меня причин не любить князя.

– Ну да, – ухмыльнулся Курицын и сложил руки крестом на груди, – я так тогда и подумал.

– Тогда к чему ты завёл нынче этот разговор? – грозно сверкнула глазами боярыня.

Дьяк отпрянул от неё и заулыбался, чуть помешкав, он приблизился почти вплотную к боярыне и перешёл почти на шепот.

– Я примечаю, что терпение не одна из твоих добродетелей, сразу к делу желаешь? Ну, так пусть, это даже лучше. Я вот что подумал…, – дьяк на мгновение замолчал, собираясь с мыслями, – …ты же почитай совсем одна, ни друзей у тебя, ни родни, никого на Москве из ближних, вишь, даже в церкву сходить и то не с кем, сама говоришь, что токмо службой живёшь....

– Тебе-то какая об этом печаль? – в полный голос спросила Мирослава, она начала злиться.

– Да я ж с добром, вроде как дружбу предлагаю, – посерьёзнел Курицын.

– Спасибо дьяк, облагодетельствовал, – процедила сквозь зубы боярыня, – опосля твоих россказней и глумных намёков, самое время говорить о дружбе.

– Ну, коли не о дружбе, так может о взаимной выгоде, – быстро прошептал и лукаво ухмыльнулся Фёдор Курицын, – только подумай, сколь много ты могла бы обресть ещё, ведь, кабы наш государь мог заранее узнавать, что за задумки у его женки, сие было бы им оценено. Особливо интересны государю те, о которых разговор с иноземцами ведётся. Ведь многие из иноземцев, после встречи с нашей государыней начинают думать, что над головой московского государя есть другое небо и там вершатся дела иные, а сие невместно.

– А сказывать государю об этих задумках будешь, конечно, ты? – чуть склонила голову Мирослава.

– Ну, поначалу-то так, а опосля, когда в доверие войдёшь, сможешь и сама, чай не спужаешься? – дьяк лукаво подмигнул боярыне, ему показалось, что он ухватил нужное направление разговора. «Вон-чё, к государю прямую дорогу хочешь, айда боярыня», – пронеслось у него в голове.

– Я-то не спужаюсь, да токмо так разумею, ежели государю потребно, он меня и сам призовёт, а не через тебя вопрошать будет, и ещё я думаю, что негоже мне за своей государыней соглядатой быть, – твёрдо отрезала боярыня.

– Фу-ты, глупая баба…, – сдерживая нахлынувшее раздражение, нервно сказал Курицын, у него от разговора с боярыней даже разболелась голова, и он с трудом владел собой. Шумно выдохнув, дьяк снова зашептал: – как не возьмёшь ты в толк, что судьба человеческая текуча, и она находится в руках разных людей, зачем тебе заводить врагов там, где можно обрести друзей?

– Уж не грозить ли ты мне собрался дьяк? – Мирослава упёрла руки в бока и расправила плечи, – тогда вот тебе мой сказ: служить я буду лишь своей госпоже, и так будет до тех пор, пока не призовет её всевышний.

– Э-э-э, это ещё сколь годов то? И кто к старости оценит твои заслуги? – произнёс Курицын. – И видно запамятовала ты, что тоже смертна? Поведай мне, что она подумает, если ты вдруг канешь в лету? – с наигранной откровенностью бросил Курицын, указывая пальцем в сторону закрытых дверей.

Мирослава на мгновение задохнулась от волны ярости, хотела даже накричать на дьяка, но быстро взяла себя в руки и лишь крепко сжала кулаки.

– Прежде она прознает, кто стоял за злодейством, и тогда, эти люди будут мечтать о лёгкой смерти, – ледяным тоном ответила боярыня. На её щеках горел лихорадочный румянец, но она продолжала сдерживать свой гнев.

– Вот как? И что, ты думаешь, она пойдёт даже против воли нашего государя? – с притворным удивлением тихо спросил дьяк.

– Да, если эта воля будет грозить лихом ей или её детям, – резко ответила Мирослава.

– Крамольны речи твои, – притворно сокрушаясь, покачал головой Курицын. Но представим, что всё именно так, как ты речешь. Однако, ты сама-то…. Вот ты, насколько важна для неё, чтобы получить заступу от гнева государева?

– Хочешь это проверить дьяк? – Мирослава шагнула вперёд, толкнув грудью Курицына. – Это почём ты такой спрос ведёшь?

– Да я так, просто…, без всяких намерений…, – невнятно забормотал Курицын, – … розмыслы мои не по злобе, а ради потешного разговора, – с лукавой улыбкой он отступил на шаг назад. – Шуткую я, – продолжая улыбаться, отмахнулся дьяк. – Но…, однако, речи твои дерзновенны и, если они станут вестимы…, – Фёдор Курицын не окончил мысль, но красноречиво показал пальцем в потолок.

– А я не страшусь, ибо акромя тебя никто их и не слыхивал, а коли так, то даже если донос сотворишь, то буде твоё слово супротив моего и не более, – боярыня высоко подняла подбородок и сверкнула глазами.

– Я это запомню…, – погрозил пальцем дьяк.

– Твоя воля…, – презрительно ответила боярыня.

В этот момент далеко за дверями брякнул колоколец. Софья звала. Мирослава, ещё раз смерив дьяка жгучим взглядом, скрылась в приёмной палате своей госпожи.

«Мда… Дерзка боярыня и, видать неспроста. Не токмо перед государевым человеком страха в ней нет, но и бабья кротость давно вся вышла. Верно молвил брат – змеюка она. Сдаётся, что Софья таких-то и привечает, одного поля с Ласкарями сия «перезревшая ягодка», – задумался Курицын. «А может, это натура её така. Она ж, на свет божий, где-то в новогородских землях появилась? А на Москву, её уже опосля замуж выдали… Но дух тамошний в ней всё одно бродит. И энто может мне для чего-то сгодится. Токмо надоть ко времени об этом упомнить. Мирослава хитра, но не умна, а я на досуге обмыслю как эту кобылу стоялую захомутать в своё стоило. Ничего… Покориться…». Мысли его прервались. Перед дьяком Курицыным широко распахнулись двери и две боярышни, почтительно склонив головы, указали ему идти за ними к государыне.

* * *

– Господи помоги и защити, – еле слышно прошептал дьяк Фёдор Курицын, входя в покои великой княгини. Разговор с Мирославой отвлёк его от тревожных мыслей, но вот теперь они новой волной захлестнули его сознание. Трижды поклонился он в пояс не многим присутствующим гостям, перекрестился, и, подойдя к Софье, поцеловал перстень на её белой пухлой руке. В глаза решил не смотреть, пусть не знает о его смятении.

В просторной приёмной палате, по обыкновению было светло. Лампады и свечи во множестве горели перед всеми образами, отражаясь в золотых окладах и потолочных росписях. Подле Софьи, полукругом сидели разные люди, иноземцы, принятые на службу к её двору.

Ответив на приветствие дьяка, царевна дала рукой знак к продолжению уже начатого ею разговора. Сама она сидела в своём любимом, высоком, наподобие трона, кресле, иногда вставляла фразы то на греческом, то на итальянском языке. Курицыну греческий был кое-как знаком, а вот итальянский – только по наитию и некой схожести с латынью.

Речь, к удивлению дьяка, шла об отношениях между Русью и Венецией. Фёдор ошарашено смотрел то на одного, то на другого из говоривших, и не мог взять в толк, почему столь секретные разговоры ведутся без государя, но при нём – человеке, который не входил в ближний круг Софьи. Может он чего недопонял из чужого наречия? Дьяк обвёл взглядом всех присутствующих: вот в длинных одеждах с седыми бородами в пояс, похожие лицами друг на друга братья Траханиоты – Дмитрий и Юрий, многомудрые греки-дипломаты, что служили ещё отцу Софьи и пришли вслед за ней на Москву, вот в зелёном камзоле с золотыми пуговицами и замысловатым кружевным воротом архитектор и мастер тайных дел Антон Фрязин, который и в посольских делах хват и новые башни кремлёвские ставить горазд, а вот от жары распахнул плащ и откинул полу своего кафтана длиннобородый и востроносый книжник и личный ювелир Софьи – угрянин Трифон. Все они то и дело снисходительно поглядывали на Курицына, который силился вникнуть в смысл разговора.

– … с Венецией нам торговля нужна, но как быть с турецким флотом, кой перерезал все торговые пути по Понту Эвксинскому41? – продолжил говорить Дмитрий Траханиот, – я вижу, что сейчас венецианцы не сильно в настрое морские пути освобождать, а мы в этом деле и сами нем подобны и их сдвинуть в сторону нам нужную не можем.

– И я думаю, что венецианские товары для Московии были бы весьма кстати, – подал голос Трифон, – но ведь доставить их можно и сухим путём, с безопасным проходом через владения короля Корвина.

– До владений короля согласен, а дальше как? – задрал кверху бороду клинышком Антон Фрязин, или позабыл ты, что у нас с Литвой всё ещё война?

– Да, война, – поддержала Софья и кивнула Фрязину, – а посему, ныне самый краткий путь для венецианских товаров будет вокруг всей Европы, через Новагород.

Слова Софьи звучали спокойно и чётко. Её мелодичный красивый голос магически обволакивал любого слушателя и казался не подходящим к её располневшей фигуре, укрытой складками черного платья, отделанного соболями. Волевому лицу царевны, больше соответствовал бы резкий и высокий тон.

– Но в том, и дело, что венецианцы не жалуют этот путь, они не хотят рушить уговор с Ганзой, по коему их товары потребно продавать на ганзейских рынках, – степенно вставил своё слово Юрий Траханиот.

– А вот мы испросим у Фёдора Курицына, как быть в таком случае, что посоветуешь? – Софья перевела взгляд на пытающегося вникнуть в суть беседы дьяка.

– Тут непростое дело, царевна, так сразу сказать не могу, – отвечал Курицын по-гречески, сдержанным голосом, проглатывая окончания слов, а мысль была только о том, что Софья неспроста задаёт такой вопрос.

Царевна была недовольна его ответом, но сделала вид, что не заметила уклончивость фразы. Стрельнула глазами в пустые чаши гостей и звякнула в колокольчик.

– Вели принести Коммандарии42 и пусть её не портят, разбавляя водой, – сказала она подбежавшей Мирославе, – да истопнику укажи – поленьев не жалеть!

Верховая боярыня, в ответ лишь молча, поклонилась и скользнула в сторону печи, обложенной изразцами с греческим орнаментом, потрогала её рукой и удивлённо покачала головой.

– Оставим на сей день разговор о венецианской торговле, – немного усталым голосом предложила Софья, и о строительстве московском, пожалуй, тоже довольно, – она перешла на итальянский: – Я ценю твоё усердие, Антонио, – сказала она Фрязину, – но ты мне ещё услужи. Помоги мастерам тайник устроить в новой Большой палате. Пусть сотворят его в верхних, недоступных для всех покоях, чтобы я с детками моими, могла лицезреть приёмы послов заморских, кои мой муж чинит. Пора старшенького моего, Василия, к премудростям государя готовить.

– Выполню, царевна, твой наказ, – мастер тайных дел Антон Фрязин услужливо склонил голову. – В стене секретный подзор устрою.