Прямо и наискосок

Ухаживал за ней и разговором занимал журналист. Живопись не трогал, говорил больше о себе, иронически, и Света разглядела расположение. На пространство склонились сумерки, последнее золото шаяло в облаках, от душеугодия все осоловели. По распоряжению хозяина туго выбрались из-за стола, оравой отправились на речку, петь песню. Гехт сам нечаянно оказался рядом. «Ага», – подумала девушка.

Расположились у заводи на складных стульях и пиджаках. Брат хозяина с Софьей Михайловной чудно спели под гитару неизвестный романс. Выводили изрядно, ноты страдали, нахлобучивались, оттесняли пространство. Далее шли Вертинский, Галич. Наум по завершению очередного произведения сердито доводил до сведения: «Капитально». Все было шикарно и свежо.

Журналист, Гехт, Светлана невольно образовали фракцию – пустилась жеманничать. Затем аттракционы, гуляли втроем по берегу – бронзовый закат смутно озарял лица – и парень чувствовала себя донельзя уютно. Как и положено, журналист читал стихи, сплошь юморные. Света до костей хохотала, переводила Гехту – он плохо различал русские слова – занимался тот. Кончилось посиделками у костра. Пробрал гнус-кровопиец, но в размере – досталось австрийцу, что щеголял в шортах и все чесал голяшки. Спать ушли, когда засиреневел воздух. Шпионаж начался восхитительно.

Утром потчевали ухой – писец с братом хозяина под зорьку умудрились наковырять рыбешки. В Москву уехали до полудня, на фоне вчерашнего дня достойных прелестей не предвиделось.

***

Этот и два последующих дня выпадали пустые, мероприятий не предвиделось. Еще на даче Светлана предупредила, чтоб Наум Антонович занять ее не пытался, и остаток пятницы хорошо понежилась дома – ей сняли однокомнатную квартиру в Лужниках.

В субботу, однако, обнаружила скуку. С Артемом и родными поболтала, по магазинам пошаталась и быстро устала, делать, в сущности, было нечего. В том числе и поэтому голос журналиста, последовавший за телефонным звонком, оказался любезным.

– Вот видите, уж я и не выдержал. Впрочем, вы сами виноваты, поскольку оставляете только две недели. – Светлана на даче обмолвилась, что через пару недель уедет в Екатеринбург. Так она вытребовала у Наум Антоновича, далее будет наезжать по надобности.

Надо сказать, Павел Светлане понравился, его манера обо всем говорить с юмором и иронически о себе занятно сочеталась с простотой – угадывались и природный такт, и острота. Светлана уже обнаружила, что с ним хочется держать себя открыто. Вот и теперь после недолгого разговора, за прямым вопросом, чем она сейчас занимается, Светлана ответила:

– Ничем, пожалуй что и скучаю.

– Так вы прикиньте, две скуки уже тандем. Им можно хорошо людей поморозить.

Затем поведал, что у школьного товарища вечеринка, люди там обыкновенные, в настроение вмешиваться не будут, и угадал – на обыкновенных людей Светлана клюнула. Окончательно убедил, когда на запрос относительно приличий, связанных с отсутствием жены – семья Павла находилась на море – так доложил:

– В сущности, отчасти для отчета и прошу присоединиться, чтоб не возникало подозрений о скрытых намерениях.

Действительно, все было сердечно – Светлана, надо сказать, о москвичах имела стойкое мнение и впервые оно пошатнулось – чувствовала себя забыто привычно, из периода первого замужества, вернулось позавчерашнее настроение, хоть взошедшее на других дрожжах. Кончилось тем, что осталась ночевать у Павла.

Любопытное началось через день. Вчера безотчетно уйдя от него, когда спал, и потом, не отвечая на звонки, Светлана мало заботилась: история получилась хорошей и ладно, на том и крест. А нынче вдруг вспоминать вздумала.

Лез в память ночной, кожаный асфальт, покрытый испариной после вечернего короткого дождя, цепочки огоньков, облепленных коронами радужных брызг, близкое, начинавшееся прямо над головой небо, повисшее на гвоздях отчаянно блестевших звезд. И ясным фоном, облекая все остальное, пело впечатление о поразительной соразмерности ее с Павлом, звенело воспоминание о странно хорошем молчании, когда шли из гостей, ласковом понимании друг друга, о глубокой органичности, не допускающей ни неудобства, ни восторга, каждого жеста и прикосновения.

Сегодня звонком побеспокоил только Наум Антонович. «Обиделся, – думала Светлана. – И поделом мне. Да оно и лучше». Но жадный человек вострил ухо, бросал взгляды на телефон.

В три часа Наум Антонович заехал. Держали путь в выставочный зал, который арендовал музей, каковому главарь приходился консультантом, – музей сотрудничал с фирмой Гехта, он должен был оглядеть зал. В принципе, присутствие Светланы выглядело надуманным, но после осмотра планировались мероприятия и, чтобы запустить, приходилось пристегивать ее раньше.

– Очевидно, теперь и захватим ваши рекомендации, – сразу напомнил задачу Наум Антонович.

Папку Светлана взяла, но не отдала пока, а таскала с собой, дабы хоть какую прикаянность изобразить. Выглядело это идиотски, но настроению равнялось. Гехт был не мил, к тому же после приветствия особо не заговаривал и внимания соответствующего последней встрече не оказывал. В довершение он и от мероприятия отказался, сославшись на обстоятельства.

– Кажется, я верно папочку вам сразу не передала, с ней и восвояси придется удалиться, – досадливо изрекла Светлана.

Наум Антонович папку забрал и откровенно высказался:

– Погано, что Гехт уезжает. Приедет, правда, но через полмесяца.

На другой день, проведенный дурно уже с самого утра, ближе к вечеру позвонил Павел. «Я что-то не так сделал?» – спросил сразу после приветствия. Светлана ответила не тотчас, это было красноречиво, но она не пожалела.

– Все получилось мило, вы не при чем, – слова выскользнули еще более явственные.

– Да, ты права, я не при чем, – мрачным тоном согласился с диагнозом Павел и неловко, едва ли не по-детски попрощавшись, первый повесил трубку.

Светлана даже улыбнулась, но сейчас же подумала: «Господи, как стандартно они все себя ведут», – понимая притом, что вздорная претензия есть злость на себя, желание поколебать отвратительный гнет ситуации.

На другой день уехала домой.

На Урале шли дожди, Светлана много сидела дома и оттаяла. Часто ездила к сестре, с удовольствием возилась с племянницей. «Родить бы тоже», – не раз повторяла пустую фразу. Выяснилось, что змей-свояк – человек довольно страстный до семьи («Лорик, принадень вот тепленького, береги градусы»), и Светлана наполнилась сочувствием.

С Иволгиным принципиально не встречалась, Владимир Ильич уехал в Сибирь, за натурой, впрочем, и к нему Светлана после дознания о некотором соучастии в махинациях охладела. От теплой тоски общалась с Еленой.

– Ты такая счастливая, Светка. Полнокровной жизнью занимаешься! – верещала наперсница. – Хотя это всегда было предусмотрено. Сильно папа у тебя интеллигентный.

«Нда, – думала избранница жребия, – знал бы папа…»

Помногу говорила по телефону с Вовиком, пробовала рисовать – не шло.

***

Перед отъездом из Москвы Наум Антонович обещал звонить вообще и в частности. В звонки вообще Светлана сразу не верила и не дождалась, но унынием не болела – крохи сопротивления уравновешивали организм – однако, когда, по расчетам, воротился Гехт, а клич все не звучал, затомилась. Дошло до пакости, принялась казнить себя за неверные жесты и интонации. Прошли все сроки, и звонок таки последовал. От Игоря Николаевича:

– Я в стольную на днях отправляюсь. Если есть желание, можем компанию соорудить. И резон найдем, один из наших-ваших-наших подопечных собственную персону предоставил.

Не сразу Светлана поняла, что речь идет об одном из художников, которых они славили:

– Вот уж действительно любопытно взглянуть на образец, – сказала Светлана, наполнив голос сарказмом.

Москва улыбнулась прохладным ясным днем и не уняла беспокойства.

– Вы перестаньте хлыздить, – донимала в пути Иволгина, – Наум Антонович моего присутствия требовал?

– Голубушка, – юлил соратник, – кто же от вас может чего-либо требовать. Только на расположении процесс заквашен.

При встрече Наум Антонович первым делом отломил куш, процесс, видимо, пошел, и Светлана вдруг начала ломаться, пенять на излишество суммы.

– Вы деньги заберите, – настоял Наум Антонович, – это нас недоразумений лишит.

Недоразумений Наум Антонович лишал лихо. Объявил, что готовится «небольшой, достаточно интимный вернисаж», где будут участвовать и некоторые картины авторов, горячо отмеченных в печати нашей парочкой. Требовалось послужить белой ниткой. На прямой запрос относительно товарища Гехта, тоном не допускающим малейшего подозрения в интересе было изложено, что объект давно в городе и, по всей вероятности, чем-нибудь занимается.

Без проволочек были ознакомлены и с местом действия, дабы в процессе чего не перепутать. В сходных акциях Светлана уже участвовала и сдвига существа не ощутила. «Образец» в самочувствие поправок не внес, он был стремителен и аккуратно причесан.

Квартира, где прежде обитала Светлана, вернулась к хозяевам, и она поместилась в одной гостинице с Иволгиным, хоть тот обычно располагался у родственников. На второй вечер мужик пригласил в ресторан. Уныло посидели, и Светлана удалилась рано. Номер был двухместный, но соседки Светлане не хватило, и женщина, перебрав все вечерние занятия, вдруг скользнула рукой в сумочку, открыв глазам номер Павла. Однако дальше дело не зашло.

– Взоры открыть, негу убрать, служба зовет, – внедрил утром в так и не отпустившее настроение противно-задорный голос Иволгин.

По пути сообщил: «Заедем в редакцию». Там повидались с Сергеем Алексеевичем. Он ласково теребил руку, улыбался. Иволгин передал какие-то бумаги, когда вышли, Светлана не выдержала:

– Как соучастник профанации, интересуюсь спросить. Очередной пасквиль на венгерскую живопись?

Игорь Николаевич сочувствовать не соглашался, улыбочку не умерял.

– Как бы я посмел без вашего ведома? Там иные дела. Очередное ждем от вас, помним обещание. А вы, кстати сказать, что-то молчите!

Светлана стиснула зубы, не сразу осведомила.

– Я обещания чту и выполняю. Записки у Наум Антоновича.

– Как у Наума!? – Игорь Николаевич даже в лице переменился. – Вы серьезно или шутите? – И отвернулся.

Так искренне он отреагировал, что Светлана некоторым злорадством обзавелась: «Ага, боишься, что мимо тебя дело пойдет!» Тут же осенило: «А ведь я идиотку сваляла. Теперь только от Наумки зависима, неровен час не добуду Гехта…»

Говорили далее о постороннем, сухость вязала язык.

На вернисаже знакомых практически не было. Наум Антонович с Иволгиным обихаживали каких-то человеков, Светлане сразу оговорили маневр – заслонять подопечного. Им никто не интересовался, парень был крайне непривлекателен. Дошло до того, что Светлана пустилась вспоминать истории, сложенные о нем, дабы хоть какой марафет навести, но ничего не сооружалось. Улучив момент, придвинулась к Науму и льстивым тоном, совсем противоположным тому, что держала месяц назад, попросила задание.

– Зачем же перегружаться, – не отозвался на тон Наум Антонович, – занимайтесь протеже капитально.

Впала в бешенство. После мероприятия и бестолкового фуршета «досада» проводил Светлану в гостиницу и потребовал сопроводить завтра по досужим надобностям. Вслед за некоторой суетой в комнате и ленивым бдением в холодную стену Светлана впустила в голову образ Павла. Повернулась к сумочке с номерами телефонов и с любопытством напрягла память. Нет, номер не удержался. Немного порадовало. Через полчаса набрала Иволгина, тот не возразил. Облегченно вздохнула и зашуршала постелью.

Весь следующий день мотались. Досада пытал Светлану о несусветных вещах и окончательно истребил. Однако после обеда неожиданно согрелась. Отчего-то до совместного жертвоприношения желудку Светлана не догадывалась сунуться в венгерские дела, а здесь уронила слово и выяснилось, что есть общие знакомые имена и личности, пусть художник жил в Дебрецене, далеко от столицы. Странное дело, воспоминания о Венгрии овеяли ласковым бризом.

Часов в шесть («смену отработала», – думала Светлана) расстались. От непрочного приглашения поужинать вместе она мягко увильнула. Вечером решительно набрала номер Иволгина. Гудки. Еще решительней – Наума Антоновича.

– Я не совсем понимаю, то ли мне в Москве находиться, либо уезжать, – сурово произнесла женщина.

– О чем вы говорите, – без паники ответил Наум Антонович, – мы только что обсуждали с Игорь Николаевичем наши дела. («Они с Игорь Николаевичем обсуждают!» – обострила нос Света.) Не сегодня-завтра подъезжает еще один ваш протеже, их нужно опекать («Мой протеже, вот сволочь!»).

– Так что же, я и буду ими заниматься? – возроптала Светлана.

– А что вы хотели? – удивился Наум Антонович. – Игорь Николаевич не знает языка… И потом у него другие дела.

Вопрос поразил в самое темя – и верно, чего она хотела? «Тварь», – на всякий случай подумала Светлана. «Господи, заниматься навязанными, заведомо нежеланными людьми…» Такого оборота она не ожидала. Усмехнулась, вспомнив, как куражилась месяц назад, и вот – знай шесток. И уж совсем подлость, из закромов, из под кожи вылезло ничтожество:

– А как быть с Гехтом? Помнится, вы просили его обхаживать.

– Ну, что вы, – подивился Наум Антонович, – причем здесь Гехт. У нас с вами серьезное дело.

– Куда завтра вести? – полная смирения и отвращения к себе закончила Светлана разговор.

Через некоторое время она звонила Павлу. В трубке возник женский голос.

– Мне бы Павла, – грозно попросила Светлана.

– Позвоните немного позже, он занят, – остудил голос. – А кто это говорит? Я могу передать, чтоб он сам позвонил.

– Нет, спасибо.

«Да ведь это жена», – прянуло в голову. Стало весело, но тут же пресеклось: «Боже, что я делаю!»

– Москва, как много в этом звуке! – так обозначила Светлана вслух вползание в плотную, тучную депрессию.

А утром брызнуло в глаза солнце. Светлана нехотя отворила веки, тут же жалея об этом, ибо, конечно, должна была придавить следом мерзкая реальность бытия, и удивилась – нету. Тело неплохо расположилось в умеренно теплой постели, дыхание было здоровым и чистым, вслед за движением руки приятный шелк рубашки нежно мазнул кожу. Она выбралась из убежища, шире отдернула штору. Внизу деловито шевелился город, начисто угробив остатки сна, в Светлану вошло утро.

К полудню поехала на выставку, там ждал досада, наверняка с утра карауливший свои творения. Иштван – в отместку за награждение обязанностью, Светлана вытребовала разрешение звать его Ваней – тотчас принялся порхать, и поскольку посетителей не наблюдалось, это угодило. Через час дело дошло до того, что она скептически высказывалась о других экспонатах и обзывала творения Вани «самыми примечательными в данной обозримости».

После обеда сносно посидели в скверике, Ваня исповедовался относительно семьи – с судорогой ликования Светлана вспоминала сооруженную Иволгиным фальшивку его биографии. Вскоре, желая привлечь внимание Вани к какой-то озабоченной птичке, ласково гладила его предплечье.

Часов подле шести появился Наум Антонович с потенциальными покупателями, и Светлана пронзительно говорила, указывая на Ванину вещь:

– Считается, в этой работе художник получил просто роскошный валёр.

На следующий день подвалил второй, такой же незамысловатый, как Ваня; Светлана достаточно активно его обустроила и судьбе окончательно сдалась. Ребята преданно Светлане подчинялись, вели себя пристойно и это хорошо разубоживало внутреннее.

На город обрушилась погода. Воздух пропитался ясной неназойливой теплотой. К вечеру пространство начинало пыжиться, из неба крякали молнии, кроили небо надвое, проносился веселый ливень. С утра окружающие вещества наполнялись сочностью, цветом, душой, в вязкой, черной синеве никак не могли утонуть тугие, вот-вот готовые лопнуть облака. Безбожно галдели птицы, нежный ветерок путался в умытых улицах.

Два вечера Светлана гуляла с мужиками по столице, сидели в летнем ресторане – закрытых помещений по ее приказу избегали. Днем активно работала, и результаты ожидались, покупатели возникали, но срок перемены хозяина загодя был отнесен. Презент, однако, Ваня уже преподнес – он ее считал прямым благодетелем – улыбалась и клала вещь в сумочку.

О гешефтах Наум Антонович ответственно извещал – дескать, трудись, подруга. Но общались с ним редко. Придя в гостиницу, исправно набирала Иволгина, тот неизменно отсутствовал. Увидев его на выставке, Светлана даже радость почувствовала, совсем немного окаймленную негодованием на себя.

– Ну вот же, вот она, – соорудив радостный фас, издевательски пылил гад.

– Она, вы проницательны, – пыталась изобразить морозец Светлана.

– Целую ручки, – умилялся от созерцания пресмыкающееся, – духовно высох от несоприкосновения.

Через некоторое время церемонно сообщил ребятам:

– Сегодня наши меценаты делают небольшую вечеринку, окажите честь.

– Прекрасно, – по-русски обронила Светлана, – я хоть немного собой позанимаюсь.

Игорь Николаевич запричитал:

– Позвольте, душа, как же без вас!

Светлана вскинула бровь:

– Что, и мое присутствие нужно? – и соорудила обреченную физиономию.

Намеренно обрядилась на вечерок непритязательно и окаралась – присутствовал Гехт. Светлана углядела его сразу. Губами пошевелила, волосы пощупала и спрятала взгляд, ползая в сторонке. Гехт подошел сам. Улыбался.

– Сколько зимних лет, – сообщил на неимоверном русском.

– Действительно, зимних, – согласилась Светлана.

– Я справлялся, – поделился Гехт на немецком, – ответили, что вас в Москве нет.

Светлана аккуратно шмыгнула носом и чуточку прищурила глаза. «Так», – произнесла про себя.

– Пожалуй, я бы тоже не стала вам лгать.

– Очень рад вас видеть, мне запомнился тот пикник. Не сомневаюсь, тогдашнее настроение было создано именно вашим присутствием. Признаюсь, оно мне понравилось.

– Это русская природа, эфемерии обстоятельств, – сочла нелишним пококетничать Светлана.

– Я знаком с русской природой, – заверил Гехт.

Далее вечер летел. Гехт вытребовал координаты и обещание, что Светлана не будет избегать его и вообще исчезать без уведомления.

Сдвинулось. Уж поутру предоставил голос Наум Антонович, справился о самочувствии – еще вчера он потерся о локоток. Вечером добрался звонком и Гехт, просил взаимности на следующий вечер, он был приглашен на ужин в один дом.

Когда на такси подъехали к дому Павла, по коже Светланы проползла изморозь. Павел ее приходу не удивился, это приподняло. Тут же затеяла искать в нем напряжение, и какие-то оттенки, вроде бы, просматривались.

– Я о вас слышала, – сообщила супруга Павла, приличная, раскованная особа. «Мило», – подумала Светлана и не смогла унять желания пристально вглядываться в нее.

Здесь же находился приятель Павла, у которого гостевали. Особой щекотки в себе Светлана не обнаружила.

Вечеринка была скучноватая, обычной остроты, веселья от Павла не исходило. Просили почитать стишки, наотрез отказался. Правда, поведал анекдот, который придумал «надысь». История восторга не вызвала, а жена его так и сомнение в новизне высказала. Говорили больше о вещах серьезных.

– Ты помнишь Ганю, Пашка, – азартно рассказывал друг журналиста. – Воротила стал страшенный, а ведь фонарь фонарем был, только что отчаянный.

– Слыхивал.

– А я видел. Пообщался недавно, испил рюмочку. И спрашиваю, вот ты мафий, неужели греет такая власть, пропитанная страхом, нелюбовью народа? Отвечает: я не шибко грамотный, а выражу мнение. Есть, брат, отрицательное обаяние. Человек темен, и не тем, что низменного в нем много, а тем, что себя не знает. Я-де спрашиваю одного профессионала насчет моделей: как может порядочный человек позариться на эти жерди и мощи? Тот: а с кого человек берет моду? Ну, рассуждаю, артисты, вообще звезды… Именно. Они удачливей, они высоко. Так вот, модели такие потому, что они… выглядят выше. Выглядят, разумеешь?… Вот политик. Все знают, что врет мужик, ловчит. И он не скрывает. Но в том и прелесть, чтоб сыграть на подкожном, пощупать психику. Так что ты, толкует, грамотный, а я мудрый.

– Да. Насчет вранья такой эпизод… – как-то неспособно забеспокоился Павел. – Прихожу со скамьи наниматься. Редактор посмотрел хитро и дает задание написать очерк об одном дядьке. Предупреждает, мужик вредный, но изладить надо с душой. Отправился к прототипу. Омерзительно – когда я за порог вышел, отчаянно захотел в душ. Маялся, маялся, но куда денешься, пошел врать. И, знаете, возбудился до вдохновения. Годишься, было сказано.

Выглядело неудачно.

– Вот образчик ангажированности прессы, – шутейно заметила одна дама.

– Это ли… – совсем насупился Павел.

– А мы все препираемся, – обиделась дама.

Павел усмехнулся:

– В самой среде отрицать давно неприлично. А собственную продажность мы оправдываем, покупая других.

Пошли прения, более менее разогрелись. Света предпочла не соваться, ее заведомо сковывало, и кроме слов, обращенных к Гехту, путной фразы не уронила. Там был момент. В ходе прений Павел все-таки возбудился, нашел монолог:

– Журналистика – занятие сугубо женское. Есть ходячая мулька: «Журналист – проститутка, поэтому популярен». (Кто-то вставил: «Для журналиста грязь – лакомый кусок».) Да… Свобода, что ближе мужику, отсутствует, уже самый стиль ограничивает. Информация. Понятно, что женщине добыть таковую легче, ей охотней откроются. И вообще, журналист – посредник, стало быть, спекулянт… – Говорил, впрочем, суконно. – Даже разговоры о четвертой власти – сплошное кокетство, женская черта… Нет, конечно, власть присутствует. Скажем, берете интервью. Подопытный невольно хочет показаться лучше, подстраивается. Но и здесь писака выбирает не того, кто интересен, а кто выгодней… Кстати, и проститутка и щелкопер – люди публичные. – Здесь он конфузливо и неуместно хихикнул.

Может, не сама тирада, а как стушевался после нее Павел, создали короткое молчание. «Да это же он обо мне говорит», – загорелось внутри Светланы, и странно, нестерпимо захотелось побыть вдвоем. Но и неясный испуг присутствовал.

Ушли не поздно. До гостиницы по предложению Гехта шли пешком. В постели, взрыхлив волосы и оставив там руку, уставилась в сизый потолок; потрогала прошедший день и румяного не разглядела. «Гехт на месте», – подумала вяло: на послезавтра оговорили встречу. Абрисно, неуловимо маячил Павел.

Утром обратно звонил Наум Антонович, согласовал день. К концу беседы при том углядела Светлана в своем голосе капризничающую нотку, тут же, впрочем, усмиряя ее. Нынче Наум устроил подопечным сводную экскурсию, и, потаскавшись с ними до обеда, Светлана отпросилась: Дьюла, второй пришелец, трохи по-русски мараковал.

Принялась гулять. Долго курила, сидя в скверике, отскабливала с подошв налипшие почки. Мимо праздно поспешала сплошь безглазая, в непроницаемых очках, молодежь. Прошествовала, гордо неся сигарету, отроковица – без ягодиц, в обвислом модном хламе и с мутными от осыпавшейся перхоти ключицами. Неподалеку сидела на кошмах с грудным младенцем на разваленных коленях молодая равнодушная таджичка, поодаль ребятня, счастливо галдя, побиралась. Привередливый воробей озабоченно топтался подле оставленного голубем следа и нелогично упорхнул. Подсел нелепый, похоже, наркотичный юноша. Задал вопрос:

– Вы мечтать любите?

– Со страшной силой, – подчинилась Света.

Говорил странные, тревожные фразы. Попросил перепихнуться.

– Пошел вон, – предложила девушка. Неотрывно смотрела вослед.

Вдруг дико захотелось рисовать. Возник сюжет: на асфальте лежит мертвый человек, возле головы разлилась лужа крови, в луже отражается солнце. Ласкала детали… И пожалуйста, отыскала номер Ирины Репринцевой.

Ирина ликовала:

– Мухой ко мне, будешь отвечать по всей строгости за скрытность!

Она знала о наличии подруги в Москве. Уведомила, что у нее сидит Лера Ширяева и втроем они устроят конец мира. Света обрадовалась.

Ирина пополнела, подурнела, Лера на кроху не изменилась. От них тащило родным. Посидели изумительно. С Лерой Светлана никогда особо не дружила, да еще история с Евгением, а тут взаимность возникла хоть реви. Иван совсем волосами обеднел. Когда, придя к вечеру, увидел приятельницу, получился равнодушным, но за рюмочкой разговорился, подобрел. До его прихода о делах своих Светлана несильно повествовала, больше о быте, теперь все выложила. Иван о конкретных делах Вовика выспрашивал, поведала что знала, не удержалась пожаловаться:

– У мужа голова широкая, мысли умещаются, только повязаны мы, сам знаешь.

– Ты о той истории? Ерунда, Реутов (назвал фамилию Федора Палыча) сам повязан.

Светлана глубоко взглянула:

– Серьезно?

– Конечно, отлично я ваши дела знаю.

Сразу отвернули разговор. Оставляли ночевать, но Светлана отговорилась:

– Надо завтра в форме быть. С Гехтом встреча.