Колыбель боли

– И что вы хотите этим сказать?

– Обычно медикаментозному лечению это не поддаётся и мы вырезаем мёртвые ткани, но так как омертвление происходит в коленях, способов удалить мёртвую ткань не представляется. Поэтому, чтобы не усугублять положение и не допустить заражение всего организма, мы вынуждены пойти на крайние меры и ампутировать вам ноги. Будем надеяться, чуть выше колен. Это уже будет зависеть от локации омертвления. И да – чем раньше мы начнём, тем больше удастся спасти. Я уж не говорю о возможном заражении крови.

Вряд ли можно представить, как вам сообщают, что сегодня вы лишитесь ног. То есть отныне вы никогда не сможете полноценно пройти рядом со своей любимой, со своим ребёнком, либо же просто выгулять собаку. И вряд ли человек в этот момент, услышав такие слова, может сам оценить, что произойдёт. Как правило, такие новости повергают в шок. Логичным ответом головного мозга послужит отрицание, паника, затем ещё раз отрицание и, в конце концов, смирение. Конечно, смирение приходит после операции, когда ничего уже не поделаешь. Да и после операции это приходит не сразу: сначала ты живёшь, чувствуя огромный дискомфорт, затем постепенно привыкаешь к нему, и уже жизнь начинает казаться проще и, вроде как, это было всегда с тобой. То, что у тебя отняли, никогда твоим не было.

Чтобы усугубить ситуацию ещё хуже, можно было отпустить в шуточной манере что-то вроде: «Зато вы скоро отправитесь домой. Не полностью конечно: часть вас останется навсегда в этих краях, но зато основная часть отправится домой, можете не переживать».

– Что-то мне подсказывает, что без ног мне уже не удастся воевать, – с сарказмом отметил Фёдор.

– Да, вы абсолютно правы. После того как вы немного оправитесь, вас отправят домой.

– Здорово, – без единой эмоции отрезал солдат.

Поезд. Звук дороги. Пролетающие перед взглядом пейзажи. Одно из немногих мест, когда ты можешь почувствовать себя безгранично свободным. Тебе ничего не остаётся, кроме как наблюдать за происходящим. Ты простой пассажир, направляющийся в один из отрезков пути. В эти часы можно позволить себе подумать о чём угодно и не беспокоиться, что тебе следует что-либо делать или о том, что кто-то отвлечёт тебя. Нет, в дороге ты принадлежишь только себе. В дороге ты не можешь ни на что повлиять. Как и наш герой едет к себе домой в свой родной город. Правда его голову занимают совсем другие мысли. Он находится в том смятенном состоянии, когда человек лишился чего-то и не может на это повлиять или вернуть. Сидя в инвалидной коляске, видя пролетающие хутора, он не знает, что будет дальше делать. Не удаётся даже предположить, как продолжится его судьба. Боль и чувство обиды – единственные чувства, которые он ощущает. Злость за то, что судьба так распорядилась, что он не может больше ходить. Ведь он простой человек, который честно жил, отдавал долг своей стране, безукоризненно выполнял все приказы, и за это он отправляется домой на инвалидной коляске, в страну, где жизнь для инвалидов совершенно не подготовлена.

Долг? Долг стране за что? Просто из-за того, что он родился в этой стране? Или что он такого получил, чтобы быть должником своей стране? Ведь в этой стране бесплатно можно пользоваться только матом, чем он, безусловно, и пользовался всю свою жизнь. В конце концов, отдавая долг хрен пойми за что, он лишился ног и, вероятнее всего, обрекал себя на тяжёлую жизнь.

Он вспоминал людей, стоящих на паперти у рынков и в других людных местах, с протянутой рукой и опущенной головой. Ведь у них всегда всё плохо. Правда в том, что в этом мире у всех всегда всё плохо, но у этих особенно – есть вроде бы весомый повод для того, чтобы поныть.

Ему всегда было интересно, неужели для таких людей не находится работа, либо они настолько утонули в своём горе, что работа стала невмоготу. Теперь ему самому предстояло это узнать. В голову прокралась ещё одна беспокойная мысль: что он скажет своей матери, которая придёт встречать на вокзал? Как он оправдается? Ведь она ждёт здорового и целого героя, который воевал ради своей страны, а встретит калеку с парочкой медалей.

У него не хватило духа сказать это по телефону, и он не знал, что говорить при встрече. Он понимал, что она, вероятно, расплачется, а его сердце зажмёт тисками – от этого предстоящая встреча нависла тяжёлым грузом.

Около двух часов этого прекрасного осеннего вечера оставалось до встречи со своим самым любимым и родным человеком. В этот вечер также предстояло принести неизмеримую боль в его сердце. Голова начала кружиться, а в животе что-то скрутило, будто маленькие человечки стали закручивать кишки в его центр, а затем стали сжимать и сжимать их до такой степени, что его начало подташнивать. Меньше всего хочется в такой ситуации блевать себе под обрезанные ноги и привлекать лишнее внимание. В голове возникало слово культя, но оно ему чертовски не нравилось, – именно поэтому он размышлял, чем же возможно заменить его.

Пока что он не видел свои ноги после операции: во время смены бинтов он отворачивался либо закрывал глаза, каждый раз оттягивая этот момент. Складывалось чувство, что если он не видит своих шрамов, то их вовсе и нет, да и вообще у него всё в порядке с ногами, либо это такой дурной сон, стоит лишь чуть-чуть подождать – и ты проснёшься. Тем не менее предстояло посмотреть на свои ноги в новом обличии.

Он подъезжал к своему городу, в котором родился и прожил всю свою жизнь; даже воздух из окна переменился, стал каким-то совершенно другим, каким-то родным, близким, вернувшим его в те времена, когда он не знал, что такое война, что воздух может быть каким-то другим. Каждый раз, покидая свой родной край, ты оставляешь свою душу, а по возвращению будто воссоединяешься с ней. Знакомые места, здания и люди – улыбка сама растёт на твоём лице. Естественно это связано с воспоминаниями, как и всё в нашей жизни.

Почувствовав это тепло, Феде стало ещё горестнее. Ему хотелось остаться одному, чтобы его никто не тревожил, чтобы забыться и пропасть в бесконечности.

До конечной станции оставалось ещё пара остановок. Мысли о том, что эта конечная остановка станет для него последней, не покидали его ни на минуту. Ему удаётся доехать на коляске до выхода – возникает первое препятствие на его пути, с которым самостоятельно ему не справиться – просить о помощи, вот что предстояло, и так до конца жизни. Прощение помощи – его это слишком забеспокоило. Вариантов было не так уж и много: ему приходится просить мужчин, которые выходят из поезда. Конечно, все входят в положение и помогают ему спуститься: для них это просто доброжелательная услуга, но для него это выглядит оскорблением. Выезжая на перрон, он первым делом замечает свою мать, которая стоит и не может пошевелиться. Сжимая губы и напрягая глаза, – он не плакал уже сотню лет, но видя боль в глазах своей матери – удержаться становится практически невозможным. Он начинает толкать коляску к маме, пытаясь улыбнуться, сдерживая шквал эмоций охвативших его сознание. Шок, который поразил её мозг, ещё действовал и оставлял неподвижной. Лишь когда он подъехал совсем вплотную, она немного пришла в чувства, наклонилась и обняла сына со слезами на глазах.

Любому родителю больно видеть увечья своих детей, тем более матери, которая родила на этот свет здорового и целого ребёнка. Они испытывают боль, чувствуя, какие мучения они приносят их детям. Смотреть, как суровая жизнь меняет их, как из маленьких детей сотворяет мужчин.

И не так уж просто в такие моменты сделать вид, что ты не расстроен и сказать своему чаду, что всё будет в порядке, что главное, что он жив, что всё в его жизни наладиться. Отчасти в этом есть правда, но некоторые события остаются с нами навсегда, возвращаясь в те моменты, когда совсем худо.

– Милый мой, я так по тебе скучала, слава богу, что ты добрался до дома живой, – она обняла его ещё сильнее.

От боли в сердце её разрывало так, что почти невозможно было терпеть и безумно хотелось закричать, но таких эмоций она не могла себе позволить.

– Мам, давай поедем домой, пожалуйста, – продолжая плакать ещё сильнее, ответил её мальчик.

Вдвоём не без малых усилий они усадили его на заднее сиденье такси, а коляску с сумкой уложили в багажник. Всю дорогу Фёдор молчал, лишившись эмоций на вокзале, наблюдая, как изменился его родной город за почти два года, и надо сказать, что изменений не было. Так, может быть посадили пару деревьев, где-то убрали бордюр, но в целом ничего кардинального.

Его мама уже пришла в себя, насколько это было возможно, и даже пыталась говорить с улыбкой; что-то рассказывала, лишь бы заполнить эту образующуюся бездну тишины, настолько угнетающее её сознание.

– Вот мы и дома, родной.

От Фёдора не последовало ответа, но в этом никто не нуждался. Они пересадили его из такси на коляску. Гравийная дорога, что была под ним, как-то уж очень непривычно и неприятно ощущалась. Частный дом с небольшой летней кухонькой и туалетом на улице; вход в дом преграждали немногочисленные ступеньки, но тем не менее это была преграда, которую следовало как-то преодолевать.

– Сынок, давай я тебя сама занесу, а потом коляску?

– Прекрати, мам, я давно не маленький мальчик и способен, хоть и без ног, передвигаться.

Он самостоятельно слез с коляски, довольно неумело, так как опыта ещё не хватало, встав на культи. Его мгновенно пронзила острая боль от ног до макушки – довольно свежие швы напомнили о себе, словно припоминая: «Братец, если же ты хочешь, чтобы мы стали для тебя опорой, дай нам времени окрепнуть, а затем хоть мячик пинай». Терпя боль, скрипя зубами, он решил помочь себе и упёрся о землю ещё и руками. Со стороны он был похож на какого-то зверька. Развернувшись спиной к ступенькам, помогая себе руками, осторожно начал забираться: одна ступенька – руки, затем культи, вторая ступенька – руки, и так до победного.

Добравшись в зал он залез на огромный диван и разлёгся, как снежный ангел. Боль в ногах пульсировала, и если бы он мог увидеть, то заметил бы, как внизу на бинтах просочилась кровь: видимо рановато для того, чтобы передвигаться самостоятельно. Распластавшись на диване он взорвался в истерике. Услышав это, его мама тут же бросила приготовление чая и побежала к нему, крепко обняв и пытаясь успокоить, нежно покачивая его из стороны в сторону, приговаривая ласковые слова. Это заняло около получаса, и, выплакав всё слёзы, он остановился, немного прихлёбывая ртом и попросив стаканчик воды. А затем, оставаясь в объятиях своей матери, уснул, и во сне постоянно что-то бормотал.

Почему он держался до дома и не проронил ни капли слёз вне его стен? Потому что дом, где мы выросли, является крепостью. Местом, где нас не сможет достать даже дьявол; местом, где при желании нас не удастся побеспокоить либо обидеть. Только в родном доме мы можем почувствовать себя детьми, поностальгировать и вспомнить, как было здорово в детстве, какие были прекрасные подростковые времена, как всё было беззаботно и просто.

Проснувшись примерно через несколько часов, только открыв глаза, он тут же принялся объяснять, что завтра ему следует отнести документы в больницу и начать оформление инвалидности, чтобы начали выдавать пенсию.

– Кстати, ты очень вовремя проснулся. Сейчас начнётся наша любимая передача. И пока ты спал, я пирожков напекла, сейчас заварю чаёк и можем вместе посмотреть, а? – с каким-то вроде энтузиазмом предложила его мама.

– Извини, мам, не сегодня. Что-то у меня нет настроения. Я лучше полежу в своей комнате, подумаю о своём будущем.

Находясь в своей комнате ему удалось уснуть примерно через три часа, может быть и позже. Всё это время он, погружённый в свой разум, думал о том, что ему следует сделать и куда направиться.

На следующее утро, находясь в домашней обстановке, он проснулся, забыв о своём недуге, позабыв про отнятые ноги. Крепко потянувшись, зевнув и с мальчишеской улыбкой попытавшись встать на ноги, его ошпарило, будто кипятком, и он пришёл в себя, вспомнив, что у него отсутствуют конечности, отвечающие за передвижение. Тем не менее ступни и икры ужасно болели, с учётом, что их не было, но они болели. Этот недуг называют фантомными болями. С ним встречается каждый, кто лишился какой-либо части тела. Весьма ощутимая боль для ног, которых нет.

– Слушай, я тут подумала, – прервав сон Феди, поинтересовалась мама, – может мы сходим в церковь после того, как ты управишься со своими делами в больнице? Отец Михаил часто спрашивал о том, как ты поживаешь, и, думаю, он будет очень рад увидеть тебя. К тому же сколько ты у него не появлялся? Лет десять точно будет, а может и больше. Он ведь помнит тебя совсем ещё мальчишкой. Раньше ты любил к нему ходить, м-м-м?

– Мам, ты ведь знаешь, что я не верю в Бога и вряд ли это изменится в ближайшем будущем.

– Не верит он. Видишь к чему привела твоя не вера? Ладно, сейчас не об этом. Может всё-таки сходишь? На душе хоть капельку станет легче.

– То есть, по-твоему, именно Бог отобрал у меня ноги? Не металлические снаряды этих чурок, а Бог вонзил мне их в ноги? Или Бог приказал им расставить растяжки, чтобы они поубивали нас? Так, по-твоему? Тебе не кажется, мама, что твой Бог немного жестковат?

– Я прошу сделать тебя это ради меня. Не для себя сходи, а для меня, чтобы мне стало спокойнее.

– Я подумаю, когда буду занят своими делами. А пока можно мне тебя попросить помочь встать и умыться? Мне ещё сложновато опираться на культи.

– Да, конечно.

Проезжая по гравийной дороге на коляске, чувствуя каждый камешек, который создаёт тряску и причиняет ему боль, он встречает проходящих мимо него людей и краем глаза цепляет их взгляды, как они искоса пялятся на него. И от этого на душе будто кошки скребут и становится крайне беспокойно. Он понимал из-за чего так происходит, но искренне желал избавиться от этого, хотя сам знал, что это только начало. Каждый раз, когда замечаешь у какого-нибудь человека дефект, глаз так и просится поглазеть на него. Конечно, из-за своего воспитания мы понимаем, что это неприлично – таращиться на человека, тем более на его увечье, но этот чёртов глаз так и просит хоть краешком взгляда, хоть на пару мгновений взглянуть на дефект.

Ещё около десятка жалеющих глаз встретилось ему на пути, прежде чем он добрался до назначенного объекта. Уже в процедурном кабинете ему начали сменять бинты, и он впервые отважился взглянуть на то, во что превратились его ноги, а точнее то, что же с ними стало. Отрезанные чуть выше колена и будто натянутые к центру края кожи были небрежно сшиты ниткой. Таких огромных швов, которые он увидел в висящем зеркале напротив, ему не доводилось ещё встречать в своей жизни. Чувства, когда ты видишь, что из тебя сделали неполноценного человека, которые он испытал, крайне сложно передать словами.

Боль, смятение, обида, ненависть, жалость к самому себе, и всё это вперемешку. Можно ли было из неполноценного сделать что-то другое? Он не знал. Можно ли было принять и сделать это своей особенностью? Пока что ему не виделось такой возможности. Принятие себя таким, какой ты есть, даётся не сразу – для этого требуется время.

– В целом швы заживают неплохо, не гноятся, немного подтекают. М-м-м… на ноги случайно не оказывалось давление?

– Да представляете, случайно оказывалось. Я встал на них.

– Попрошу вас этого впредь не совершать, хотя бы ближайшие пару месяцев. Вашим ранам требуется покой, чтобы они не текли и спокойно зарастали, тогда и боли утихнут.

– Я постараюсь.

– Что ж, в ближайшее время мы займёмся оформлением вашей инвалидности.

– Благодарю.

Выезжая из кабинета, он собирает все взгляды присутствующих в этом длинном коридоре. Неужели всем так интересно пялиться на меня? Неужто я настолько сильно теперь отличаюсь от всех остальных, что все готовы удостоить меня своим драгоценным вниманием? Не припоминаю, смотрел ли я на людей, которые выезжали на коляске. Вероятнее всего, да, как-то вскользь, чтобы они не заметили. Вот только теперь в голову приходит мысль, что все всегда замечали. Стало даже стыдно за своё поведение, но что уж теперь поделать. Что было, то прошло.

Раздумья на тему о том, как это могло произойти с ним, не давали покоя. Шок всё ещё присутствовал в нём, не настолько бросающийся глазу, но тем не менее заметный, если присмотреться. Пожалуй, каждый думает, прочитав в газете или увидев на улице людей без конечностей, что такое уж точно произойдёт не с ним, а в момент, когда такое происходит, никак не может в это поверить и осознать, что произошло, и в какой момент всё пошло наперекосяк.

– Ну что там в больнице? Сказали что-нибудь?

– Всё нормально, мам, – ответил Фёдор, прекрасно понимая, что это не так. Вряд ли уже что-нибудь будет нормально.

– Ты подумал о моей просьбе? Сходим в церковь?

– Я не могу ходить, если ты не заметила. Называй, пожалуйста, всё своими именами.

– Хорошо, если тебе будет так легче, прокатимся до храма и пообщаемся с батюшкой.

– Если ты действительно в этом нуждаешься, тогда давай наведаемся к святому отцу.

Осень уже почти полностью расцвела своей палитрой красок, которые восхищали насыщенностью и разнообразностью. Довольно приятное время: после знойных жарких летних дней оказаться в прохладной осени, когда лёгкий ветерок щекочет твоё лицо, а солнце не так яростно греет земной шар. Где-то на горизонте зависли серые тучи, напоминающие каких-то зверушек, а может быть и маленьких ангелочков, тут уж у кого на что фантазии хватает.

Наши главные герои отправились в церковь и готовились к непростому диалогу. Одна считала, что этот разговор приведёт сына на путь истинный, второй же в свою очередь решительно был настроен на ссору, считая, что разговор с этими «псевдосвятыми» – пустая и бессмысленная болтовня.

– Федь, а ты не хочешь поделиться со мной, если тебе это не сложно, что произошло на войне? Как ты потерял свои ноги?

– Мам, давай не сейчас, мне пока что не очень приятно говорить на эту тему. Дай мне ещё времени и как-нибудь я тебе обязательно расскажу, как это случилось.

– Конечно. А ты людей убивал? – перепрыгивала Наталья Андреевна с одного острого вопроса на другой. Она задавала такие вопросы не оттого, что ей хотелось сделать больно своему сыну, а скорее от простодушия, глупости, если можно так выразиться.

– Ты ведь знаешь, что я служил радистом. У меня кроме убийства времени более ни на что не было. Большую часть службы я провёл в окопе в обнимку с радиоустановкой.

Как часто мы обманываем своих родителей? Скорее, по мере необходимости, в тех случаях, когда нам кажется, что это ложь во благо. Отчасти так оно и есть. Врать, чтобы сохранить спокойствие душ наших близких и не возлагать на их плечи груз, который следует нести только нам. Но в душе всё равно остаётся осадок, оттого что ты обманываешь своего родного человека. Наши болезни, нехватка денег, проблемы в семье, на работе – вряд ли стоит упоминать об этом своим родителям, потому что они как никто другой переживают за наши судьбы и желают, чтобы мы были счастливы. И лишний раз тревожить их повседневными тревогами не имеет нужды.

Получилось так, что весь остальной путь они провели молча, и лишь изредка мать пыталась рассказать и показать, что в городе появилось нового.

– Погоди немного, я завяжу платок на голове, а после мы зайдём в храм и возможно ещё застанем часть молитвы. Мне очень нравится, когда отец Михаил читает молитву: у него это выходит, как ни у кого другого.

Голову Фёдора, заняли мысли о попрошайках, сидящих у ворот, которые они не так давно миновали. У кого-то был попросту неопрятный вид, у кого-то не хватало конечностей; они сидели в своём же дерьме и от них ужасно несло этим дерьмом на приличном расстоянии. Больше всего ему не хотелось закончить так же – с протянутой рукой где-то в переходе. Он рассчитывал на то, что сможет найти себе хоть какую-нибудь работёнку.

Войдя в храм, он почувствовал знакомый с детства сладкий запах свеч, мягкую расслабляющую музыку и нежные голоса: будто ангелы спустились с небес, чтобы подарить свой божественный голос простым смертным. Множество икон и расписные стены внутри церкви – вот что делает это место святым, и, само собой, люди, возводящие эти места к святым. По факту это обычные атрибуты. Так скажем, цирковой шатёр делает помещение цирковым, дрессированные животные и костюмы клоунов.

– Отец Михаил сейчас подойдёт к вам, – буквально через несколько секунд батюшка прибыл на место, где находились Наталья и её сын Фёдор.

– Здравствуйте, Наталья. Здравствуй, Фёдор, – лицо священника тут же изменилось, хотя он и пытался это скрыть, когда он увидел отсутствие ног.

Чувства горя и жалости наполнили его душу. От того юнца, которого он помнил молодого с чистыми и ясными глазами, белоснежной улыбкой и пухлыми щёчками, не осталось и следа.

– Добрый день, отец Михаил.

– Я смотрю, тебе пришлось нелегко на войне, сын мой. Она отняла у тебя ноги и часть души. Надеюсь, ты не стал изливать гнев Господа?

– Вас интересует только это? То есть вас не смущает, что я был на войне и, возможно, убивал других людей?

– Сынок! – попыталась прервать его Наталья.

– Мама, не сейчас!

– Совершенно не смущает. Ты отдавал долг своей стране и своему народу. Это правое дело.

– Правое дело убивать других людей?

– Послушай меня, сынок. Нам дано выбирать свой путь, а Бог может лишь помочь нам следовать этому пути. Периодически он посылает нам испытания, дабы мы могли преодолеть их и увидеть, что нас ждёт что-то большее, что-то светлое и чистое. Как говорил мне один мой товарищ: «Соблазн сдаться будет особо велик перед выигрышем». То, что Господь забрал у тебя ноги, может быть возможностью переосмыслить свой путь, чтобы понять, не свернул ли ты с верного.

– Какой ещё, нахрен, выигрыш? Я вам говорю в лицо, что я убивал людей! А вы мне задвигаете за какой-то урок!

– Я ещё раз скажу тебе: что правильно, а что нет – выбирать не тебе, а Господу. И то, что он преподносит, может подсказать тебе, правильно ты идёшь или же нет.

– Вы хотите сказать, что это урок от Бога? Что больше не было способа объяснить мне, что я не на правильном пути? Вы это хотите сказать?

– Я хочу сказать, что пути Господа неисповедимы, и те уроки, что он нам преподносит, мы должны принять как должное. Ибо в этом мире всё, что ни делается, – делается к лучшему. И ни в коем случае не следует здесь искать виновных, потому что ты не сможешь их отыскать. Прими это как должное, смирись, и ты сможешь почувствовать себя свободнее, независящим от чьего-то мнения или слова. И никогда не жалей себя. Попробуй отыскать свой новый, истинный путь, и твоя жизнь заиграет совершенно новыми красками.

– Поехали, мам, что-то я устал уже сегодня. Всего доброго, отец Михаил.

– И вам всего доброго. Приходите к нам почаще.

– Обязательно! – успела сказать Наталья вслед уходящему священнику.

– Ну что, теперь ты довольна тем, как мы пообщались? Теперь ты не будешь меня терроризировать по этому поводу?

– Ты слишком всё драматизируешь, и, вообще, мне не совсем ясна твоя реакция.

– А как мне нужно было реагировать? Мол, у меня всё отлично, мне отрезали две ноги, но я не отчаиваюсь, ведь впереди меня ждёт только лучшее? Так, по-твоему, я должен был вести себя?

– Вот я о чём и говорю. Ты лезешь из крайности в крайность. Лучше бы внимательно послушал, что говорит тебе мудрый человек.

– Ну да, как же. Всё, что ни делается, – всё к лучшему. Наверное, мне стоит запомнить это на всю оставшуюся жизнь…

Эта напряжённая атмосфера между сыном и мамой завели их разговор в тупик, и, казалось бы, более не о чем говорить, но как обычно случалось в их семье, молчание прервала женщина, которая являлась главой в их небольшом семействе.

– Ладно, закроем эту тему. Ты не хочешь завтра съездить со мной на рынок? Заодно поможешь мне донести сумки. Чуть-чуть развеемся от этой обстановки.

– Знаешь, у меня есть желание побыть одному и немного поразмыслить над тем, что произошло сегодня.

– Хорошо, только прошу тебя не замыкаться в себе. Правильно ведь сказал святой отец: на мир можно взглянуть под другим углом и то прекрасное, что тебе не удавалось увидеть до этого, сможет проясниться. Попробуй отыскать что-нибудь, что принесёт тебе небольшую радость.

– Угу, я постараюсь.

– Знаешь, я тут дядю Колю попросила помочь тебе попасть в дом. Надеюсь, ты не будешь противиться этому?

– Мам, это крайне унизительно, тебе так не кажется? Звать человека не из нашей семьи?

– Послушай, но тебе ведь больно передвигаться самому, и к тому же это будет один раз, если ты решишь воспротивиться. Я бы не сказала, что он не из нашей семьи: пока ты был на войне, дядя Коля очень помогал мне с домашними делами.

Тяжело вздохнув, как бы этого не хотелось Феде, он был вынужден согласиться – понимал, что самому это сделать невозможно, а у матери не хватит сил.