Жребий изгоев. Всеслав Чародей – 1

И вот они стоят в воротах святилища друг напротив друга, и зубчато-причудливая тень храма падает на них, укрывая от палящего летнего солнца макушку волхва, не прикрытую более ничем. А князь чуть щурится на солнце, глядит вприщур и ждёт – что скажет ему на сей раз старый учитель, волхв Славимир.

– Приехал всё же таки? – со странной усталостью обронил волхв. – Ну, идём, Всеславе Брячиславич.

– Владыко, я… – начинает было князь, но Славимир остановил его коротким движением руки.

– Ведаю, для чего явился, – всё так же тяжело сказал волхв. – Пошли, говорю.

Князь больше не осмелился ничего возразить. Он и сам ещё толком не понял, для чего приехал в святилище – то ли спросить у богов совета, то ли ещё для чего… А волхв – знает.

В храме было прохладно, знакомо тянуло запахами старой смолы, засохшей крови и мёда – приношения богам были разными.

Остановились у подножия кап – справа Перун, слева – Велес.

– Сомневаешься, княже? – в полной тишине шёпот Славимира звучал, как удар грома.

– Нет, владыко! – Всеслав не опустил взгляда – он не лукавит перед ликами богов и перед их служителем. – Нет сомнений в душе моей.

– Воля Велеса и Перуна с тобой, Всеславе Брячиславич.

– Ведаю, владыко Славимире, – и вновь не лукавил Всеслав.

– Так чего же тебе ещё? – в шёпоте волхва ясно прорезался гнев, хотя, казалось бы – какие там оттенки можно уловить в шёпоте…

– Смутна душа моя, владыко, а отчего – не ведаю… – признался князь, на сей раз низя взгляд – не от лукавства, от смущения.

– Волю богов яснее узнать жаждешь? – Славимир чуть приподнял бровь. – Будь по-твоему…

Бык был чёрен и огромен – холка мало не в полтора человеческих роста, ноги толщиной с доброе бревно, рога, а вернее, обрубки рогов – почти в локоть длиной. Густая грива стояла дыбом на горбу, налитые кровью глаза дико глядели опричь. Могучий подгрудок доставал до земли – воплощённая мощь.

В словенских землях бык – самый могучий зверь. Даже редкий благородный хищник барс или лесной владыка медведь не всегда и не вдруг справятся с таким вот лесным великаном. И издавна самая любезная жертва богам у русичей – бык. Перуну – рыжий, Велесу – чёрный.

А тут не просто бык – полудикий зубр.

Жертва, любезная вдвойне.

Когда-то он гулял на привольных травах кривских дебрей, был господином над целым стадом лесных коров, хозяином Леса. И только, Сильный Зверь был выше. Да ещё сам могучий Велес, Владыка Зверья.

Потом пришли ловцы. Люди нарушили тишину лесов, подняли мелкое зверьё, спугнули птиц. А ему, лесному владыке продели в ноздри железное кольцо. Полный год держали на привязи, пока не смирился гордый нрав лесного витязя.

Бычья молодость закончилась.

Он ещё долго был после господином – теперь уже над иными коровами, над теми, что и не нюхали вольной воли, не бродили по лесным тропинкам. Эти звери жили под самой рукой человека, к которому бык тоже начинал привыкать. Но так и не привык – да и не неволили его люди особо.

Но сегодня…

То, что случилось теперь, ему не нравилось.

Ему вновь спутали рога, привязали к какому-то столбу. Снова лишили его воли. Ненавистный человеческий запах так и бил в ноздри, сводя с ума, будоража густую тёмную кровь, и бык гневно храпел, рыл землю копытом и пытался выворотить столб с привязкой.

Вкопано было крепко, но Всеслав видел – ещё немного – и бык сумеет. Вырвет столб – и тогда… у князя пробежал по спине предательский холодок постыдного страха, недостойного Велесова избранника. Воображение на миг нарисовало ему жуткое зрелище того, как чёрная глыба бешено несётся по лугу, пыша яростью, топча людей и заливая луг кровью. То-то будет жертва! Всем жертвам жертва!

Но страх сгинул так же внезапно, как и пришёл – не дело ему, полоцкому князю и избраннику самого Велеса, бояться какого-то быка. Пусть даже и необычного – огромного и сильного.

Князь быстро метнул по сторонам глазами, зацепился взглядом за Несмеяна и Витко. Ага, голубчики, вы рвались послужить князю, небось и в гридни метите…

Всеслав коротко кивнул обоим, и вои, поняв князя без слов, рывком оказались около быка. Славимир открыл было рот, чтобы что-то сказать, но не успел. Мелькнули ножи, обрезав привязку.

На поляне стало тихо, так тихо, что слышно было, как за перестрел от святилища звонко орёт на ветке ворона.

Бык рванулся, но вои вцепились в его рога, пригибая голову к земле, огромное чёрное тело налилось силой, готовое вмиг отринуть обоих воев. Всеслав встретился взглядом с налитыми кровью, огромными выпученными глазами быка, принял в себя ярость Велесова любимца, вцепился в них ответным взглядом, сделал шаг навстречь, чувствуя, как наливаются какой-то неведомой до сих пор силой руки и ноги, как мягко сминается под ногами земля, словно при поступи Святогора, каменистая почва святилища. Спину свело судорогой, глаза всё так же неотрывно глядели в глаза быка. А огромный чёрный зверь медленно двигался навстречь, волоча на своих рогах обоих Несмеяна и Витко – и шёл всё медленнее, словно идти ему было всё труднее и труднее, словно лилась из горящих синим пламенем глаз полоцкого князя некая сила.

За спиной князя встал кто-то могучий и невидимый всем остальным, но Всеслав знал – вот он, тут. Оглянись – и увидишь.

Но оглянуться было нельзя. Чуть оплошай – и бык почует свою силу, и твою слабость.

Бык хрипато взревел и ринулся навстречь князю.

Сошлись около самой капи Велеса, выставленной ради встречи с князем и значимой жертвы из храма на широкий двор святилища.

Бык вновь взревел, коротким движением могучей головы стряхнул с рогов воев и встретился с князем лицом к лицу.

Но было поздно.

Князем уже двигала могучая сила божества, его руками сегодня водил сам Велес. Княжьи кулаки сомкнулись на рогах лесного витязя, бык рванулся, освобождая голову, попавшую в новый полон – всуе! Князь неуклонно гнул голову быка к подножию Велесова капа, и, наконец, одним рывком швырнул зверя на колени и, крутанув рога, сквозь торжествующий рёв толпы и шум крови в ушах услышал противный хруст сломанных шейных позвонков быка.

Зубр ещё не понимал, что он уже мёртв, он ещё свирепо, со свистом дышал сквозь полнящиеся пузырчатой, кипящей кровью ноздри, ещё рыл землю копытом, цепляясь за случайную выбоину в гладко утоптанной земле двора. Но он был уже мёртв, он уже был на горбатом радужном мосту, и видел сквозь розовый туман в глазах огромную фигуру Лесного Властелина, Владыки Зверья, рогатого и закутанного в медвежью шкуру.

Князь коротким движением вырвал из ножен длинный обрядовый нож (не железный нож, кремнёвый, прадедовского обычая!) и перерезал становую жилу быка. Кровь хлестнула к подножью капа, обагрила землю и дерево. Могучие ноги зубра подкосились, он грузно повалился и грянулся оземь – дрогнула земля, дрогнул кап. Князь едва успел отскочить, выпустив огромную бычью голову.

Не бойся, малыш, – сказал тихо Владыка, и зубр несколько раз крупно вздрогнул и затих, щедро траву поливая кровью.

Он стоял, глядя странным взглядом в огромные фиолетовые глаза, полные медленно остывающего огня и нечеловеческой злобы.

Огромная сила, данная князю на миг, уходила, оставляла его, и Всеслав даже пошатнулся на миг – таким слабым он казался сам себе теперь, после того, как Владыка Зверья оставил его. Но Он всё время был здесь, рядом, и Он не позволил князю упасть. Всеслав ясно ощутил незримую руку на своём локте и выпрямился на слабых подгибающихся ногах.

И услышал торжествующий рёв народа окрест, и птичий грай, – встревоженная птица стаями реяла над лесом, не в силах понять, с чего так орут эти двуногие. И пугала птицу огромная, надмирная сила, которая сейчас сгустилась над этим лесом…

Волхв зачерпнул густую горячую бычью кровь обеими руками, и Всеслав, понимая, ЗНАЯ, что будет дальше, послушно склонил голову. Кровь потекла по лбу, по лицу, тёплыми струйками стекая по волосам и щекам.

И тогда князь, наконец, оборотился. И успел увидеть над вершинами леса полутень-полупризрак – огромное бородатое лицо, неуловимо переходящее в медвежью морду, могучие турьи рога, лёгкую улыбку и одобрительный взгляд нечеловечески мудрых проницательных глаз.

Небольшой – всего несколько сажен – двор святилища был пуст – народ толпился за оградой, не смея ступить на храмовую землю без особого дозволения. И только волхв да князь сейчас были на дворе святилища. Одни.

Волхв повёл косматой и рогатой головой – в этот миг он был как никогда похож на самого Велеса, такого, каким его резали мастера из дерева – могучий старец, воплощение звериной силы и мудрости, предвечной мощи Владыки Зверья. В его руках невесть откуда появился длинный свёрток кожи холстины.

Что это? – смятённо подумал Всеслав, но вслух спросить не успел – волхв протянул свёрток князю, легко, одной рукой – вторая занята посохом – держа на весу немаленькую тяжесть. Взгляд волхва, пронзительный и всезнающий встретился с взглядом князя. Да, княже, – молча сказал волхв, и Всеслав – князь! – молча склонил голову перед волхвом, медленно опустился на правое колено и протянул руки, принимая дар.

Под холстиной свёртка оказалась кожа. А под кожей…

Меч!

Толпа притихла – слышен был только неумолчный птичий гомон в лесу.

Всеслав осторожно потянул из ножен меч. Тускло блестели серебро и оцел, ласкала глаз кожа ножен и перевязи. И тут же душу князя наполнило ощущение силы.

Меч был непрост.

Очень непрост.

Князь медленно поднёс нагой клинок к губам, прикоснулся к благородному бурому оцелу.

И тогда невесть откуда пришло имя. Имя меча.

РАРОГ.

В храме было полутемно. Только плясали в полумраке языки пламени – от горящих на стенах храма жагр.

– Я не совсем понимаю, владыко, – встревоженно блестя глазами, говорил князь. – Я с пятнадцати лет знал, что я избран Велесом…

– Так, – кивнул космато-рогатой головой волхв – он и до сих пор был в священном убранстве. Кажется, предстояло ещё что-то.

– Но это же меч Перуна! – выкрикнул шёпотом Всеслав.

– Ну и что? – волхв пожал плечами, рога на его голове чуть колыхнулись. – В этом мече – правда богов. И, стало быть, она – с тобой. И потом – богам виднее.

Рядом с лавкой, на которой сидели волхв и князь, стоял прислонённый к стене посох Славимира. Князь невольно остановил на нём взгляд. Дуб украшала резьба – сплетались на нём змеи, становились птицами, щерились звериные морды, там и сям пестрели священные знаки.

Древняя работа.

Очень древняя.

– Княже… – голос волхва вывел Всеслава из странного полузабытья, и князь поднял голову.

– Я готов, владыка.

– К чему? – глаза Славимира смотрели неотступно, требовали ответа, ждали.

– Ко всему, – князь ответил не менее неотступным взглядом. – Я с самого детства знаю, что избран Велесом к восстановлению веры. Теперь я вижу, что и воля Перуна – в том же.

Во взгляде волхва светилось одобрение.

3. Кривская земля. Полоцк.

Весна 1064 года, травень

На Софии звенели клепала – размеренно и звонко. Князь невольно поморщился и затворил окно.

За спиной скрипнула дверь – в горницу просунул голову доверенный холоп.

– Княже…

– Чего ещё? – недовольно бросил Всеслав, теребя в руках конец пояса, хотя и так знал – чего.

– Прошают быть на службе в церкви.

– Скажи, болен, не иду, – ответил Всеслав. Можно было сказать, что службу отстоит в своей церкви, да только ведь всё равно узнают правду – поп из княжьей церкви расскажет. Да и не только поп – этот вот холоп, хоть и доверенный, а всё одно христианин. Ни на кого из них Всеславу надеяться нельзя. Ну и ладно – пора уж открыть лица.

Холоп, меж тем, всё ещё торчал в дверях, словно выжидая, что князь передумает.

– Ну, чего стал?! – рыкнул князь, свирепея, и сделал себе на памяти верную зарубку – завтра же избавиться и от этого холопа, и от остальных христиан в терему. Да и в Детинце тоже пора бы. Пора уже поменять теремную обслугу, разогнать эту христианскую братию подальше. Сначала жалко было – отцу верно служили, обижать людей не хотелось, потом привык. Но сейчас, когда пресвитер уже пять раз назойливо напомнил про пропущенные князем службы – это Авраамий-то, истинный христианин, который и приверженность князя к старой вере искренне почитал только своей виной! Когда затеваются большие дела и зреют большие замыслы, терпеть из жалости наушников в терему не стоит – может большой кровью оборотиться. Там, на посадах, в Окольном городе, да в Старом городе если и есть они где, так мало… пусть их. А кривские бояре… средь них теперь мало христиан, да и те утрутся и промолчат, им их бог велел терпеть и подставить правую щеку после левой.

Дверь вновь скрипнула. Всеслав оборотился с немалой злобой, но тут же обуздал себя – пришла княгиня.

– Сколько раз говорил холопам – дверь смазать, – процедил он. – Бездельники. Дармоеды.

– Опять буянишь, ладо? – Бранимира подошла вплотную, провела ладонью по волосам князя, чуть дёрнула за длинную прядь – Всеслав не брил головы и подбородка по примеру воев, не жертвовал волос Перуну. Велесову потомку это не к лицу.

Всеслав по-прежнему раздражённо дёрнул плечами, освободил волосы из рук жены.

– Р-разгоню всех… – бормотнул он, невольно остывая. – Наушники.

– Грозен ты, княже, как я погляжу, – княгиня улыбнулась. – И куда денешь?

– Пусть к епископу в прислугу идут, – махнул рукой Всеслав.

Княгиня звонко расхохоталась – она и до сих пор, на четвёртом десятке, сохранила весёлый нрав.

– Войну затеваешь, Всеславе? – внезапно спросила она, положа руку ему на плечо. Князь невольно вздрогнул, поднял на неё удивлённые глаза.

– Ты… откуда знаешь?..

Бранимира усмехнулась, села на высокий подлокотник кресла, прижалась к мужеву плечу.

– Забыл, княже, кто я такова?..

Нет, он не забыл.

– Слухи и до меня донеслись, – Бранимира улыбалась. – Негоже тебе, ладо, таиться от меня. Вон правильно христиане говорят – муж и жена да будут едина плоть.

Всеслав криво усмехнулся:

– Они ещё говорят – жена да убоится мужа своего.

– Не дождутся! – княгиня гордо вздёрнула подбородок.

– Вот так-то лучше, – засмеялся Всеслав. – А то я уж подумал: ну, если и жена моя христианские речи повторять взялась, так надо мне оружие складывать да обратно кресту кланяться.

Княгиня засмеялась:

– Не приведи, Мокоше.

На том разговор и закончился.

Да, Бранюшка, затеваю я новую войну! – горько бросил про себя князь. И не с иноплеменниками войну, со своими, русичами, мало того – кривичами единокровными! А и как иначе?!

Когда-то давно, как только взял в кривской земле отец Всеславль, Брячислав-князь, решил он восстановить разрушенный Владимиром прадедов город. Обновлённая, отстроенная заново Брячиславом кривская столица разрасталась, народ в Полоцк притекал медленно, но верно. Слух про веротерпимого полоцкого князя разнёсся далеко по всей Руси, и народ бежал из-под руки Ярослава киевского в кривскую землю, чая здесь найти прибежище, где никто не помешает молиться русским богам. Полоцк богател на торговле с варягами и урманами – по Двине с Варяжского моря прямой путь к Днепру.

Обновления город требовал и по иной причине – Брячиславу хотелось городовым строительством показать, что его стольный город не ниже Киева или Новгорода, так же богат и красив, так же достоин стать стольным городом. Тогда и предложил ему епископ Мина, присланный из Киева самим митрополитом грек, построить каменный собор. Софийский. Стойно Киеву и Новгороду, где Ярослав только-только построил такие же точно соборы. Стойно самому Царьграду, наконец!

Князь подумал и согласился.

Каменный собор, всего третий на Руси, будет зримо воплощать мощь и богатство полоцкой земли, а имя собора лучше прочих иных слов скажет о княжьем достоинстве полоцких Изяславичей. Разумный поймёт!

Артель царьградских каменных мастеров трудилась без устали, но строительство шло долго – попробуй-ка в лесной да болотистой кривской земле найди потребное количество камня, да подвези его к Полоцку. А после смерти Брячиславлей строительство замедлилось (Всеславу того было не надобно, он просто не хотел раньше времени своего отношения к кресту выказывать), невзирая на то, что и достраивать оставалось – чуть. Потому и достроили собор недавно, всего лет пять тому, а освятили и вовсе только год спустя после окончания строительства. Службы в нём велись, да только Всеслав бывал на них редко. А теперь и вовсе решился отбросить скурату, показать истинное лицо. Глядишь, и будет высящаяся над городом каменная громада служить прибежищем воронья да диких голубей – пусть погоняет их пресвитер Анфимий.

А дальше постройки собора и не продвинулось дело у Мины и Анфимия – не спешили кривичи креститься. Даже и полочане, стольного города жители и то крещены были не все. А и кто крещён, так те, как и деды и прадеды, домовым да лешим требы кладут, а в церкви помолясь, домовым чурам плошку с молоком и краюху хлеба ставят.

Когда же вздумал епископ Мина князю попенять, Брячислав заявил прямо:

– Ты вот речёшь, что бог есть любовь – так и учи по любви! А нечего чужими мечами размахивать.

И дело веры Христовой в Полоцке остановилось.

На Полоцк спускался вечер.

Зажглись огни в разноцветных слюдяных окнах княжьего терема. Тускло светили лучины в затянутых бычьим пузырём волоковых окошках градских простолюдинов. Стучал колотушки ночных сторожей, шла по улицам в неверном рваном свете жагр, звякая доспехами, городовая стража.

Зажёгся свет в окнах терема епископа Мины и в избе пресвитера Анфимия, у самого собора, у княжьего подворья.

Епископ несколько времени стоял на крыльце, глядя на вечерний город, вздохнул, и ушёл в сени, медленно и бесшумно затворив за собой дверь. Задвинул засов, вернулся в жило, по-летнему душное, поморщился, рывком поднял оконную раму. Сквозняк качнул язычки пламени на лучинах и свечах, взмахнул занавесью.

Спать не хотелось.

Мина подошёл к полке, посветил свечой. Багровое пляшущее пламя отразилось в посеребрённых буквах на переплётах книг. Епископ вытянул пухлую книгу, сшитую из листов бересты. Молча сел за стол, открыл книгу, вздохнул – тщетное мечтание найти в книге ответ на то, на что ответ нужно искать в человеческих душах.

От княжьего терема в отверстое окно донеслись голоса – князь Всеслав пировал с дружиной.

Епископ несколько мгновений сидел, вслушиваясь, лицо его медленно омрачалось.

Князь – язычник!

Епископ давно питал в отношении князя стойкие подозрения в его язычестве.

Но Мина молчал.

Пока молчал.

Да и что теперь?

В Киев писать, митрополиту? Жаловаться на главу земли здешней, писать, что новый Юлиан Отступник созревает здесь?

Так был уж на Руси новый Юлиан Отступник. Святополк Ярополчич Окаянный.

Да и негоже священнику, Христову служителю доносами заниматься. Твоё упущение, тебе и исправлять.

Исправлять?

Тот Юлиан, настоящий, что в Риме был… он ведь покаялся после, понял, что неправ был…

Ты победил, Галилеянин!

– Господи! – прошептал священник страстно, падая перед иконами на колени. – Помоги мне, господи! Наставь на путь истинный! Моя это вина, не смог отворотить отрока от искушения бесовского!

Господь не отвечал.

Над Полоцком плыл вечер.

А наутро…

– И что же, княже, мыслишь, от веры христианской всю жизнь бегать?! – горько и яростно говорил епископ.

Князь вдруг встретил яростный, полный боли и страдания – и гнева, да! – взгляд пресвитера Анфимия – старший священник Святой Софии тоже счёл нужным присутствовать при разговоре Мины с князем.

– Всю жизнь мыслишь несмысленным да негласным резным деревяшкам поклоняться?! – взлетевший яростно голос епископа вынудил Всеслава вздрогнуть.

На челюсти князя вмиг взбухли желваки, взгляд священника чуть дрогнул, но не отступил – крепок духом епископ Мина!

– Больно вы скоры, христиане, веру чужую оскорблять, – тяжело сказал Всеслав Брячиславич, наливаясь багровой яростью.

– И тем не менее, ты им поклоняешься, княже, – холодно ответил епископ, чуть кривя в едва заметной усмешке уголок рта.

– Это вы, рабы божьи, своему богу поклоняетесь, – хмыкнул князь, обуздав гнев и надавливая голосом на слово «рабы». – А мы своих богов почитаем.

– Не богов, а деревяшки резные! – вновь бросил Мина высокомерно.

Епископ нарывался. Сузив глаза, Всеслав несколько мгновений разглядывал священника, внезапно поняв, чего тот добивается – вызвать гнев князя. Истинный гнев владыки, от которого, даже не высказанного вслух, порой лопаются слюдяные переплёты окон, гнётся серебряная посуда, сами собой выскакивают из ножен мечи. И погинуть за свою веру, стать новым мучеником.

И создать христианам повод для немедленной священной войны.

Ну-ну…

Зря стараешься, епископ. Зря стараешься, грек.

Повод для войны киевские Ярославичи и без тебя найдут.

А мученика я им не дам.

Однако же оскорбление богов прощать тоже нельзя.

– Не вижу, кир Мина, чем ваши раскрашенные доски лучше наших резных капей…

И проняло епископа.

– Ты! – голос священника взлетел и сорвался. И – в крик! с пеной в уголках рта! с безумием в побелелых глазах! – Язычник! Невеглас! Святые божьи лики! Окна в инобытие! К нечестивым идолам приравнять! Прокляну!

Князь даже залюбовался, настолько жуток был в своём безумном гневе христианский святитель.

Дал прокричаться.

Выждал, пока Мина смолкнет.

А потом сгрёб за отвороты, притянул ближе к себе и гневно выдохнул прямо в безумные глаза, в источающий бешеный хрип рот:

– Не нравится?! когда твою веру оскорбляют?! А?!

Мина глядел теперь уже почти со страхом, созерцая истинный лик полоцкого оборотня, проклятого богом язычника, потомка бешеной Рогнеды-Гориславы. Епископ зримо ощутил вдруг на себе взгляд кого-то страшного огромного и могущественного, глядящего на него прямо из глаз князя. И почти что ждал, что Всеслав сейчас обернётся волком альбо медведем, готовил себя к мучительной смерти в звериных клыках и когтях.

– Вот и мне – не нравится! – уже стихая, рыкнул Всеслав.

Оттолкнул, почти отшвырнул от себя золоторизника – худое тело бессильно упало в кресло.

– Да воскреснет бог… – хрипло откашлялся Мина, – и да расточатся вороги его…

Князь так же хрипло рассмеялся.

– Несмеян! Витко!

Дверь отворилась мгновенно – ближние вои Всеславли стояли прямо в сенях. Небось, и слышали всё, – подумал князь мельком. Глянул на их готовно-довольные рожи, усмехнулся – эти за своего князя в огонь и воду готовы… Хоть он оборотень будь, хоть кто.

– Епископ Мина уезжает! Далеко! Готов ли возок?!

– Готов, княже! – коротко ответил Несмеян, сжав зубы и сверля Мину взглядом.

– Проводите его!

С порога епископ оборотился, задержал шаг.

– Проклинаю, отступник!

– Ничего, обсохну, – усмехнулся князь под восхищёнными взглядами дружины. Им на такое отважиться было бы трудно – проклятие служителя бога, хоть и чужого – не шутка. А он князь, владыка, предстатель всей кривской земли перед богами… ему и чужого бога бояться не пристало, с ним благословение своих богов.

Мина ушёл, ушёл за ним и пресвитер, вышел за дверь Витко, только Несмеян задержался на пороге, глянув на князя с коротким, но внятным вопросом – не следует ли, мол?.. Князь чуть заметно качнул головой.

Пусть живёт епископ. Пусть едет в Киев, жалуется на него хоть великому князю, хоть митрополиту… хоть в Царьград едет, самому патриарху жалиться… Ну да, это война, конечно, война…

Ну а иначе – как?

Вот Несмеян готов был презреть вослед своему князю волю чужого бога и даже пролить кровь его служителя… но это тоже война.

Жизнь епископа тут ничего не решает.

Война неизбежна.

4. Червонная Русь. Волынь. Гора Богит.

Весна 1064 года, травень

Пять всадников остановились у опушки леса. Солнце жгло, из леса тянуло горячей смолой, от Збруча – сыростью и прохладой. Кони фыркали, косились в чащу, туда, где в сумраке, прячется неведомая опасность – шептала им многовековая память. Всадники тоже озирались: кто – с любопытством, кто – настороженно, а кто и со страхом. Про Чёртов лес ходили странные и страшные слухи не только во Владимире или Червене – по всей Волыни и Червонной Руси: передавали с оглядкой рассказы про оборотней, про заблудные поляны, про леших и диких, заросших шерстью людей. И про человеческие требы, промеж того…

Наконец, передний, молодой ещё парень, богато одетый, решительно разомкнул губы:

– Всё. Дальше я пойду один.

– Кня… – неосмотрительно заикнулся ближайший вой, но молодой резко оборотился и одним взглядом зелёных глаз заставил его умолкнуть.

– Я сказал – всё! – бросил не терпящим возражений голосом волынский князь Ростислав Владимирич, перекинул ногу через переднюю луку седла, соскользнул наземь и, не оглядываясь, зашагал по едва заметной тропке вдоль опушки. Вои переглянулись и тоже принялись спешиваться и вязать коней – ждать предстояло долго.