Неправдоподобное происшествие в деревне Пичугино

– Ладно, решил Алексей, – давайте так. Ты, Жора, у нас самый шустрый, вот и шагай вверх по реке, скажем, вон до того перелеска на холме. А мы с Михаилом в обратную сторону до лугов прогуляемся.

– Это зачем?

– Сам думай, раз умный такой, – пояснил Михаил. – Глубина в реке везде разная. Может, найдём место, где эту, – он махнул рукой в сторону реки, явно подыскивая подходящее слово, – стеночку перемахнуть.

– Не факт, конечно, – добавил Алексей, – но кто знает. Попробовать-то стоит. Так что давай, шагай. Через час встречаемся.

Скривив губы и бормоча что-то ругательное, Жора с минуту смотрел им вслед, потом вдруг крикнул:

– Эй, мужики! А я мотоцикл возьму, ага?

Они даже не обернулись. Только Михаил махнул рукой, дескать, забирай, если заведёшь.

Мотоцикл Жора, конечно, не завёл. Повозился какое-то время, ободрал себе голень, плюнул с досады и зашагал против течения в сторону небольшого перелеска на холме, куда неминуемо, если смотреть с моста, приземлится вечером уже не такое жгучее с багровыми пятнами июльское солнце.

Настя стояла на крылечке, наполовину спрятавшись за пожелтевшей и сильно полинявшей занавесью от комаров, прикрывающей дверь, и внимательно разглядывала сидящих за столом взрослых. Это было необычно, но не так интересно, как ей показалось вначале. За массивным, ещё дедушкиным, по рассказам мамы, столом с недопиленной кривой левой ближней ножкой сидели два папы и два дяди Серёжи. Настя вспомнила, что вообще-то нужно говорить «батюшка» и это её всегда смешило, особенно после того, как мама однажды, вытаскивая спасавшую Элеонору дочку из лужи, долго приговаривала: «Батюшки светы!».

Почему дядя Серёжа батюшка, и кто такая Света, Настя забыла, а спросить стеснялась. Да и сам дядя Серёжа разрешил ей так себя называть и даже помог как-то перелезть через забор, когда Настя здорово зацепилась платьем за торчащий из доски сучок.

Мамы за стол не сели. Одна, уж очень выразительно вздохнув, ушла на огород и пропалывала сейчас грядку с клубникой. Другая привычно перемешивала суп в большой кастрюле на плите, то и дело искоса поглядывая на мужчин.

Насте очень хотелось войти в комнату и попросить папу починить качели за старой яблоней, чтобы она могла покачаться сама и покачать Элеонору, но Настя немного стеснялась. Или побаивалась. Она ещё не решила, что именно.

Сидевший ближе к двери Геннадий перестал монотонно перемешивать чай в стакане. Сказал, словно бы ни к кому не обращаясь:

– Ты бы, Серёга, прошёлся по домам. Людей успокоил. Они тебя слушают, да и получается это у тебя.

Катерина неодобрительно зыркнула на заговорившего мужа, но тот даже бровью не повёл. Во всей деревне только он нет-нет, да и забывал про духовное звание отца Сергия, позволяя себе порою называть того просто по имени. Впрочем, делал он это крайне редко и исключительно с глазу на глаз.

– Прошёлся уже, – отец Сергий чуть заметно улыбнулся и кивнул на себя по соседству, – то есть, прошлись уже. Я, конечно, не психолог, но с божьей помощью…

– И как там? Сам-то что думаешь?

Молчавший прежде отец Сергий пожал плечами. Не так, как пожимают, не зная, что ответить, а как бы облекая в более удачную и ёмкую формулировку имеющиеся сведения.

– Временное затишье. Адаптация. Рефлексия.

Настя слушала, чуть наклонив голову набок. Ей очень нравилось, когда взрослые говорили такими мудрёными словами. Слова эти были Насте совершенно не понятны и оттого казались загадочными и где-то даже волшебными.

– Рефлексия, – одними губами повторила девочка, с удовольствием ощущая, как зарождающийся на языке звук перекатывается по нёбу, затем выпрыгивает изо рта, чуть щекоча, и мягко возвращается обратно.

– Поясни, – хором потребовали оба Геннадия.

Батюшки переглянулись, очевидно, решая, кому из них пояснять, одновременно кивнули, и один продолжил.

– Скажем так, с первоначальным потрясением психика справилась, – он подумал и добавил, – по крайней мере, у большинства. Люди убедились, что это не сон, не морок или наваждение. Что в целом мир не перевернулся. А раз так, будут приспосабливаться. Только вот, – он снова умолк на секунду, – только вот это ненадолго.

– А конкретнее, – попросил Геннадий.

– Можно и конкретнее, – продолжил другой отец Сергий, – пример, правда, весьма приблизительный… Ну, да ладно. Представь, что тебя в детстве собака напугала. Потом оно может и забудется, а может и вырасти в очень неприятную фобию. И станешь ты пугаться не только собак, но всего, что с ними связано.

Настя очень удивилась. Как ни старалась, она не могла представить, чтобы её папу, такого большого и сильного напугала какая-то собачонка. Разве что тот огромный, чёрный, как ночь в августе, пёс, которого она видела, когда папа однажды взял её на работу. Пёс сразу напомнил девочке страшного волка из сказок. Он утробно порыкивал и гремел тяжеленной цепью толщиной с её руку. Впрочем, Настя тут же вспомнила, как папа, нисколько не пугаясь, подошёл к зверю и потрепал его по голове, отчего тот мгновенно прижал уши и замахал грязным с намертво вцепившимися репьями хвостом.

Геннадий встал, тоже налил себе чаю, подошёл к почти полностью занавешенному окну.

– Что же получается, – сказал он невесело, – думаешь, у нас тут коллективная фобия возникнет? Боязнь самих себя, так что ли?

Батюшка снова пожал плечами, потрепал аккуратную бородку.

– Может, возникнет, а может, и не возникнет, – спокойно сказал он, – смотря, сколько всё это продлится, какие масштабы примет. В любом случае нарыв есть и рано или поздно он лопнет.

– Так, – Геннадий решительно хлопнул ладонью по столу, – вы… батюшка, поглядывай, присматривайся. Если что серьёзное – сразу ко мне. Паника нам тут ни к чему. А пока будем ждать. Вернутся наши из Бадаева и леспромхоза, тогда и решать будем, что да как.

Отец Сергий глянул на висевшие на стене часы, потом на свои.

– Кстати, пора бы им уже.

– А ты думаешь, чего я кругами хожу? – поморщился Геннадий, не отрываясь от окна. – В обе стороны смотаться, разузнать обстановку и сообщить кому следует – самое большее часа полтора. Ну, два.

– А их уже почти три нет, – закончил он.

– А знаешь, Гена, что странно, – задумчиво проговорил отец Сергий, – Николай сказал, баба Зина одна.

Неотвязный комар всё-таки залетел Насте в нос. Девочка выронила куклу и чихнула.

Взрослые смотрели на неё так, будто впервые увидели.

– Настенька, – ласково сказала мама, – а где ты? Другая ты?

Настя непонимающе переводила взгляд с пап на маму, потом на батюшек, потом снова на обоих пап и, наконец, спросила:

– Какая другая? Я же у вас одна.

Глава

VII

Пока в большинстве домов тихо тлела, набираясь жару и безысходности, грядущая кульминация, в продуктовой лавке готовился выстрелить пеплом ревности и растечься лавой непримиримой конкуренции в борьбе за место под солнцем в полном прямом и буквальнейшем смысле межличностный конфликт, имя которому Генриетта.

– Значит так, – презрительно и одновременно безапелляционно кривя густо накрашенные губы, отчётливо произнесла Генриетта, всем своим видом демонстрируя готовность стереть конкурентку с лица земли. Надо отметить объективности ради, что её боевому виде вполне соответствовал ярко-красный сарафан с пикантным декольте.

– Значит так, не знаю, кто ты такая и откуда свалилась на мою голову. Да мне, собственно говоря, плевать. Но только учти, не уберёшься отсюдова через час – лохмы повыдергаю и рожу расцарапаю.

Стоящая по другую сторону прилавка Генриетта была одета в белый сарафан, однако вид и настрой имела отнюдь не капитулянский.

– Это твой час на исходе, – процедила она, сверкая глазами, – это я тебе время даю, шмотки собрать. Так что давай, пошевеливайся. И не вздумай юлить. Это мой магазин, моё место и моя жизнь понятно, подруга?

Генриетта в красном побагровела, подалась вперёд, упершись руками в прилавок.

– Пошла вон, лахудра, – прошипела она так, что любая змея позавидовала бы.

– Ах ты, коза драная!

Они стояли друг напротив друга, источая решимость и напор. Глаза блестели, ноздри раздувались, наманикюренные ногти впивались в податливую поверхность прилавка. Ещё мгновение…

В металлическую дверь лавки постучали. Затем ещё раз. Затем в зарешёченных окнах одна за другой появились две алчущие физиономии, силясь разглядеть кого-нибудь внутри.

– Закрыто! – рявкнули Генриетты в один голос.

Давно не мытые оконные стёкла дзенькнули, рожи убрались во мгновение ока.

И схлынуло. Вот просто взяло и схлынуло. Как рукой сняло.

Обе это почувствовали, а поскольку по глубинной сути своей женщинами были практичными и рациональными, то и притворять не видели никакого резона.

– Выпьем? – это, которая в красном.

– Душно, – а это, которая в белом.

– Так мы по пиву…

– Так холодильник же…

Обе покосились на холодильник, не работавший уже третий день.

– Обещал исправить. Мастера какого-то привезти.

– Обещал он, – фырк-фырк, – у него обещалка вперёд на два метра скачет, а как до дела дойдёт…

– Ладно, давай по пиву.

Они уселись прямо на прилавок, параболически выгнувшийся под дородными, но ещё весьма привлекательными телами. Откупорили по бутылочке. Отхлебнули.

– Тьфу, тёплое, – скривилась Генриетта в белом, ловко уворачиваясь от вытекающей из бутылки пены.

Генриетта в красном кивнула, соглашаясь, поставила бутылку на подоконник.

– Подруга, говоришь, – проговорила она уже не с презрением и ненавистью, а как бы что-то прикидывая, – а что? Сколько себя помню, никогда подругами не обзаводилась, а тут… Как говориться, не было гроша, да вдруг алтын. Сечёшь?

Генриетта в белом понимающе улыбнулась.

– Мы с тобой и поодиночке кой-чего стоим, а уж вдвоём…

Понимание было достигнуто.

В общем и целом мыкающий горе где-то между леспромхозом и деревней и ничего пока не подозревающий господин Матанцев уже был обречён. То есть оба они были обречены.

Не успела ещё осесть пена на донышках пивных бутылок с многообещающим названием «Боярское», а тактика и стратегия превращения обыденной, сильно поднадоевшей и бесперспективной действительности в пусть не блестящее, но вполне достойное светлое будущее были определены.

Никаких больше прозябаний по захолустным магазинчикам. Как минимум, компаньонки, простите, партнёры. Как максимум… Ну, это было не к спеху. Нынешний шеф, мягко говоря, не Ален Делон и даже не Леонардо ди Каприо. Если уж и искать аналогии, то тянет он на нечто среднее между Денни де Вито и Евгением Леоновым. Минус обаяния, разумеется. И это было, во-первых.

Во-вторых, дражайший пока ещё шеф тоже наличествует в двух, так сказать, экземплярах, что с его прохиндейской натурой наверняка сулить удвоение капитала.

В-третьих, пора, ой, давно пора выходить на более серьёзный уровень смешно сказать, сеть продуктовых лавок по деревням и весям! Нет, город! А ещё лучше – города. Начнём, пожалуй, с районного центра, а через годик-полтора развернёмся и в областном.

Матанцев, конечно, трусоват, упираться станет, руками размахивать, олигарха в изгнании из себя корчить.

А всего и делов-то!

Подумаешь, пугнули его братки слегка… Так это было лет двадцать назад. И то сказать, два киоска сожгли да собачью голову ему в кровать подбросили, киноманы хреновы. Ни тебе реального покушения, ни рейдерства. А он тогда обоссался до колен. Бизнес чуть не за неделю продал, шмотки собрал и три года в соседнем городе отсиживался. Завхозом в санатории работал. Для слабовидящих.

Вот там, завхозом работаючи, он себе капитальчик очередной и сколотил, да смекнул, что город – вещь, конечно, многообещающая, но уж больно хлопотная. Другое дело сёла там и деревни всякие. Цивилизацией не избалованные, но зарплату и пенсию тоже получают. Да и со всякого рода контролирующими организациями договориться легче. До бога высоко, до царя далеко. А курочка, она, как известно, по зёрнышку клюёт. А деньги, что тебе в евро, что тебе в мятых засаленных рубликах, опять же не пахнут. А мал золотник, да дорог.

И прочие перлы из сокровищницы народной мудрости.

Вот именно это всё – отныне в прошлом, решили Генриетты. А уж если Генриетта говорила «оп», требовалось прыгать.

На том, что называется, стояла.

Поначалу всё было неплохо.

Правда, оба Матанцева после долгих метаний оказались в группе, направляющейся в контору и, как Алексей не настаивал, разделяться категорически отказались. Но это пустяки.

Совместными усилиями, покопавшись немного, завели уазик и двинулись в сторону бывшей гати. Следом ехал взятый под честное слово тэ сороковой, ведомый задумчивым Михаилом, старательно прикидывавшим сейчас, как уломать Потапенко ещё на день-другой. Раздвоение раздвоением, а брёвна так и лежат.

Однако через пару тройку километров ход мыслей тракториста стал существенно меняться.

Просёлочная дорога, в которую давно уже превратилась бывшая гать, прямо на глазах возвращалась в первоначальное состояние.

Пока попадались только огромные с мутной, тускло поблёскивающей водой лужи, никто и не думал обращать на них внимание. Но луж становилось всё больше и больше, всё чаще они сливались в небольшие перекрывающие всю дорогу озерца, всё явственнее чавкало на обочинах.

А потом лужи исчезли. Уазик остановился.

– Эй, чего там? Чего встали?– крикнул, силясь превозмочь рёв двигателя, высунувшийся из кабины Михаил.

Из уазика вылез Алексей. Осторожно, с усилием вытаскивая ноги из грязи, обошёл машину. Попробовал пройти вперёд, остановился, затряс ногой, отряхиваясь.

– Да чего там? Случилось что? – Михаил не выдержал, вылез из кабины трактора, подошёл к машине.

Под ногами противно хлюпало. И ещё воняло. Болотом. Не причудливым дурманящим букетом разнотравья, как часто бывает возле крошечных болот в жаркий день. Воняло гнилью, затхлостью и чем-то тошнотворным. Трясина. Но откуда? Под ногами не один метр вбитых вплотную здоровенных брёвен, песка, щебёнки, тонны строительного мусора. Нет тут трясины. Вокруг есть, а тут вдоль дороги нет.

– Мда, – протянул Жора и почесал небритую, красную от комариных укусов щёку, – слышь, Ефимыч, твоя колымага летать умеет? А то тут такие дела, сам видишь, – он криво улыбнулся и уже серьёзно подытожил, – не проедем.

– Трактор есть. Трактор на что? – буркнул сидевший за рулём Матанцев. – Сам проедет и нас вытащит.

– А, Мишаня, – подхватил другой, – давай, что ли, подцепим?

Тут Михаил и увидел.

Дорога здесь делала крутой почти под девяносто градусов поворот налево, но в том-то и беда, что поворот был, а вот дороги…

Михаил почесал нос, зачем-то высморкался, обвёл взглядом окружающее пространство, словно желая удостовериться, что они не ошиблись направлением и не заехали в какой-нибудь забытый богом и мелиораторами тупик.

Да нет, всё верно. И поворот этот, и чахлая, кривая, как баба Бабариха, берёзка с привязанными к веткам серебристыми ёлочными шарами, чтоб в темноте с гати не съехать.

Только вот вместо дороги тёмная, почти чёрная и подозрительно гладкая поверхность. Жижа, одним словом.

– Давайте решать, мужики, – повернулся к машине Алексей, – или двое-трое на трактор, а остальные домой. Или пробуем прорваться?

Уазик застрял минут через пятнадцать натужного с рывками и всхлипыванием хода. Будто старый, но ещё в силе бык, которого повели на убой, он одновременно рвался и упирался, проскальзывая всеми колёсами даже при включённом мосту.

Чёрная с попадающимися местами грязно-зелёными прожилками жижа вылетала из-под колёс, обволакивала их и быстро густела под палящим солнцем, намертво.

Не помог и трактор.

Михаил осторожно, чтобы не провалиться в топь, попытался обогнуть уазик, но когда до выезда на прямую оставалась пара метров, под передними колёсами глухо и угрожающе хрустнуло, и мгновенно побелевший Михаил изо всей мочи сдал назад, напрочь покрыв грязью умирающую машину Матанцева.

– Перебирайтесь ко мне, – проорал он не столько от грохота, сколько от напряжения, – уматываем отсюда на хрен.

Стараясь не сорваться, мужики слаженно и шустро перебирались из наполовину погрузившегося уазика на трактор, хватались, за что придётся, устраивались.

– Ух, ты, бляха медная, – почти восторженно выдохнул Жора, забравшийся на крышу трактора, – а нас, оказывается, предупредили.

– В смысле? – не понял Алексей. Он с трудом удерживался за болтающуюся дверь, а скользкие от болотной грязи ноги постоянно норовили соскользнуть с подножки.

– Да в прямом, – сказал Жора и вытянул вперед руку, – прямо, говорю, гляньте.

В самом деле, пожирающее дорогу и машины болото всё это время вынуждало смотреть в основном под ноги да под колёса. А вперёд… А что там вперёд смотреть? Вот если б ехали…

Мужики повытягивали шеи.

– Мать моя женщина, – тихо проговорил Алексей, – это… Это как же?

– Может, ураганом, – несмело предположил Михаил, почти полностью высунувшись из кабины.

– Ага, – съёрничал Жора, – тайфуном. Тайфун тут такой местный образовался, пошалил немного и исчез в небеси.

– Тайфуны, кажется, женскими именами принято называть, – невпопад вспомнил один из Матанцевых.

– Оно и видно.

Метрах в ста по дороге две росшие по обочинам берёзы были аккуратно согнуты и завязаны аккуратным таким бантиком.

– Они же треснуть должны, – опять невпопад встрял Матанцев, – дерево так не гнётся. Я в том смысле, что…

И в этот момент трактор заглох.

Наступившая тишина была страшна и тягостна до умопомрачения и трепета прямой кишки.

– Заводи, мать твою! – дал петуха Жора и зачем–то стал пропихиваться в кабину, где уже очнулся от оцепенения Михаил.

Трактор рявкнул, дёрнулся и нехотя, тяжело пополз назад.

Глава

VIII

То ли от выпаривающей все жизненные соки жары, то ли от нервических переживаний, а может, в бабкином слабительном чего подмешано было, но разморило деда Аркадия неожиданно и резко.

Только что сидел себе на крылечке, папироской попыхивал да злорадно щурился в сторону уборной, где минуту тому скрылся впопыхах его инопланетный двойник, а вот уже повело, глаза заморгали, как спросонья, папироска так и не доехала до рта.

Привалился старик к открытой двери, так чтобы солнце в глаза не било, да и прикорнул. Но странно как-то, вполглаза. Вроде спит, а вроде и нет. Принялся он над этим рассуждать про себя. И слышится ему, будто топот какой в конце деревни и приближается.

Повёл дед внутренним взором туда-сюда – не видать ничего. А топот всё ближе и ближе.

Коров, что ли, погнали, мелькнула у него мысль, так, кажись, не время. Да и откуда у нас в деревне такое стадо? Это ж голов с полсотни будет.

И тут прямо возле калитки лошадь прошла. Лошадь, как лошадь: хвостом бьёт, ушами прядёт, фыркает, жуёт что-то на ходу. Только вот полосатая, точно к забору её прислонили. Зебра! – крикнул мысленно дед Аркадий, признав экзотическую животину.

А зебры шли и шли, не особо задерживаясь, но и не шибко торопясь. Словно кочевали с одного пастбища на другое, и не их вина, что попалась им на пути деревня Пичугино. Мало ли чего там, в саванне встречается.

Одна задержалась возле калитки, просунула голову между жердей, шумно вдохнула воздух, фыркнула, толкнула крупом ветхий заборчик и растворилась в толпе сородичей. Признала, с удовлетворением подумал дед Аркадий, признала меня. Говорил же, нюхать их надо, ню-хать!

Тем временем зебры схлынули, ставив после себя мутное облако пыли, дух африканских разнотравий и лошадиных какашек.

Не успел дед Аркадий додумать мысль до конца, как пыльное облако с рокотанием прижалось к земле и в следующую секунду брызнуло во все стороны, прихватывая по пути мусор, ветки и начинающую преждевременно желтеть листву. А в небе, метрах в двадцати, словно ниоткуда появился вертолёт. Рокоча и пугающе медленно вращая лопастями, проплыл над деревней, повисел над складом Ильича, потом развернулся, подняв новую тучу пыли, и завис.

Это ещё что за хрень? – прикидывал дед, наблюдая за невиданной машиной. – Не леспромхозовский точно. Там списанный Ми-8 порхает на честном слове, а этот…

У него даже дух захватило от догадки.

Прилетели! Инопланетянцев встречать прилетели! Может, солдатики, а может, кто и посерьёзней. Тут они, туточки! – хотел крикнуть старик, вскочить, замахать руками, но из чёрной, как смоль, без единого намёка на иллюминаторы и кабину пилота машины раздался голос. Громкий и отчётливый, здорово напоминающий голос диктора Кириллова во время трансляций парадов 9 мая на Красной площади.

– Внимание! Внимание! – вещали небеса. – Делается всё возможное. К спасательной операции привлечены дополнительные силы. Убедительная просьба сохранять спокойствие. Проявите гражданскую сознательность. Постарайтесь в период нереста не заплывать за лиман. Повторяю…

– Куда не заплывать? – опешил дед Аркадий.

А вертолёт уже развернулся, сбросил три одинаково прокувыркавшихся в воздухе куля размером с корову и, круто задрав хвост, ушёл в сторону леса.

– Приехали, слышь, приехали! – дед Аркадий тряс задремавшего на крыльце инопланетянца.

Тот икнул, открыл глаза, непонимающе уставился на самого себя.

– Кто? – выдавил он хриплым со сна голосом.

– Да наши, – дед Аркадий подумал, пожевал губами, уточнил, – те, что в Бадяево отправились. Слышь, Генкин мотоцикл тарахтит.

– А вертолёт?

Старик перестал трясти своё альтерэго, пристально взглянул на сидящего.

– Тот, что с Левитаном? Что три мешка шерстяных носков на болоте сбросил?– подозрительно прищурился он и тут же расплылся в обезоруживающей беззубой улыбке. – Так не было его. Это тебе… мне, хм, нам приснилось.

– Да ну? – усомнился дед Аркадий.

– Ну да!

Не один дед Аркадий заприметил возвращавшихся гонцов.

Маявшиеся двойственностью бытия пичугинцы, заслышав тарахтение мотоцикла и периодически пробивающийся сквозь него матерок Жоры, неспешно подтягивались и молча, точно заранее не ожидая ничего хорошего, смотрели на приехавших.

Алексей и Михаил, одинаково угрюмые, стараясь не встречаться взглядами с односельчанами, так же, не говоря ни слова, прошли в дом Геннадия.

Жора из коляски не вылез. Дождавшись, когда всеобщее внимание всецело переключится на него, он выплюнул до половины сжёванную травинку и изрёк:

– Ой, мужики…

Оглядел собравшуюся аудиторию, исправился:

– …и дамы. Там, короче, такая засада.

Саньке наконец-то было хорошо.

Не так, как бывает после выканюченного аванса, и не так, как бывает после холодного пива, буде таковое отыщется, когда трубы горят и белый свет не мил.

Саньке Бобрикову было хорошо по-настоящему.

Проклятый тремор отпустил, в груди перестало жечь, на дворе стояла расчудесная погода, а на столе только что ополовиненная бутылка. Три раскромсанные тупым ножом помидорки на давно не мытом блюдце олицетворяли собой закуску, а в ансамбле напоминали разбитый светофор.

Но это было не главное.

Главное было в том, что у Саньки появилась компания. И ни какая-нибудь, а самая лучшая – он сам. Это только говорят, мол, пить с самим собой – признак алкоголизма. Нет, пить с самим собой очень даже здорово. Ни тебе разногласий, ни тебе недолива, даже норма у обоих одинаковая. Захочет душа раскрыться, встрепенуться, а тут её навстречу такая же, родная, болезная. А захочется помолчать – помолчим.

Вообще, когда очередной призрак белой горячки растаял в лучах утреннего солнца, а поп (тьфу, зараза его побери, который же из них?) растолковал переставшему завывать Саньке, в какую лужу они присели, Бобриков на удивление быстро понял, какую выгоду можно извлечь из всего этого светопреставления. Эту тему они сейчас и развивали.

– Ну, давай, насыпай, что ли, по новой.

Санька разлил. Они звонко чокнулись.

– Так вот, – продолжая начатую тираду, сказал Санька, – мы же и на работу можем по очереди ходить. Сегодня я, завтра ты. Разницы всё равно никто не заметит. Прикинь, – у него даже глаза расширились от ожидаемых возможностей, – только прикинь, какие перспективы открываются!

К слову сказать, вопрос был не праздный. Склонного к многодневным запоям Александра Бобрикова уже не раз, и не два, и даже не три с треском выгоняли с работы. И неизвестно, чем бы это всё закончилось, если бы не периодическое заступничество отца Сергия. Тот Саньку не стыдил и не увещевал, а всё больше молчал. И от такого молчания становилось Саньке отчего-то ужасно неловко, будто обгадился на людях в приличном месте. И он честно старался больше не пить. И не пил недели две-три.

– Вот я и говорю.

Санька только кивал в ответ, ибо что можно добавить к тому, что сам только что сказал.

Бобриков пожевал недозрелую помидорину, поморщился и выкинул в окно.