Последний гость

Соня так хотела, чтобы ее дом был образцово-показательным, самым красивым и уютным, что сразу начала наводить красоту в их с мужем спальне на свой вкус. Пришивала кружевные оборки и рюши к покрывалу и шторам, подвязав последние мягкими атласными бантами, расставила везде хрустальные вазочки, подложив под них вывязанные крючком салфетки, окна украсила цветущей геранью и очень сожалела, что, по правилам Садовой улицы, в их палисадниках могли расти только розовые цветы. И хотя с первых дней пребывания в доме мужа Соня встретила недовольство и вечные придирки свекрови, привыкшая в интернате жить по строгим правилам, она быстро адаптировалась к новой жизни, усвоив определенные требования ворчливой женщины. Не очень симпатичная девушка старалась кротостью и услужливостью снискать любовь не только матери мужа, но и его самого, поскольку с первых дней их совместной жизни Даниил был холоден, немногословен и властен. И как Соня ни старалась угодить членам своей первой в жизни семьи, их холодность к ней за три супружеских года сначала переросла в неприязнь, а в последнее время – в откровенную грубость.

Девушка стерла с губ помаду, собрала редкие каштановые волосы в хвост и, повязав передник, отправилась на небольшую, чисто прибранную кухню. Соня собиралась делать бисквит: уверенными движениями взбила яйца с сахаром, затем добавила просеянную муку, полученное жидкое тесто быстро переложила силиконовой лопаткой в круглый противень и отправила в духовку выпекаться. Затем принялась взбивать сливки, но вдруг замерла, оставила миксер и подошла к окну, приоткрыв льняную штору с набивкой в виде розовых пионов. Она решила выглянуть во двор и посмотреть на человека, который шел по аккуратно вымощенной дорожке через палисадник, утопающий в цвету роз и гортензий. Соня по неуверенным шагам мужа поняла, в каком он состоянии, и, отпрянув от окна, прижала руки к груди, выронив посудное полотенце. По походке Данилы девушка сразу догадалась, что он пьян, а это не сулило ничего хорошего. Она постаралась унять дрожь в ногах и снова включила миксер, мысленно успокаивая себя, что все обойдется. Когда Соня была еще совсем крошкой, пожилая и очень добрая воспитательница детского дома, укладывая ее спать, однажды пообещала, что все в ее жизни обязательно сложится, и она будет самой счастливой во всем белом свете. Маленькая девочка навсегда запомнила эти слова, часто повторяла их как заклинание и со временем научилась надеяться на хорошее и верить, что впереди ее ждет только радость и благополучие. «Все будет хорошо, – твердила она, сжимая в руках миксер, – все будет хорошо».

Входная дверь глухо хлопнула, как будто крышка ее личного ада, этот звук последнее время для Сони был тревожным сигналом, приучившим ее обороняться, но Данила в кухню не зашел. Соня смотрела на сливки, неровными волнами расходившиеся от венчика, и ждала, когда они станут «в пики», это монотонное действие отвлекало ее от шума, доносившегося из гостиной. Голос свекрови, резкий и громкий, перемежался с грубыми короткими фразами Дани, и среди этой неразборчивой тирады слов до слуха девушки долетало ее имя, она съежилась и продолжила твердить уже вполголоса: «Все будет хорошо!» Соня подсыпала к сливкам ванильный сахар, щепотку высушенной лимонной цедры и хотела попробовать крем на вкус, как вдруг услышала позади шаги.

– А, вот ты где, а что же не на балу? – хрипло прошептал приближающийся к ней мощный, плотно сбитый мужчина, злобно раздувающий ноздри мясистого носа. Казалось, еще немного – и из них появятся языки пламени, как у трехголового чудовища. – Мать сказала, что ты собиралась на бал, видимо, возомнила себя принцессой! Так давай, что уставилась, иди надевай платье.

Мужчина схватил Саню за руку и потащил в спальню, по пути выкрикивая нецензурные слова. Девушка не сопротивлялась, она пыталась уговорить мужа успокоиться и лечь спать, но он все больше и больше распалялся.

– Хотела идти – давай, мотай отсюда, напяливай свое платье и катись ко всем чертям.

Он подбежал к шкафу, схватил платье, напоминающее розовое бесформенное облако, и швырнул его вместе с вешалкой в Соню, расхохотавшись на весь дом:

– И ты хотела свое жирное тело затолкнуть в эту вещицу?! И сколько ты на него потратила?

– Даня, успокойся, я взяла платье напрокат, это совсем не дорого, завтра его верну. Ложись спать, пожалуйста.

Соня попыталась успокаивающе дотронуться до руки мужа, но тот в ответ начал срывать с нее домашний сарафан.

– Ну что же, если в прокате, тогда нужно его использовать. Надень, станцуй для мужа, чем я хуже богатых мужиков в масках из «Зиккурата»? Давай, порадуй муженька.

Данила с таким остервенением пытался снять с жены сарафан, что разорвал его в двух местах, оголяя светлую атласную кожу девушки, усеянную синяками и ссадинами. Соня прикрывала руками лицо и грудь, предвидя очередную порцию побоев. Но мужчина на какое-то мгновение замер, разглядывая стоящую перед ним девушку, а потом завопил что есть мочи:

– Я сказал одевайся, что оглохла?!

Соня пыталась дрожащими руками натянуть на себя платье из тонкого гипюра, которое, как назло, ей не поддавалось. Крючки, шелковый чехол, тонкие бретели – все скомкалось в кучу на влажном теле, не давая девушке быстро подчиниться требованиям мужа. И только спустя несколько минут, когда Соня наконец одернула кружевной подол и повернулась к Даниле, он скривил губы в злобной усмешке и начал медленно приближаться. Из-за его большого роста каждое его движение выглядело угрожающе зловеще. Подойдя к Соне вплотную, так, что она почувствовала запах паров выпитого им алкоголя, мужчина поднял ее раскрасневшееся лицо с растрепанными волосами за подбородок и процедил сквозь зубы:

– Зачем нажаловалась матери, что я тебя бью, зачем вообще открываешь свой поганый рот?

Соня в ответ молчала, она, конечно, могла оправдываться, говорить, что свекровь сама увидела следы побоев, но знала, что с мужем лучше не спорить, а когда он пьян, то и подавно. Она дернула головой, чтобы высвободить лицо из его сильных рук, поскольку не могла больше испытывать на себе этот тяжелый пронзительный взгляд. Но мужчина ее не выпустил. Он одной рукой схватил ее за шею, а второй сжал двумя пальцами нижнюю губу и начал медленно тянуть ее вниз.

– Я разорву сейчас твой поганый рот, и ты больше никогда не сможешь жаловаться, никогда!

Соня не знала, что ей делать, как успокоить пьяного раздраженного мужа, волнение мелким ознобом пронизывало все тело. Она расширила до предела глаза и напряглась всем телом, ожидая, что он опомнится и оставит ее в покое, но мужчина не собирался останавливаться. Он презрительно прищурился, тяжело дышал, и по лицу блуждала улыбка наслаждения закоренелого садиста. А Соня чувствовала, как ее нижняя губа онемела под пальцами мучителя, потом резкая боль пронзила уголок рта с правой стороны, вырывая из груди пронзительный стон, и тут же по подбородку что-то потекло. Девушка не могла понять, это кровь или слюна, но когда через мгновения нестерпимо больно лопнула уздечка под нижними зубами, тогда она безошибочно определила хорошо знакомый металлический привкус крови во рту. Больше медлить было нельзя, еще немного – и Данила изувечит ее лицо навсегда. Смирение и покорность Сони рассыпались прахом, ее вечному терпению пришел конец. Дыхание участилось, словно перед прыжком, мускулы всего тела налились как свинцовые, и она с силой ударила коленом между ног мужа.

Дальше нужно было действовать максимально быстро, а поскольку за три года супружеской жизни Соня еще ни разу не пробовала дать отпор обидчику, то единственная мысль, как избежать расправы, пришедшая ей в голову, была бежать! Девушка подхватила в руки длинные юбки расстегнутого на спине вечернего платья и стремглав помчалась из дома, по пути с грохотом опрокинув стул и слыша вдогонку душераздирающий, пронизывающий весь дом насквозь крик мужа.

Она что было сил мчалась по улице, освещенной яркими фонарями, нервы еле выдерживали чрезмерное напряжение, но Соне все же удалось побороть в себе желание закричать: «Помогите!» Поскольку в это время бал в ресторане «Зиккурат» подходил к своей кульминационной части, людей на своем пути она не встретила, но хорошо это или плохо, Соня не знала. Если Данила настигнет ее, то бить прилюдно не станет, в то же время выносить сор из избы она не хотела. Стоит одному человеку узнать, что она сбежала от побоев мужа, сплетен не оберешься.

Подруг у Сони в поселке не было, а если бы даже и были, то в таком виде она все равно не посмела бы к кому-нибудь заявиться. Поэтому единственное место, где она могла сейчас укрыться, была кухня детского сада, поварихой которого девушка была с первых дней появления в Персиковой Долине. Вход на кухню был отдельным, находился со стороны хоздвора, и Соня знала, что одна из кухонных работниц потеряла ключ, и ее сменщица прятала свой где-то на пороге у входа. Девушка, тяжело дыша, подбежала к двери, упав на колени от усталости и страха быть настигнутой, совсем забыла о том, что на ней чужое платье, и приступила к поискам. Она шарила руками под резиновым ковриком, уверенная, что ее муж через пару мгновений появится и схватит ее за волосы, поэтому часто оглядывалась, сглатывая слюну вперемешку с кровью, перекинула урну, поискав ключ там, и, только порывшись в длинном кашпо на ступенях, обнаружила его среди цветов петуньи. Соня дрожащими пальцами начала вставлять ключ в замочную скважину, чувствуя, как кровь из надорванной губы заливает ей шею и грудь, схватив подол платья, прижала его к ране и наконец смогла пройти в кухню, быстро замкнув за собой дверь. Как загнанный зверек, протиснулась повариха между двумя металлическими этажерками, заставленными кастрюлями, и, усевшись прямо на пол, замерла в ожидании, прислушиваясь к каждому шороху, с ужасом представляя, как Данила начнет выбивать дверь. Сердце неистово колотилось, тело била мелкая дрожь, казалось, еще немного – и она лишится чувств.

Но время шло, а на улице по-прежнему было тихо, ее муж так и не появился. Девушка вытянула босые ноги и в луче уличного фонаря, пробивавшемся через окно, обнаружила, что платье измазано грязью и кровью, рот горит адским огнем, с силой пульсирует распухшая нижняя губа, и она совсем не знает, что ей делать дальше. Страх, словно грозовая туча, окутал ее с головы до ног. Единственное, что она знала точно, так это то, что в дом мужа она не вернется ни при каких обстоятельствах. В ее семейной жизни сегодня поставлена жирная точка.

Соня еще долго сидела на холодном полу, чувствуя, что сил больше не осталось. Она, вялая и безжизненная, как утопленница, блуждала отрешенным взглядом в полумраке, пытаясь найти выход и не дать отчаянью победить жажду жизни. И только когда взгляд упал на глубокую никелированную раковину, мысль о воде подняла ее на ноги. Она встала, стянула с себя ненавистное платье и, не включая свет, вымыла лицо под струей холодной воды. Затем достала из шкафчика униформу – белый поварской жакет на кнопках и темно-серые брюки с манжетами, отделанные по низу белым кантом, – и, посмотрев на босые ноги, пожалела, что летом не оставляла на работе сменной обуви. Скомкав в руках окровавленное платье, Соня огляделась вокруг, пытаясь найти место, где можно было бы его спрятать, но, так ничего и не придумав, засунула окровавленные кружева в старую кастрюлю для компота, которую они давно уже не использовали, и, прикрыв ее крышкой, облегченно вздохнула.

Электронные часы над духовкой, мигая красными цифрами, показывали двадцать два десять. До начала ее смены было еще восемь часов, и нужно было хоть немного поспать. Девушка приоткрыла дверь, ведущую в столовую, прислушалась, а потом, еле слышно ступая босыми ногами, прошла через обеденный зал и направилась в крыло, где располагались помещения детей старшей группы. Чтобы случайно не столкнуться со сторожем, Соня останавливалась в тени шкафов и стеллажей с игрушками, оглядывалась, напрягая слух до предела, и когда понимала, что вокруг все спокойно, походкой испуганного воришки пробиралась дальше. Ей хотелось добраться до спальни и переночевать на детской кровати, но, увидев в игровой диван, она рухнула на него, как мертвая, и успела только подумать, что самое главное – не проспать, прошептав в полудреме: «Надеюсь, привычка меня не подведет», провалилась в сон.

Луч солнца ласкал Сонино лицо, пробуждая ото сна. Она приподняла ресницы, заметила стену, расписанную сказочными персонажами, и снова прикрыла глаза. Ей показалось, что сон перенес ее в далекое детство, в первый день пребывания в детском доме. Солнце, новые игрушки, красочные стены, и чужие тети шепчутся у нее за спиной, обсуждая чудовищную смерть родителей:

– Бедная девочка, мать с отцом попали в ад еще до смерти.

– Что вы говорите, как это возможно? – послышался голос молоденькой воспитательницы.

– Утром шли на работу и попали в яму с горячей смолой, так и не смогли выбраться, заживо сварились оба!

Соня резко села, хлопая карими, круглыми, как пуговицы, глазами. Никогда еще ее сознание не погружалось в такое забытье, что, проснувшись, она не могла понять, где находится и сколько времени. Единственное, что она чувствовала, так это ужас, который, оказывается, не покидал ее даже во сне.

Вокруг было светло и очень тихо. Часов у девушки не было, поэтому сориентироваться во времени она не смогла и со всех ног помчалась на кухню, надеясь, что не проспала и ей никто не встретится на пути. Въевшийся прямо под кожу страх заставлял ее оглядываться по сторонам и, как закоренелую преступницу, шарахаться от любого звука. И, только добравшись до кухни, повариха с облегчением выдохнула, опускаясь на потертый табурет: красные цифры над духовкой показывали 05:30.

– Внутренние часики не подвели, слава Богу, – попыталась проговорить Соня вслух и тут почувствовала нестерпимую боль в области рта, которая вмиг вернула ее в события прошлого дня. Только сейчас она ощутила, как саднят ее сбитые пальцы ног и горит кожа под поварской курткой. Очень хотелось пить, но сделать даже пару глотков воды сейчас для нее было настоящей мукой.

Обычно, приходя на работу, повариха Соня заваривала свежий чай и делала бутерброд с маслом из белого ароматного хлеба. Этот незатейливый бутерброд был для нее лучше любого пирожного. Потому что единственным воспоминанием о ее дорогой мамочке был краткий миг, когда она мазала Соне на хлеб масло, потом улыбалась, протягивала аккуратный ломтик и что-то говорила, но что – девушка не помнила. Все детство, лежа в кровати, по ночам придумывала девочка все новые и новые фразы и вкладывала их в материнские уста.

На звук открывающейся двери Соня повернулась: на пороге появилась кухонная рабочая Мария, женщина лет сорока, вся обвешанная пакетами и сумками, подмышкой она держала новую разделочную доску, выструганную ее мужем.

– Привет, Сонь, – пристраивая сумки, проговорила Мария и, обернувшись на девушку, выпучила глаза. – Ты что, вырвала зуб?! Какой ужас, все лицо распухло! Может, тебе отпроситься у заведующей и отлежаться дома?

– О господи, заведующая! – вскрикнула Соня, всплеснув руками. Она вспомнила, что обещала сделать для заведующей торт на день рождения ее дочери. Это воспоминание огорошило ее, и девушка, позабыв обо всем, начала судорожно придумывать, как выйти из сложившейся ситуации.

– Маш, а ты мне можешь одолжить рублей пятьсот до зарплаты?

– Могу, а что случилось?

– Ничего.

– Просто ты раньше никогда не брала деньги взаймы.

– Раньше не брала, а сегодня мне очень нужно, – стараясь принять равнодушный вид, проговорила девушка, приступив к приготовлению омлета.

– А почему ты босая? Плитка холодная, не боишься простудиться? Да и по технике безопасности не положено без обуви, – подозрительно рассматривая Соню, начала допрашивать ее женщина, высыпая в раковину овощи для супа.

– Случайно вышла из дома босой, а теперь уже поздно возвращаться за обувью, – отстраненно произнесла Соня, давая понять назойливой коллеге, что не собирается разглагольствовать на эту тему. И Мария начала рассказывать, как тоже однажды удаляла зуб мудрости, так «и рот порвали ей, и синячище был на пол-лица». Соня отстраненно кивала и даже была в глубине души благодарна Марии за отличную идею с вырванным зубом. Знай Соня, что такое мышечная память, она бы непременно поблагодарила и ее за то, что даже с разбитым вдребезги лицом и жизнью руки уверенно выполняли свою работу. Пышный омлет, румяные булочки, свекольник и биточки вышли на славу, как и всегда, пока в уме Соня твердила без устали: «Все будет хорошо! Все обязательно будет хорошо!»

Как только биточки были отправлены в духовку, Соня взяла у Марии деньги и помчалась в продуктовый магазин, она была уверена, что Данила на работе, но все равно с опаской смотрела по сторонам и передвигалась как можно быстрее. Забежав в магазин, Соня быстро закрыла за собой дверь и нервно осмотрелась. Продавщица Клара перебирала что-то за прилавком, лишь на секунду показалась из-за него своим густо накрашенным лицом и пробормотала:

– А, Соня, это ты.

Она продолжила переставлять какие-то ящики и, не глядя на девушку, произнесла:

– Что там у вас сегодня было? Дай угадаю, свекольник, поди, – простодушно улыбаясь, рассуждала продавщица. Это было своего рода их с Соней игрой: Клара пыталась угадать по запаху, который исходил от одежды поварихи, что сегодня она готовила на обед. – И буряк, похоже, был никудышный, – залезая на стремянку и сильнее принюхиваясь, сказала Клара, потом она потянулась за каким-то пакетом с сахаром и с видом знатока заключила: – Дети, поди, такой есть и не станут.

Соня в это время прошмыгнула ближе к прилавку, заставленному коробками с печеньем, так, чтобы продавщица не заметила ее истерзанное лицо, и выпалила скороговоркой:

– Тетя Клара, дайте мне, пожалуйста, самый дешевый торт.

Клара от неожиданности даже пошатнулась, спускаясь со стремянки.

– Это зачем тебе, голуба моя, дрянной торт, если ты сама печешь, да еще такую вкуснотищу? – доставая из холодильника прозрачную коробку с невзрачным бисквитом, забеспокоилась продавщица.

– А это не для меня, это сторож Василий попросил сбегать к чаю что-то ему купить, – лепетала Соня первое, что пришло ей в голову, буквально вырывая из рук Клары заветную коробочку.

– Так зачем ему торт-то? Взяла бы лучше самсы! – кричала вдогонку девушке продавщица, но Соня уже скрылась за огромной стеклянной дверью, оставляя Клару в откровенном недоумении.

Вернувшись на работу, Соня счистила с торта ножом украшения и аккуратно подрезала бока, потом, когда, кухонная работница отправилась на обед, девушка сделала крем из вареного сгущенного молока и сливочного масла и, обмазав им магазинный торт, украсила спелой клубникой, чередуя ее с белыми лепестками безе, а бока коржей присыпала колотыми орехами. Тортик вышел не особенно изысканным, но вполне симпатичным, так что, когда Соня вручила его заведующей детским садом, та просияла от удовольствия.

– Ты, Софья Андреевна, настоящая рукодельница, не зря я послушалась твою свекровь и взяла тебя на работу, твои торты хоть на продажу выставляй.

Соня сконфузилась из-за своего обмана, она опустила глаза в пол и зарделась, прячась за плиту, чтобы начальница не заметила, что она без обуви.

– Я не уверена, что этот так же хорош, как остальные, новый рецепт в интернете отыскала, – продолжала врать девушка, убеждая себя в душе, что этот обман вынужденный и последний в ее жизни.

Но долго успокаивать свою совесть у нее было возможности, как только закрылась дверь за заведующей и Соня с облегчением вздохнула и принялась за тесто для булочек, за ее спиной раздался пронзительный крик. Девушка обернулась и выронила из рук сито. Ее коллега, бледная, как привидение, держала перед собой кастрюлю, из которой виднелось розовое гипюровое платье, изрядно испачканное кровью.

– Сонечка, у нас еще одно убийство, я же говорила, смертью Андрея не обойдется, это только начало. Вот еще девушку убили, а ее платье нам в кастрюлю засунули, – вне себя одновременно от ужаса и восторга от столь неординарного события почти кричала Мария.

– Да с чего вы взяли, что кого-то убили? Это же просто платье.

– Платье в крови в кастрюле в детском саду, тебе не кажется это странным? Это все из-за Мардука, пока его не найдут, быть беде, – причитала Мария и, подцепив половником платье, начала с опаской вытягивать его из кастрюли.

– Зачем ты это делаешь? – раздраженно спросила Соня, отбирая у неугомонной женщины половник.

– Сейчас набежит полиция, и я не узнаю, какого оно фасона, даже подругам нечего будет рассказать, – с любопытством приглядываясь к кровавой находке, объясняла Маша.

– Какая еще полиция? – испугалась Соня, закрывая кастрюлю с платьем крышкой.

– Ясно какая, нужно обязательно о таком сообщить.

– Не надо полицию, это мое платье! – не сдерживая раздражение, прокричала Соня.

– Твое? – прикрывая рот рукой, вытаращив глаза, удивленно произнесла Мария, присев на край низкого столика для противней. – А зачем ты его сюда засунула?

– Оно из проката, нужно сегодня сдать, вот думала, постираю после работы, – начиная оправдываться, неуверенно лепетала Соня. – Прости, мне нужно булочки делать.

Но женщина не унималась, она забежала с другой стороны стола, чтобы лучше можно было разглядеть повариху, месившую тесто, желая узнать подробности этого странного происшествия, но по насупленному лицу Сони поняла, что та не собирается продолжать разговор.

В четыре часа дня Соня наконец замкнула дверь кухни и вышла на улицу. Раньше после работы она всегда спешила домой, хотя каждый раз мечтала прогуляться по необычным улицам поселка. Поболтать с продавщицами мороженого и сладкой ваты, посмотреть, как играет детвора на детских площадках, как выгуливают породистых щенков в тенистом сквере у дороги и важно прохаживаются из стороны в сторону павлины. Она мечтала насладиться свободой, но очень боялась, что у входа в садик ее уже поджидает Данила. Перед глазами тут же появилось его разъяренное лицо, звериный оскал. Соня с ужасом представила, как он подкараулит ее на улице и потащит волоком в свой дом. Девушка решила, что хватать ее прилюдно Данила не будет, так что пестрая масса родителей и детей перед центральным входом детского сада показалась ей наиболее безопасной в эту секунду. Она шла быстро, стараясь улыбаться как можно непринужденнее, поздоровалась с несколькими мамочками, потрепала за щеки пару детишек, не теряя при этом бдительности и постоянно высматривая в толпе до боли знакомое лицо мужа. Даже сейчас, загнанная и измученная, она периодически останавливала свой взгляд на умилительных малышах, которые бросались в объятия счастливых матерей, и сожалела, что не было у нее ребеночка. Соня всегда была одинока, и ей казалось, что с рождением ребенка наконец в мире у нее появится родная душа и пустота внутри наполнится. Но сейчас Соня впервые поймала себя на мысли, что дай ей бог ребенка, как она мечтала, то ее побег был бы куда сложнее. Так, босая, испуганная, одинокая, но несломленная, тихо кралась по улицам Долины Соня к единственному месту, где точно не могло быть ее мужа, – к пляжу. Он никогда не бывал там сам, осуждал тех, кто нежился на солнце, за безделье и никогда не пускал туда Соню. Она же бредила и морем, и пляжем, мечтала найти там укромное место, растянуться на песке, не привлекая внимания окружающих, отдохнуть и придумать, как жить дальше. Первый вопрос, который особенно сейчас мучал Соню, – как идти через весь поселок в поварской куртке и где раздобыть обувь, пусть даже самую страшную и потрепанную? Снова заявиться на работу босой она не могла. До зарплаты оставалось девять дней, потом можно будет снять комнату у какой-нибудь сердобольной старушки, а сейчас придется спать в садике. Хорошо, что не нужно думать о еде, а то бы совсем было туго. У Сони, конечно, было немного денег прибережено в маленькой косметичке в ящике туалетного столика, но вернуться в дом мужа ее не заставили бы даже все сокровища мира, а банковские карточки в Долине были не в ходу.

Прикрываясь веткой сирени, сорванной по пути, Соня вышла на широкий песчаный берег и медленно побрела, загребая ногами разогретые солнцем песчинки. Людей было немного, в основном подростки и редкие приезжие, которые раз в год навещали своих родственников, живущих в Долине, не столько ради них самих, сколько ради прекрасных персиковых садов, отличного местного вина и, конечно, ласкового моря. Соня направилась к утесу в надежде, что там она сможет отдохнуть или даже искупаться без свидетелей. Она прихватила пластиковый шезлонг, которые хаотично были расставлены по пляжу, и тащила его за собой, оставляя на песке глубокий след. По пути ей встретилась компания рыбаков, шумно обсуждающих улов, и парнишка с полотенцем на шее, сосредоточенно разговаривающий с кем-то по телефону. И только когда девушка подошла к глубокой выемке в стене утеса, то с облегчением констатировала, что здесь она совершенно одна. На море был полный штиль, ни малейшего дуновения ветерка, даже вечно любопытные чайки замерли по краю пирса, словно набитые опилками чучела.