Ричард Длинные Руки – оверлорд

– Как? – спросил сэр Уильям в упор.

– Торговые связи без всяких таможенных пошлин, – объяснил я. – Общие законы. Правда, визиты королевских судей придется временно отложить, чтобы не раздражать лордов, но в остальном будем себя держать так, словно ничего не случилось.

Отец Феофан, дотоле молчавший, спросил тихо:

– Сэр Ричард, скажите честно, как перед Богом… а сами вы не подумывали, чтобы встать во главе Армландии? Как отдельного государства? То ли крохотного королевства, то ли гроссграфства?

Барбаросса прорычал:

– Да, сейчас он так прямо и признается!

– Не скажет? – спросил отец Феофан.

– Это тот еще лис, – сказал Барбаросса с угрозой.

Я повернулся к нему и взглянул прямо в глаза.

– Ваше Величество, если позволите, я скажу вам прямо в глаза… вот прямо возьму и скажу, как доблестный рыцарь без всякого страха… а там хоть режьте меня!

Он насупился, по-волчьи зыркнул на сэра Уильяма и отца Феофана, но я загнал его в ловушку, и он с превеликой неохотой выдавил из себя, как будто рожал огромную шипастую жабу:

– Сэр Ричард, уж вы меня точно ничем не удивите. От вас я ожидаю всего.

Я поклонился и сказал громко:

– Вот так прямо в глаза вам и выдам всю правду-матку, а там как хотите… Так вот, Ваше Величество, положа руку на сердце, я скажу открыто и честно вам прямо в глаза: вы – великий государь!

Он дернулся, будто я ему тараном в лоб, вельможи застыли. Сэр Уильям и отец Феофан, а также сам Барбаросса, смотрели на меня, как на Вовочку, что явился в класс подстриженным, в чистой рубашке, никого не ударил, не обматерил, а с учительницей еще и поздоровался.

Барбаросса, наконец, с трудом прочистил горло:

– Э-э-э… Что-то я не понял…

– Чего? – спросил я невинно.

– Где это вы меня, сэр Ричард, облили помоями. Вроде бы нет, а чувство какое-то…

– Вы стали подозрительным человеком, – произнес я сокрушенно. – Ничего не поделаешь, издержки профессии. Но я в самом деле отношусь к вам с великим уважением и считаю вас законно избранным королем.

Он спросил с еще большим сомнением:

– Да? Но вот некоторые до сих пор все еще называют меня узурпатором.

Я махнул рукой:

– Это отъявленные монархисты, не принимайте их всерьез. Они помешаны на так называемом законном престолонаследии. Что значит: отец передает корону сыну, тот – внуку, внук – правнуку… и пошло-поехало. Дурь несусветная.

Он всматривался в меня с великим недоверием, все еще выискивая подвох.

– Дурь?

– Несусветная, – подсказал я любезно.

Он пробурчал с подозрением в голосе:

– А что в этом плохого?

– Все, – ответил я уверенно.

– Да? – спросил он с сомнением. – Зато исключается кровавая борьба за престол. Юные принцы с детства учатся управлять государством, получают настоящее образование, общаются с принцами и принцессами других стран, крепят связи династическими браками…

Сэр Уильям и отец Феофан поддержали его слова сдержанным гулом одобрения. На меня смотрели с нескрываемой подозрительностью, как на человека, что сумел лучше всех польстить королю и втереться на первые места, оттеснив их, действительно преданных и знающих свое дело.

– Ваше Величество, – объяснил я, – я демократ. Хоть и лягаю демократов обоими копытами при каждом удобном случае, но я демократ, хотя половину нынешних демократов перестрелял бы немедля, а вторую половину – перевешал. Если остался бы еще кто, ну там третья половина, у нас такое бывает, тех на кол. И – рукоятью, рукоятью! Но все-таки я демократ по убеждениям, потому для меня демократические ценности – не пустой звук. Я признаю вас королем, потому что вы единственный, насколько я знаю, из окружающих королей, кто пришел к власти законным демократическим путем.

Барбаросса молчал, вконец обалделый, а сэр Маршалл осторожно напомнил:

– Его Величество тогда еще изволил быть вожаком вольных рыцарей… вторгся в королевство с северо-востока, разбил небольшой отряд сэра Руерга, а затем, пользуясь междоусобной войной, ворвался в столицу и низверг прежнего короля с трона.

Отец Феофан перекрестился и уточнил:

– Низверг с трона, а затем и с балкона. Прямо на камни городской площади.

– Сперва с трона, – поправил сэр Маршалл, – впрочем, можно считать, что это получилось одновременно. И тут же Его Величество ухватил слетевшую с головы короля корону и, даже не обтерев от крови, водрузил на голову.

– На свою собственную голову, – льстиво добавил отец Феофан. – А потом еще и кивнул ею в знак согласия.

Барбаросса буркнул:

– Кровь врага украшает мужчин.

Он все зыркал на меня с недоумением, а я сказал с твердым, как адамант, достоинством:

– Вот это и есть демократия в чистом виде! Которую я, как истинный демократ, приветствую и признаю. Вам никто не передавал власть всего лишь на том смехотворном основании, что вы родились в королевской семье сынком короля. А если этот сынок дурак? Все равно власть надо передать ему, таковы идиотские законы престолонаследия! Нет, это грубейшее нарушение прав человека, ко всему прочему. Мы все рождаемся равными, потому и на престол у нас должны быть равные права. При таком раскладе получает трон, естественно, лучший. Потому я, как убежденный демократ, полностью признаю вас законным королем на свободных демократичных выборах, когда шансы на престол были у всех!

Барбаросса не отрывал от меня пронизывающего взгляда. Пожив на свете немало, еще больше повидав, он видел, что я говорю искренне, это озадачивало его больше, чем если бы я сложил свои полномочия и отправился в монастырь.

Сэр Уильям проговорил озадаченно:

– Многое крамольно, однако… сэр Ричард как будто бы прав…

– Как будто бы, – рыкнул Барбаросса.

– С точки зрения церкви, – сказал отец Феофан, – сэр Ричард говорит как правоверный сын церкви и понимающий христианин…

Я раскланялся, как на сцене перед залом, и, заканчивая речь, сказал горячо:

– Потому, Ваше Величество, вы можете быть целиком и полностью уверены в моей полнейшей лояльности. Как рыцарь без страха и упрека я мог бы не подчиняться незаконной или коррупционной власти, но вашу власть короля признаю не только как оверлорд, но и как человек. Повторяю, потому что вы – единственно избранный на престол законным демократическим путем… ну, пока в таком чистом виде! Зато без всякой подтасовки бюллетеней и манипуляции общественным мнением.

Я отвесил средний поклон, исполненный собственного достоинства, на меня устремлены три пары глаз, гордо выпрямился, бросил ладонь на рукоять меча.

Сэр Уильям проговорил задумчиво:

– Вообще-то я знаю сэра Ричарда как человека чести… Не думаю, что жажда власти затмит у него морально-этические ценности.

– Я тоже не стал бы спешить с выводами, – ответил отец Феофан осторожно, – сэр Ричард только что ясно и недвусмысленно подтвердил, что считает вас, Ваше Величество, вполне законным королем. И доводы его показались мне, хоть и странными, но убедительными.

Барбаросса прорычал, как старый, но все еще могучий лев:

– Все равно я ему не верю. Что-то он держит за пазухой! Я прям вижу, как там шевелится камешек… размером с Хребет!

Я с достоинством поклонился.

– Ваше Величество, у меня за пазухой целый склад камней и скал. Но там нет даже песчинки в ваш королевский огород. У меня нет к вам претензий… как к королю. Я считаю вас легитимным правителем. А это значит, что Армландия – ваша. Однако в целях предотвращения бесполезного кровопролития нужно этот вопрос пока опустить…

Барбаросса вскинулся.

– Как это? – рыкнул он. – Позволить утверждать, что Армландию сумели оторвать от Фоссано?

– Собака лает, – сказал я, – ветер носит. Мы не станем такое подтверждать, это главное. Ваше Величество, уверяю вас, это самый лучший вариант! Лорды тоже не дураки, прекрасно понимают, что вы не в состоянии послать туда войска.

– Почему? – возразил Барбаросса.

– Болота, – напомнил я. – Вы сами их называли непроходимыми. Кроме того, дома и стены помогают. В том смысле, что крестьяне не останутся в стороне. Будут помогать своим сюзеренам, а вашим войскам ставить ловушки. Но даже, если сумеете сломить сопротивление, это потребует таких сил, что обескровит не только Армландию, но и Фоссано! И любой сосед, гораздо более слабый, легко захватит ваше королевство, воспользовавшись случаем… как вы в свое время захватили корону, воспользовавшись слабостью королевской власти.

– И что вы предлагаете?

– Есть другой выход, – сказал я напористо. – Привязать Армландию к Фоссано так, чтобы она не оторвалась. Чтобы сами лорды и даже простолюдины считали себя частью Фоссано… неотъемлемой частью!

Барбаросса спросил с недоверием:

– Это как?

– Торговлей, – объяснил я. – Обменом товарами. В Фоссано много крупного и мелкого рогатого скота, просто девать некуда, а у нас вы могли бы сбывать дороже. В то же время в Армландии очень хорошо с железными рудами, отчего там развито литье и вообще металлургия, начиная от изготовления оружия, куда ж без него, родимого, а также всего, что можно сделать из металла. У нас даже у простолюдинов миски железные, представляете? И ложки. А у ваших баронов – миски глиняные, ложки деревянные…

Он поморщился, но промолчал. Я видел, как сдвинулись складки на лбу, взгляд стал отстраненным. После недолгого обдумывания проронил:

– В Армландии в самом деле с дорогами сложно… Не зимой же, когда все болота застынут.

– Не надо зимой, – согласился я. – Наполеон первым попробовал, еле копыта унес. Зато купцы в любой сезон дороги протопчут, если запахнет прибылью! Возможно, даже не понадобится спонсировать. Частная инициатива – вещь! Это не какой-нибудь коммунизм: ради высокой прибыли мать родную продадут. Хотите хорошие дороги для вторжения с миротворческой миссией? Все будет! Под предлогом, что помогаете торговому делу, можно кое-где дороги укрепить, расширить, проложить мосты… Из королевского бюджета.

На этот раз он задумался уже всерьез, вижу по лицу, а сэр Уильям сказал негромко:

– Сэр Ричард, я вижу, как вы устали с дороги, не отпирайтесь.

– И не подумаю отпираться, – заверил я.

– Уже ночь, – напомнил он, – утром продолжим. Его Величество изволит хорошенько все обдумать и даже посоветоваться со своими ближайшими советниками.

Я поднялся, учтиво поклонился. Тело, в самом деле, ломит, как после болезни, налилось тяжестью, даже слова даются с трудом.

– С великим сожалением покидаю вас до утра. Всем спокойной ночи!

Барбаросса прорычал:

– Вы прибыли, сэр Ричард, какая теперь спокойная ночь?

Я улыбнулся, помягче, помягче, мол, шутку понял, открыл дверь и вышел. В кабинете, где в прошлый раз трудились сэр Уильям и его помощник, навстречу мне поднялся осанистый придворный.

– Счастлив приветствовать героя, – произнес он сладким голосом и приятно улыбнулся. – Позвольте показать вам покои, достойные отдыха героя!

Я буркнул:

– Героизм – одна из самых недолговечных профессий. Вы желаете моей скорой смерти?

Он испуганно вскрикнул:

– Сэр Ричард, как вы можете?

– Я все могу, – ответил я нагло. – Широк человек, широк, как сказал один богоискатель.

Мы прошли через людный зал, мой спутник сразу выпрямился и посматривал горделиво, а морду лица держит таинственно-загадочной. Мол, сэр Ричард поверил ему все свои тайны, но вон он хрен кому что расскажет. Ну, разве что за солидную протекцию…

Глава 10

Меня привели в покои для особо знатных, я зачем-то проверил окна и решетки, странно, словно во дворце не Барбароссы, а тирана, с которым нужно держать ухо востро, вот что значит – вжился, осмотрел камин с горящими дровами, широкое ложе, больше приспособленное для утех, чем для сна одинокого сеньора.

Пальцы мои привычно расстегнули пояс с мечом в ножнах, уже настолько сроднившаяся тяжесть, что не замечаю, взгляд заметался по стене в поисках крюка поближе к изголовью. Можно, конечно, просто прислонить к ложу, но иногда падает с таким грохотом, что сердце подпрыгивает в испуге до самого горла.

Огни светильников затрепетали, будто треснула стена, и в щель ворвался ледяной сквозняк. Я резко обернулся, Сатана уже шагнул в комнату, на лице приятная улыбка, снова в сером костюме, только этот потемнее, изящного покроя, великолепная отделка серебром, скромненько, но с отменным вкусом. Все настолько уместно и здорово и настолько выгодно отличается от нелепых ряс православных попов или демонстративного пренебрежения к внешнему виду католических священников, что сразу понятно, кто выдумал моду и кто ее усиленно развивает.

– Доброго здравия, сэр Ричард!..

– И вам того же, – ответил я автоматически и тут же подумал, что надо бы что-то более нейтральное, типа «привет!» или «хай!», а то я только что пожелал доброго здоровья Сатане, а это как будто некое предательство своего лагеря. – Не спится?

– Я никогда не сплю, – заверил он и добавил многозначительно: – И всегда начеку.

– Вот что значит, – сказал я, – не иметь друзей.

Он удивился:

– Друзей? Вы шутите! Друзья и совесть бывают у человека до тех пор, пока они не нужны. А что, у вас они есть?

– Есть, – ответил я сердито. – Вы соскучились по мне?

– И это тоже, – заверил он. – И еще хотел узнать, что надумали?

Я развел руками.

– Сэр Сатана, вы только вчера огорошили меня известием насчет возможности вернуться. А я такой тугодум, такой тугодум…

Он покачал головой.

– Мне казалось, вы сразу должны были ухватиться за такую возможность. Но раз уж так удивились, я дал вам время прийти в себя. Наверное, я сотворил доброе дело, да?

Глаза его смеялись. Конечно же, мелькнула мысль, это у него такая шутка юмора. На самом деле Сатану не интересует Зло, оно ему давно и хорошо известно, привычно, обыденно. Для него массовые человеческие гекатомбы инка, майя и ацтеков – норма, как и пять тысяч распятых соратников Спартака, геноцид армян турками или газовые печи Бухенвальда. А вот Добро – да, это интересно, этот странный феномен, вроде бы абсолютно нежизнеспособный, в его стройное и геометрически правильное мировоззрение не вписывается.

– Решения, принятые сгоряча, – сказал я нравоучительно, – всегда представляются нам необычайно благородными и героическими, но, как правило, приводят к глупостям…

– Это верно, – согласился он. – Вы абсолютно правы! Нужно всячески избегать как героизма, так и благородства. Вы правы, абсолютно правы! И сказали очень хорошо. Просто я решил почему-то, что, рассуждая логически, вы и поступите логически.

– Хе, – ответил я саркастически. – Я что, не человек? Даже мужчины не всегда обожают логику. Помните, Аристотель, когда открыл логику, на радостях велел зарезать для пира сто баранов…

Он засмеялся:

– С тех пор бараны не любят логику? Ха-ха, интересно!

Я сказал примирительно:

– Нам была дана заповедь: «Люби ближнего, как самого себя», но если правильно понять, то можно прочесть и обратное утверждение: «Ты обязан любить себя должным образом». Вот я и думаю, что же значит любить себя должным образом? Толкований на самом деле очень много… Намного больше, чем кажется на первый взгляд.

Он внимательно слушал, лицо становилось все яснее. Я забеспокоился, где же прокол, в каком месте я начал лить воду на его мельницу. Он увидел в моих глазах вопрос, улыбнулся с так раздражающим меня превосходством.

– Вы даже не предполагаете, – произнес он мягко, – как у вас, людей, много от меня.

Я поинтересовался почти враждебно:

– Что же?

– Меня называют, – напомнил он, – духом сомнения, духом противоречия… Вам это ничего не говорит? Когда человек был создан, он внимал абсолютно всему с широко раскрытым ртом и распахнутыми глазами. Но я сумел внушить ему некоторые базовые сомнения. Еще там, в Эдеме. Это привело к выдворению из рая, зато это свойство сомневаться и противоречить позволило сперва выжить, а затем и начинать создавать свою цивилизацию.

Я возразил:

– Это все приписываете духу противоречия? А мне кажется, все отрицать – полная анархия! И снова в пещеры…

– Пещеры тоже можно отрицать, – возразил он мягко. – Чем выше человек… я имею в виду весь человек, то есть человечество, так вот чем выше человечество вскарабкивается по социальной лестнице, тем сильнее в нем дух противоречия и подозрительности.

Я смолчал, лихорадочно вспоминая, что вроде бы в самом деле, как говорила моя бабушка, раньше люди верили друг другу на слово, а теперь, мол, все договора, договора… Только в моем «срединном королевстве» за последние десять лет количество адвокатов выросло в десятки раз. А раньше, мол, достаточно было честного слова.

– И что, – спросил я тупенько, – это хорошо?

– Замечательно! – воскликнул он. – Когда никому не веришь – это же великолепно!

– Чем?

Он объяснил с улыбкой:

– Никакая сволочь не может обмануть!

– Но зато сама жизнь станет черной, – возразил я. – Никому не верить, в каждом подозревать обманщика, а то и врага – разве это жизнь? С колыбели надо начинать лечиться от стресса…

Он спросил с интересом:

– А что это?

– То, чего не было в мире, – пояснил я, – когда в ходу было слово чести. Даже среди простолюдинов. А когда пошли адвокаты… появились и стрессы. И где больше адвокатов – там больше стрессов. У нас самая развитая страна за океаном, так вот там стрессы у каждого. И адвокатов столько, сколько во всем остальном мире.

Он подумал, посмотрел на меня с большим уважением.

– Вы еще не были на Юге, а уже понимаете его основы… И хотя вам это не нравится, но все-таки, все-таки: принимать с большим недоверием все, что видите, слышите и что вам внушают – залог целостности вашей личности. Если хотите жить без забот – никогда не спорьте, принимайте на веру, что говорят старшие. Неважно, кто именно эти старшие: враги, нейтралы или даже друзья.

– А почему от друзей?

Он хитро прищурился:

– Надо ли объяснять?

– А все-таки?

Он указал на окно:

– Взгляните во двор. Почти всем доверите напоить своего коня, некоторым можете позволить наточить ваш меч, но есть там те, кого послушаете безоговорочно, что одеть, что пить, с кем общаться, кого взять в жены, кого любить, а кого ненавидеть?.. Друзья опаснее врагов! Врагов воспринимаешь настороженно сразу, а друзья могут вполне искренне завести вас на ложную тропку. Потому друзей надо остерегаться больше, чем врагов. И каждое слово от друга проверять… гм, с большим подозрением, чем от врага.

Я молчал, рассуждения абсолютно логичны, но какая-то нечеловеческая логика. Слишком правильная, словно машинная или вещает насекомое, чей интеллект превосходит человеческий в десятки раз, но… только интеллект.

– Человек, – проговорил я, – не только интеллект.

– Ну да, – сказал он саркастически, – как я мог забыть про душу!

– А зря, – отпарировал я. – Вообще-то считается, что весь хваленый интеллект всего лишь слуга на побегушках у души! Правда, у той, что ниже пояса.

Он запнулся на миг, глаза блеснули остро, как лезвия кинжалов.

– Мне нравятся рассуждения о душе, – проговорил он медленно, я видел в его лице скрытое торжество, – любые, даже самые высокопарные.

– Почему?

Он усмехнулся.

– Любая душа – узница. А вот грубая плоть бегает совершенно свободно. Так кто из нас сильнее?

Он поклонился и так в поклоне исчез. Я задумался, зачем приходил: то ли ждал, что уже готов прямо сейчас, то ли ему интересно, что я попытаюсь сделать перед возвращением.

Рассвет пришел не только поздно, но и страшно медленно, словно не решался выйти на мороз, пройтись по хрустящему снегу. Я замерз, несмотря на огонь в камине, то ли ложе далеко от огня, то ли дров подбросили маловато. Или же нужно ложиться в свитере, а не голым, как я привык издавна. Правда, для сугрева можно брать одну из служанок, а то и не одну, но что-то в этом от насилия. Сами служанки так не думают, это право сеньора брать любую из них на ложе, они к этому относятся не только философски, но и с юмором, сами напрашиваются, однако во мне что-то протестует… Не виргинность моя, конечно, а то, что смахивает на принуждение, такое меня оскорбляет: мол, как будто я не лучшая в мире цаца, к которой женщины и так охотно лезут в постель, не спрашивая о моей зарплате.

Вообще привык к более свободным отношениям, когда ни я не должен, ни женщина ничем не обязана.

С утра странный сизый туман, словно летом над болотом, но когда я подошел к окну, сразу закашлялся от морозного воздуха. Горло обожгло, как спиртом, крепостные стены внутреннего двора в снегу, столбы коновязи в инее, а земля скрыта под слоем пушистого, белого и нежного, как лебяжий пух, снега, что выпал ночью.

Вчера за весь день солнце так и не проглянуло сквозь плотный слой туч, даже не туч, а многослойного толстого одеяла, накрывшего мир от горизонта и до горизонта. Сегодня намечается нечто похожее на надежду: на западе проступает сквозь облачный слой мутно-багровое, сейчас там еще догорает заря, похожая на брошенный костер, а потом, возможно, солнце все-таки разгонит муть.

Я послал слугу с напоминанием, что хотел бы до наступления ночи закончить все дела и вернуться к себе. На меня посмотрели с кривыми улыбками: раз лорд шутит, и пусть так глупо, надо улыбаться. Ближе к обеду явился придворный, учтиво кланялся и многословно рассказывал, что Его Величество в своих бдениях не забывает о своих подданных и в своей милости вот вспомнил обо мне и сейчас изволил пригласить к себе в покои…

С трудом удержался, чтобы не напомнить, что я не подданный Барбароссы, потом подумал, а что это, всем доказываю, словно сам не уверен, комплексы какие-то, я же орел, а орлы мышей не бьют.

– Веди, – велел я. – Хотя вообще-то дорогу я и сам знаю.

– Нет-нет, – воскликнул он поспешно. – Это моя почетная обязанность, я никому ее не уступлю.

– Это чего? – спросил я с подозрением. – Проследишь, чтоб я по дороге столовое серебро не спер?

– Сэр Ричард, как можно! – вскрикнул он шокированно. – Неужели вы станете воровать такую мелочь?

– Не стану, – заверил я. – Мелочь – не стану.

И все-таки всю дорогу он посматривал недоверчиво и следил за моими руками, особенно когда я проходил мимо крупной дорогой мебели.

Я прикидывал, что сэр Уильям после моего ухода сразу же принялся с энтузиазмом разрабатывать проекты масштабных торговых договоров от имени короля Фоссано с гроссграфом Армландии, это в его характере. Сам Барбаросса тоже мог бы внести пару толковых дополнений, только отец Феофан все еще сомневается в моих добрососедских намерениях и полной лояльности к королю Барбароссе.

Конечно, Барбаросса тоже вряд ли поверил целиком и полностью, положение обязывает никому не верить, на то и король, но я пока еще не подводил, и сейчас вроде бы все экономические предпосылки к тому, что Армландия и без войны будет привязана к Фоссано крепче, чем расположенными там королевскими войсками.

Провожатый оставил меня у дверей королевских покоев, на лице безграничное почтение, я кивнул и перешагнул порог.

В королевском логове помимо короля – сэр Уильям, отец Феофан и некий молчаливый сеньор, немолодой, сумрачный и посматривающий исподлобья. По тому, как все выглядят и держатся, я ощутил, что собрались задолго до моего прихода, успели поспорить и поругаться насчет статей договора. Я приветствовал всех с тем воодушевлением, которого не жалко, все равно сейчас уеду. Мне ответили хмурыми взглядами и сдержанными поклонами.

Барбаросса смотрит зверем, но это его обычный вид, король должен быть недоверчив, особенно – узурпатор. Я сказал громко и радостно:

– Я рад, что договор осталось только подписать! Все-таки глобализация неизбежна, сепаратизм не имеет будущего.

Сэр Уильям спросил с недоумением:

– Не имеет? Но королевства дробятся и дробятся…

Отец Феофан добавил со вздохом:

– Что королевства… Империи распадаются на такие мелкие уделы, что и подумать страшно.

– Трудности роста, – заверил я. – Интеграция неизбежна. Мы начнем ее с заключения взаимовыгодных договоров и долгосрочных торговых связей. Нужно скрепить страны взаимной торговлей и обменом ресурсами так, чтобы любая война была весьма разорительной для обеих сторон. И тогда любой лорд трижды подумает, прежде чем… ну, вы понимаете.

Сэр Уильям кивал, однако отец Феофан сказал настороженно:

– Сэр Ричард, что-то вы не то говорите.

Я посмотрел на его строгое лицо, отец Феофан поднял руку к горлу и крепко сжал в ладони крестик. Барбаросса тяжело вздохнул. Я сказал торопливо:

– Совершенно верно, отец Феофан, вы ухватили самую суть! Нет на свете таких мирских ценностей, ради которых нужно отказаться от даже самого малого бриллиантика духовности. А за духовность нужно сражаться до последней капли крови, не говоря уже о презренных материальных ценностях… Если потерять духовность, то зачем все мирские блага? У человека нет ничего, кроме души!.. Лучше сжечь всю страну, испепелить города и села, перебить в сражениях или уморить от голода все население, но зато спасти их души!