Грязь кладбищенская

А что до ста двадцати фунтов приданого за эту твою распустеху дочку – о, горе мне, горе… Женщина, у которой не нашлось и тряпки, чтобы прикрыть себя в день свадьбы, пока я не купила ей все, что полагается… Сто двадцать фунтов у Норы Грязные Ноги… Да отродясь не собрать было ста двадцати фунтов со всего вашего Паршивого Поля, пройди его вдоль и поперек, никогда. Паршивое Поле с лужами. Думается, вы теперь слишком хорошо зажили, чтоб уток доить… Шесть раз по двадцать фунтов… Шесть раз по двадцать блох! Да нет, шесть тысяч блох. Вот чего больше всего было в хозяйстве у Норы Грязные Ноги за всю жизнь. Святая правда, Норушка. Кабы блохи могли давать приданое, тогда тому дурачку, что женился на твоей дочери, Норушка, девять раз хватило бы на то, чтоб стать рыцарем. А уж блох-то она в мой дом принесла порядочно.

Воистину, день скорби настал для меня, Норушка, когда я впервые увидела тебя и твою дочь под крышей моего дома. Неряха косорукая, вот она кто. Так и есть, Нора, она же вся в тебя: женщина, что не умеет ни ребенка спеленать, ни застелить постель мужу, ни раз в неделю выгрести лишнюю золу, ни расчесать колтун у себя на голове… Это она вогнала меня в землю на сорок лет раньше срока. Она и сына моего тоже загонит, если, конечно, сама не явится сюда после следующих же родов, чтобы составить тебе компанию и сплетничать…

Ну и ехидный же у тебя клювик, Норушка … “У нас все будет…” как ты там сегодня это прочирикала?.. “Все теперь будет О-Кей”… О-Кей. В самый раз для тебя словечко, Норушка … “Мы будем О-Кей. У тебя сын, а у меня дочь, и под землей мы с тобой будем вместе, точно так же, как были на земле”. Вот такая у тебя сатанинская игрушка вместо языка, Норушка… А когда ты была в Ярком городе… Это я врушка, говоришь? Да это как раз ты врешь и не краснеешь, Нора Грязные Ноги…

– Карга!

– Шалава!

– Хабалка!

– Грязноногий ваш род… Доильщики уток…

– Ты помнишь тот вечер, когда Нель сидела в обнимку с Джеком Мужиком? “А Бриана Старшего мы оставим тебе, Катрина…”

– Зато я никогда не сидела в обнимку с моряками, слава тебе, Господи…

– Тебе просто возможности не представилось, Катрина… Я тебя ни капельки не боюсь. Бесконечные твои враки и злоба у меня на вороту не виснут. На всем этом кладбище меня знают и уважают гораздо больше, чем тебя. И у меня над могилой приличный крест, куда больше твоего, Катрина. Смашин! Оныст!

– Ой, ну конечно, если у тебя такой и есть, за него не твои деньги плачены. Благодари своего дурака братца, это он поставил тебе крест, как вернулся домой с Америки. Долгонько пришлось бы ждать, пока соберут денег на такой крест с Паршивого Поля, где уток доят… Что ты там говоришь, Нора? Ну, давай, давай, скажи. У тебя и смелости-то не хватает сказать мне. Нету у меня никакой культуры, Норушка? Культуры у меня нет, это да! Это ты верно подметила, Норушка. Зато у вашего вшивого, грязноногого рода всегда была культура – блох разводить да гнид…

Что ты там говоришь, Нора? Нет у тебя времени со мной препираться?.. Ты, значит, даром время теряешь, со мной препираючись? Божечки! Ну конечно, нет у тебя времени препираться со мной! У тебя же другие дела есть, да!.. Что ты там говоришь? Тебе надо послушать еще одну главу из… Как она там это называет, Учитель? Учитель… А он меня не слышит. Он, бедняга, совсем голову потерял с тех пор, как узнал про свою жену… Ну да, как же ее, душа моя пресветлая… Новелет… Сейчас как раз время, когда Учитель каждый день читает тебе немного новелет… Если бедный Учитель обратит на меня внимание… О, Мария, Матерь Божья! Новелет с Паршивого Поля… Новелет Вшивые Ноги… Муред… Эй, Муред, слышишь меня? Новелет у них, у грязноногого рода… Ой, я сейчас лопну! Лопну…

3

– …Клянусь дубом этого гроба, Проглот, я дала ей фунт, Катрине Падинь…

– …Сохрани и спаси нас, Господи, на веки вечные… И смерть моя там для меня вовсе не смерть, ибо земля тех лугов мягка и тепла; крепкая земля, что может быть нежна с силой собственных сил; гордая земля, чьи сокровища не сгниют, не распадутся и не увянут в ее утробе, дабы напитать ее; богатая земля, что позволяет себе быть щедрой со всеми своими дарами; плодородная земля, что способна менять и преображать все, что ест она и пьет, не поглощая, не портя, не искажая… Она распозна́ет свое…

Нежный лютик, мшистая, влажная муравая трава, прелестный первоцвет, милосердный болиголов и гордая полевица росли бы там над моей могилой… Ласковый щебет птиц раздавался бы над моей головой вместо разноголосицы морских волн, шума вод да крика чайки, что жадно рыщет, обжираясь мелкой рыбой… О земля равнины! Как же славно было бы укрыться под твоим плащом…

– Опять у нее “сантименты”…

– …Патрик Пирс говорил, и О’Донован Росса говорил, и Уолф Тон говорил, что Эмон де Валера был прав…

– Тордельбах Мак Суибне говорил, Джеймс Конноли говорил, Джон О’Лири говорил, Джон О’Махони, Джеймс Финтон Лэйлор, Девитт, Роберт Эммет, лорд Эдвард Фицджеральд и сам Сарсфилд – все говорили, что Артур Гриффит был прав…

– Рыжий Оуэн О’Нил сказал, что Эмон де Валера был прав…

– Рыжий Хью О’Доннел сказал, что Артур Гриффит был прав…

– Арт Макмуррох Каванах сказал, что Эмон де Валера был прав…

– Бриан Бору, Мэлсеахлан, Кормак Мак Арт, Нейл Девяти Заложников, оба Патрика, святая Бригитта и Кольм Килле, и все святые земли Ирландской, где б ни жили они – на суше, на море иль в небе, – все они; и все мученики земли Ирландской, от Дун Корка до Белграда; и Финн Мак Кумалл; Ошин, Конан, Кальте, Дейрдре, Грайне; и Великий Профессор земли Ирландской – Олам Фодла, и Гэл Зеленый – все сказали, что Артур Гриффит был прав[41]…

– Врешь ты все, не говорили они…

– А я тебе говорю, что ты брешешь и что они так и сказали. Правда глаза колет…

– Ты подло зарезал меня, когда я сражался за Ирландскую Республику…

– Поделом тебе. Ни Закон Божий, ни Закон Церкви не позволяют свергать легитимное правительство насильственным путем… Сам я политикой не занимаюсь, но питаю уважение к старым “Ирландским Добровольцам”[42]…

– Трус, ты же под кроватью сидел, когда Эмон де Валера сражался за Ирландскую Республику…

– Тряпка, сам ты под кроватью сидел, в то время как Артур Гриффит…

– “ … И двинулся на ярмарку искать себе девиц…”

– …Погоди немного, мил-человек, дай мне закончить мою историю:

“Мне Джона Джеймисона пришли,Теперь я от этого – сона вдали…”[43]

– Прекрасная дева из сидов похитила Джона Джеймисона и заточила его в волшебном замке, откуда ему не было выхода. И в тот же час все воды, окружающие Изумрудный Остров, включая и те, что омывают и его берега, и острова вокруг него самого, высохли. И ничего не осталось, кроме двух бутылок португальской газированной воды, что выбросило на остров Большой Бласкет[44], да бочки воды испанской святой, которую рыболовный траулер обменял на полсотни с небольшим картофелин у ирландского рыбака близ острова Браннох[45]…

В Дублине в это же время тоже жила красотка в русых локонах…

– Эту версию я сам слыхал от стариков в нашей деревне, Колли, и речь тут о медсестре, а жила она в Ярком городе…

– Женщина из букмекерской конторы – я такое слыхал…

– Ой, да как же так? Она жила в Дублине. Где же ей еще жить! “Есть у меня стрела, – говорит она, – что освободит Джона Джеймисона, если только тот пообещает мне в приданое сто одну большую бочку, сто одну среднюю бочку и сто один маленький бочонок лучшего самогонного виски…”

– И что, Проглот, как же твои дважды по двадцать пинт да еще две?..

– Погоди немного, Колли, я бы так закончил эту историю, кабы не преставился…

– …А вот если Гитлер дойдет до Англии, он их заставит жрать дохлых кошек…

– Вот уж правда, тогда дела в мире пойдут – хуже не придумаешь. Ни за корову, ни за теленка уж не дадут и пенни. Боже храни всех бедняков, если скотина подешевеет еще хоть немного. У меня в деревне остался надел земли, и прямо не знаю, стоит ли теперь откармливать скотину. Все прахом пойдет, боюсь, если цена на скот обвалится…

– “Стоит ли теперь откармливать скотину!” У тебя в деревне такая земля, что если там выпустить пару кроликов и оставить скакать самих по себе, то и через пять лет с нее ничего не получишь, кроме этих двух кроликов, – если, конечно, и эти два уцелеют.

– У тебя в жилах не кровь, а вода, Пядар. Вот если бы я там был. Клянусь Святым Писанием, я бы ему нашел подобающий ответ. Если бы у меня был постоялый двор, Пядар, и прожженные еретики явились бы туда, оскорбляя вот так мою веру…

– …Мы, Покойники За Полгинеи, также выдвигаем единого кандидата на этих выборах. Как и другим политическим группам – Покойникам За Фунт и Покойникам За Пятнадцать Шиллингов – нам нечего предложить нашим соупокойникам. Но мы принимаем участие в Выборах на этом Кладбище, поскольку у нас, у Партии За Полгинеи, тоже есть своя политика. Если выборы приносят пользу обществу на земле, принесут они пользу и нам. Без выборов нет демократии, а мы здесь, в грязи кладбищенской, являемся истинными демократами. Покойники За Фунт – это партия аристократов, партия консерваторов, партия больших шишек, партия реакционеров, партия власти и контроля. Покойники За Пятнадцать Шиллингов – это партия коммерсантов и торговцев, партия людей искусства, буржуазии, среднего класса, хозяев и собственников. Но мы, дорогие соупокойники, именно мы – партия рабочего класса, пролетариата, партия издольщиков и деревенских арендаторов, бедняков и угнетаемых. Партия всего притесненного люда, тех, кто занят тяжким трудом, “корчует лес и черпает воду”[46]. Наша задача – неустанно и бесстрашно бороться за наши права, как подобает бывшим людям (стук черепов на Участках За Полгинеи)…

– …Единый кандидат, которого мы, Партия За Пятнадцать, выдвигаем на этих выборах – женщина. Пусть это не устрашит никого из вас, друзья. Ее муж никогда не был депутатом парламента. Эта женщина зарекомендовала себя на этом Кладбище покойницей большого ума и здравого смысла. Три года назад, когда погрузилась в грязь кладбищенскую, она знала столь же немного, как и те пустомели, что повторяют чепуху со своих Мест За Полгинеи. Но что бы ни говорила Партия За Полгинеи, у всякого на этом Кладбище равные права и равные возможности (продолжительный стук черепов). Наш общий кандидат тому доказательство. Ныне она культурна и образованна. Дорогие соупокойники, разрешите представить вам нашего единого кандидата… Нора Шонинь (долгий несмолкающий стук черепов).

– Нора Грязные Ноги! Шалава. Доярка утиная. Эй, Муред… Муред… Нора Шонинь… Я сейчас лопну!.. Ой, лопну!..

4

… Нора Грязные Ноги выдвигается на выборы! Господи Иисусе Христе! Никакого у них уважения даже к себе самим не осталось на этом погосте, если им больше некого выбрать, кроме вшивой Норы с Паршивого Поля… Она, конечно, не пройдет… Хотя кто знает?.. Кити, Доти и Муред – все с ней разговаривают, Пядар Трактирщик и Джуан Лавочница тоже иногда… А уж Старый Учитель – стыд и срам, что он там ей рассказывает каждый день… Он-то говорит, дескать, все это из книг, но разве найдется в ком столько непотребства, чтоб вставить такое в книгу…

Волос твоих яркий костер,Туман твоих серых глаз,Твой купол груди неземнойВлекут желания взор.

… Хорошенькие речи для школьного учителя! Учительша и Билли Почтальон, видно, совсем свели его с ума. Останься у него хоть капля мозгов, он бы, конечно, не стал хвалить Нору Шонинь: “Ум у нее определенно развивается, – говорит. – Теперь у Норы есть некий уровень культуры…”

Быстро же она мне напомнила про крест над ее могилой. “И у меня над могилой приличный крест, – говорит, – а над тобой такого нет, Катрина”. Ее могила и вовсе бы осталась без креста, кабы ее дурак братец за него не заплатил. Я ей так и сказала. Лежала бы она здесь на Участке За Полгинеи без камня, без ограды, среди сброда из Сайвиной Обители или Озерной Рощи, там ей и самое место, правду сказать. За нее почти и не молились, пока она не померла. Когда кто-нибудь похвалил хоть кого из ее рода. Да никогда. Никогда в жизни. Не видали мы такого. Они же из-под щавеля вылезли…

Но поставить здесь крест – все равно что большой дом на земле отстроить, да так, чтоб на двери название: “Барсучий вид”. “Райские кущи”. “Приют банши”. “Путь влюбленных”. “Солнечный зайчик”. “Дворец святых”. “Лужайка лепрекона”. А кругом еще цементная оградка, деревья, цветы по всей клумбе, железная калиточка – сверху арка в завитушках, красота и деньги в банке… Оградка на погосте – все равно что высокие стены вокруг графского дома. Всякий раз, как ни посмотрю на ограду графского участка – не бывало случая, чтоб у меня сердце не встрепенулось. Всегда думала, того и гляди увижу какое-то чудо: вот граф и его супруга, оба с крыльями, только что приземлились после ужина на небесах. Или вот святой Петр – и граф с женой рядом с ним, сопровождают его к столу под сенью деревьев. А в руке у него сеть, потому как он только что рыбачил в графском озере, и в ней – золотой лосось. Здоровенные ключи у него звякают. Открывает святой Петр свою книгу и советуется с графом насчет его земляков, кому из них дозволить войти в Царствие Небесное. Я тогда думала, что если про тебя все чисто написано в книге у графа, то, значит, все хорошо и в райской книге…

… Там, наверху, люди очень наивно думают: “Ну что мертвым толку от того, что им на могиле поставят крест?” Вот как они говорят. “Да ничегошеньки! Ничего в этих крестах нет, тщеславие одно да деньги на ветер”. Если б они только знали! Но до них не доходит, пока их самих в церковь не снесут, а вот тогда уже бывает поздно. Если бы они понимали там, наверху, что здесь крест на могиле даже грязноногому роду может добавить уважения, то не были бы к нам так невнимательны, как обычно…

А когда же надо мной поставят крест? Конечно, Патрик меня не подведет, он же честно обещал: “Будет до конца года и даже раньше того, – говорит. – Как же не поставить, это же неблагодарность с нашей стороны – после всего, что ты сделала…”

Крест из Островного мрамора, а на нем надпись по-ирландски… Ирландский язык – это самое возвышенное, что только может быть на крестах… Ну и красивые цветы…

А я Патрика часто предупреждала: “Я тебя растила в ласке, всегда содержала дом в чистоте и порядке. Хоть видит Дева Мария, что это было совсем непросто. Я никогда не рассказывала тебе о невзгодах, что вытерпела после смерти твоего отца, и никогда ничем не попрекала. Частенько хотелось мне прикупить немного свинины, чтоб добавить вкуса кочану капусты, или изюму добавить в пирог. Или зайти к Пядару Трактирщику, когда у меня в горле пересыхало от пыли из-за постоянных уборок, да и заказать у него полстаканчика из тех золотых бутылок, что подмигивали мне с витрины всякий раз, что я проходила мимо… Но, Патрик, кровиночка, я ни-ни. Откладывала каждый пенни… И мне бы не хотелось потешить Нель или Мэг, дочку Бриана Старшего, тем, что меня плохо похоронят. Найди мне Участок За Фунт и воздвигни надо мною крест из Островного мрамора. Поставь его самое большее через год после моих похорон. Я знаю, что это не бесплатно, но Бог тебя вознаградит…

И не иди на поводу у своей жены, если она станет брюзжать насчет расходов. Она тебе жена, а я родила тебя на свет, Патрик. Никогда я тебе не доставляла хлопот, разве что в этот раз. Придется тебе со мной повозиться. Прошу тебя, уж ты не доставь Нель удовольствия…”

И после всего этого он не похоронил меня на Месте За Фунт. Жена… Или жена и еще одна паршивая гадина – Нель. Но Патрик тоже умеет упрямиться, если ему надо. Этот крест он мне обещал…

Интересно, а что за похороны у меня получились? Так и не узнаю, покуда следующий знакомый покойник не явится. Пора бы уже кому-нибудь помереть. Бидь, Сорхина дочь, была совсем плоха, но вроде еще не при смерти. Есть еще Мартин Ряба, Бертла Черноног и Бридь Терри, ну и, разумеется, сам мерзкий зудила Бриан Старший, пронеси мимо, Господи, его мешок с костями… Томас Внутрях тоже, по-хорошему, мог бы и преставиться от дождя, что поливает его сверху. Если Патрик последует моим советам, на Томаса скоро обвалится собственная хижина…

Жена моего сына пожалует к нам после следующих же родов, как пить дать. Нель сильно страдает после того, как Пядар покалечился, и ревматизм у нее, у заразы, но пусть даже так, он ее не убьет. Ее-то саму послушать, она что ни день одной ногой в могиле, только вот некоторых не убьют и семь казней египетских. Чтоб ни одно тело на кладбище вперед нее не оказалось… Уж не знаю, приходили ли еще с тех пор письма с Америки. Опасаюсь я, что Нель летит теперь к завещанию Баб на всех парусах. Если бы мне только прожить еще хоть несколько лет…

Баб всегда была привязана ко мне больше, чем ко всем прочим, еще когда мы давным-давно скотину пасли на Выгоне, маленькими девочками… Вот бы она ненароком подумала поставить крест над моей могилой, как брат Норы Шонинь поставил над Норой…

– …Ты думаешь, это Война двух иноземцев?..

– …Эти трепачи вечно заводят свое всякий раз, как человеку хочется тишины и покоя. Что за дурацкие речи у них там, наверху: “Теперь она дома, будут ей отныне мир и покой, и сможет она выбросить из головы все, что тревожило ее в этом мире, теперь, в грязи кладбищенской”… Покоя! Покоя! Покоя!..

– …Если вы изберете меня депутатом, обещаю вам, что направлю все усилия, какие может приложить всякая мужчина – то есть я хотела сказать, всякая женщина – на благо культуры и развития просвещенного общественного мнения…

– Муред! Муред! Эй, Муред!.. Слыхала, что сейчас сказала Нора Шонинь?.. “Если вы меня изберете”… Я лопну! Я лопну!..

5

– …“Как-то Томас Внутрях вдруг удумал жениться.Может всяко случиться, если выпить чуть-чуть…”

– …Разве не смешно, Доти… Томас Внутрях. Его так всякий называет. Он вечно сидел внутри, в своей хижине у нас в деревне, да так никогда и не женился. Теперь он уже совсем старик. Из живых-то у него никаких родственников нет, кроме вот Катрины и Нель Падинь. Дьявол меня побери, чтоб я знала, как бы тебе покороче ответить, дорогая, в каком именно родстве он с Нель и Катриной, хотя я об этом часто слышала, понимаешь ли…

– Двоюродные племянницы, Муред. Падди Меньшой, отец Катрины, и Томас Внутрях были двоюродные братья…

– “ … У меня есть землица и тепленький домик…”

– Полоса Томаса Внутряха лежала на границе с Нель, и для нее это значило куда больше, чем для Катрины, потому что у той земля была гораздо дальше и надел большой, ведь она…

– “ … Двое родичей есть, чтобы ренту платить…”

– Катрина вечно зудела Томасу, чтобы тот переселился жить к ней в дом, – и не просто чтобы забрать его землю, а чтобы помешать в этом Нель…

– Ой, Муред, да я же сама видела, как она изводила этим Патрика…

– И хоть бы у Патрика у самого урожай десять раз в меже сгнил, она все равно донимала его, чтоб тот шел и помогал Томасу…

– А Катринин Патрик – человек порядочный…

– И прекрасный сосед, сказать по правде…

– Он никогда и не зарился на землю Томаса Внутряха…

– А иногда шел туда не по собственной воле, а просто чтобы сохранить добрые отношения…

– “ … Сын Нель строить стены из камня старался…”

– …Пожалуй, ничего смешнее я в жизни не видел…

– Я бы сказал, что вряд ли ты видел чего смешнее…

– Да ты и вполовину такого не видал…

– Уж я-то повидал достаточно…

– Если б ты жил с ними в одной деревне…

– Я жил к ним достаточно близко. А чего не видел, то слышал. Разве не о них весь белый свет судачил?..

– Вряд ли найдется в наших двух деревнях хоть кто-то, кто не потешался бы над ними с утра до ночи. Расскажи я тебе, ты и половине не поверишь…

– Поверю, чего там. Почитай каждую пятницу, как забирали пенсию, мы с Томасом Внутряхом заходили к Пядару Трактирщику пропустить по стаканчику, так он мне пересказывал все вдоль и поперек…

– Ты потише говори-то, знаешь ведь, что Катрину Падинь недавно похоронили. На Участке За Пятнадцать Шиллингов. Пожалуй, она тебя слышит…

– Вот и пускай слышит. Пусть все они на своих Участках За Пятнадцать Шиллингов слышат что угодно. Они там сами по себе, у них свои песни. Можно подумать, мы тут дрянь какая-нибудь…

– А все же не хотелось бы, чтоб Катрина слышала. Все-таки мы с ней всю жизнь прожили в одной деревне, и она в самом деле была хорошей соседкой. Разве что люто ненавидела свою сестру Нель. А вот Томасу Внутряху прок выходил от их распрей…

– Он частенько мне об этом рассказывал за стаканчиком…

– Знаешь, вот как встанет Катрина с утра пораньше и пойдет выгонять скотину на дальний конец деревни, так нарочно сделает крюк, только чтобы пройти мимо хижины Томаса: “Как поживаешь, Томас? Да, вижу, две твои плетенки для торфа совсем развалились. А у нас, думаю, как раз две такие лежат где-то дома. Мы ими больше совсем и не пользуемся, Патрик плел корзинки на днях и сделал пару новых…”

И вот Томасу корзинки.

Стоит только Катрине отправиться дальше на Верхний торфяник, глядь – оттуда идет Нель: “Как ты себя чувствуешь, Томас? Сдается мне, штаны у тебя совсем плохи. Очень бы надо на них пару заплаток… Только вот я не знаю, стоит ли: они совсем износились. А у меня как раз по случаю дома пара чистых, крепких – почти как новые, их и не носили совсем. Шили для Джека, но у того ноги слишком тонкие, и он их даже дважды не надевал…”

И вот Томасу штаны.

– Так ведь он мне сам то же рассказывал…

– В другой день опять приходит Катрина: “Как ты сегодня, Томас? Вижу, у тебя ограда в огороде на землю упала. А ослы у нас в деревне ужасная напасть, Томас. Да, так-то. И особенно когда их не привязывают изнутри к загородке. Старый осел у Проглота, еще у Придорожника довольно вредный, но хуже и зловредней всех осел у Нель. А он у нее бродит где хочет. Конечно, не под силу гонять ослов бедному старому человеку вроде тебя. Право слово, у тебя и без того забот хватает. А мне надо сказать Патрику, что у тебя изгородь повалилась…”

И вот Томасу Внутряху новая изгородь…

– О, ну точно. Он ведь сам мне про это рассказывал…

– Заходит Нель: “Как ты сегодня, Томас? Немногого же ты добился на этом поле, помоги тебе Бог. Честное слово, ты его почти и не засеял, только крошечный уголок, а тебе и осталось-то всего две недели. Конечно, нелегко человеку управиться в одиночку. Теперь уже поздновато сажать картошку. Ведь уж первый майский день на дворе! Как обидно, что эти – это я про семью Катрины – не уделили тебе ни дня, а сами закончили сеять уже две недели как. Надо мне сказать Пядару зайти к тебе завтра. Нет лучше места для нас обоих до конца наших дней, Томас, чем где-нибудь в уголке у очага…”

И вот на поле Томаса Внутряха закончили сажать картошку…

– Ты думаешь, он сам бесперечь мне об этом не рассказывал?..

– И все равно никто по правде не знает, как все было, кроме тех, кто жил с ними рядом, в одной деревне…

– Катрина всегда особенно старалась перетащить его к себе в дом, только черта лысого у нее получилось. Говорю тебе, Томас Внутрях был не лыком шит. Даже если его кто пытался провести…

– Ты правда думаешь, я этого не знаю?..

– Никто, кроме тех, кто жил с ними в одной деревне, по правде этого знать не может. Томас Внутрях был привязан к своей лачуге, как король к своей короне. Если бы он переехал к любой из сестер, другая бы точно от него отвернулась. И уж точно любая из них потеряла бы к нему всякий интерес быстрее быстрого, стоило ему только расстаться со своей полоской земли. Вот он и не расставался. Старый он лис, Томас Внутрях…

– Думаешь, я сам этого не знаю…

– Вот именно, что не знаешь. И никто не знает, кто не жил с ними в одной деревне. Но всякий раз, стоило ему немного выпить – в праздник, или в пятницу, или в любой другой день, – тут уж начиналось настоящее веселье. Особенно когда он втемяшил себе в голову жениться.

– Дьявол побери твою душу, ты что же думаешь, я редко такое видел у Пядара Трактирщика, стоило Томасу чуть напиться?..

– Я с ним как-то встретился однажды, и вот уж тогда смеху-то было. Пять лет назад это случилось, за год до того, как я умер: “Женюсь, – говорит. – У меня добрый надел земли, полгинеи пенсии, и сам я еще силен да свеж. Дьявол побери твою душу, вот женюсь. Женюсь и все, голуба… Дай-ка мне бутылку виски, Пядар”. – Пядар был тогда еще живой. – “Только самого лучшего, и немедленно. Дьявол побери твою душу, вот сейчас же и пойду искать себе жену”…

– Очень хорошо помню тот день. Я вывихнул себе лодыжку…

– И вот входит Катрина и говорит ему шепотом на ухо: “Пойдем ко мне домой, Томас, а наш Патрик уж постарается поискать тебе жену. Только вы об этом немного потолкуете”…

Потом заходит Нель и шепчет ему в другое ухо: “Пойдем со мной домой, Томас, дорогой, у меня там уже немного мяса готово и капелька виски. А наш Пядар пойдет поищет тебе жену – сразу, как вы чуток перекусите”…

Томас нацелился посвататься к Норе Шонинь в Паршивом Поле: “Хоть она и вдова, – сказал он Нель и Катрине, – дьявол побери твою душу, никакой ее вины в том нету. Женщина она все еще моложавая. Дочери ее, что замужем за вашим Патриком, Катрина, и вовсе не больше тридцати двух – тридцати трех. Так что мать ее для меня по-прежнему резвая кобылка”. Вот так и говорил, честное слово. Ты-то про это знал?..