Песок сквозь пальцы

Переписка в вайбере, три дня до Страстной недели

– Сашко, ты задал шороху своими постами, особенно этим «Прощай». Читал комментарии? Люди чуют проблемы и сразу слетаются, как мухи на мед.

– Богомила, мне плевать на реакцию людей. Я писал это для тебя, ты же знаешь. Прости, что опять запостил в сети. Просто, ты молчала, а я… Это было как… ну, знаешь, когда хочешь, хочешь вздохнуть и не можешь, а тут – взял и вздохнул. Спасибо, что ты способна меня слышать. Эти несколько дней молчания были очень тяжелыми…

– Иногда полезно помолчать несколько дней. Подумать.

– Угу… Если не считать того, что я чуть не задохнулся от твоего молчания. Что мне было делать? Только писать. И жалеть о том, что, не подумав, причинил тебе боль. Прости, милая.

– Писать… А я вот, как тот чукча из анекдота, не писатель, а читатель. Вот и сейчас лежу, читаю.

– Что читаешь?

– Хм… Так тебе и скажи! Я, пока книжку не дочитаю, о ней не говорю.

– Ох ты! Принципиально! А я сегодня подвозил свою прихожанку из поселка, мы с ней разговорились о литературе. Так вот, знаешь, она читает сейчас «Бесов». Ей очень нравится.

– Мне стоит беспокоиться? Девушка, дорога, разговор о «Бесах». Что-то напоминает, ни?

– Ни. Совсем не напоминает. Не стоит беспокоиться

– Как там Меладзе пел о таких девушках, помнишь? «Девушкам из высшего общества трудно избежать одиночества». Там и про Достоевского есть, загугли?

– Песню помню, а про Достоевского – нет. Гляну. Но она совсем не из высшего общества. Тридцать три года, одинокая, ненавидит свою работу… Кризис, в общем. Достоевщина…

– Тридцать три – это возраст перемен.

– Ну да. В общем, после Достоевского говорили о женской доле. Дорога была длинная

– Хм-хм… И как она, доля?

– Беспросветная, как всегда. Мужики все козлы, ну, ты сама знаешь… А потом мне позвонила девушка из Энска. Мы с её родителями и с ней когда-то, жизнь назад, ходили в горы, в походы. И я узнал, что ей вчера исполнилось тридцать восемь. Тридцать восемь лет, Богомила!

– И шо?

– Шо? Ты спрашиваешь? Сама прикинь – мне было двадцать пять, а ей тринадцать, мы с её предками у костра выпивали. А теперь я понимаю, что она – твоя ровесница! Если бы ты жила в Сибири, это могла бы быть ты…

– Тааак…

– Чего – так?

– Саша, ты, как истинный взрослый из «Маленького принца» любишь цифры. Ты свой возраст, главное, не забудь.

– Я и вспомнил, как раз. Это с тобой я все забыл. А тут я вдруг почувствовал себя просто древним. С тобой было просто и легко. Ты вырвала меня из привычного круга, из времени вообще. А сейчас я словно вернулся.

– Ты и так вернулся. И, похоже, себя пожалел. Девки тебе сопли распустили, а ты напустил хандру.

– Нет, не пожалел. Просто, скучаю по тебе, Богомила…

– А ну, отставить хандру, Александр Иваныч!

– Просто вспомнил тебя очень остро…

– Пожалел, как дать пить! Если возрасту счет повел, точно тоска взяла… И девки не молодые, и проблемы у них не детские, и я старик, раз болтают мне все… Молодому парню бы это все не говорили.

– Да я привык. Уже двадцать лет говорят. Ты не забыла, что я священник?

– Ну да! Молодым священникам не такое болтают! А если и такое, то по молодости оно не так постно воспринимается, скорее, со вкусинкой.

– Ой, ты знаешь какие проблемы у молодых? Я после исповедей таких чувствую себя разгрузившим вагон. Да ладно, чего там. Приуныл. Бывает

– Я представляю, как тебе это сложно. Пропускать через себя. Сейчас говорю серьезно, без сарказма.

– М-да… Если бы пил, то уже был бы поп-алкоголик…

– Сейчас попробую быстро один эпизод тебе набросать. В первый день работы, по приезде, поехала с одним нашим попом в магазин за тканью, нужно было ему для себя. Ну, я с него взяла за это ресторан. Вот, около одиннадцати утра и завалили мы в заведение хорошее. Блин, я в шоке была – он взял себе под закусь сотку водки, а потом, в конце, еще пятьдесят. А потом мы на работу поехали. Как у людей, да еще за рулем, день начинается! Он мне все время ныл, что папа (наш настоятель) его работами напрягает, что пост достал уже и всякое такое. Не молодой уже, под полтинник, и нытик такой…

– Ни фига себе, ты отжигаешь со священниками!

– Да какой он священник! Священник – это ты, а он – поп. У меня с ним ничего, кроме рабочих моментов!

– Женатый или монах?

– Монах, конечно. Они там все монахи. А этот мутный и сученок. Но как утро-то начинается?

– Богомила, ты, наверное, не очень представляешь, отчего спиваются священники-работяги, не те, которые при епископе или еще при каком деле, без прихода. Нет, наверное, бывает и такое, когда просто по жизни алкаш. А я видел очень хороших священников, которые просто за лет десять приходской работы теряли веру в людей. Иногда и в Бога… А про твоего этого монаха ресторанного – думаю, он, сидя рядом с тобой, молодой и красивой, сублимировал все свои монашеские запреты, если он не голубой, конечно. А какой самый простой способ? Алкоголь!

– Не думаю. Он алкоголь часто употребляет. И не гей. Но хам.

– Богомила, как же ты там живешь в таком гадюшнике?

– Плохо.

– Прости, не смог сдержаться.

– Мне они не нравятся очень. Я не общаюсь с ними, не хожу на их корпоративы.

– А я еще тут тебе плачусь! И, конечно, такую… Богомилу заполучить на корпоратив-то…

– Много им чести. Я не похожа на овцу, которую они привыкли иметь. Выделяюсь из их привычного круга.

– Ты очень выделяешься, да…

– Саша, я верю, что они скоро за это поплатятся. Они сжирают сами себя распутством изнутри.

– Так ведь было уже, в семнадцатом, и потом, в гражданскую, когда «православная страна» попов на вилы сажала.

– Ага. Так не зря и сажала. Сами же они и были виноваты, разве не так?

– Ну, не знаю. Не так всё просто. В церкви, ведь, как и в мире, страдают все за то, что делают некоторые. Эх, Богомила, как бы я хотел с тобой поговорить еще обо всем этом, но не так, в мессенджере, а вживую. О Боге, о Церкви. Это очень личные темы.

– Давай уже о хорошем. А то завтра ехать туда, в глаза их наглые смотреть. Не выдать бы себя. Буду завтра главную храмовую икону украшать. Пошила на нее украшения, и я же ее и одеваю. Уже несколько лет.

– Ну, икона не виновата. Ничего тебя не выдаст. А мы с тобой еще поговорим о всяком, думаю. В перерывах и поговорим

– В перерывах? В каких перерывах?

– Хм… Надо объяснять?

– Ну, я не опытная совсем… Шо за перерывы, в чем таком? Покажешь?

– Тааак! Началась ролевая игра? Подойдешь ко мне при встрече, пожмешь мне руку и скажешь: «Здравствуй, товарищ Александр Иваныч!»

– Ага. А что мне надеть?

– Ох, Богомила!

– Ну, раз за революцию речь зашла, значит – бесформенный пиджак и косынку? Юбку до колен, кирзовые сапоги, панталоны, бюстгальтер из хб?

– Главное, что не надеть. Кстати, спасибо за фотографии с моря. Смотрю на тебя, завернутую в арафатку, с камушками в пирамидке на твоем плече и думаю: а под арафаткой-то ничего нет

– Да-да…

– Ты арафатку не выкинула в гневе?

– Сам-то как думаешь?

– А браслет? Было бы приятно увидеть их на тебе на какой-нибудь фотографии.

– Так и будет. А хочешь сейчас?

– Чего?

– Ну, увидеть?

– Конечно!

Фотосообщение

– Ох, Богомила! Что же ты делаешь со мной в два часа ночи!

Фотосообщение

– Богомила…

– Сашко…

– Ну вот, а ты про кирзовые сапоги. У нас уже есть свои фетиши…

– Так сапоги можно снять, товарищ. Знаешь, а я тебе ведь полотенчико свое отдать хотела. Жалко, пропало оно в последний день. Может, его Алексей украл на память? Или Регина, для сожжения?

– Ага, как в ритуале вуду.

– Ты забавный. С тобой весело бывает, когда не хандришь.

– Сейчас тайну тебе скажу. Ты помнишь в «Братьях Карамазовых» про Грушенькин изгиб ножки?

– Не помню

– Ну, там все с ума с ходили от этого изгиба, слюнями исходили.

– Так я-ж не читала «Карамазовых»! Пишешь, как о какой-то эротике девятнадцатого века

– Прочитай! (сказал он строго и стукнул легонько указкой школьницу)

– Так что за тайна? (я вся в предвкушении).

– Эх… Я тоже запал на изгиб. Мне снится твое плечо, Богомила. У тебя, когда ты лежишь на боку и расслаблена, плечо складывается, как крыло у птицы. Тебе такое, наверное, даже в голову не приходило.

– Не приходило… Ух, вот это признание тридцатидевятилетней…

– А еще у тебя прекрасная грудь.

– Мне и самой моя грудь нравится. А почему ты не снял меня на камеру? Или, хотя бы, на телефон?

– Не знаю. Была мысль, когда ты спала. Но это как-то… как подсматривать. И потом, я бы сейчас вообще впал в депрессию, глядя на такие видео или фото. Потому что твои фото сейчас – это сейчас. А с пляжа в Израиле – это просто искусство. Вот если бы я был сейчас с тобой и мы вместе бы смотрели…

– Ага, рассматривали бы, как в картинной галерее… Ты, кстати, рисовал когда-нибудь?

– Нет, Богомила. Я не художник. Я только запоминал пальцами твое лицо, твою грудь, воображал себя скульптором, который сможет тебя вылепить. Фантазер я, в общем

– А я ходила в художественную школу, рисовала. Но это не мое. Не пошло. Но я старательная.

– Ты вообще старательная. Я видел, как ты свой велосипед протирала и смазывала на Мертвом море. А еще у тебя великолепные зарисовки из детства, что ты мне прислала, я прочитал их, как вдохнул. Ты еще писала? Тебе надо писать.

– Нет, я не пишу. Это не для чтения, это так…

– Зарываешь талант.

– Нет. Мой талант в другом. Я шью и вышиваю хорошо. Еще читаю хорошо. С анализом прочитанного . А писать не люблю.

– Еще ты хорошо лечишь мою хандру.

– Цем.

– Не могу ответить тем же. Очень хочу сильно тебя обнять и поцеловать в губы.

– Это уже не цем. Я много хочу из того, что у нас было. Жаль, я была сильно уставшая…

– Представляю тебя не уставшую!

– Не представляешь.

– Уже боюсь!

– Не бойся. Лучше готуйся, Олександ Iванович, механiк.

– Дразнишься… Наказать бы тебя…

– Как наказывать будешь?

– Нууу… посреди ночи не работает уже воображение. Но я изобретательный, поверь. Была бы ты рядом…

– Тогда спокойной ночи?

– Спокойной? Ты шутишь? Сны всякие… Завтра опять созреет какой-нибудь пост. И да, ты можешь не убирать на ночь с себя арафатку? И браслет надеть? Смешно, но работает. Я как будто тебя обнимаю и держу за руку…

– Положила и надела.

– Спасибо, милая. Богомила завернулась в арафатку. Простая арабская женщина… Хочу к тебе…

– Я еврейка, ты забыл?

– Ох, прости! Простая еврейская женщина… Вернемся обратно в пустыню?

– Зачем в пустыню, Изя? Мы и так в Израиле пристроимся!

– Изя?! Ты читаешь «Град обреченный»! Я тебя запалил!

– Ух ты! Как догадался?

– Изя Кацман – мой любимый герой. Не Андрей же Воронин.

– Да, я прокололась. Но пока я не прочитаю, о героях я не говорю. Всё.

– Понял. Ох, я завтра не встану.

– Да, собирался поболтать только часок. Давай спать. Обними меня, Сашко. Покрепче…

– Обнимаю тебя. И смотрю, как подгибается твое плечико.

– До завтра, Сашко. Цем…

На следующее утро

– Доброе утро, Сашко.

– Доброго ранку, Мила! Борюсь в себе с синдромом Мессии.

– Шо таке?

– Новый пост. Еще не сбросил в сеть.

– Ух ты!

– Ага. Ты только Фрейда не тревожь? Пусть старик отдыхает.

– Женская доля не прошла стороной? Вчерашние разговоры твои с бабами, я имею в виду.

– Прошла. Осталась только одна женщина.

– Гмм… Цем.

– Обнимаю.

– Прижимаюсь…

– Так… Отставить! Я же людьми окружён.

– Ладно. Всё. Встаю, иду икону одевать.

– Шо значит – всё? Совсем не всё.

– Всё-всё! Прижались и по коням. Погоди, сейчас пошлю тебе еще раз «доброе утро».

Фотосообщение

– Ох, Богомила! Ты провокаторша! Но красивая провокаторша.

– Это я тебя подбодрить (картинка клубнички).

– Хочешь, чтобы я тебя съел?

– Ах, оставьте ваши шуточки, товарищ!

– Пришлешь фото с украшенной иконой? Интересно очень.

– Ладно. Хорошего тебе дня, Сашко!

– И тебе, Мила! Увидимся вечером? Привет Изе Кацману!

– Да, я буду ехать в метро, как раз собралась читать дальше. Передам И пост твой гляну-почитаю.

Вечером того же дня

Шесть фотосообщений

– Ух ты! Красиво как! Икона похожа на невесту.

– Значит, эффект не преувеличен и у нашего настоятеля получилось задуманное с украшением. Это я разучилась видеть красоту в церковном убранстве.

– Посмотрел – и сердце заболело. Представил, как ты, бывшая монашка, «невеста Христова», украшаешь эту икону, как невесту… Эти все украшения – твоя работа?

– Почти все.

– Знаешь, Богомила, я не очень люблю византийскую пышность, у нас в городке в церкви все строже, проще, лаконичней, но ты смогла меня удивить.

– Да, это все идеи нашего настоятеля. Он очень любит украшать свою церковь. Почти все иконы в киотах и цветах. Мы только воплощаем их в жизнь. Так что, не болей сердцем, Сашко!

– Знаешь, глядя на эти фото я понял, что ты так и осталась монашкой, в определенном смысле. Даже уйдя из монастыря.

– Хороша монашка на вчерашних фото!

– Да это не показатель. Понадобился такой священник из провинции, бывший Хома Брут, чтобы увидеть это со стороны. И расколдовать панночку…

– Всё. Еду домой. Устала. Сегодня – спим. Цем.

– Обнимаю, родная. До завтра.

Пост Александра

ПАРТИЗАН

1

Я бреюсь и смотрю на себя в зеркале. Оттуда, из моих глаз на меня смотрит незнакомый мне человек. Он появился там недавно, а может был всегда, но слишком хорошо маскировался до этого. Но сегодня он выдал себя неосторожным взглядом, и я все понял.

Понял, откуда приходят беспокоящие меня образы. И эти сны, что так ярки по ночам, а иногда они приходят даже посреди дня, и тогда замираю, видя то, что видит он. Потому что это его сны и образы. Это он видит надо мной бескрайнее звездное небо с чужими созвездиями, безводную пустыню и красные оплывшие скалы. И где бы я не находился отныне, я буду узнавать эти звезды в своем небе, эту пустыню и эти скалы, в том, что попадается мне на глаза, там, где я путешествую.

Он кого-то ищет. А может не ищет, а следит. Следит пристально, и я знаю, что не только моими глазами. У него словно тысячи глаз, и через него я иногда словно тоже вижу мир вокруг. Не знаю, что или кого он ищет, но один образ повторяется изо дня в день, хотя бы на секунду: двое на скале, на самом обрыве красной скалы, он и она. Они прячутся в тень, словно пытаются укрыться от яростного раскаленного солнца, но гора вздрагивает от взрывов, и солнце словно опускается на эту скалу и на этих двоих, и все плавится, и течет красный камень, ставший красной рекой…

А иногда я вижу улицы, забитые людьми и машинами. В давке и стоне все движутся куда-то, и в этой огромной людской мешанине на полконтинента, среди сотен миллионов потерянных людей, двое пытаются найти друг друга, их, как два обломка магнита тянет, зовет друг ко другу какая-то сила, через разрушенные города-руины, через вонючие дымящиеся реки, через павшие границы бывших государств, и мне так хочется, чтобы они нашли друг друга, а они так медленно сближаются, что хочется им помочь, но это не компьютерная игра, и я не игрок, а кто я? И я осознаю себя кинотеатром, где крутят этот ужасный постапокалипсис, книгой, которую все-еще пишут, и я просыпаюсь, или трясу головой, скидывая с себя морок, а он исчезает во мне, прячется, маскируется – до следующего раза, до нового поворота сюжета.

И это утомляет, это высасывает силы и лишает напрочь привычной жизни, и хочется вытряхнуть его из своей головы, я злюсь, я бью себя в лоб кулаком: Кто ты? Зачем ты здесь? Что тебе нужно? Но я уже подсел на этот наркотик, я уже не могу без этих снов и образов, не могу не следить за всей этой фантасмагорией, не могу не путешествовать вместе с его взглядом по всему миру в поисках – кого? И я понимаю, что должен ему помочь. Должен двигаться по этой планете, чтобы ему было легче искать. Чтобы он успел спасти ее. Протянуть руку и подхватить в падении с плавящихся скал. Растолкать тысячи километров брошенных машин и обезумевших людей и взять ее за руку…

2

Я – партизан. Есть партизаны лесные, что бродят среди болот и лесов по своим тайным тропам, норовя нанести точечные удары в спину противнику. Есть городские партизаны, что живут в огромных мегаполисах и маскируются под обычных горожан, чтобы раз за разом, скинув маску, бить в болевой центр города, разрушая его для дела революции. А я – партизан тебя. Я изучаю подходы к тебе, твои пути на работу и с работы, места твоего отдыха. Я слежу за твоим домом, вижу, как ты читаешь, пьешь кофе, болтаешь в чате. Иногда ты чувствуешь мое присутствие каким-то шестым чувством и озираешься недоуменно. Ты подходишь к окну и выглядываешь на улицу – и высокий старик в черном пальто с поднятым воротником отводит взгляд от твоих окон – это я. Это его глазами я смотрел только что на тебя в окне. Старик бросает окурок в урну и медленно уходит по дорожке, а я уже смотрю на тебя глазами ребенка, которого мама тащит за руку в детский сад, что за твоим домом. И толстый армянин из ресторанчика неподалеку от тебя, бросивший на тебя взгляд, когда ты утром бегала в парке – это тоже я. Я везде.

Когда ты оставляешь открытым окно в своей комнате, я вместе со сквозняком листаю твои книги и ворошу твои платья, когда ты ложишься спать, я слушаю твое дыхание, войдя в сеть через не выключенный телефон.

Больнее всего смотреть на тебя глазами твоих мужчин, и ты сама знаешь почему, ты считываешь их даже лучше, чем я. Потому что ты нужна им, но они не хотят тебе отдавать себя. Они не хотят тебя менять, а ты оправдываешь это своей свободой. Но я вижу – ты отдала бы эту свободу тому, кто вошел бы в твою жизнь и всю ее перекроил властно. Но им удобно ничего не менять, а ты привыкла быть одна.

Но ты не одна. Я присматриваю за тобой. Я не могу ничего изменить, но я могу наблюдать, искать подходы и ждать. В этом у меня большой опыт. Настолько большой, что ты даже не представляешь.

И я умею видеть, как все будет. Не конкретно с тобой или другими людьми, а вообще; не «когда», а «что». Но если рассказать тебе все это, ты не поверишь. Да и кто поверит? И поэтому я рядом. И поэтому я изучаю все твои пути, книги, мимику, жесты. Чтобы однажды выхватить тебя из этого «завтра», чтобы закрыть собой. Там, откуда я пришел, все по-другому, все совсем не так, и поэтому я должен успеть схватить тебя за руку и открыть дверцу, маленькую неприметную дверцу в стене.

А пока все идет по привычному кругу, и ты живешь, как обычно, и круг твоей жизни кажется таким стабильным. Но за этой стабильностью прячется напряжение скрученной пружины, как за миром прячется война. Может, не завтра. Может, через несколько лет. Может, на твой век хватит, и я перестраховался.

Это не важно. Я буду рядом.

3.

Он снова исчез из моих глаз, и я отложил бритву и залепил порез на щеке. Пальцем я снял каплю крови, поднес ее к глазам, слизнул… Моя кровь… или его? Он никуда не делся, он спрятался и вернется, и снова сны и видения обрушатся на меня, и я снова стану, как приемник со сбитой настройкой, ловить странные образы. Можно попросить его уйти, но я знаю, что не сделаю этого. Мы нужны друг другу. Мне – его миссия. Ему – моя способность передвигаться по миру.

И нам обоим нужно успеть. Чтобы спасти ее…

Вечером следующего дня.

– Привет, ты здесь? Я сейчас один, хочу услышать твой голос, увидеть тебя…

– Привет! Погоди, я сейчас включу компьютер.

Разговор по вайберу.

– Богомила… Как же я рад тебя видеть! Вот, смотрю и думаю – что фотографии? Застывшие картинки. А хочется жизни.

– Смешной ты, Сашко… Хочешь посмотреть мою комнату? Вот мой стол, за которым я работаю. Видишь все эти машинки? А вот моя кровать, из которой я с тобой ночами говорю. А вот окно со шторой, которую я сама пошила, окно выходит во двор

– … А вот и сама Богомила. Смотрел бы и смотрел. Слушал и слушал…

– Слушай, смотри, не жалко.

– Я нашел твой дом в Интернете. Там есть даже панорама. Я облетал вокруг твоего дома раз сто, заглянул во все окна.

– Да, я знаю, читала твой последний пост. Красиво, чтобы быть правдой.

– Выглядывай в окно иногда, Богомила? Вдруг мы увидим друг друга прямо лицом к лицу, а не так, через экраны?

– Смешной ты, Сашко…

– Не, скорее грустный. Но счастливый. Могу слышать тебя и видеть, хоть так.

– Я тоже скучаю. Хорошо, что есть работа.

– Это правда… Ой, кто-то пришел в церковь! Прости, я напишу позже. Прости-прости…

– Ладно, пока

– Пока, родная!

Через несколько часов, переписка в вайбере

– Вернулся с тренировки, где загонял себя сегодня до седьмого пота. Почему, знаешь?

– Потеть нравится?

– Потому что тебя сегодня увидел и услышал. Голос твой в ушах стоит. Как музыка.

– А… Ну а мне надо багажник выбрать, Механiк.

– Это называется «приземлять».

– Точно.

– Если будем так редко разговаривать, я буду пьянеть, как сегодня. Так что багажник?

– Подбери мне варианты? Чтобы крепление прочное было, не как на старом, помнишь?

– Хм… Забыть такое сложно. Ладно, я поищу. Давай, через несколько часов спишемся?

– Давай.

Через несколько часов, ночь.

– Ау, милая!

– Я тут.

– Ура! Я уже думал, что ты уснула.

– Так это у вас ночь. У нас еще нормальный вечер. Смотрю твои варианты багажников, никак выбрать не могу.

– Там разные варианты. Я накидал, там есть и киевские.

– Ладно, я выберу. Завтра уже. Спасибо тебе.

– Не за что. А я сегодня перевыполнил план. Написал пост, проповедь на Вербное воскресенье и увидел-услышал тебя. Вот. Устал я видеть тебя только черными буковками на экране. А то голос твой забывать стал.

– А я твой помню. С приятной хрипотцой.

– С хрипотцой? Удивительно. А я сегодня слушал твои интонации и чувствовал, как глупая улыбка наползает на меня. Что ты делаешь со мной, Богомила?

– А я твою глупую улыбку видела с экрана. Мне повезло больше

– Вот ужас!

– Читаю сейчас одну книжку, глянь, я запостила аннотацию в сети. Там уже комментов накидали разных. Интересно твое мнение.

– Гляну. А как же «Град обреченный»? Как Изя?

– Изя никуда не денется. Отложила «Град» пока, хочу проверить себя на кое-каких рассуждениях и догадках.

– Странная ты, Богомила. Но интересная.

– Только заметил? Здравствуйте, Александр Иваныч. Я – Богомила. Странная, но интересная.

– Очень приятно! Я это заметил еще до Израиля. Помнишь, мы начали с тобой переписку тогда?

– Не выдержала, залезла по твоим ссылкам про багажники и растерялась. Там так много всего! Можешь сам выбрать пару подходящих вариантов и прислать? Чтобы надежные были.

– Сейчас хочешь?

– Нет, не ночью. До конца недели. После пасхи Семен будет в Москве, может привезти.

– Семен… Ладно, я сделаю, пришлю. Всё, тема багажников закрыта, ок? А то она тебя возбуждает сильно. Как Регина в Израиле.

– Точно. Если тебе не нравится вариант с Семеном, подумай, как мне его доставить в Киев.

– Я подумаю, Богомила. Всё, багажники – табу!

– Ладно. Я прочитала твой пост.

– Уже боюсь

– (смайл-ангел)

– Симпатично. Но твое лицо мне нравится больше.

– А… Фотки захотел?

– Хм… Можно не отвечать? Но только позже, сейчас мы ведем интеллектуальный разговор. Обсудили тему багажников. Ой! Сам и нарушил табу!

– Ну, раз интеллектуальный… Я про книжку скажу, которой аннотация в сети. Знаешь, там забавные сцены секса.

– Запоминай.

– Что запоминать? Забавное оно забавно, вот и все. И пенис там назван «орудие». Орудие пыток, ха-ха!

– Хорошо, хоть не «нефритовый стержень».

– Господи, а где ж ты такое прочитал?

– В одном китайском трактате.

– «Стержень»… Я что-то пропустила?

– Загугли, наверняка найдешь.

– Блин, шо опять комп включать?

– Та ни, брось.

– Заодно можно и еще на багажник взглянуть. Со «стержнем». Чтоб два раза не гонять.

– Стоп-стоп!

– Шо?

– Я прям сейчас усну под разговоры о багажнике, щоб я сам ни разу не был Механiк.

– Багажник классный. За нефритовый стержень не берусь судить.

– Критикуешь?

– Я девушка неопытная, всего еще не знаю…

– Могу порекомендовать одного специалиста. Из Харькова.

– Хто такой?

– Ну… Психосексонервопатологоанатом, ой, терапевт, шо забыла нашего Фарковского? Подогнать адресок?

– Думаешь, мне уже пора?

– Сама плакалась, что неопытная, что нефритовый стержень мой тебе не нравится…