Мифриловый крест

По этой дороге не ездили автомобили. Никогда. След автомобильного протектора не перепутаешь ни с чем – разве что со следом мотоцикла, но и им здесь не пахло. Здесь ездили гужевые повозки, притом в огромном количестве, ездили всадники (следов копыт слишком много по сравнению со следами колес) и ходили пешие путники, чаще обутые в лапти, чем в сапоги. Да-да, пешие путники, их отпечатков почти столько же, сколько лошадиных. Жутко представить себе, что человек по доброй воле может повторить наш вчерашний путь, да еще не в течение одного дня, а… сколько нужно, чтобы пешком дойти от Москвы до, скажем, Орла? Хотя нет, не все так страшно, вдоль дороги обязательно должны быть какие-то постоялые дворы – или как они там называются… трактиры, что ли?

Неужели мы действительно в прошлом?

Усман поднял палец вверх, и по вбитой за два года привычке я замер на месте. Справа доносился какой-то шум, кажется, песня. Усман проворно отступил в лес, и я последовал за ним. Залегли под защитой кустарника – прямо как разбойники, честное слово.

Мы и в самом деле больше всего похожи сейчас на разбойников, если только в этом веке встречаются таковые в камуфляже и бронежилетах. Я подполз поближе к Усману.

– Зачем? – тихо спросил я. – Ты что, хочешь напасть?

– Я хочу посмотреть, кто они, – так же тихо ответил Усман. – Дальше будем действовать по обстоятельствам. Без сигнала в драку не лезь.

– Думаешь, будет драка?

– Вряд ли. Они, конечно, начнут катить, но вряд ли в этом времени есть автоматы. Первая же очередь должна убедить их не дергаться.

– И что тогда?

– Тогда мы начнем задавать вопросы.

Песня приближалась. Это было что-то русское народное, но не походило на известное мне. Скоро стали различаться отдельные слова, и я не сразу понял, что песня наполовину состоит из мата. Усман тихо хихикнул. И вправду смешно – этакий «Сектор Газа» в фольклорной обработке.

Караван появился в поле зрения. Три повозки. Первая запряжена двумя лошадьми, остальные одноконные. Лошади мелкие и заморенные, люди в общем-то тоже. Трое: старый, но еще крепкий дедок, мужчина лет тридцати с густой неухоженной бородой неопределенного цвета и глазами дебила, белобрысый подросток лет четырнадцати. Все одеты в грязно-серые куртки, сразу и не поймешь – то ли кожаные, то ли тканые. Из памяти стали всплывать русские народные слова «зипун» и «армяк», короче, три бомжа на выезде. На первой телеге лежали какие-то мешки в количестве пяти-шести штук, остальные ехали порожняком. Куда это они, интересно, направляются? На рынок?

Когда от первой телеги до нашего укрытия осталось метров пять, Усман резко выкатился на дорогу. Я остался страховать его, вряд ли это потребуется, но вреда точно не будет.

Дед, продолжавший нести рифмованную похабщину, умолк на полуслове, его челюсть отпала, выставив на всеобщее обозрение гнилые зубы. Подросток дернулся к краю телеги, но Усман повел стволом в его сторону, и подросток остался на месте.

– Здравствуйте, люди добрые! – провозгласил Усман.

– И ты здравствуй, коли не шутишь, – ответил дед, напряженно вглядываясь в глаза нежданного встречного.

– Куда путь держите?

Дед помедлил пару секунд, после чего ответил:

– Местные мы. Из Михайловки. Туда путь и держим.

Усман махнул рукой в мою сторону, и я вылез из кустов. Глаза мальчонки тревожно расширились, он понял, что ему грозило, решись он на побег.

– Подвезете? – спросил Усман.

– А куда мы денемся? – отозвался дед. – Докуда вам?

– В аккурат до вашей Михайловки. Да ты не бойся, дед, мы не разбойники, это у нас только вид такой.

– Как же, не разбойники, – не поверил дед. – Без крестов, с пищалями, да с какими еще пищалями! Я таких вовек не видел.

– Почему же без крестов? – удивился я. – Вот, смотри, мы тоже крещеные.

Я вытащил нательный крест из-под камуфляжа, и это произвело на аборигенов совершенно неожиданное действие. Все трое моментально ссыпались в замерзшую грязь и встали на колени.

– Не губите, ваши священства, – заголосил дед. – Простите скудоумного, что не углядел вовремя и честь не оказал. Они не виноваты, – он махнул рукой на остальных, – лишь на мне едином вина, ибо сказано… – Он задумался. – Короче, на мне одном вина, а младые сии безвинны. Младые си, – повторил он со вкусом.

– Погоди, дед, – не понял я, – ты что несешь? Как ты мог увидеть мой крест, если он под одеждой?

Дед состроил подчеркнуто идиотское выражение лица, и я понял, что все предыдущее было спектаклем, рассчитанным на… на что? Что мы с Усманом не будем гневаться, не получив положенных почестей? А с чего нам гневаться?

– Какой сейчас год? – спросил Усман.

– Засушливый, – с готовностью ответил дед, – только-только и собрали хлебушка, чтобы с голоду не сдохнуть да подати заплатить. С Божьей помощью, – добавил он, придав лицу ангельское выражение. Стало сразу понятно, что хлеба в этом году собрали все-таки несколько больше.

– Какой год от Рождества Христова? – уточнил Усман.

– Как какой? – не понял дед.

– Сколько лет прошло с тех пор?

– Ой много! Так много, что и не упомнить! Страсть как много!

– Ты грамотный?

– Никак нет, ваше священство! Закон блюдем свято. И никто из моих – ни-ни, ни в коем разе, спаси господи.

– Кто сейчас правит страной?

– Анператор.

– Как зовут?

– Его анператорское величество Николай Александрович Вторый.

Усман повернулся ко мне и растерянно произнес:

– Ничего не понимаю. Если правит Николай Второй, здесь должна быть железная дорога. – Он снова повернулся к деду. – Где железная дорога?

– Не могу знать, ваше священство. Окромя вот этой вот дороги, других не ведаем.

– Понятно… А скажи-ка мне, дед, вот что. Кто ваш помещик?

– Его сиятельство боярин Евпраксин, Аристарх Львович.

– Параллельный мир, – сказал я.

– Что? – не понял Усман.

– Это не прошлое, это параллельный мир. У нас во времена Николая Второго крепостного права уже не было.

– Значит, это прошлое параллельного мира. Или не тот Николай Второй. Ладно, поехали в Михайловку, от них все равно больше ничего не добьешься. Вот еще что, – он обернулся к аборигенам. – Смотрите сюда.

Усман лениво размахнулся расслабленной рукой и резко ударил по краю телеги. Кусок горбыля шириной с пол-ладони и толщиной в палец с хрустом разломился.

– Если кто-то дернется, – сказал Усман, – и я подумаю, что он хочет завладеть нашим оружием, с ним будет так же. Понятно?

Аборигены дружно закивали, мы погрузились на подводы и двинулись в путь. Дебилоподобный мужик пересел на первую телегу, мальчишка – на вторую, а третью оккупировали мы с Усманом и дедом.

7

Деда звали Тимофеем, мужика – Устином, а мальчишку – Федором. Устин был сыном деда, а Федор, соответственно, внуком. Я отметил, что первые буквы имен следуют в алфавитном порядке, и сказал об этом деду, но тот то ли не знал, что такое алфавит, то ли смертельно боялся обнаружить свое знание. Кажется, здесь крестьянам запрещают учиться грамоте. Почему?

Дед Тимофей ответил на мой вопрос обстоятельно и со знанием дела.

– А зачем хрестьянину буквы знать? – спросил он и сам себе ответил: – Незачем. Одна беда от этой грамоты простому человеку. Ничего хорошего для простого человека в буквицах нет и быть не могет.

– А как же Библию читать? – спросил я.

Дед так перепугался, что, казалось, стал вдвое меньше.

– Да что вы говорите, ваше священство! – забормотал он. – Мы же знаем, что Библию читать токмо вашим священствам дозволено, а нам, темным, запрещено наистрожайшим образом.

– А с чего ты взял, что мы священники? – подал голос Усман.

– Как это с чего? У товарища твоего крест на груди. Нешто неясно?

– Разве обычные люди не носят кресты? – удивился я.

– Как можно! – Дед зашелся от негодования. – Святотатство и богохульство!

– А как у вас к мусульманам относятся? – спросил Усман.

– К басурманам? Да никак. Люди как люди, только вера у них другая.

– Поганая? – уточнил Усман.

– Ну да, поганая, языческая то есть.

– Как же языческая? Языческая вера – это когда богов много, а у мусульман Бог един.

– Не знаю я, – вывернулся дед, – я человек темный, святым делам не обученный. Слыхал, что басурманская вера поганая, а правда то или нет – мне неведомо. Может, и неправда. А ежели хотите порасспросить кого, так вам в Троицк надо. Это по Московской дороге два дня пути и один день в сторону, на запад. Там монастырь стоит, там вам монахи на все вопросы и ответят, – дед загадочно хихикнул.

– А сколько народу в Москве живет? – спросил я сам не знаю зачем.

– Тьма тьмущая, – лаконично ответил Тимофей.

– Точнее не знаешь?

– Кто ж его знает точнее? Много там народу, больше, чем в Серпухове, в Подольске и в Троицке, вместе взятых, вона как много!

– А что у тебя в мешках на первой телеге? – спросил Усман.

Дед Тимофей замолчал, будто прикусил язык. Потом нехотя произнес:

– Значит, разбойники.

– Да не разбойники мы никакие! – возразил Усман. – Просто интересно. Что, спросить нельзя?

– Спросить-то можно, – печально сказал дед. – Ситец там, рогожа, платок шелковый для Маськи, гвозди железные, крючки рыболовные, соль столовая… Мы же с рынка едем, сено продавали. Отбирать будете?

– Да ну тебя! – рассмеялся Усман. – На хрена нам все это барахло! Нас с Сергеем покормить, да в баньке попарить, да разговором развлечь – ничего больше и не нужно от вас. Можем и заплатить.

– Чем заплатить? – заинтересовался дед. Усман вытащил гранату из одного из многочисленных кармашков камуфляжа.

– Знаешь, что такое? – спросил он.

– Нет, – дед боязливо отодвинулся в сторону.

– Дергаешь за кольцо, бросаешь и прячешься. Через четыре секунды она взрывается.

– Это как?

– Разрывается на части вдоль насечки, а вот эти квадратики разлетаются во все стороны.

– Как пули?

– Примерно.

– Проверяете, ваше священство?

– С чего ты взял?

– Проверяете, не польщусь ли на запретное. Нет, ваше священство, у нас в Михайловке законы чтят, как положено. Будет вам и обед, и баня, и остальное, и все бесплатно. А яйцо ваше я и даром не возьму.

– Почему?

– Запретное потому что.

Мы еще долго ехали – почти до самого вечера. Ни одного постоялого двора на дороге не встретилось. Тимофей пояснил, что они размещаются в дне пути друг от друга, до следующего можно добраться в аккурат к закату. Трижды мы встречали обозы, которые при виде нас съезжали на обочину, уступая дорогу. Хозяева одного обоза даже куда-то попрятались, и если бы мы с Усманом польстились на немудреное добро, наваленное в телеги, оно досталось бы нам без малейшего труда. Странно, что никто нас не обгонял, хотя мы двигались шагом. Не увидели мы также ни одного всадника и ни одного пешего путника.

Я спросил об этом деда Тимофея и получил исчерпывающий ответ:

– Боятся. Попрятались, стало быть.

– А чего боятся? – удивился я.

– Как чего? Вас и боятся. С пищалями, в броне – да еще в такой страшной броне, ненашенской. Любой испугается.

Больше мы не возвращались к этой теме. Из разговора я узнал, что семья у деда Тимофея большая – считай, половина деревни его родственники; что помещика Евпраксина живьем никто не видел – он живет в Москве, как и положено помещику, а в имении никогда не бывал, ибо нечего ему там делать. Цены на соль и на шелк растут год от года – купцы говорят, что из-за войны с немцами. Война идет уже третий год, каждую весну проходит рекрутский набор, а прошлой осенью внеочередной был. И в Троицком монастыре, говорят, тоже провели внеочередной набор монахов. Несмотря ни на что жизнь продолжается, молодых мужиков в войско забрали не всех… Ничего интересного, в общем, в мире не происходит.

– А кто на нашей стороне воюет? – спросил я. – Англичане, французы?

– Немцы какие-то воюют, – ответил Тимофей. – Одни немцы за нас, другие против нас, а какие из них кто – простому человеку не разобрать.

– Первая мировая война? – предположил Усман.

– Вполне может быть. Слушай, дед, а пушки в русской армии есть?

– В войске-то? Есть, а как же, есть пушки.

– А танки?

– Это еще что?

– Повозки такие бронированные с пушками.

– Нет, о таких не слыхал. Да и зачем повозки бронировать? От божьего слова броня не защитит.

Дальше разговаривать было бессмысленно. Половину вопросов дед не понимал, на другие отвечал так, что понятнее не становилось. Потихоньку мы перешли на житейские темы. Я рассказал анекдот про то, как молодой человек пошел к родителям любимой девушки просить руки их дочери. Будущая теща предложила ему с ней переспать. Будущий зять побежал к машине за презервативом, где его встретил будущий тесть, сообщивший ему, что это было испытание, которое он успешно выдержал, раз покинул дом с таким загадочным выражением на лице.

– А что такое презерватив? – спросил Тимофей и добавил, выслушав мои объяснения: – Придумают же люди… Грех это – божьему промыслу препятствовать.

– В каком смысле? – не понял я.

– В таком смысле, что раз кому суждено дите зачать, так это божий промысел, и препятствовать ему нечего. Иначе геенна огненная.

Больше я не рассказывал анекдотов.

Ближе к вечеру наш обоз свернул с главной дороги на проселок, едва намеченный колесами немногочисленных телег. Дед снова начал горланить песни. Все были похабные, некоторые – довольно смешные. Когда дед устал, я спел пару песен из «Сектора Газа», которые понравились гораздо больше, чем анекдот про тещу. Дед только не понял, что такое педераст. Пришлось объяснить и выслушать очередную тираду о грехе. Какие-то они все слишком религиозные.

Потом мы с Усманом попытались спеть дуэтом «Звезду по имени Солнце» – не удалось, потому что все три аборигена опять повалились на колени и стали умолять не губить их грешные души. Остаток пути мы ехали молча.

8

Михайловка оказалась совсем маленькой деревушкой, не больше двух десятков домов – если только эти халупы можно было назвать домами. Вместо окон – узкие горизонтальные щели в одно бревно, затянутые бычьим пузырем. Ни одной трубы над крышами, печка дымит прямо в комнату, дым выходит в узкие щели под потолком. Интересно, конечно, увидеть живьем, что представляет собой древнерусская курная изба, но жить тут я бы не хотел. Даже в продвинутой двухэтажной модификации, которая отличается от базовой тем, что скотина содержится отдельно от людей на первом этаже, именуемом «подклеть».

Такая изба в деревне была одна – и жил в ней дед Тимофей, который оказался деревенским старостой. Местное население, удивительно многочисленное для столь маленькой деревеньки, слушалось его беспрекословно. В продвинутой избе нам выделили место для почетных гостей. Взглянув на него, я осведомился у Усмана, не было ли в «газели» репеллента от вшей и клопов. Усман мрачно сообщил, что нет.

Оружие и экипировка отправились под лавку, Усман – в свеженатопленную баню. Судя по интонациям, звучавшим в голосе деда, когда он говорил о бане, она была единственной в радиусе километров тридцати, и он очень гордился этим фактом. Я остался сторожить оружие, стараясь не обращать внимания на уверения деда, что здесь ничего не украдут. Скорее всего, и вправду не украдут, но расслабляться не стоит.

Усман вернулся только через час – в холщовых домотканых портах и такой же рубахе – распаренный и удовлетворенный. Выглядел он странно. Я не удержался и спросил, что с ним случилось. Усман загадочно улыбнулся, мол, ничего плохого. Дальнейшие мои расспросы проигнорировал.

Я отправился в баню. Стоило мне переступить ее порог, как я сразу сообразил, почему у Усмана было такое лицо. В предбаннике сидели две женщины: одна – совсем еще девчонка, другая постарше. Обе были совершенно обнажены. Их глаза не оставляли сомнений в том, что сейчас со мной будут делать. Я не сопротивлялся.

Спустя вечность, когда обе крестьянки были полностью удовлетворены, я случайно посмотрел в сторону дверей и увидел, что у порога дожидается вторая смена. Еще две девчонки– совсем молодые, лет по тринадцать, и несколько менее красивые. Они что, решили пропустить через меня всю деревню?

Я решительно запротестовал, крестьянки не возражали, и мы отправились в парную. Дальше все шло так, как обычно в русской бане, не было только купания в ледяной воде, потому что рядом не оказалось ни пруда, ни речки. Девчонки сказали, что зимой они валяются в снегу, но сейчас снега еще мало. В общем, как в пошлом анекдоте: пошел грузин в баню, заодно и помылся.

Когда ритуал был завершен, я обнаружил, что моя одежда уже постирана, а для меня приготовлен комплект холщового белья неопределенного цвета и фасона. Но одеться мне сразу не дали. Я, конечно, мог воспротивиться, но убедил себя, что по местным меркам тринадцатилетняя девчонка считается взрослой женщиной, что никакая это не педофилия… в общем, мне было хорошо. Кстати, ни одна из девчонок не была девственницей, так что моя совесть окончательно успокоилась.

А потом мы сидели, сбившись в тесную кучу, за голым деревянным столом, освещенным чадящей лучиной, и ели деревянными ложками безвкусную кашу, которую запивали самогоном отвратительного качества. Я ограничился порцией граммов в сто – показалось, что вторая порция если и не окажется смертельной, то уж точно заставит закуску отправиться в обратное путешествие. Усман вообще отказался от выпивки – мусульманин, блин. В общем, ужин несколько испортил общее впечатление от деревенского гостеприимства.

Все было съедено и выпито, и аборигены стали укладываться на ночлег. Нам с Усманом выделили на двоих почетную лежанку на печке и еще двоих девиц, чтобы не скучали. Я спросил Тимофея, с чем связан такой обычай, он к этому времени уже изрядно захмелел и потому ответил просто и понятно:

– Не знаю, кто вы такие – дикие монахи, беглые стрельцы или ангелы небесные, – он перекрестился, – но одно знаю точно: ваше семя нашей общине не повредит. Буду молиться, чтобы от вас понесли все молодки, но даже если понесет хотя бы одна – хорошо. Слишком редко к нам захаживают почетные гости.

– А что в нас такого почетного? – спросил я.

– Вы с пищалями, а ты еще и с крестом. Что еще нужно для почета?

Я не знал – что, поэтому молча полез на печку. И через несколько минут обнаружил, что пять раз за вечер для меня вовсе не фантастика, а реальность.

9

Тимофей разбудил меня еще до рассвета. Потормошил за плечо, вначале осторожно, а потом все более бесцеремонно.

– Просыпайтесь, ваше священство, – сказал он, – вам пора уходить.

– Куда? – не понял я. – Зачем?

– Скоро приедут стрельцы, – пояснил он, – вам опасно здесь оставаться.

– Почему ты раньше не сказал?! – воскликнул я, и от возгласа пробудился Усман.

– Что такое? – спросил он спросонья.

– Одевайся, – ответил я, – дед говорит, могут появиться стрельцы.

– Пусть, – сказал Усман. – Как раз они нам и нужны.

– Уверен? – спросил я.

– Уверен. Должны же мы выяснить, что здесь творится, а у этих оболтусов спрашивать бесполезно.

– Они придут с монахом, – сообщил Тимофей.

– Да хоть с папой Карло, – отмахнулся Усман. Тимофей перекрестился.

Я перелез через проснувшуюся девицу и спустился с печки. Стрельцы стрельцами, а одеваться все равно надо.

10

Стрельцы не приехали. Каждые полчаса ободранный и задрипанный петух кукарекал сиплым голосом. Приближался полдень, а стрельцов все не было. Я сидел на крыльце и курил предпоследнюю сигарету. В этом мире есть табак, но простые люди не курят – им не положено. Курят только баре. Монахи и священники тоже не курят, потому что для служителей Господа табак – зелье сатанинское. По любому, разжиться табаком нам в ближайшее время не светит. Жаль.

Усман предложил размяться, и я согласился – делать все равно было нечего. Еще не успели закончиться прыжки и растяжки, а вокруг нас уже сформировалось живое кольцо из деревенских жителей, причем не только мальчишек, но и взрослых и стариков. Даже несколько женщин затесалось в их ряды.

Мы махали руками и ногами почти час – если считать вместе с перерывами. Оказалось, что Усман дерется гораздо лучше меня, и вначале мне пришлось раз десять побывать на земле. Потом Усман ослабил напор, и я тоже получил шанс отточить свое боевое умение. Спросил его, что это за школа, и Усман ответил – ушу. Он назвал какое-то длинное китайское слово и уточнил, что школа относится к числу внутренних. Я кивнул с умным видом, как будто знал, чем внутренние школы ушу отличаются от внешних.

Потом Усман занялся оттачиванием моей техники. Я наносил разнообразные удары, он легко отбивал их, а потом объяснял, что в моих действиях неправильно. Я набрался наглости и попросил его учить меня, так сказать, по полной программе. Усман вздохнул и сообщил, что базовый курс занимает не менее полугода, должен постигаться в полном душевном спокойствии и абсолютной уравновешенности.

– Когда все определится, – сказал Усман, – я буду учить тебя, притом с удовольствием. Ты очень хорошо дерешься для профана. Занимался мордобоем в каком-то подвальном клубе?

– Нет, у нас была секция в школе.

– Один хрен. Твой тренер говорил, что это карате?

– Ага. Он еще требовал называть его сенсеем.

– Зря требовал. Ничего, будет время – я покажу тебе, чем искусство отличается от мордобоя.

Стрельцов все еще не было. Мы выкурили две последние сигареты, а потом Усман стал учить меня метать нож. К концу тренировки нож, брошенный моей рукой, три раза из пяти попадал в стену избы лезвием, а не рукояткой. Усман сказал: еще два-три занятия – я буду попадать, как надо, девять раз из десяти.

Стрельцов не было. Хотелось есть. То ли в древнерусских деревнях не принято завтракать, то ли Тимофей решил на нас сэкономить. Я позвал пробегающего мимо пацаненка лет восьми, он нашел Тимофея, и я задал ему этот вопрос. Дед ответил, что завтракать действительно не принято, а для обеда еще рано, но если почетные гости настаивают, он распорядится. Почетные гости настаивали, и он распорядился.

Мы пообедали картофельной похлебкой, в которой плавали редкие кусочки лука и еще более редкие обрезки сала. На соли крестьяне явно экономили. Черный хлеб был черствым. Похоже, для почетных гостей с него срезали плесень. Но лучше такая еда, чем никакая.

После обеда Усман решил не ждать у моря погоды и ехать. Дед Тимофей сообщил, что ближайший город называется Подольск, до него два дня пути, причем не важно – пешком двигаться или на лошади, потому что крестьянские лошади путешествуют шагом и никак иначе. Бывают еще лошади барские, военные и почтовые. Они могут бежать рысью, но ближе Шарапова Яма их все равно не найдешь. Усман велел подготовить телегу и кучера, и Тимофей удивился, что почетные гости предпочитают путешествовать в телеге, а не верхом. Ему даже не пришло в голову, что мы ездить верхом попросту не умеем. Вдоволь наудивлявшись, Тимофей отдал необходимые распоряжения, и к крыльцу была подана хорошо знакомая нам телега в комплекте с белобрысым подростком Федькой в качестве кучера.

Когда мы собрались отъезжать, Тимофей упал на колени и нижайше просил не отбирать телегу и лошадь навсегда, а позволить Федьке вернуться домой. Усман милостиво согласился. Тимофей нижайше умолял поклясться, и Усман поклялся милосердным Аллахом. Дед Тимофей впал в прострацию. На этой ноте мы и покинули деревню Михайловку.

11

Федька явно боялся. Он старался не показывать свой страх, но боялся. Думаю, каждую минуту ему казалось, что страшные воины в пятнистой броне превратятся в каких-нибудь кощеев и в лучшем случае сожрут его живьем, а в худшем – растерзают грешную душу, не дав ей никаких шансов попасть в райские кущи или во что они тут верят. Кстати, не прояснить ли этот вопрос, ведь делать все равно нечего.

– Скажи мне, Федор, – начал я, – как был сотворен мир?

Федор испуганно шмыгнул носом, втянул голову еще глубже в плечи и ответил дрожащим голосом, которому безуспешно пытался придать взрослую сиплость:

– Бог сотворил мир за шесть дней.

– А откуда взялся первый человек?

– Хватит маяться дурью, – перебил меня Усман, – лучше посмотри вперед.

– Стрельцы, – жалобно выдохнул Федор. К нам приближался десяток всадников на более-менее приличных лошадях, судя по виду – из тех, что могут некоторое время бежать рысью, а потом не упадут замертво. Эти лошади напомнили мне тех, на которых в наше время ездят боевики по чеченским горам.

Униформа всадников была более чем оригинальна. Длинный стеганый кафтан с разрезами по бокам – для удобства верховой езды, высокая шапка с меховой оторочкой, вытертой у всех до состояния искусственного Чебурашки, галифе, высокие сапоги со шпорами – и все это цвета хаки. Камуфляж без пятен и разводов, однотонный – как во времена Великой Отечественной. И все-таки камуфляж. Из оружия наличествовали пять огромных ружей, сравнимых по габаритам только с тяжелыми снайперскими винтовками, и четыре тонкие пики с красными флажками, закрепленными около острия. Также стрельцы обладали саблями: у тех, кто с ружьями, сабли выглядели поменьше, у тех, кто с пиками, – побольше. Десятый всадник, очевидно командир, имел при себе саблю с трехцветным шнурком на эфесе, нехилую дубину, окованную на конце железными ребрами, два длинноствольных кремневых пистолета в специальных карманах на седле и бронежилет. Скорее всего, это был просто жестяной лист, обтянутый брезентом, но издали сооружение выглядело в точности как титановый десантный бронежилет.