Мифриловый крест

Вадим Проскурин

Мифриловый крест

Do you choose whatI choose – more alternativesEnergy derives from both the plus and negative.Metallica

Глава первая

ДИВНЫЙ НОВЫЙ МИР

1

Сознание возвращалось плавно, как это всегда бывает после шока. В первые секунды кажется, что ты спал и только что проснулся, а потом начинаешь понимать, что место, время и поза не слишком подходят для сна, а это может означать только одно – пробуждение после обморока.

На этот раз сознание вернулось довольно быстро, потому что я лежал на левом боку, скрючившись в позе эмбриона, а по мне активно ползал кто-то большой и жесткий. Он выругался на непонятном языке, и я вспомнил, кто это такой.

Еврейчик. Память услужливо подсказала имя: Ицхак. Именно Ицхак, а не Исаак, как он объяснил мне час назад, Исаак для него примерно то же самое, что для меня Серж. Вроде одно и то же, но – разное. И поэтому называть его надо именно Ицхак, а не Исаак и тем более не Изя.

Тогда я просто пожал плечами и ничего не сказал. Какое мне дело, как надо называть этого еврейчика, а как не надо. Мне наплевать на него, он просто клиент, обычный мелкий бизнесмен, каких в Подмосковье сотни тысяч, ему просто надо перевезти два десятка ящиков со склада в Туле на склад в Москве, точнее, в Южном Бутове. Мы знакомы с ним всего два часа, и еще через час он расплатится и мы расстанемся навсегда, а потому мне глубоко наплевать на все его комплексы, да и на него самого, честно говоря, тоже.

Я открыл глаза и все вспомнил. Нет, через час мы с ним точно не расстанемся. Потому что моя «газель» лежит на левом боку в кювете рядом с Симферопольским шоссе, а до этого она сделала три четверти оборота через крышу, и если на небе нет Бога, то ящики Ицхака разбросаны в радиусе пятидесяти метров вокруг. А если Бог есть и сегодня не слишком занят, то ящики остались в кузове, их содержимое не разбилось и дело ограничится отсутствием чаевых у шофера, то есть меня. Но если груз разбился, мне даже страшно представить себе, что скажет Гурген Владиленович, – в самом лучшем случае дело ограничится тем, что мне придется срочно искать другую работу, а это не так просто, как думают чиновники из собеса.

Ицхак грязно выругался на своем иврите и, кряхтя, поднялся на ноги, стараясь не наступить на меня. В кабине, лежащей на боку, это трудно. Я сдавленно застонал. Ицхак снова выругался, и на меня посыпались осколки стекла. Я закрыл лицо, и вовремя, потому что дальше последовал настоящий стеклопад. Это еврейчик выдавил наружу остатки лобового стекла.

– Что ты делаешь, морда жидовская? – не выдержал я.

Я не антисемит, чеченская война давно выбила из меня глупые детские предрассудки. «Если в кране нет воды…» Ерунда все это. По сравнению с чучмеками жиды стали как родные. Куда мы катимся?

Щегольской ботиночек сорокового размера, не больше, отделился от моего плеча и, описав изящную дугу, скрылся из поля зрения. Ицхак счел за лучшее проигнорировать мой наезд. А может, просто не расслышал.

Я попытался придать телу вертикальное положение, но преуспел лишь частично. При первом же движении в верхней половине тела обнаружилось примерно пять-шесть очагов боли – терпимой, но крайне неприятной. Привычным жестом я потянулся к нарукавному карману, и свежий ушиб на плече отозвался тупой болью. Я остановил движение, потому что осознал его бессмысленность. Во-первых, боль не настолько сильна, чтобы колоть промедол. А во-вторых, моя война уже закончилась. Пусть я и одет в камуфляжную куртку, в левом нарукавном кармане лежит не шприц-тюбик обезболивающего, а два запасных электрических предохранителя.

Я глубоко вдохнул и выдохнул. А потом еще раз вдохнул и выдохнул. Голова чуть-чуть закружилась, но я не обратил на это внимания. Ребра не сломаны вроде бы. Может, одно-два и повреждены, но это не считается. В полевых госпиталях подобное вообще не признавалось за ранение; одиночная трещина в ребре двигаться не мешает, значит, и интереса для военврачей не представляет.

Я осторожно пошевелил руками, затем плечами. Переломов нет, вывихов тоже. Ушибы есть, завтра тело будет похоже на один большой синяк. Я улыбнулся, левая щека отозвалась болью, и я понял, что лицу тоже досталось. Попытался заглянуть в зеркало, но увидел, что его больше нет. А вот и виновник происшествия.

Мы ехали в правом ряду, я держал чуть меньше сотни: «газель» была сильно загружена, и насиловать двигатель не хотелось. Тем более что хозяин груза ни разу не дал понять, что перевозка срочная. Интересно, что за железки лежат в этих ящиках? Это точно железки, ящики слишком тяжелые, чтобы быть наполненными чем-то другим. Если только не кирпичами, ха-ха.

Так вот, мы спокойно ехали в правом ряду, видимость была идеальная, температура чуть ниже нуля, как обычно в начале ноября. Впереди замаячила хорошо знакомая по прошлому рейсу полоса особенно дерьмового асфальта. Я отпустил газ и подумал: почему в Тульской области знак «неровная дорога» висит перед каждой колдобиной, а в Московской его вообще не встретишь? И это при том, что к северу от Оки дорога гораздо лучше, чем к югу.

А потом мое внимание привлекла небесно-голубая «шестерка», появившаяся в зеркале заднего вида и быстро приближавшаяся. Я представил себе, как она будет скакать на многочисленных поперечных складках асфальта, и невольно улыбнулся. Я успел обратить внимание, что «шестерка» недавно покрашена толстым неровным слоем садолиновой краски, а это может означать только одно: машина убита, совсем скоро ее будут продавать. Лоху. Потому что нормальный человек ни за какие деньги не купит подержанную машину, недавно покрашенную толстым слоем садолиновой краски.

«Шестерка» поравнялась с моей «газелью» и вырвалась вперед. Водитель должен был видеть, что впереди асфальт превращается в стиральную доску, но даже не замедлил скорость, и машина начала прыгать. А потом все происходило очень быстро и очень отчетливо, как в замедленной съемке.

Громкий стук. Маленькое тринадцатидюймовое колесо катит посередине правой полосы. Сноп искр из-под переднего правого крыла «шестерки». Почти не снижая скорости, машина разворачивается поперек дороги и бросается под мою «газель», как двадцать восемь героев-панфиловцев под фашистские танки. Я пытаюсь вывернуть руль вправо, понимаю, что это бессмысленно, но мозг не успевает остановить руки, живущие как будто своей собственной жизнью. Удар, совсем не страшный, я даже не касаюсь руля – напряженные до каменного состояния мышцы рук амортизируют. Машину неотвратимо тащит в кювет. Я выкручиваю руль влево. Сквозь оглушительный скрежет днища «шестерки» об асфальт пробивается новая нота. Я понимаю, что левой рулевой тяги больше нет. А еще нет тормозов, потому что педаль резко проваливается. А еще я понимаю, что вот-вот…

Колеса растопыриваются в разные стороны, «газель» резко дергается из стороны в сторону, будто выбирает, с какого бока объехать препятствие. Скорость упала примерно до тридцати километров в час, и я решаюсь воткнуть первую передачу. Поздно. От резкого толчка двигатель глохнет, на мгновение «газель» зависает над кромкой кювета, а потом медленно и неотвратимо рушится вниз. Я валюсь на еврейчика, мир переворачивается, и я вырубаюсь.

Сейчас «шестерка» стоит поперек дороги, правый бок промят до центра салона, переднего колеса нет… заднего тоже уже нет. Хлам. Я выбиваю ногой остатки лобового стекла, и левое бедро простреливает острая боль. Ничего страшного, просто ушиб. Выбираюсь наружу.

Левый ряд шоссе свободен, и по нему одна за другой медленно ползут машины, боязливо огибая мертвую «шестерку». Никто не остановился. Хотя нет, по разделительной полосе бегут два мента в бронежилетах и с укороченными автоматами. С чего это вдруг такая экипировка? Наверное, какой-нибудь ОМОН ехал по своим делам, увидел аварию и решил помочь. Менты тоже люди, ничто человеческое им не чуждо.

Ицхак стоял в стороне и громко ругался на иврите в сотовый телефон. Длинные курчавые волосы, заколотые в конский хвост, смешно развевались на ветру. Маленькие кругленькие очочки придавали Ицхаку вид обиженного ботаника. Экий огромный телефон – не иначе как в DAMS'e работает. Странно, утром у него был сименс, совершенно нормальный, даже чуть-чуть понтовый.

Из «шестерки» вылез седобородый дед лет примерно семидесяти. Он заметно трясся, и я ему посочувствовал. Сегодня бате надо нажраться до свинского состояния, а завтра сходить в церковь и поблагодарить Бога за второе рождение.

Под ногой что-то зашуршало, я опустил глаза и увидел, что мои неприятности только-только начинаются. Потому что… В ящиках, которые я вез в Москву, были патроны от «Калашникова».

Менты еще ничего не видели, зато Ицхак их заметил. Он аж взвизгнул, выбросив в трубку новый поток еврейской ругани, и прекратил разговор. Трубка скрылась в недрах кожаной куртки-косухи, очки улетели далеко в сторону, я запоздало сообразил, что в них были вставлены простые плоские стекла: глаза Ицхака сквозь очки не казались ни большими, ни маленькими. Двигаясь быстро, но грациозно, Ицхак скрылся за перевернутым кузовом.

Менты приближались. Не отрывая от них очумевшего взгляда, я начал медленно отходить с будущей линии огня, стараясь не делать резких движений и держать руки на виду. Что-то большое и круглое подвернулось под ногу, я оступился и с трудом удержал равновесие. Граната Ф-1, она же лимонка. В походном положении, с пластмассовой пробкой вместо запала.

Один из ментов проследил мой взгляд, обратил наконец внимание на паническое выражение моего лица, зыркнул вокруг и увидел рассыпанные патроны. Он что-то крикнул своему напарнику и сбросил автомат с плеча. Из-за «газели» грянул выстрел, и между двумя глазами мента появился третий. Второй мент рухнул наземь, прогремела очередь, прорезавшая тент «газели» полосой аккуратных круглых отверстий.

Я машинально потянулся к нательному крестику, но лучше бы этого не делал. Потому что дуло автомата стало медленно перемещаться в мою сторону, и я понял, что не успею упасть. Изо всех сил сжал крест и зажмурил глаза.

2

…Зачистка началась в полдень. Дело не обещало быть жарким, ежу было ясно, что боевики давно покинули аул, но лейтенант приказал не расслабляться, потому что он хочет командовать солдатами, а не трупами.

Нам с Конаном достался ничем не примечательный глинобитный домишко, который во времена Льва Толстого называли саклей, а сейчас даже не знаю – как.

Конан – это Леша Перепелкин из Брянска. Его прозвали Конаном, потому что на гражданке он развлекался в клубе исторического фехтования и всех задолбал рассказами о том, как они ставили для какого-то писателя судебный поединок на двуручных мечах. Он пытался демонстрировать приемы фехтования, используя вместо меча разнообразные палки, но добился только того, что к нему прилипло новое прозвище. Зато к Лехе почти не приставали деды: никому не хотелось получить оглоблей сначала под дых, а потом по голове – без малейших шансов на ответ.

В домишке жила бабка. Русская бабка. На восьмом году войны в глухом горном ауле жила русская бабка. Как говорится в рекламе, «шок – это по-нашему».

– Бабушка, а вы правда русская? – спросил Конан глупо.

– Правда, – отозвалась бабка, – самая что ни на есть русская.

– Как же вы живы до сих пор? – удивился Конан.

– С Божьей помощью. – Слово «Божьей» бабка произнесла именно с большой буквы. – Истинная вера всем понятна, даже басурманам и нехристям самым погрязшим. Не бойтесь, внучки, они меня не тронут. – Бабка помолчала, будто прислушиваясь к чему-то, и добавила: – Зря вы сюда пришли. Те, кого ищете, на западном склоне высоты 532. Там, где на карте маленький овал, вытянутый слева направо. Их трое, у них два автомата и очень мало патронов… сорок девять, из них два подмоченных. Землянка под тремя соснами – эти сосны там одни такие, их ни с чем не перепутаешь. Они собираются переночевать, а утром вернуться сюда. Ночью они не будут выставлять караул, это глупые мальчишки, еще не верящие в смерть. А ты, – она уставилась на меня, – веришь в смерть? Я неопределенно пожал плечами.

– Возьми, – сказала она и протянула мне простой серебряный крестик. Я так и не понял, откуда она его вытащила, он как будто сам собой появился на ее морщинистой ладони.

– Держи, сынок, – сказала бабка, – и носи его, не снимая. Восьмого сентября он спасет твою жизнь.

Ночью мы взяли троих боевиков на западном склоне высоты 532. Совсем мальчишки, они не умели воевать, они даже не организовали охранение. У них было только два автомата на троих. Исход боя решило то, что в обоих автоматах заклинили патроны и эти, с позволения сказать, бойцы не смогли быстро устранить неисправность.

Восьмого сентября мы попали в засаду. Меня контузило в самом начале боя, и я провалялся в канаве до тех пор, пока бой не кончился. Тогда я остался в живых один из взвода. В медсанбате сказали, что контузия легкая и я могу быть в строю. До дембеля оставалось меньше двух недель, я хотел остаться на сверхсрочную, обо всем было договорено, но замкомполка отказался подписать контракт. Он не сказал ничего определенного, но я все понял по его глазам. Он считал, что восьмого сентября я струсил.

Так я нежданно-негаданно очутился на гражданке. Почти месяц искал работу, в конце концов нашел место водителя и одновременно грузчика «газели» Гургена Владиленовича. Дерьмовая работа, но я был рад, что удалось найти хоть что-то. Радовался до сегодняшнего дня.

А больше нет работы, и скоро не будет жизни. Что это никто не стреляет? И тихо как-то… Я открыл глаза.

3

В лесу лежал снег. Он лег совсем недавно, еще не затрудняет передвижения, но он уже лежит.

Какой снег? Какой лес? Где дорога? Где менты? Где Ицхак, в конце концов? Я отпустил крестик, и он провалился в многослойные недра моего камуфляжа. И я увидел Ицхака.

Он настороженно озирался по сторонам, выставив перед собой пистолет, как американский полицейский в голливудском фильме. Это был АПС – автоматический пистолет Стечкина, серьезное оружие, отличное по стрелковым качествам и очень надежное, но крайне трудное для обучения. Только настоящие профессионалы предпочитают «стечкина» более распространенным ПМ и ТТ.

– Что случилось, Сергей? – спросил Ицхак.

В его голосе явно прорезался акцент, раньше почти незаметный. Очевидно, волнение. Я сообразил наконец, где я слышал акцент, подобный тому, который раньше считал еврейским. Отличная идея – замаскировать чеченца под еврея: русский вряд ли заметит подделку, кроме того, нормальному русскому человеку даже в голову не придет, что кто-то может прикидываться евреем.

А вокруг расстилался лес. Обычный среднерусский лес, каким он бывает, когда осень сменяется зимой. Только дорога Москва-Крым куда-то исчезла вместе со всеми машинами. И поле справа от дороги превратилось в лес. А «газель» наша лежала на боку посреди поляны и казалась настолько же естественной деталью пейзажа, как белый медведь посреди джунглей.

– Что случилось, Сергей? – повторил вопрос Ицхак.

– Да ничего не случилось, Ицхак, – ответил я. – Или как там тебя зовут? Аслан? Шамиль?

Ицхак подозрительно посмотрел мне в глаза и ответил:

– Усман. Я не вайнах, я араб.

– Араб? – удивился я. – Араб и маскируешься под еврея?

– Джихад списывает все грехи. Так все-таки в чем дело? Что произошло?

– Не знаю, – ответил я, стараясь говорить равнодушно.

– Ты лжешь! – Ицхак, то есть Усман, раздраженно дернул пистолетом. – Я чувствую, ты что-то знаешь. Говори! Я пожал плечами и начал говорить.

– Вот этот крест, – сказал я, – подарила мне одна старая женщина. Это было в Чечне меньше трех месяцев назад. Женщина была русская. Она жила там все это время в самой обычной хижине в самом обычном ауле.

– Это невозможно! – удивился Усман.

– Возможно. Ее не трогали. Она рассказала нам, где находятся те, кого мы искали, а потом рассказала, как будет протекать бой. А мне она дала этот крест и сказала, что он спасет мою жизнь. Она назвала день, когда это случится. Это случилось.

– Она назвала сегодняшний день?

– Нет, восьмое сентября. Тогда был бой, меня контузило, только поэтому я остался жив.

– Ты не похож на контуженного.

– Думаю, на самом деле не было контузии. Крест заставил меня потерять сознание и тем спас мою жизнь.

– Тебя не называли трусом после этого?

– В глаза – нет. Но отказали в контракте.

– Контрабасом хотел стать? – В глазах Усмана мелькнуло удивление. Казалось, он думает – сразу меня пристрелить или попозже?

– А кем еще? – Я развел руками. – Больше ведь ничего не умею, разве что «газелью» управлять. Это почти как БТР.

– Да уж. Значит, ты схватился за свой крест и все исчезло. Знаешь, где мы находимся?

– Нет. А ты?

– Рельеф местности не изменился. Время года, по-моему, тоже, но погода другая. И растительность совсем другая. Я бы предположил, что мы… Бред, конечно, но по-другому не объяснить. Боюсь, что мы в прошлом. – Последние слова он выговорил с трудом.

Я глупо хихикнул.

– А почему не в будущем?

– Нет ни дороги, ни поля. Если мы в будущем, то в очень далеком. Такие проплешины зарастают лесом очень не скоро.

– Да ну, ерунда какая-то! Машина времени – это фантастика.

– Амулет, спасающий жизнь, – тоже фантастика. – Усман немного помолчал, а затем неожиданно спросил: – Сергей, ты, наверное, хочешь меня пристрелить?

Я поколебался, но решил ответить правдиво. Потому что он сразу понял бы, что я лгу.

– Если бы ты встретился мне там, – сказал я, – я бы не стал брать тебя в плен.

– Я встретился тебе здесь. Здесь тебе не тут. – Усман коротко хохотнул. – Если я повернусь к тебе спиной, убьешь меня?

– Из чего? Я не вооружен.

– Чтобы убить человека, не обязательно иметь оружие. Так убьешь, если представится случай? Я пожал плечами.

– Прежде всего надо бы вернуться обратно. А там посмотрим.

– Хорошо. Только давай отойдем метров на пятьсот вон туда. – Усман махнул рукой в сторону, где несколько минут назад была дорога. – Не хочу материализоваться рядом с дохлым ментом.

– Аналогично, – сказал я, и мы пошли.

Я шел впереди, Усман следовал за мной метрах в пятнадцати. Он не держал меня на прицеле, но я прекрасно понимал, что у меня нет шансов ни одолеть его, ни убежать. Лес не настолько густой, чтобы можно было затеряться среди стволов, а прыжки с криком «кийя!» удаются в подобных ситуациях только Джеки Чану.

Минут через пятнадцать, когда мы прошли заметно больше, чем полкилометра, Усман крикнул:

– Стой!

Я остановился.

– Давай, действуй, – сказал Усман.

– Что делать-то? – не понял я.

– Возьми свой амулет и попробуй сделать то же самое, что и раньше. Только наоборот.

Я запустил руку под камуфляж и вытащил крест. Почему-то мне сразу показалось, что ничего не получится. И я не ошибся. Как ни пытался настроиться на соответствующий лад и передать кресту часть своего желания, ничего не получалось.

Минут через десять Усман не выдержал.

– Достаточно, – сказал он. – Если бы ты мог сделать это, ты бы уже сделал.

Я отпустил крест. Почему-то почувствовал некоторое облегчение. С чего бы?

– Скажи мне, Сергей, – задумчиво произнес Усман, – у вас, русских, есть какая-нибудь клятва, которую нельзя преступить?

Я отрицательно помотал головой.

– Я так и думал, – сообщил Усман. – Если я оставлю тебя здесь, а сам уйду, ты не будешь охотиться за мной?

– Как? – не понял я. – С голыми руками охотиться в лесу за вооруженным человеком?

– В «газели» оружия хватит на целый взвод. – Он вздохнул. – Если бы я мог тебе поверить, предпочел бы не оставлять тебя. У двоих гораздо больше шансов выжить, чем у одного.

– Так что тебе мешает? Я не буду нападать на тебя до тех пор, пока мы не выберемся в нормальные места.

– Почему я должен тебе верить?

– А зачем мне обманывать?

Ответ на этот вопрос Усман обдумывал очень долго, наконец сказал:

– Поклянись своим крестом.

– Как это? – не понял я.

– Повторяй за мной. Клянусь крестом, что до тех пор, пока не выберусь отсюда, не причиню никакого зла моему попутчику Усману. А если я нарушу эту клятву, пусть крест, которым клянусь, испепелит мое тело и погубит мою душу.

С некоторым удивлением я повторил нелепые слова. Он что, верит, что дурацкая клятва меня остановит? Зря. Но он прав: пока мы не выберемся, я не буду на него нападать – не из-за клятвы, а просто потому, что это неразумно. Если мы действительно провалились в другое время, его помощь будет более чем кстати. По крайней мере на первых порах.

Другое время, блин! Неужели я сам начинаю верить в эту чушь?

4

В ящиках, валявшихся вокруг останков «газели», находился полный комплект вооружения мотострелкового взвода. Не знаю, с какого склада террористы утянули такую гору оружия, но в газетах о подобных кражах не писали еще ни разу. Куда катится страна?

Я нацепил на ремень фляжку, два подсумка и почувствовал то, что в умных книжках называется «дежа вю». Кажется, будто война никогда не уходила из моей жизни, будто я снова вернулся к делу, ставшему привычным за два последних года. Автомат, подствольник, патроны, гранаты, саперная лопатка… брать или не брать? Лучше взять, в случае чего можно будет выкинуть. Каска… нет, это перебор. Бронетюфяк – аналогично.

– С оптикой работал? – спросил Усман. Я поднял голову и увидел, что он экипировался по полной программе.

– Нет, – сказал я, – да и на хрена нам оптика?

– Пожалуй, ты прав, – задумчиво проговорил Усман, – автомат она не заменит, а два ствола тащить несподручно. Тюфяк ты все-таки возьми, пригодится. Если что, выкинешь. Ты кто, кстати, по званию?

– Старший сержант.

– А я лейтенант. Спецназа.

– Аль-Кайеды, что ли? – хмыкнул я и почти не удивился, когда Усман кивнул.

– А ты кто? – спросил он. – Махра или десант?

– Разведрота десанта.

– Круто. Но командовать парадом буду я. Возражения? Я молча пожал плечами. Какие тут могут быть возражения? Командовать должен тот, кто умеет. Я уже понял, что Усман командует лучше. Дело даже не в том, что он лейтенант, а я сержант, – дело в том, что он правильный лейтенант.

– Слей бензину в канистру, – сказал Усман, – пригодится костер разводить, если ночевать придется. – Он вздохнул и добавил: – Никак не могу лазерники найти, хоть убейся. Неужели выпали?

– Лазерные прицелы? – уточнил я. – А на кой хрен они нам?

– Когда-нибудь работал с ними?

– Нет.

– Тогда ты не поймешь. Ладно, хватит копаться, пошли. Не хочу здесь ночевать.

5

Мы двинулись на запад. Усман объяснил, что старая Варшавская дорога проходит к западу от Симферопольского шоссе и что она должна быть на месте, даже если мы угодили в прошлое лет на пятьсот. Я пропустил это объяснение мимо ушей: по-моему, для нас любое направление одинаково хорошо. Запад так запад.

За весь день нам не встретился ни один человек, зато звериных следов попалось на глаза видимо-невидимо. И это в ноябре, когда снег лежит еще не сплошняком и звери предпочитают обходить заснеженные участки. Да какие звери! Одних только медвежьих отпечатков встретилось штук пять. Интересно, когда в Подмосковье вымерли медведи?

Где же люди-то? Ни белых хвостов самолетного выхлопа в синем небе, ни рева автомагистралей, слышного за километр, ни гудков электричек, ни одной бумажки на земле, ни одного бычка и ни одной пустой бутылки. За весь день! Неужели Подмосковье когда-то было таким?

Ночевать пришлось в лесу. Хорошо, что земля не промерзла – землянку удалось отрыть без труда. То, что у нас получилось, нельзя назвать настоящей землянкой, и это неудивительно – ведь мы трудились над ней не больше часа. Так, одноразовое убежище, а оно не должно быть очень хорошим, главное – не околеть от ночного мороза. Жалко, что в ящиках не нашлось спальных мешков. Ничего, мне не впервой проводить ночь между жаром костра и пронизывающим холодом, когда главное – не забыть вовремя перевернуться другим боком к огню. Причем делать это надлежит так, чтобы не попасть в костер и не выкатиться за пределы обогреваемой территории. Слава богу, снега немного и талая вода не стремится превратить кострище в гигантскую лужу.

Я думал, что мы будем спать бок о бок, но Усман настоял на том, чтобы отдыхать по очереди. Я не стал возражать, тем более что Усман выделил себе более тяжелую утреннюю стражу. Ровно до двух часов ночи я таращился то на огонь, то в непроглядную тьму. В два я толкнул Усмана, он моментально проснулся, я рухнул на лежанку, еще хранившую его тепло, и погрузился в сон без сновидений.

6

Мы вышли к дороге около полудня. Она совсем не походила на привычную асфальтовую ленту, у нас такую назвали бы даже не проселочной, а лесной. Две глубокие и ненормально узкие колеи, совсем недавно разъезженные до непролазного состояния, а теперь затвердевшие от первого мороза. Я не сразу понял, что необычного в этих колеях, а когда понял, мурашки пробежали по спине.