Андрей Пастухов. Кто он?

Оставался один, последний вариант, при использовании которого Андрей мог стать военным топографом. Он подает начальнику Корпуса военных топографов рапорт с просьбой направить его для прохождения службы в Кавказский топографический отдел, считая, что при любом исходе дела на Кавказ он попасть непременно должен. Согласно статье 13-й «Положения о Корпусе военных топографов» от 26 февраля 1877 года, Андрей имел полное основание для этого.

Статья гласила: «Производство топографов унтер-офицерского звания в классные топографы допускается не иначе, как на вакансии при условии: прослужив в нижнем звании не менее трех лет, произвести съемки – не менее 100 верст квадратных, представить аттестацию в отличном поведении и знании съемки и черчения и выдержать экзамен в одном из юнкерских училищ по программе, установленной для поступления в военную службу вольноопределяющимся 3-го разряда ‹…› а также из дисциплинарного устава, делопроизводства и счетоводства, установлении – на государственных съемках и из низшей геодезии – в мензульной, межевой и глазомерной съемке, нивелировке и изображении неровностей, местоположения. По исполнении сих условий они награждаются чинами XIV класса».

Зная также из «Положения», что и производство в классные военные топографы зависит от наличия вакансий в Корпусе, Пастухов все же надеялся на свое терпение выждать таковую, тем более что, сдав экзамены и будучи зачислен кандидатом, он мог получить к содержанию унтер-офицера еще 60 рублей в год, на которые можно будет существовать.

Каким бы его положение ни было, но оно определилось, и необходимость в новых решительных действиях потребовала от него собранности и спокойствия.

При докладе секретарь военно-топографического отдела Главного штаба обратил внимание начальника отдела на рапорт унтер-офицера Пастухова и коротко доложил об обстоятельствах дела. Генерал Э. И. Форш распорядился об удовлетворении просьбы и просил в случае необходимости напомнить ему о нем.

Лежа на жесткой полке вагона, Андрей теперь мог долгие дни и ночи обдумывать свое положение. Бездействие не угнетало его, а было необходимой передышкой в борьбе за определение своего места в жизни, от которой он, признаться, здорово устал.

Отрадно, что скоро он увидит Кавказ, но не в таком положении Андрей мечтал встречаться с ним, отчего настроение было не из лучших.

«Уснуть бы так крепко, чтобы проснуться во Владикавказе», – думал он, но сна не было, и ночами, пытаясь отдохнуть от дум, он до боли в глазах всматривался в густую осеннюю темноту ночи, пытаясь угадать проносящийся мимо пейзаж, но без какого-либо желания быть там сейчас.

Андрей немного оживился, когда прямо из ночи поезд вырвался на равнины родной Харьковщины. Ему так захотелось домой, посмотреть на родных, встретиться с друзьями детства, снова побродить по столь дорогим местам тех лет. От нахлынувших воспоминаний плотный комок подступал к горлу, слезы застилали глаза, и он не пытался их вытирать, они ему сейчас были нужны, он только прикрылся полой шинели и так долго лежал с мыслями о Деркуле, отрешившись от всего, что было вокруг него.

Ранним утром 8 октября 1881 года Андрей впервые увидел горы. За невысоким серо-коричневым увалом в сизой дымке просматривались очертания отдельных вершин. Это было Пятигорье.

Вспомнились стихи Лермонтова, захотелось посмотреть на воспетые поэтом красоты этих мест, но ни возможности, ни настроения для встречи с любимым поэтом не было, Андрей мечтал предстать перед Лермонтовым чистым до глубин своей души. Он надеялся, что такое время еще настанет.

С таким же чувством, как-то стыдливо, миновал он легендарные Владикавказ и ущелье Терека, и в скором времени колымага, на которой он ехал из Владикавказа, уже громыхала по узким улочкам старого Тифлиса.

Начальник военно-топографического отдела штаба Кавказского военного округа генерал Стебницкий соизволил лично принять вновь прибывшего унтер-офицера, он считал необходимым узнать о человеке не из бумаг, а из бесед с глазу на глаз, такой был у него принцип.

– Как добрались и как устроились? – сразу же спросил Иероним Иванович Пастухова, как только тот доложил о прибытии для прохождения службы.

До сих пор Андрею еще ни разу не приходилось вот так, лично беседовать с генералами, он считал, что они не могут снизойти до такого простого разговора с каким-то унтером. Поэтому от волнения он не сразу уловил суть вопроса Стебницкого и несколько замешкался с ответом.

– Доехал хорошо, ваше превосходительство, – наконец ответил он, несколько осмелев от того, что генерал, поняв его смущение, выждал, когда он обретет нужное спокойствие и проникнется доверием к своему новому начальнику.

– А ехали к нам в захолустье из столицы с охотой или без оной? – продолжал разговор Иероним Иванович и предложил, указав глазами на стул, стоящий у стола: – Да вы садитесь!

– Ваше превосходительство, – глядя в чуть прищуренные глаза генерала, ответил Пастухов, – не сочтите за лесть, но как только познал чтение и вычитал все возможное о Кавказе, счел необходимым здесь побывать.

– Вот это похвально, – с удовольствием отметил Стебницкий, легонько коснулся пальцами правой руки своих пышных усов и, усмехнувшись, в упор, как бы только заметив, взглянул на не менее пышные усы унтер-офицера, так красиво оттеняющие молодое румяное лицо, и продолжал: – Но когда сами увидите Кавказ во всей его красоте, тогда считайте, что будете настоящим «пленником» его.

– По своей воле пленение даже заманчиво, ваше превосходительство, – поддавшись тону генерала, улыбнувшись, сказал Андрей.

– В таком случае мы с вами, молодой человек, простите старика за фамильярность, душами родственны и взаимопониманием обеспечены. А теперь расскажите, и подробнее, о себе.

Андрей сухо поведал Иерониму Ивановичу о своей жизни, все более проникаясь доверием к человеку, которого только что встретил. Генерал слушал, не перебивая, и только изредка покачивал головой, отмечая про себя те или иные события, о которых рассказывал Пастухов.

– Рад вашей выдержке и терпению, и последовательности в достижении цели, – начал генерал, выслушав Андрея. – А что касается дальнейших действий, то мы с вами объединим усилия и, надеюсь, доведем их до нужного результата, порукой тому ваше желание. В нашем отделе более половины съемщиков – классные топографы, и это не менее прекрасные исполнители, чем офицеры, пришедшие из училища, так что не унывайте, Кавказ ждет вас. Сейчас зайдите к моему помощнику, полковнику Кульбергу, который поможет вам установить отношения с Тифлисским юнкерским училищем, – вставая из-за стола и протягивая Андрею руку, закончил генерал беседу.

Когда Андрей зашел в чертежную, то она почти пустовала, топографы еще не возвратились с полевых работ, и только за одним столом сидел, склонившись над планшетом, молодой топограф с высоким, как говорят, умным лбом, подпираемым четкими линиями густых бровей, под которыми глубоко сидели глаза с прищуром. Усы и небольшая бородка окаймляли снизу немного вытянутое лицо, придавая ему оттенок солидности.

– Проходи, унтер! – сказал сидящий. – Видать, новенький?

– Угадали. Новенький, – в тон ответил Андрей и представился: – Пастухов Андрей.

– Поздравляю с прибытием! Меня зовут Михаилом. Михаил Голомбиевский, – повторил собеседник, вставая из-за стола и пожимая протянутую руку Пастухова.

– Прибыл на помощь. Не откажете в приюте? – улыбаясь, спросил Андрей.

– Не переживай, коллега, – переходя на «ты», приняв сразу вновь прибывшего в товарищи, ответил Михаил, – на Кавказе работы всем хватит. А что касается приюта, так если не устроен, то и это мигом организуем.

Андрею с первого дня понравилась та обстановка, в которой он оказался, ее размеренный и спокойный ритм и доброжелательность людей. Даже маленькая комнатушка в низком домике с плоской крышей удивила неожиданным уютом, созданным заботливостью старой хозяйки-грузинки.

Через несколько дней Пастухова вызвал к себе полковник Кульберг и, разъяснив порядок сдачи экзаменов, приказал получить в канцелярии предписание. Встретились они как старые знакомые.

11 ноября положенные экзамены были Андреем успешно сданы, и аттестат в запечатанном сургучными печатями пакете был им же доставлен в канцелярию отдела.

– Чему, Пастухов, радуешься? – шутливо спросил Михаил, встретив Андрея в канцелярии.

– Так я же только что юнкерское училище окончил.

– Это я по твоему лицу вижу, – не унимался Голомбиевский, – но хочу сказать, что это еще не главное.

– Не понимаю, что ты еще мне уготовить думаешь?

– Не я, а уважаемый Иероним Иванович тебе еще один экзамен готовит, не хуже юнкерского.

В соответствии с «Положением о прохождении службы» Андрею предстояло сдать экзамены по специальным предметам, для чего генерал Стебницкий назначил комиссию, в которую вошли полковник Кульберг, капитан Гладышев и штабс-капитан Чаплинский.

Пришлось снова, который раз, сдавать геодезию, топографию, черчение и все остальное, что составляет основу теоретических познаний топографов.

– Ух! – вздохнул всей грудью Андрей, прибежав в чертежную, где застал Голомбиевского. – Кажется, пронесло и на этот раз.

– Поздравляю! А теперь набирайся терпения и жди, жди, пока Санкт-Петербург «разродится» вакансией.

– Меня уже трудно чем-либо удивить, и ждать научился, подождем еще, наверное, меньше осталось ждать, чем миновало ожиданий, – махнув рукой с досадой, ответил Андрей, шлепнувшись на стул.

– Не досадуй! Кто из нас, классных, не выжидал? Такая участь.

– Одно утешает, что я уже на Кавказе и ждать веселее. Уже у дел.

Возвратились с полевых работ все топографы, в чертежных стало шумно, бесконечные разговоры о разных происшествиях, похождениях. С чем только не приходится топографам встречаться в столь разнообразных условиях, как на Кавказе и в Закавказье?! Для Андрея все это было новым и интересным и хотелось скорее самому в дебри этого края.

Скоро снова все опустело, топографы ушли в отпуска. Только после Рождества вновь забила ключом жизнь в съемочных отделениях, личный состав возвращался в чертежные.

Андрей знакомился все с новыми и новыми коллегами, его принимали как равного и делились с ним охотно своими впечатлениями и опытом жизни среди условий, еще не знакомых ему и подчас чреватых всякими неожиданностями.

А сколько было впечатлений от знакомства со старым Тифлисом, с его историей и жителями, добродушными, непосредственными в отношениях!

Весной 1882 года из Санкт-Петербурга пришло уведомление, что, «…согласно статье 14-й „Положения о прохождении службы“, унтер-офицер Пастухов Андрей, выполнивший все условия на производство в классные топографы, но из-за неимения вакансии, переименовывается в кандидаты в классный чин и оставляется до производства военным топографом унтер-офицерского звания».

– Нэ горюй, кацо, – хлопает Андрея по плечу Кебадзе, – скоро тэпэрь будешь чиновником по Табели о рангах.

– Послушай, кацо, а сколько ты ждал такой милости? – вмешался в разговор поручик Первас.

– Э, сказал, то я, а то он. Он молодой, способный, ему и карты в руки, мы в свое время такими не были.

Теперь Андрей не томился ожиданием, он увлекся порученной ему работой по подготовке планшетов для предстоящих съемок. В отделениях было много молодежи, недавно вышедшей из училища, и таких же, как и он, классных топографов, прошедших те же тернии, через которые сейчас пробирался и он, чтобы выйти в военные топографы. Женатых было совсем мало, и даже при желании трудно было бы оставаться вне бесшабашных, веселых компаний в таком городе, как Тифлис, с его многочисленными соблазнами больших, ярких проспектов и тихих, глухих закоулков. Молодость не терпит застоя, ей подавай простор, а все остальное – в ней самой.

В летний период 1882 года кавказским топографам предстояло выполнить большой объем геодезических и съемочных работ на Главном Кавказском хребте, по Военно-Грузинской дороге, в Терской области и Дагестане в масштабе одна верста в дюйме (1:42 000).

Пастухов был определен в отделение подполковника Близнецова, и ему предстояло вести съемку по Военно-Грузинской дороге, севернее селения Душети. В начале мая отделение выехало к месту работ.

– Ты, Пастухов, сидишь на лошади как заправский казак, – без тени улыбки уверяет его прапорщик Векилов, выровняв своего гнедого с его мерином.

– Так он же ведь на конном заводе вырос, – заметил поручик Наслебянц.

– А скажи нам, Наслебянц, где ты вот так, как сейчас сидишь, научился на коня взгромождаться?! – решил съязвить слышавший разговор подпоручик Джалалянц. – Как мне известно, в ваших местах, сиречь Карабахе, на чем-то другом ездят?

– Ты, умник, давай без ехидства, – оборвал Векилов товарища, – нам еще долго до Душети вместе ехать, и желательно всем прибыть к месту расквартирования, а то, упаси Аллах, недолго и в пропасть сорваться.

Неловкость в разговоре скоро была забыта, и топографы, мирно беседуя, отпустив поводья, обсуждали уже красоты, открывающиеся перед ними и сменяющиеся за каждым поворотом вьющейся как змейка дороги.

Здесь не то, что было в Курляндии. Вот они, просторы, о которых мечтал Пастухов. С одной точки весь планшет видно, рисуй себе и рисуй.

Но как опрометчивы были его суждения о доступности съемки, с какими трудностями он столкнулся в переходах по горным, часто почти недоступным кручам. На бумаге планшета не хватало места, чтобы уместить все горизонтали рельефа. Колючие кустарники раздирали одежду, за неделю он и казаки, ему приданные, изнашивали обувь и возвращались на базу разутые.

– Как Кавказ? – спрашивал Андрея подполковник Близнецов, когда тот, еле передвигая ноги, тащился на базу поздним вечером.

– Ваше высокоблагородие, вы меня, грешного, простите, – в тон начальнику отвечал Пастухов, – я и сегодня опять Кавказа не успел за работой заметить.

Закончив выполнение съемки по Военно-Грузинской дороге, отделение в июле перебазировалось в Дагестан, в верховье реки Самур. Здесь, среди неистовых нагромождений скал и взметнувшихся к небу снежных вершин, Андрей по-настоящему cмог не только увидеть красоту гор, но и представить себе всю трудность и сложность топографических работ в этих условиях, то, чему решил посвятить свою жизнь.

В конце августа унтер-офицер Пастухов был отозван с поля в Тифлис.

– Вот что, голубчик, – как-то по-отечески обратился генерал к Андрею, – коли ты немного знаешь Петербург, то решено тебя послать туда с ответственным поручением.

Иероним Иванович внимательно посмотрел в глаза насторожившемуся Пастухову, стараясь уловить его реакцию на сообщение, и понял, что замысел разгадан.

– Ну хорошо, не буду терзать. Поедешь в столицу и попытаешься протолкнуть побыстрее дело со своим производством. А попутно отвезешь материалы прошлогодних работ.

– Слушаюсь, – вскочив со стула, громко ответил Андрей, явно растерявшись от оказанной чести и польщенный вниманием к своей более чем скромной персоне со стороны генерала.

– Тогда свободен! В канцелярии готовят нужные документы, и через два дня в путь.

Приказом начальника военно-топографического отдела Главного штаба от 19 сентября 1882 года унтер-офицер Андрей Васильевич Пастухов произведен в младшие классные военные топографы и награжден чином коллежского регистратора с подтверждением службы в Кавказском военно-топографическом отделе.

Глава II

Военный топограф

На следующий день через связного Пастухов был приглашен в канцелярию отдела.

– Ну-с, господин коллежский регистратор! Поздравляю тебя с производством! Распишись вот здесь! – секретарь ткнул пальцем в поле листа с текстом приказа.

– Благодарю вас, господин коллежский асессор! Если бы не ваши заботы, – не без иронии сказал Андрей, – то не свидетельствовать бы мне сегодня сей исторический документ.

– Ладно, – примирительно ответил секретарь, – не задирайся, Пастухов, дел и мне с тобой было предостаточно, но я восхищен твоим упорством и от души желаю успехов на поприще военного топографа. Теперь иди к казначею, получай положенные на обмундирование 150 целковых и через три дня, в новом мундире, конечно, представишься и получишь пакет генералу Стебницкому.

Три дня на экипировку хватило. В хорошо подогнанном мундире с серебряными погонами и пуговицами он выглядел браво, и даже сам удивился, что стал казаться солиднее. Правда, денег осталось маловато, не разгуляешься в столице, но билет до Владикавказа взял в купейный вагон 2-го класса за 36 рублей 33 копейки, хватит ездить в теплушках воинских эшелонов.

И вот снова он едет через Россию с севера до далекого юга, но разве сравнишь прошлые поездки с теперешней? Даже сентябрьский серый от сырости Санкт-Петербург при прощании казался ему каким-то новым, еще более великолепным творением, которое и в прошлые посещения не оставляло его равнодушным при всех невзгодах, с которыми ему здесь пришлось столкнуться.

В прошлогодней поездке, хотя и ехал он к мечте своей – на Кавказ, он томился еще совсем свежей в памяти обидой и не знал, как убить долгие дни и ночи в пути. Ничто его не отвлекало от грустных дум, как он ни пытался избавиться от них. Теперь из окна теплого вагона Андрей не переставал восхищаться золотым увяданием проплывающих за стеклом лесов, предзимней суетой жителей деревень, тусклым расцветьем полей и клиньями птичьих стай, сопровождающих его в пути. И он понимал, что радость от свершения его мечты определяет его мировоззрение, восприятие того, что видит и слышит сейчас.

– Что это вы, молодой человек, так внимательно в пейзаж всматриваетесь, словно никогда не видели этой серой нашей России? – не выдержав, спросил из любопытства пожилой попутчик, со своей супругой едущий в Минеральные Воды.

Осталась позади станция Зеленчукская, а вскоре поезд загромыхал по мосту через Кубань, несущую свои мутные воды с далеких склонов неведомого Эльбруса.

Медленно начинают суживаться окрестные просторы, к полотну дороги все ближе и ближе подступают холмы, пока невысокие и пологие, но за ними, в поднимающейся к небу дымке, все виднее становятся предгорья со скалистыми обрывами и штрихами оврагов и промоин. Андрей хотел себе представить, как бы они выглядели на его карте, и не мог, сразу вставали в памяти кручи и каменный хаос самурских каньонов, с которыми не сравнишь проплывающие сейчас мимо не более чем холмы.

Задумавшись, Андрей как-то не сразу сообразил, где сейчас находится поезд, когда на горизонте показались какие-то знакомые вершины.

«Так это же Верблюд, – спохватился он, – скоро Пятигорье».

– Что это вы, молодой человек, запропастились где-то? Мы уж решили, что отстали от поезда, и вот решаем вопрос, что делать с вашими вещами, – шутливо отчитывал Андрея пожилой спутник.

– Кавказ встречал, – в тон ему ответил Андрей, – боялся, как бы не проехать мимо.

– Так я вам советую, пока не поздно, взять, да и остановиться на некоторое время в Пятигорске, если, конечно, располагаете временем, – не без удовольствия продолжал сосед, полагая, что лучше молодого спутника знает Кавказ, коли побывал здесь, в Минеральных Водах, однажды. – Кавказ начинается здесь, а что касается Владикавказа, то там вход уже дальше, в Закавказье.

– Пожалуй, на самом деле, не сделать ли остановку здесь, тем более что временем я располагаю? Воспользуюсь-ка вашим советом, – решив немножко польстить соседу за его добродушие, сказал Андрей и взялся за ручку баула.

Сборы недолги, и он на перроне. Теперь нужно найти извозчика и махнуть в Пятигорск.

– Впервые, видать, барин к нам пожаловали? – спросил возница, владелец старенькой лошадки и скрипучей небольшой коляски, что согласился подвезти Андрея за скромную плату до города.

– Впервые, – в тон старику ответил Андрей. – А почему ты, отец, так решил?

– Оно видно, как вы по сторонам поглядываете. Так я скажу, что вон те две маленькие горки, – махнув кнутовищем вправо, продолжал казак, – Верблюдом прозываются, а вон эта, огромадная – Змейка, между ними Бык и Развалка разместились.

– А отчего они, горы эти, так называются? – спросил Андрей больше для того, чтобы вызвать старика на бо́льшую откровенность, считая, что, может быть, удастся уловить что-нибудь полезное для себя из его рассказа, потому как сначала возница казался непроницаемым и угрюмым.

– Рассказывали местные старики, что на этой горе, – кивок головой в сторону Змейки, – жила когда-то большущая змея, людей пожирала, так ее из пушки убили, а гору так называть стали.

– А сами, значит, не местный? – поинтересовался Андрей.

– Не. Я с Дона, казак. С турками в 1855 году воевал, Карс брали, да там меня ранило. Долго в лазарете лежал, а потом сюда привезли, да вот и остался здесь, в Султановке. Почитай, двадцать пять годков живу и иногда извозом занимаюсь, таких, как вы, подвожу, – поведал коротко о своей жизни возница.

– Значит, многое здесь уже повидали и обжились?

– Так у меня и дети с семьями здесь живут, и мы со старухой при них, так-то оно веселее, когда свои рядом.

Некоторое время было только слышно цоканье подков о камни дороги да похрапывание лошади. Старик и Андрей думали каждый о своем.

Дорога, петляя, медленно взбиралась на гребень невысокого увала, и все шире становился обзор окрестных равнин и гор.

– Видите, барин, впереди высокую гору? – после долгого молчания начал старик. – Так это и есть Бештау.

– Это значит «пять вершин» по-татарски, как я слышал.

– Да, так, видите, торчат они, все пять. Поверите мне или не поверите, барин, – оживившись и обернувшись к Андрею, продолжал старик, – но рассказывал один барин, которого я тоже подвозил, что все эти горы возникли после большой битвы, которая произошла здесь давным-давно.

– Это, наверное, он легенду рассказывал?

– Не знаю, что он рассказывал, но помню, что какой-то великан, не то Эльборус, не то Эльбрус, со своим сыном воевал из-за одной красавицы, которую Машуко звали. Арслан, как звали сына, отцу голову рассек надвое, да не мог одолеть отца. От железной шапки, что была на голове сына, гора Железная образовалась, сам он, разрубленный на пять частей, в Бештау превратился. Окаменела Машуко от горя по убитому любимому Арслану, но разъяренный старый муж вдобавок еще ее и кинжалом в бок ударил, и Провал теперешний на том месте, как рана глубокая, зияет. А красавица Машуко до сих пор горькими слезами плачет, что водами целебными теперь стали.

– Красивая легенда, – отозвался Андрей, когда умолк рассказчик.

– Не скажу, какая она, эта легенда, но старым людям верить надо, это вы, молодежь, ни во что верить не хотите, – обиженно отвернувшись, сказал старик, – а без веры, барин, не проживете, меня послушайте.

Дорога перевалила на южный склон увала, и лошадка резво засеменила мохнатыми ногами, предчувствуя скорый отдых.

На широкой ярмарочной площади, расплатившись с возницей и поблагодарив его за рассказы в дороге, Андрей отправился искать жилье, где бы он мог остановиться на день-два.

Сезон на водах подходил к концу, отдыхающие разъезжались по домам.

Предприимчивые хозяйки сновали у извозчичьих станций, предлагая за небольшую плату снять комнатушки в своих хибарках, приютившихся в Слободке под Горячей горой.

В одной из таких хат, затерявшихся в густой по-летнему зелени вьюнков, и расположился Андрей, в полутемной, с нехитрой самодельной мебелью комнатушке. Было тихо, уютно. Почистив одежду с дороги и умывшись, он немедля, несмотря на позднее время, отправился осматривать окрестности. Уже вечерело. Привычным глазом топографа Андрей отметил, что за оставшееся до сумерек время ему не подняться на вершину Машука, но решил, что с отрога его, что зовется Горячей горой, он успеет взглянуть на Пятигорск сегодня же.

Красноватый диск солнца повис на отрогах Бештау, очерчивая остроконечные вершины, отбрасывающие тени на широкую долину под ней.

Далеко на юге, в разрывах клубящихся облаков, кое-где проступали белесые пики вершин Главного Кавказского хребта. Эльбрус не был виден, о чем Андрей сожалел больше всего, но зато притихший, с вереницами зажигающихся огней город выглядел живописно.

На следующий день, чуть свет, Андрей, задержавшись ненадолго у Эоловой арфы, взобрался на открытую плоскую вершину Машука, откуда перед ним предстала во всей своей красоте панорама Центрального Кавказа – от Казбека на востоке до Эльбруса, сверкающего в лучах восходящего солнца. Вот то, к чему он стремился.

«Как жаль, что времени мало, – думал Андрей, – можно без конца смотреть, и не удовлетворишься сим видением».

По узкой, пробирающейся между колючими кустарниками тропинке Андрей сбежал вниз и оказался перед длинным приземистым зданием, построенным из того же камня, который он встретил на склонах Машука. На открытых террасах, несмотря на столь ранний час, толпилось много нарядно одетой публики.

– Простите! Что это за сооружение? – спросил Андрей оказавшегося поблизости пожилого господина.