Андрей Пастухов. Кто он?

Осень. Полевые топографические работы заканчивались, и не было смысла на зиму отправляться в Курляндию, к месту назначения.

– Что будем делать, Пастухов? – спросил Андрея заведующий командой. – Очень сожалею о случившемся, но… увы.

– Ваше благородие, – без робости и тени заискивания, ободренный вниманием подполковника, начал тот, – еще раз позволю просить вашего ходатайства об оставлении меня при команде до весны. Еще раз хочу пройти курс старшего класса, мне это будет полезно.

– Пиши рапорт, с моей стороны не будет препятствий, – немного подумав, кивнул подполковник. – Похвально, что не упускаешь возможности совершенствоваться в науках и практике.

– Я, ваше высокоблагородие, еще не теряю надежды поступить в училище.

4 апреля 1880 года Андрей выехал в Митаву, где базировалось Управление топографической съемки Курляндской губернии.

Только на вторые сутки, к вечеру, добрался он к месту назначения, с трудом разыскав заведение, которое мало кто знал в Митаве.

– О! Пастухов, собственной персоной, – услышал Андрей, как только переступил порог небольшой комнатушки, прежде чем удалось увидеть сидящего в углу за столом человека.

– Он самый, – в тон ему ответил Андрей, сразу узнав товарища по учебной команде Антипа Павловича, и, подойдя к нему, крепко обнял: – Ты чего торчишь здесь, а не в поле?

– Предложили годик писарчуком поработать в канцелярии, вот и сижу здесь, – ответил Антип. – А скоро отпустят на съемку.

– А я, грешным делом, подумал, что ты изменил топографии, – улыбнулся Андрей и, спохватившись, сказал: – Да! Кому сейчас можно доложить о прибытии?

– Скоро вернется начальник канцелярии, коллежский асессор Васильев, а пока расскажи-ка мне о своих делах, – ответил Антип.

– Что мои дела, коли видишь меня здесь? В училище не оказалось для меня места, – с горечью сказал Андрей, – зимой при команде продолжил совершенствование в науках.

– Ничего страшного, ты бесполезно время тратить не умеешь, я тебя знаю, – серьезно сказал Антип, – ты нас…

Не успел Поливанов досказать, как в канцелярию вошел высокий, средних лет чиновник в мундире.

– Ваше благородие! Унтер-офицер Пастухов прибыл для прохождения службы, – доложил Андрей, передавая ему пакет с сургучной печатью, в котором были все его документы.

– Здравствуйте, господин унтер, – пожимая руку Андрея, польщенный воинским обращением, добродушно приветствовал его коллежский асессор, – взгляну на ваши документы и доложу начальнику съемки.

– Проходите к полковнику, – сказал он после того, как, просмотрев документы Пастухова, передал их начальству.

Кабинет начальника съемки оказался такой же маленькой комнатушкой, как и первая, обе они составляли канцелярию управления съемки. За небольшим столиком, держа в руках предписание Пастухова, сидел важного вида полковник в вицмундире. Это был полковник Штраус, о котором Андрей слышал раньше, а теперь прибыл в его распоряжение.

– Что-то долго ты сюда добирался, – не то спрашивая, не то утверждая, заметил полковник, выслушав доклад Пастухова о прибытии.

– Ехал без задержек, – быстро ответил Андрей, смутившись суровым видом начальника и явно не уловив в его вопросе ехидства.

– Ну, господин Пастухов, удивлен твоей поспешностью, – выдавил, криво усмехнувшись, Штраус, – целый год добирался из Санкт-Петербурга.

Андрей совсем смутился, чувствуя, что у него от напряжения стала потной спина. Возникло острое желание поскорее выбраться отсюда. Чувство страха незаметно перешло в неприязнь, что было совсем непривычно для его характера.

Начальник съемки распорядился определить Пастухова в первое отделение с непременным исполнением учебной съемки.

Андрей воспользовался приглашением Поливанова остановиться в снимаемой им комнатке до выезда в поле, это его вполне устраивало, избавляло от лишних хлопот.

На следующее утро Антип проводил Андрея до базы первого отделения. Снова представление. Начальник отделения, надворный советник, встретил нового топографа более доброжелательно:

– Унывать не будем, – многозначительно заметил он после того, как Андрей рассказал о себе, – согласно «Положению об училище» у вас есть еще возможность поступить, разрешается две попытки, что и следует использовать. А кроме всего, могу поделиться собственным опытом, я тоже училище не кончал, но, как видите, военным топографом стал.

Две недели Андрей с двумя другими только что прибывшими из команды топографами работал на одном планшете под непосредственным руководством начальника отделения. И как только были определены способности каждого из них к самостоятельным работам, им определили объем работ на весь летний период и развезли к местам базирования. Не без робости приступал Андрей к своей первой работе на государственных съемках в качестве военного топографа.

Военные топографы уже много лет вели топографические съемки и рекогносцировки во всех западных губерниях и Царстве Польском в соответствии с требованиями времени.

Весна 1880 года выдалась ранняя. Только перевалило на вторую половину апреля, а южные склоны полей порыжели, источенные нитями талых вод. Пряными запахами сосны и прошлогодней прелой травы тянуло с прогревшихся за день опушек боров и дубрав, раскинувшихся вдоль косогоров. В низинах ивы, стоящие «по пояс» в воде, поднявшейся над еще не растаявшим льдом, блестели золотистыми гирляндами сережек под лучами по-весеннему яркого солнца. Задолго до рассвета начинается здесь жизнь. Ночные шорохи и вздохи прерываются низвергающимися из глубин темного неба голосами «барашков», постепенно нарастают щебет и трели на всех этажах лесов, а завершает симфонию начинающегося утра льющаяся на землю вместе с потоком солнечных лучей песня жаворонка.

Весна – рождение года, а утро – дня. Топографы, как перелетные птицы, с весной разъезжаются по широким просторам родины. Раннее утро – самая желанная для них пора выхода в поле.

В первое утро приобщения к своим мечтаниям Андрей всей грудью вдыхал настоянный на аромате весны воздух, голову кружило от мысли от величия дела, коему решил он посвятить свою жизнь.

Андрею предстояло произвести топографическую съемку в масштабе 1:42 000 на площади 100 квадратных верст, для чего ему была придана команда солдат – целых 5 человек, прикомандированных из пехотных полков. Приходилось командовать людьми, которые были старше его по возрасту, обучать их, а на выданные деньги – кормить. Для того чтобы раздобыть продовольствие, надо было ездить по хуторам, тратить много времени. Иногда удавалось кормиться там, где останавливались на ночлег. Большей частью готовили пищу по очереди сами солдаты, а Андрей питался вместе с ними.

Каждый день перед Андреем представали зеленые дали перелесков, волнами уходивших к горизонту, вкрапления серо-красных нив по вершинам и склонам холмов, чередующихся с котловинами и впадинами и образующих такой хаотический рельеф, что разобраться в нем было очень трудным делом. А каково все это изобразить на планшете, и чтобы было понятно потом, что же на нем изображено не только ему самому, но и тем, для кого карта делалась?

«Тут мало быть топографом, надо быть еще и художником», – думал он.

Мелкоконтурность, сложный, не поддающийся никакой геоморфологии рельеф, россыпь хуторов выматывали за день не только солдат, бесконечно сновавших по спирали вокруг мензулы, но и самого Андрея, к вечеру шалеющего от рези в глазах и не успевающего ни разу присесть за весь, от «солнышка до солнышка», день.

Не раз, глядя на спускающееся за далекую зубчатую гряду леса солнце, Андрей вспоминал раздолье родных степей. Здесь до горизонта так же далеко, как и там, но ничего не видно. Холмы, холмы, но ни их самих, ни с них тоже ничего не видно. Не то он хочет видеть. Нет широты взгляда, каким-то угнетенным чувствуешь себя в этой непроглядной череде лесов, скованным в потребности воображения своих возможностей и силы.

«Вот Кавказ бы увидеть», – мечтал он.

Мечты – мечтами, а работу надо продолжать. Нередко его навещает начальник отделения, съемкой доволен, для начала, говорит, неплохо, в пример другим молодым топографам ставит, особенно старание Пастухова подчеркивает и добросовестность.

– Как смотришь, Андрей Васильевич, – уважительно спрашивает однажды надворный советник, – не возражаешь, если к тебе направим парочку людей для стажировки? Не идет у них что-то дело. Может быть, скорее ты найдешь ключи к их практическому невосприятию топосферы?

– У меня тоже нет опыта. Что же я могу им показать? – смутившись, сказал Андрей.

– У вас сейчас свеж в памяти опыт приобретения опыта, чего нет у меня, – как-то каламбурно, но точно по сути подметил начальник отделения, – мне трудно представить восприятие со стороны обучаемого, мне кажется, что все так просто в нашем деле. И как это может быть непонятно другим?

Скоро у Пастухова появились еще два помощника, унтер-офицеры из последнего выпуска учебной команды.

Андрей вспоминал, как повторял учебный материал перед экзаменами, когда излагал перед товарищами, что помнил. Это все равно что читать вслух книгу для себя, ведь в этом случае учишься правильно произносить незнакомые слова, чего, читая про себя, не делаешь.

Теперь Андрей, помогая товарищам освоить топографическую премудрость, повторял: «Не вижу – не рисую», «Ничего не пропусти и не забей планшет ненужным, ибо не тебе, а другим читать карту». В этих простых истинах вся сложность создания хорошей карты.

– Спасибо, господа унтеры, за учебу, – со смущенной улыбкой сказал он, когда провожал товарищей назад.

– Шутить, Пастухов, изволите, – недовольно ответил один из унтеров, на столь вроде бы неуместную шутку для дружного прощания.

– Не шучу, а на самом деле, – посерьезнев, заметил Андрей, – показывая или рассказывая вам, через ваше понимание, контролировал я правильность своих взглядов на практическое применение требований инструкций.

– Ну и практичный ты человек, – смеясь, заключил второй, – даже из нас извлек пользу, что было не так-то просто, мы себя знаем.

К концу полевого сезона на проверку работы Андрея приехал помощник начальника съемки подполковник П. П. Кульберг в сопровождении начальника отделения.

– Наслышан-наслышан, а вот побывать у вас, господин унтер-офицер, за все лето так и не пришлось, – приняв рапорт и протягивая руку, улыбаясь глазами, сказал он. – Теперь держитесь, отыграюсь за свое упущение.

Андрей оторопел не на шутку. Он тоже был наслышан о строгости подполковника. Высокого роста, с крупными чертами казавшегося непроницаемым лица, он производил впечатление самой жесткости, только большие серые и очень внимательные глаза выдавали скрываемое добродушие характера.

– Как хотите, а я устал от поиска пропусков, – под вечер, распрямившись над планшетом, сказал подполковник, – сдаюсь, нет больше сил.

– А вы, господин подполковник, и вправду переусердствовали не в свою пользу, – смеясь, сказал начальник отделения в тон Кульбергу, – не рассчитали силы и потратили их зря, ведь я вам заранее докладывал, с чем встретитесь у Пастухова.

– Нисколько не сожалею о содеянном, в познании обретается истина, – направляясь к базе команды, заключил Кульберг.

В октябре, когда все топографы были в сборе и занимались камеральными работами, из Санкт-Петербурга поступил высочайший рескрипт по итогам топогеодезических работ года, по которому, в числе прочих, унтер-офицеру Андрею Пастухову было пожаловано за усердие 15 рублей. В его положении военного топографа унтер-офицерского звания, при должностном окладе в 180 рублей в год на все житье-бытье и обмундирование, да по 25 копеек «порционных», полевых в летний период, 15 рублей были немалые деньги, но главным стало признание его усилий в топографическом деле.

Митава – небольшой, уютный городок, есть где молодому человеку поразвлечься, тем более что свободного времени вечерами много.

– Сегодня опять дома сидеть будешь? – обращается к сидящему над учебником Андрею Антип, с которым они так и остались вместе жить на зиму.

– Да! Буду сидеть, – нарочно сделав строгое выражение лица и вперив глаза в друга, ответил Андрей, – если я не буду сидеть эту зиму за этим столом, то придется в этой твоей Курляндии сидеть, может статься, всю жизнь.

– А тебе подай: «Кавказ подо мною. Один в вышине», – со смехом продекламировал Антип, возводя руки ввысь.

– Повторяешься, друг, и не надейся, что заведешь меня, – сказал Андрей, отмахнувшись от друга, – иди, иди, а то Бирутку другой унтер перехватит.

Андрей бывал на пирушках, которые посещать за честь почитали многие его коллеги, а потом месяцами не могли рассчитаться с хозяевами за «стол», у него же занимали. Он же деньгами, хотя и небольшими, распоряжался серьезно, научился их ценить, всегда предполагал, что завтра они могут быть нужнее, чем сегодня.

«Молодец же Антипка, – подумал Андрей, когда тот, напевая мотив модного романса, нырнул в темноту осенней ночи, – как у него все просто получается, никаких забот, день прошел – и ладно. А у меня все обременено мыслями о последствиях своих действий. Как тяжело порой жить в вечном напряжении. Может, и верно: плюнуть на все, да и пустить на авось, куда вывезет?»

– Баста! – твердо сказал Андрей, стукнув ладонью по столу. – В таком настроении меня может далеко занести, надо бы выйти на люди.

Набросив на плечи дождевик, он только в пути решил, куда пойти, чтобы только не оставаться в такой скучный вечер одному: «К Мануилу, тот тоже, наверное, дома».

Затяжная прибалтийская осень угнетала Андрея. Ни зима, ни лето. Так надоели дожди, а им конца не видно. В чертежной ежедневно одни и те же лица, да и переговорено, кажется, все. Скука.

– Эх и горемыки мы, – со вздохом выдавил Кирхгоф, тяжело поднимаясь с холодной кровати, в которой лежал в том, в чем пришел с улицы, когда вошел Андрей. – Вижу, и ты раскис?

– Не говори, дружище, места не нахожу себе, – подтвердил Андрей, плюхнувшись на одиноко стоящую посередине небольшой, почти пустой комнатки скрипучую табуретку, почерневшую от старости.

– Может быть, жениться? – усмехаясь, продолжал Мануил. – Все какое-то разнообразие бы в жизнь привнесло сие новшество.

– Вот именно новшество, но его само еще нужно внести, – рассмеялся Андрей, – в «Положение» о нашем с тобой положении. Когда отменят параграф двадцать пятый о нашем безбрачии, тогда и женишься.

– Это и я помню, но все же мысли подобные в голову лезут, как и многие, пусть и невероятные иногда, с ними как-то раскрепощаешь свою голову, – мрачно продолжал Мануил.

– Так ты подай в отставку, – совсем не в тон другу подсказал Андрей, – тогда и жениться можешь, да и будешь делать, что твоя душенька пожелает.

– Неуместны твои советы, Андрюшка, – обидчиво сказал Мануил, – сам…

– Знаю. Знаю, прости, – перебил Андрей друга и, вскочив с табуретки, уперся обеими руками в плечи сидящего на краю кровати Мануила, стараясь уловить, не обиделся ли тот на самом деле на его неуклюжую шутку.

Андрей давно знает Кирхгофа и его старенькую мать, всю жизнь выбивающуюся из сил, чтобы вывести сына в люди, в которых ей самой так и не пришлось побывать. Дочь разорившегося и рано умершего еврея, неведомо как оказавшегося в России, была несчастливой в своей личной жизни и теперь коротала свои дни в одиночестве, в небольшой двухкомнатной квартирке двухэтажного деревянного домика, затерявшегося в зеленых дебрях Выборгской части. Вспомнив о матери Мануила, Андрей не то чтобы позавидовал другу, что у него есть мать, которая всегда хочет помочь сыну в трудную минуту, но ему стало боязно за себя, не ожесточится ли он без душевной поддержки, столь необходимой в трудной борьбе за выживание в этом суматошном мире.

– Не унывай, дружище, – словно угадав мысли Андрея и стараясь успокоить его, сказал Мануил, снимая его руки, которые тот, уйдя в свои сокровенные мысли, как будто забыл на его плечах.

– Ну нет! Никакого уныния, – оживился Андрей, – давай подумаем, чем займемся, – и непременно бездельем.

Нечасто приходилось вот так расслабиться, но Андрей обрадовался одной этой мысли. Напряжение последних месяцев давало себя чувствовать, он стал раздражителен, что заметили даже товарищи, всегда видевшие в нем спокойного и рассудительного, не по возрасту серьезного, но всегда душевного друга.

«Не принятые в училище по недостатку вакансий могут держать экзамен второй раз (в последующие приемы)», – так сказано в параграфе 13 «Положения об училище».

– Ты понимаешь, что это для меня значит? – вопрошал Андрей потом Кирхгофа.

– Знаю, что для меня это не имеет никакого значения, – отвечал в тон Мануил, – а что касается тебя, то сомневаюсь, чтобы полковник Штраус и тебя благословил на сей подвиг.

– Выход запасной есть, но начнем действовать по всем правилам.

По «правилам» не получилось: полковник не поддержал ходатайство начальника отделения о рекомендации унтер-офицера Пастухова к поступлению в Военно-топографическое училище, полагая, что ему, дворянину, провидением уготован чин блюстителя чистоты Корпуса военных топографов. К этому времени корпус в большинстве своем состоял из классных военных топографов, в том числе офицеров, происходящих из сословий, далеких от дворянства.

– Ну что же, Андрей Васильевич, – встретил вопросом Пастухова начальник отделения, когда стало известно о решении начальника съемки, – используете на запасной вариант своего стратегического наступления на училище?

– А что же остается делать, господин надворный советник?

– Верно, это и есть то, что надо делать. В добрый путь.

В приказе № 127 от 30 мая 1881 года по Корпусу военных топографов был вписан параграф об увольнении младшего топографа унтер-офицерского звания Андрея Пастухова в запас армии сроком до 23 июля 1890 года. 23 июня, получив подписанный полковником Штраусом отпускной билет № 534, он покинул Митаву.

– Ты горюешь больше меня, – говорил Андрей Мануилу, провожающему его на железнодорожном вокзале, – пойми, что попытка, как говорят, не пытка, а должность и положение младшего классного топографа от меня никуда не денутся, или, вернее, я от него.

25 июня Андрей был снова в столице, теперь уже знакомой. Его радушно приняла матушка Кирхгоф, в ее квартире она нашел приют и почти родительскую заботу, которую она не имела сейчас возможности проявить к своему Мануилу, находившемуся в далекой Курляндии.

Через несколько дней на последней странице его отпускного билета появился штамп: «Означенный въ этом билете Пастухов въ алфавите запасных нижнихъ чинов в канцелярии С. – Петербургскаго градоначальника записанъ в книге 1881 года под № 139 июля 3 дня 1881 года.

Заведующий делопроизводствомъ по счислению запасных войск Кучеров».

«Теперь я свободен, – думалось Андрею, – но от чего свободен? Только лишь от зависимости от полковника Штрауса, да и то не совсем, так что на радости пока не приходится рассчитывать, еще рано говорить гоп».

Но маневр сделан, и… начинать все надо с самого начала. Деньги, что Андрей так бережно копил, теперь составляли его единственный запас для существования. Никакого свободного времени, усиленная подготовка к экзаменам, ведь впереди вторичный прорыв в Корпус военных топографов.

30 июля 1881 года Пастухов появляется в канцелярии военно-топографического отдела Главного штаба.

– Цель вашего посещения? – цедит сквозь зубы писарь, не отрывая глаз от бумаги.

«Кажется, он меня не узнает», – больше с удовольствием, чем с сожалением, отмечает Андрей.

– Явился с рапортом, в котором излагаю просьбу о зачислении меня на службу в корпус, – спокойно отвечает Андрей.

– Сдайте рапорт моему помощнику, – кивнул писарь в сторону сидящего за столом в углу канцелярии пожилого солдата. Кивок головы без отрыва глаз от стола: – А сами изредка навещайте.

Писарю не до мелочей, от которых порой зависит будущая жизнь молодого человека.

«Хорошо, что не все такие вот, как этот чиновник», – подумал Андрей, выходя на залитую ярким солнечным светом Дворцовую площадь и смешиваясь с разноцветной толпой гуляк, глядя на которых можно было подумать: беззаботно живет столица!

Но не эта толпа была олицетворением жизни столицы и России. Это по приезде в Санкт-Петербург Андрей сразу же понял. На следующий же день, как он поселился у матушки Кирхгоф, рано утром явился городовой и бесцеремонно осведомился о причине проживания в столице и праве на жительство. Совсем недавно здесь, в столице, был убит самодержец всея Руси, и охранка сбивалась с ног, выискивая крамольников. Кругом царили подозрительность и слежка. Матушка Кирхгоф уже успела предупредить Андрея, что городовой не первый раз удостаивает своим посещением ее жилище и как-то проговорился, что ее сын служит в учреждении, в котором был обнаружен государственный преступник Мышкин.

Лето выдалось жаркое. Понежиться бы в тени листвы на какой-нибудь зеленой полянке в рощах Выборгской стороны, да некогда, приходится штудировать который раз одни и те же учебники, для чего нужно каждый день добираться до далекого Васильевского острова.

– Ба! Что за знакомая личность? – воскликнул молодой бородач в огромных очках, спущенных на самый кончик огромного носа, уперев в Андрея серые выпуклые глаза.

– Простите! Я не имею чести знать вас, – ответил Андрей, невольно под нагловатым взглядом бородача попятившись от стойки библиотекаря, с которым только что разговаривал по поводу пользования учебниками университетской библиотеки.

– Тем лучше, что не узнаешь меня, – нисколько не смущаясь, так же бесцеремонно продолжал бородач, как его про себя назвал Андрей, – тем приятнее будет тебе самому, когда узнаешь.

Тоном старого знакомого он спросил библиотекаря:

– По какому это поводу пытал вас сей молодец?

– Молодой человек имеет намерение пользоваться нашей библиотекой, господин Власов, – ответил библиотекарь.

Андрей понял, что сей человек здесь в «своих» значится.

– Володька! Так это ты, нехристь, так обезобразился, – немало удивившись, взволнованно сказал Андрей, обхватив того за плечи.

– Не говори, друг, маскируюсь. Времена, сам знаешь, какие, – понизив голос и отводя товарища от стойки, ответил Власов. – А как ты сюда попал?

Андрей поведал Владимиру, с которым они когда-то вместе зубрили латынь перед сдачей экзаменов в 3-й прогимназии и с тех пор друг о друге ничего не слышали, о своих злоключениях с поступлением в училище. Владимир тоже не без труда поступил в университет и теперь успешно студенчествовал.

С библиотекой все было улажено, и Андрей времени не терял, лишь изредка захаживая в топографический отдел.

– Господин Пастухов, по вашему делу сделан запрос в Курляндскую съемку, потребовалась характеристика на вас, но от полковника Штрауса пока нет ответа, – получил Андрей ответ от писаря на вопрос о результатах по своему рапорту.

«Снова Штраус, никак не обойти его», – подумал Андрей, выходя из Главного штаба. Приходилось ждать.

Только в начале сентября был издан приказ, удовлетворивший его просьбу. Он был снова зачислен на воинскую службу в Корпус военных топографов с прикомандированием к учебной команде и правом сдачи вступительных экзаменов в Военно-топографическое училище.

«Родным домом стала мне учебная команда», – с усмешкой подумал Андрей, подписываясь на обороте листа с текстом прочитанного ему писарем приказа.

Идя на экзамены, Андрей не волновался, как первый раз, считая, что подготовлен к ним, но червоточина сомнений поселилась в его сознании, он готовил себя к случайностям, которые ни предусмотришь, ни обойдешь.

– Что с тобой, сынок? – с тревогой в голосе спросила матушка Кирхгоф, когда Андрей вернулся поздно вечером в один из дней после сдачи экзаменов, увидев его совсем не таким, каким он бывал обычно.

– Какой же я невезучий! – тихо проговорил Андрей, пытаясь изобразить на лице, искаженном горем, некое подобие улыбки. – Снова для меня не нашлось вакансии в училище.

– Господи Иисусе! – тихо прошептала старая женщина, закрыв лицо руками. – Чем тебя разгневали дети мои?

Но ответа не было. Она, как могла, утешала в горе ставшего ей родным Андрея, и он был ей очень благодарен. Никто, кроме родной матери, будь она жива, не мог быть так нужен ему в то время, как эта женщина, тоже мать, живущая теперь только заботами и чаяниями своего сына Мануила и… его тоже. Она не плакала, не пыталась словами уговаривать Андрея, успокаивать. Она села с ним рядом, положила свою натруженную ладонь на его руку и долго молча, через соприкосновение освобождала своим материнским теплом его объятый холодом человеческой несправедливости разум.

– Спасибо, мама, – крепко обнимая матушку Кирхгоф, сказал Андрей при прощании с ней, – вы не дали утратить мне веру в людей.

Уже много позже Андрей узнал, что из 14 кандидатов, зачисленных тогда в младший класс училища, в 1888 году было выпущено в Корпус военных топографов только 6 человек.