Мой роман со Стивеном Кингом. Тайные откровения

Сидит на судне и смотрит…

Так о чём я? О том чтобы податься в террористки?

Да. Хорошо бы, например, пробраться на частный корпоративчик, на судно – на круизный лайнер по типу New Titanic, заангажированный богатенькими ублюдками, чтобы на частной вечеринке потешиться массовыми оргиями. А тут я – не ждали? А я прилетела! Как незаметная зелёная мушка… – только с небольшой бомбочкой под крылышком…

И?

«Под крылом самолёта о чём-то поёт… зелёное море тайги»…

Но нет… А вот и нет! Про тайгу я вспоминать не буду. Не дождётесь. Тайга, снег по пояс, и непонятно, как по нему ходят. Ногу-то не вытащить… Ну и пусть… мне пофигу… меня там нет.

Нету. Ни там, ни здесь. А где я?

Чёрт бы его побрал, этого, мать его, загадочного принца! – Стивен! Кинг! Чёрт… Да и пошли они все…

Буду себя укачивать. Вот, как на кораблике…

По пути к Шпицбергену, к русскому городку Баренцбург… на Норвежском острове…

Тогда в Москве Лю Лю взяли с собой в команду моржей, и группа товарищей добиралась до острова, чтобы там проплыть рекордную эстафету: сутки в воде без перерыва. А вода там постоянно не выше двух-трёх градусов.

Дядька один московский организовал команду, выбивал спонсорские деньги и возил ребят по разным местам – в холодные воды, даже на Байкале побывали – чтобы ставить рекорды, а самому побыть важным Генералом для оловянных солдатиков-моржат. Ну, или моржатиков-солдат – такое ему больше душу грело.

Началась качка, меня мгновенное вырубило в морскую болезнь. В минуту – с пакетом прижатым к груди я уже на верхних нарах – страдаю от качки. Ненавижу страдать! С минуты на минуту начнёт рвать.

И припомнила метОду: если чего-то избежать ну нету никакой совсем возможности, но при этом переносить это – нету никакого терпения! То – нужно… – сделать… – что???

– Нужно это…неизбежное… – взять, да и – полюбить!

– По-лю-бить! – Когда я об этом подумала, к горлу подступил очередной спазм… пакет мгновенно возле рта… Но нет, хвала везению – пронесло.

Полюбить качку? Которая вызывает самые блевотные рефлексы? – КанеШна!

А что тут такого особенного?

Ну, есть ведь в качке что-то доброе и приятное? Например, когда качают колыбель? Ну да… детки же засыпают и не жалуются? А когда у меня бывает сильный стресс, то я тоже сижу болванчиком и качаюсь из стороны в сторону. Часами.

Когда мама неожиданно умерла, то я долго качалась. Очень долго. Я на людях плакать-то не могу. Только качаться…

И сразу – отлично – я припомнила колыбельку, мысленно разместила в неё мою маленькую Лю Лю, и – начала себя укачивать. С помощью морской качки. Это оказалось так замечательно, что когда через час прозвучал гонг на обед, я уже давным-давно наслаждалась качкой, а никак не страдала от неё. Пакет ни разу не пригодился. А половина пассажиров лежали в лёжку – зелёные… что та лягушка – металлическая скульптура в патине около ворот дома Стивена Кинга!

Забыла только, кого я там хотела полюбить?

Ну раз забыла, значит не обязательно.

Лю Лю ищет возможность выжить

Полюбить… полюбить… полюбить… – стучало в голове неугомонными ударами.

Тупо и бестолково толкалось, будто качели, ударяясь в стену. Только вместо сотрясания от удара, его не было – сиденье «качелей» в голове Лю Лю оказывалось в исходной позиции, и снова летело в стену… и влетало – с одновременным высечением мысли… Ни боли, ни удара, вместо удара – фраза: полюбить.

И так снова и снова: качели несут её непосредственно на бетонное сооружение, и «полюбить» вспыхивает как искра. И после вспышки она снова в исходной позиции, некоторое выжидание и – движение в стену…

В детстве брат качал Лю Лю на качелях. Тогда они все ещё жили будто бы семья. Маленькой Лю Лю отдавали игрушки, когда она ревела: например, деревянную лошадку – стоило начать на ней качаться, и сестричка бежала, чтобы на лошадку посадили её…

Малышку купали в алюминиевом корыте, таскали на руках, сажали где-нибудь в песочнице или в сугробе, пока сами играли в свои мальчишеские игры. Лю Лю тогда не чувствовала себя изгоем, не знала, что не такая как надо, и мама сожалеет, что её родила.

Мама боялась греха – и потому появилась Лю Лю. Если бы не побоялась – лежать бы неродившейся девочке в виде кровяного комочка, величиной с птичку или меньше посреди медной урночки в кабинете гинеколога. Пока доктор мыл бы руки, а несостоявшаяся мама приходила в себя от пережитой боли.

Вряд ли в те времена абортницам делали обезболивание. Это даже и не сомневайся. Просто, без сантиментов – в кресло, ноги раздвинуть, и – ледяную железяку внутрь… и ковырять, ковырять, подцеплять – за что они там цепляют? Может за ножку, а может за пуповину? А потом вытягивают наружу? Как задушенного верёвкой, а потом утопленного котёнка… – тяни его за верёвочку, он и выплывет. Не знаю, как они там орудуют вслепую…

Но мама верила в Бога. И потому родилась Лю Лю. Но оказалась сильно лишней, особенно, когда стал проявляться её характер. Прескверный, надо сказать, характер.

Она патологически не могла сделать то, что просили. Например, мама оставила девочку около подъезда… Ничего необычного. Девочке и пяти нет, четыре наверно с хвостиком (или без). Куда денется девочка, если мама забежит домой, потому что забыла авоську для продуктов?

Но нет – мама выходит, а девочки и след простыл. – Нету! Ни во дворе, ни за домом, ни в подъезде, ни на дороге даже – нигде нету! Испарилась.

А что случилось? А девочке скучно просто стоять, и она решила посмотреть, что там за углом. Там оказался проезд, а дальше дорога. А что через дорогу? А там сквер. А что дальше, за деревьями? Другие дорожки, очень много, а впереди озеро, а в озере утки с очень длинными шеями. Очень белые. И носы-клювы красные, а вокруг чёрненькое.

Понятно, что девочка стала, как зачарованная, смотреть на них, плавно скользящих по поверхности воды! А про маму она просто забыла. Да и чего такого важного, чтобы стоять около подъезда?

Тут утки – вода, тут много людей – гуляют, дяденьки, тётеньки, а там… просто серая стена, пустая, стой около неё… никакого терпения не хватит.

Но скоро кто-то остановился и стал расспрашивать, как её зовут, где её мама. Девочка так и ответила, мама пошла домой, но скоро вернётся. А как её зовут? Лю Лю. Маму? Маму – Мария. А Папу? Иван. А где они живут? Вон там, – и девочка машет рукой в неопределённом направлении.

И скоро Лю Лю уже сидела в отделении милиции, где её как очень отважную девочку окружили такие замечательно внимательные дяди, все в одинаковой форме и очень доброжелательные. Лю Лю с удовольствием рассказывала им всё, что знала про маму и папу. Но адреса она не знала, хотя они очень хотели, чтобы она вспомнила. Лю Лю сидела на стульчике между столами посреди большой комнаты, её окружали ласковые взрослые мужчины, и рассказывая обо всём, что знала, болтая ногами в белых сапожках… сапожки не доставали до пола, и раскачивать ими было замечательно здоровско.

Но вот в комнату вбежала мама, и всё кончилось. Дяденьки сразу переключились на неё, а девочка расстроилась, потому что не всё ещё рассказала и могла бы продолжать, хотела продолжать – пусть бы мама разрешила ей тут ещё посидеть. Было бы даже лучше, чем рассматривать уток.

Здесь она купалась, грелась как воробушек во внимании таких красивых и таких добрых дяденек… можно сказать – лучший день в жизни запомнился навсегда.

И подобные истории случались постоянно. Мама искала Лю Лю словно заведённая. А когда дочка подросла – так же постоянно не знала, где она. Уже не искала. И всё время думала, жива ли дочка и где пропадает. Даже про сон подросшей Лю Лю рассказывала.

Во сне: идёт мама вдоль берега моря, а на самом деле в жизни мама на море ни разу не была, и видит, что впереди – по песку вытаскивают утопленницу: тянут из воды за косу… А у Лю Лю как раз была коса… Подошла, а сердце так и оборвалось – в утопленнице она узнала свою дочь. Пока дочурка в это время отдыхала где-то в Сочи…

Она всегда куда-то устремлялась, а мама ждала весточки. Ну и умерла не старая.

Не из-за отсутствующей весточки, конечно, а просто износила сердце. Оно и отказало.

* * *

Лю Лю приоткрыла глаза – она в больнице. Отдельная палата. Никого.

Оглядела себя. Лежит в ситцевом халате, в больницах всегда так… трубка к вене, мешок с прозрачной жидкостью, трубка к носу, через ноздрю, вокруг медицинское оборудование.

Светло. Кровать приподнята в изголовье, спала полулёжа. На тумбочке пусто.

Не так, чтобы что-то болело, но общее состояние нехорошее, и будто бы какое-то странное… и вид – опять – одновременно: изнутри и будто со стороны, из угла палаты. Похоже на изменённое состояние сознания.

Примерно так же случилось во время выстрела, когда «душа вылетела к потолку».

Вдруг дверь открылась, в палату зашли двое в медицинских голубых халатах, и начали отключать Лю Лю от трубок. Для носа подали салфетку. Потом усадили на постели, натянули на ноги больничные носки, поверх вторую пару и третью, ноги получились как бы в трикотажных сапожках, только без подошвы. Но на носках, снизу, там специально плотной краской набит орнамент, чтобы не скользить по полу, – внутри больницы пациенты все в таких ходят, вместо тапок…

Надели носки, накинули в два слоя белое больничное покрывало, вместо одеял такие выдают, обернули – вроде куколки запеленали и медленно повели из палаты.

Никто ничего не говорил. Лю Лю слушалась и тоже молчала, не задавая необязательных вопросов. Эти двое завели её в лифт, все вместе спустились в холл больницы и вышли, – никто их не задержал и ни разу ни о чём не спросили. Нянечки шли мимо, не обращая внимания на пациентку в покрывале, медсёстры занимались своими делами, одна болтала по телефону, другая за стойкой что-то писала – самая рядовая атмосфера обычного рабочего дня в больнице.

Необычным показалось, пожалуй, только одно: её в носках и без одежды вывели из больничного корпуса и усадили в легковой автомобиль, в частный, на середину заднего сиденья, и двое сели по бокам. И никто не обратил внимание, что носки немного промокли, пока она шла до машины. Не сильно, но всё же ощутимо.

Далее куда-то ехали, поворачивали, снова прямо, по трассе, через лес – в целом, довольно долго. Но может потому так показалось, что Лю Лю засыпала, и когда проснулась, то всё ещё были в дороге. А сколько проспала – не знала.

Не разговаривали. Но когда довезли и провели в какой-то незнакомый дом, стоящий в лесу в стороне от дороги, то предложили сесть в хорошее кресло, подали воды, а скоро принесли йогурт.

Лю Лю спросила:

– Вы кто?

– Тебе лучше не знать, – один из них неприятно на неё посмотрел, и Лю Лю подумала, что её похитили.

– Что вы со мной будете делать?

– Тебе лучше не знать, – и опять тот же уже заметно гадкий взгляд.

Радужки без зрачков как безличные пуговки, на границе с белками мутноватые, не чёткие, лицо нехорошее, рыхлое и будто нездоровое. Неприятный тип, чего и говорить, но приходилось быть отстранённой, ни на чём не циклиться. Не хотелось оказаться в роли избиваемой, нарываясь самолично.

У Лю Лю имелся опыт самосохранения в экстремальных условиях.

Она закрыла глаза. Пусть делают, что хотят, а она хочет спать.

И Лю Лю заснула, сидя в кресле с йогуртом в руках. Даже не притронулась, коробочка с йогуртом так и зависла в руке, рискуя вывалиться из ослабевших пальцев. А пластиковая ложечка соскользнула и упала.

– Заснула, – произнесли тем же голосом, гадким.

– Так чего, будем приступать?

– Подождём Самого.

– Пора бы ему уже приехать.

– Мастер. Имеет право и задержаться.

– Может перенесём пока? На кушетку или куда её?

– Да, давай.

И вдвоём – один подхватил под мышками, другой за ноги – перетащили в соседнее помещение.

– Носки надо снять, промокли, – сказал тот, что держал за щиколотки, – может разденем заодно?

– Не надо, пусть сам.

Из коридора послышались движения, одновременно кто-то топал ботинками, поднимаясь из подвала, а кто-то отпирал ключом входную дверь.

– Ну как у вас тут дела? – голос Стивена доходил издалека, сквозь пелену сознания. Но может это всего лишь голос, похожий на Стивена? В пелене могут создаваться иллюзии и фантазии. В больнице Стивена не было. Но наверно, всё же его…

– Всё в порядке, в соответствии с заданием. Доставлена в лучшем виде. Уже уложили на кушетку, – наверно, про Лю Лю…

– Ладно, пойдём посмотрим, – и шаги приблизились. Казалось, они стоят, возвышаясь над ней и наблюдают, как она дышит. Она дышала ровно. Но сознание опять, в который уже раз, как бы вышло наружу, и она увидела сцену внутренним взором, но откуда-то извне.

Стивен стоял с тремя мужчинами, двое – в голубых халатах – привезли её сюда, третий в рабочей рубашке, похоже, водитель.

Что они намерены делать, она не знала, и это беспокоило. Однако, душечка предпочла выглядеть глубоко спящей и не вмешиваться в ситуацию, не распознав, что происходит. И дополнительно её останавливало убеждение, что никто не собирается что-либо с ней обсуждать, или спрашивать согласия, в противном случае ей ещё в больнице сообщили бы, куда везут. Это было унизительно, но не смертельно. И зародившаяся к этому моменту обида быстро перекинулась на Стивена.

Это он всё задумал. Изначально. Он её поймал на крючок, дуру пропащую. И она ничего не может поделать. Ни сказать, ни закричать, ни шевельнуться. А только безмолвно и мучительно наблюдать, страдая от предчувствия чего-то совсем уж немыслимого.

У её возлюбленного оказалось второе лицо. Или дно. И там, на этом дне, происходило что-то ей неведомое, от чего застыла в закоченевшем безмолвии её душа.

Обречённая, она ждала своей участи. Стивен представлялся палачом. Причём настолько родным, что она добровольно примет смерть. Откуда-то она догадывалась, что Стивен просто выполняет долг. Как обычно – избирает путь без шума и драки. Может отдал её вместо выкупа? За женщину на трассе? Он забрал их женщину, и в счёт покрытия ущерба – они затребовали его.

И вот её уже передают из рук в руки…

Данность, которую невозможно отменить. А то, что Лю Лю ни разу не согласна на такую сделку – не имеет значения. У неё просто нет шанса на что-либо повлиять. Вот организм и экономит ресурсы, не возражает попусту, чтобы втихую выследить, что происходит.

Возможно, решение бороться ещё придёт, только позже. Пока поползновений к борьбе точно не возникло. Она не чувствовала возмущения, а только обиду, которую предпочла не показать.

Наверное, вырежут органы.

Кому-то из богатеньких филателистов понадобилась печень или лёгкие…

Клубная жизнь, клубные гости – блюдо к столу изысканно-благородных джентльменов.

– Кто желает почку?

– Кому роговицу глаза? Нет? А что насчёт сердца? Наверняка, сердца идут особенно хорошо… Изношенные вдребезги можно заменить на влюбённые и наивные. От Лю Лю скорее всего подойдёт какой-нибудь женской особи – наследнице нефтяных месторождений, или владелице пары небоскрёбов? Была там на вечеринке одна пожилая леди, очень ласково её осмотрела, и побеседовала в такой трепетно-материнской манере… Лю Лю её даже по-своему полюбила.

Хотя… Сказать по совести, а кого она сама-дура не полюбила?

– Практически всех! – Констатировала она непонятно каким образом.

И не думая, вроде бы, однако – категорично. Иным телом что ли? – Откуда-то снаружи, не из думательного аппарата.

* * *

– Пусть спит, чем больше она спит, тем лучше всё пройдёт – произнёс некто голосом Стивена. И Лю Лю согласилась. Спать это самое наилучшее в её положении.

– А нам чего делать? – Гадкий снова прогундосил, скверно хрюкая носом, будто втягивал комок собственных соплей, чтобы не сморкаться.

– Присматривайте, пока не проснулась. Вот ампула, через четыре часа, если раньше не проснётся, введёте в вену, чтобы спала. Справитесь?

– Атож! Будет исполнено, – и снова хрюк носом.

– А комнату уже приготовили?

– Почти, скоро будет готова, тогда мы перенесём сами? Да?

– Да, сами отнесёте, там за дверью – возьмёте носилки.

– Конечно.

– Не забудьте… Внизу в машине я привёз канцелярские принадлежности – несколько пачек бумаги, папки, скрепки и прочее – нужно всё занести в мой кабинет, положить на столе. Принтер работает, проверяли?

– Наверно, работает, а чего с ним сделается. Недавно работал, но конечно, проверим.

– Мне нужно, чтобы всё было готово. И для звукозаписи в том числе. И ключи от кабинета передать мне лично.

– Слушаюсь, сэр, – по военному чётко гавкнул Гадкий. Двое других либо ушли, либо молчали.

– А медицинские препараты в машине, их тоже в кабинет, положить на столе, или в смотровую отнести? –прошамкал напарник Гадкого.

– Да, отнести, в шкафчик, и ключи тоже мне.

Дружно затопали три пары ног, и – почти неслышно – удалилась пара в кожаной обуви.

Темнота, наконец добралась до Лю Лю и расползлась внутри вязкой тишиной.

Стыд

Когда Лю Лю пришла в себя после очередного сна…

А надо сказать, что засыпала она регулярно – будто по команде, стоило начаться какому-то действию, в котором она не могла участвовать. А участвовать она не могла уже очень давно. С момента, когда непонятным образом оказалась в больнице.

– Кто отвёз, из-за чего, когда? – Ничего этого Лю Лю вспомнить не могла.

Она постоянно пребывала либо в заторможенном состоянии, без возможности привычно двигаться, либо и вовсе была связана, завёрнутая в покрывало или откровенно привязана к постели. А теперь ещё добавился сильный страх пошевелиться или что-нибудь сказать.

К тому же её преследовали мысли о том, что её украли с целью извлечь органы для продажи.

Вроде мафиозные подельники Стивена из общества Филателистов заказали её, чтобы подготовить для кого-то из своих – вероятно, для прямой пересадки органов. Или, может, ещё чего-то выжидали в связи с возникшими техническими трудностями.

Лю Лю содержали для неведомой цели, ничего не объясняя, но попутно не отказывали себе в удовольствии поглумиться, – потому что в их мире чего ещё и делать, кроме развлечений? А развлекаться богатенькие подонки умеют, это даже не вопрос.

Почему подонки? А кто же они ещё, если в Клубе выглядели порядочными, даже и великодушными добрячками, всего и делов – богатенькими, так что Лю Лю им немало позавидовала и по-своему боготворила… Но вот им представилась возможность безнаказанно выкрасть женщину, которую точно не будут искать, ведь она одинокая иностранка – понятно, не сообщившая никому ни адреса, куда отправилась к любовнику, ни даже города.

Не будет же нормальная женщина оповещать своих подружек или родственничков, если задумала навязаться к одинокому мужчине, ничего о нём не зная, всего лишь один раз переспав с ним два года назад, за которые они практически не общались?

Нет таких дур. Всегда женщины маскируются во имя приличий. К тому же Лю Лю успела не раз прочирикать о том, что никто не знает, где она находится, потому что – роман её есть тайна велика, и о существовании её Принца никому не известно. Принца или теперь уже Кинга, – так филателисты быстро переиначили… и правильно сделали, потому что Принц к этому времени уже превратился в полновластного Кинга, хотя сама Лю Лю не сразу это поняла.

Он уже царствовал над нею. А она марионеткой дрыгалась под воздействием его чарующей… – или, чего уж там – гипнотизирующей – физиономии!

Кинг оказался предателем.

Это я вам точно говорю! – Сама – без Лю Лю!

Предал меня, и неизвестно почему. Денег ему что ли не хватало? Или чёртовы иллюминаты-масоны-говнюки-кастраты его заставили… Если и так – всё равно скотина! Мог бы мне сказать, я бы согласилась.

Ну, хотя… кто знает, может одну почку и отдала бы, а всё вообще – включая роговицы глаз, сердце, матку – может и не отдала бы… Крови бы – пару-тройку литров – наверняка нацедила…

Но им же, наверно, всё нужно… группу крови в больнице вызнали, и все дела…

Так вот, когда Лю Лю проснулась…

Руки оказались привязанными к кровати. И ноги тоже. Дёрнулась, бесполезно. Комната, никого рядом. Тумбочка, над кроватью дурацкая картинка в раме. Идиоты, наверно, гребут деньги лопатой, а картину навесили – говнище, только и цены, что рама дорогая.

Осмотрелась, но ничего личного в комнате не обнаружила. Хотя… – Цветочки на подоконнике в горшке: так себе – зелёная кучка где-то затерявшейся жизни.

Так попасть, – Лю Лю не находила слов, чтобы наказать себя, адекватно тому, что натворила.

И при этом, вот же чудеса… – не было у неё такой уверенности, что со Стивеном теперь всё – кончено навеки! Не было такого чувства! Унижение, обида, злость на предателя, но – полностью плюс на минус – всё равно не поменялся.

Невероятно! – Хотелось ущипнуть себя, потому что в жизни такого не бывает!

* * *

Спустя примерно полчаса, пришли двое в халатах, архангелы, мать их, и начали готовить, вероятно, к очередному издевательству.

Они уже давно приспособились: вытащат из постели и ну давай издеваться, насмехаться или и того хуже – причинять сумасшедшее унижение… Лишь бы радоваться от моих мучений.

– Готовься, сейчас будем одеваться, – отвязали, сняли ночную рубашку и напялили платье: выше колен, аляпистое с зелёными листиками, дурацкими ромашками, якобы детское… скотины… я выглядела в этом, – ещё и с ярко-красными горошками! – как малолетняя блядь из сиротского дома.

Им нравилось… гости же постоянно приезжали. Частенько с женщинами… Специально заблаговременно не кормят, чтобы потом начать кормить перед зрителями.

И как кормить? Недавно привязали к ножке кровати, поставили миску посреди комнаты, а сами, конечно, уселись смотреть шоу… И один толкает миску ногой… мол, давай девочка – ползи к мисочке, тут тебе покушать положили…

Я вообще далеко не девочка, сам вид в этом клоунском наряде уже вызывает смех, а тут ещё такой театр – должна изображать собачку и вилять попкой…

Не исполнять приказаний? Чтобы увечий нанесли? Или ради чего?

Унижение – это полезно для ослабления гордыни. Поэтому унижаться не грех. А отказаться – по какой причине?

Не могу отказаться…

Но что происходит во время унижения – врагу не пожелаю! Легче с жизнью расстаться, чем пройти через унижение и не возражать. Внутри всё вопит, бьётся – истерика такая, что не зря они связывают! Руки на себя наложить? – Легко! Но нечем. Всё убирают. И дополнительно привязывают. Знают, сукины дети, что делать…

И вот так – привязали, и подают кусок… хороший такой кусок – заливного телячьего языка, на поварской большущей вилке, а я варёный язык с самого детства обожаю, мама варила. Но подают нарочно – так, чтобы не могла дотянуться. И вот – тянусь со всей дури, языка-то хочется, не всё же одной жидкой кашей давиться? А они аж смехом заходятся, ну и суки же… бабы звенят хохотом, две поганые погремушки… Но только зря гадин повеселила, верёвки в запястья впились – едва ли не шрамами набухли, покраснели… но так и не дотянулась. Мне же ещё и ртом положено было брать…

Они за окно кусок выбросили. Свежий, такой сочный кусок…

Натурально: уважаемый высокородный джентльмен встал, – не поленился, – подошёл, показательно приоткрыл створку окна и выбросил… может там собака съела, поди знай…

Плакала… когда они ушли.

С тех пор больше ни одного слова им никому не сказала. Не хочу. Обидели. И очень сильно. Стыдно тоже до умопомрачения. За то, что есть хотела. Плевать, что унизительно.

А до этого случая была тоже оргия…

Женщин привезли, три штуки. Вот у тех женщин стыда не было как будто бы вообще. Совсем. Это поражало. Одного гостя сосали вдвоём, стоя на четвереньках, пока другой их в задницы ковырял – обоих одновременно двумя руками… Потом третий присоединился, одну задницу у второго себе забрал, ну и тот тоже – тогда уже не пальцем – пристроился…

А я у них в роли свидетеля, посаженная голышом в деревянном кресле с высокой спинкой – по типу, вроде Судия на троне, колпачёк атласный на голову натянули для пущей убедительности… И по очереди на меня зыркают. Например, один – сам дрочит, перед тем как задвинуть в напарницу, пока она к нему задом стоит в ожидании, но смотрит не на свою блядину, а на меня… Сцена омерзительная, но – одновременно глаз не оторвать. И стыдно – за всех и всё, и за себя втрое против прочего.

Потом три «благородные дамы» развалились на спины в один ряд и – как в синхронном плавании – раздвинули пошире бёдра… и тешатся – мол, вроде выбирай себе вагину, какая тебе лучше приглянется. И, конечно, герой сразу нашёлся и – всё рассматривал – разве что без театрального бинокля на палочке: – тщательно трогал каждую, раздвигая пальцами, потом выбрал одну, а другие отправились остальным предлагаться. И пока он трудился над избранницей, и белая задница его, высвобожденная из брюк, зависших у колен, ритмично поднималась вверх-вниз, то одна из команды оставшаяся невостребованной – подошла вплотную и, ни мало не смущаясь – загнала ему в задний проход два пальца. И, лыбясь гадко в маскарадной манере, начала сосредоточенно массировать анус пальцами вперёд-назад в унисон с его движениями.