Мой роман со Стивеном Кингом. Тайные откровения

Но другие её особенности, однозначно, выводили маманькиного брата из себя. Например, дядька постоянно выговаривал за дурное своеволие сестрицы: та высказывалась чрезмерно чётко и обидно для окружающих. Из-за этого приходилось её терпеть, постоянно напрягаясь. Она отличалась категоричной самоуверенностью, совершенно не подобающей женщине в присутствии здоровых мужиков. Не было у неё ни капли пиетета перед мужским началом. Баба по сути – вела себя, как генеральша.

Конечно, иногда она бывала права, но только иногда. Когда дело касалось того, чего ни дядька ни Митя сделать сами не могли – например, легко остановить проезжающую машину, чтобы попросить помощи в деле заглохшего посреди дороги мотора их старенького автомобильца… Или чтобы выспросить информацию о интересующем их объекте, потому что без информации они просто не знали, чего делать и куда двигать телом… Или без очереди купить что-то, дабы не тратить пол-дня. Найти вариант покупки авиа билета по сниженной цене. Записаться в очередь на получение бенефитов. Оформить медицинскую страховку или оказаться в числе приглашённых на какое-то мероприятие, сами не имея на то шанса.

Даже заполнение анкеты с целью выиграть Гринкарту брат доверил сестрице, не желая рисковать. Так и сказал: ты заполни, тебе лучше везёт. Понимал, что для некоторых целей вернее подрядить сестру, которая всяко разрулит лучше.

И она и вправду рулила, договаривалась, добывала информацию, выиграла Гринкарту (право постоянного проживания в США) – и для себя, и для братца. А так же без лоера оформила документы на сына – то есть, выполняла – иногда – некоторые… ну чего уж там – мелочи жизни…

Одно злило, зачем она об этом поминала: не давала забыть! Почему не могла заткнуться, не могла дать им – обоим (в этом Митя был солидарен с дядькой) – хоть чуточку уважения за то, что они: «всё же мужики»! И это – по крайней мере – звучит гордо!

Но нет, мамашка и сестра в одном лице – постоянно вела себя так, что им обоим хотелось её наказать. Указать на её зашкаливающее чувство превосходства, будто бы она «одна только всё знает» – «самая умная в белом пальто»…

Её комариный руль – нюхом – всегда устремлялся в их микроскопические, но очень болезненные прорехи! Мелкие несовершенства… Или в тайные грешки, и кусал… и снова кусал.

В целом: дядька с племянником дружили против мамашки. Но при этом она занимала вообще очень не малое место в их мыслях.

Особый раздел касался её творчества. Маманя шила никому не понятные картины и писала никому не нужные рассказы. Иными словами – мама у Мити была слегонца ебанашка, но с повышенным Чувством Превосходства над остальными «муравьишками», – так она довольно противно частенько называла всех уменьшительными именами.

Она занималась самопознанием и постоянно всем и вся ставила диагнозы неосознаваемых ими болячек. Причём – в такой манере, что это больше смахивало на либо присасывающихся мёртвой хваткой к горлу пиявок, либо – на клизмы из кипятка.

Митя отлично понимал дядьку, потому что материнские «клизмы» достаточно испытал на своей шкуре.

Временами Митя и дядя Борис вместе квасили. Дядьку звали Борис, – по-американски с ударением на первом слоге.

Он отличался наличием седой бороды. А маманька всю молодость нянчилась с косой почти до колен. Принадлежали оба к прошлому поколению, и – родственно с матерью – Борис тоже был достаточно отмороженным. Иногда Митя находил схожесть Бориса с бобром: волосы цвета ежа – подстрижены коротким бобриком, и – постоянно чего-то жевал… Попеременно – то жевал без всякой меры, наращивая живот, то равно без меры – голодал.

Однажды Митя видел его, когда тот голодал уже сорок дней, причём первые пять всухую, без воды… Зрелище не для слабонервных! Дядька к тому времени уже разговаривал строго шёпотом, видать, экономил силы. И называл это Праноедением.

А когда они втроём поехали на пляж, то Митя – грешным делом – глянул на лежавшего с закрытыми глазами родственника, да и забеспокоился, шепча матери подозрения…

Щёки у дяди Бориса запали, щетина торчком, нос загорбатился и заострился в небо, нижняя челюсть расслабленно отвисла, открыв рот… кадык: что тот штык из-под пожелтевшей кожи! В целом, как есть покойник! И глазные яблоки – под веками, в коричневых чашках глазниц – словно обтянутые кожаной плёнкой варёные желтки…

Митя с матерью понимающе переглянулись, и мать растолкала братца, чтобы убедиться, не помер ли тот часом, разморившись на солнышке…

Но нет, дядька не помер, а уже вечером начал есть.

После сорокадневного голодания – как ни в чём не бывало, – минуя стадию постепенного возвращения в жизнь. В первый же вечер мать у него едва не отняла кусок жареной рыбы… Но тот не отдал, а сообщил, что всё пучком – не стоит волноваться. И через пару дней уже разговаривал нормально, и начал набирать вес. И скоро они с Митей уже напару выпивали винишко из пятилитрового короба…

Такой вот мамашкин братан…

Весь год ходил в шортах и резиновых шлёпанцах, разве только в особо морозную зиму натягивал брючата и боты. Только в Москве. А когда жил в США, то ни ботинок, ни брюк не носил.

Бомжевать любил. В промежутках между рейсами. Трудился он дальнобойщиком. Получил в США права, разрешающие водить траки с гигантскими прицепами, и перегонял фуры по городам Америки и Канады. Отдельные выходные или отгулы проводил, заруливая к кому-нибудь в гости или бомжуя по городам и весям.

Когда Митя навещал мать в Нью-Йорке, то они вместе ездили погостить к Борису в палаточный городок свободных граждан Америки, иными словами – людишек, вкушающих единственную свободу-достояние Соединённых Штатов – свободу от средств к существованию.

Кто, если американец и ежели вдруг не желает отчислять Дяде СЭму – могут сосуществовать в штатах строго в виде бомжей. Для иных на этой земле свободы от пашни на дядю Сэма попросту не предусмотрено. Плата за крышу над головой повышена таким образом, чтобы вынудить человека добывать оплату круглый год.

В общем, гостили они среди бомжей в живописном местечке на реке. Отлично провели время. Делали шашлыки, плавали на каяке…

Борис собирался заехать, посидеть-выпить, и забрать для матери кое-какие вещи, поскольку протусовавшись в Москве несколько месяцев, собирался возвращаться в штаты работать.

Звонок в дверь прервал мысли о дядьке.

– А вот и я! – лёгок на помине – нарисовался на пороге жизнерадостный гость. В красной майке якобы Дед Мороз с позвякивающим стеклянной тарой пластиковым мешком и притаившимися в нём главными подарками души русской.

– Добрался? Как там на улице, не сильно тебя промочило?

– Да что со мной будет, чай не сахарный – не растаял! – и засуетился, стягивая мокрые шлёпки и намереваясь проходить босиком мокрыми ногами.

– Да вот, возьми тапки! – Митя достал домашнюю обувь, но дядя отказался.

Упрямый, ему удобнее было высушить ноги об ковёр, но Митя не стал спорить, а пригласил гостя на кухню.

Волосы мокрые: привычно – коротким бобриком, бороду подстриг, лицо красное, глаза голубые, майка тоже мокрая, и тоже красная.

Майку Борис согласился поменять.

И они расположились за столом, разложив принесённые закуски.

В развёрнутой бумаге нарезанный сыр; колбаса; стеклянная банка мелких солёных огурчиков; банка шпрот. Митя рыбу не ест, но дядя, по ходу, позабыл. В отдельном пакете готовые котлеты из кулинарии. И хлеб, конечно, куда в России без хлеба. Митя выставил рюмки и пару бокалов для сока. Сок из Белоруссии, вполне не плохой, и, конечно, бутылка Столичной.

Привычно хлопнули по одной. Закусили, расслабляясь и переваривая первый приход. По обычаю налили по второй…

– Так когда летишь? – спросил Митя, попутно сооружая бутер с колбасой и сыром поверх неё, втиснув ломтик огурца в серединку.

– Через неделю, ты приготовил, чего хотел? – и Борис засопел, тщательно орудуя челюстями.

– Да, уже завернул, передашь в этом же пакете, она там сама посмотрит что к чему. Скажешь, что это всё, больше ничего не нашёл.

– Ладно, будет сделано в лучшем виде. Чего она, не могла ниток в Нью-Йорке купить?

– Говорит, что таких там нету, да и покупать не хочет… Но в пакете не только нитки, ещё всякая фигня… хранилось здесь в общей коробке… Как она там с картинами, не продала пока ничего?

– Да где она продаст? Только шьёт и по стенам развешивает, уже хранить скоро негде будет. Она же хочет тысячи, а кто купит за такие деньги?

– Это да. Но моё дело маленькое, передать, что просила. А там – пусть сама… Она, прикинь, уверена, что её музейные картины сверх-ценной стоимости будут продаваться после её кончины где-нибудь на аукционах Кристи или Сотбис. Нам, мол, этого не понять.

– Куда уж нам! Когда она чего-то другое говорила? Но сама довольна, шьёт и ладно. А нас не касается.

– Ну не скажи, она вообще-то собирается у тебя взаймы денег попросить, хочет арендовать галерею. На стокмаркете всё своё просрала, что зарабатывала, теперь хочет просрать последнее… Но может как раз всё получится, кто знает… Картины у неё хорошие. Только никому не нужны. Нет бы – делала, как все. Наляпают на три копейки, и продают влёт. У неё рисунки хорошие, зачем-то взялась шить, а это никому не нужно.

– Сам-то полететь не хочешь? – Борис продолжал орудовать челюстями.

– Нет, мне не на что. И работать недавно устроился, сейчас не могу. Может летом… Прикинь, она мне один раз вопросик задала…

– Только один?

– Если бы, – говорит, – тебе предоставился выбор, чтобы твою музыку признали, но с условием, чтобы ты ради этого умер? – Согласился бы стать настоящим музыкантом, но посмертно? Или нет?

– Ну и что ты ответил?

– А сам как думаешь? – Митя вытаращил глаза.

– А чего на такой вопрос ответишь, – пожал плечами Борис.

– Так ты музыку не пишешь, картин не вышиваешь, тебе и отвечать не приходится, – усмехнулся цинично племянник.

– Так может и ей давно пора завязать! Тогда жила бы себе, мороки не знала.

– То-то и оно! Сказать по правде, я уже сто раз ей говорил – лучше бы личную жизнь устроила, нашла бы себе мужа, начала, наконец, жить по человечески, но куда там… Мужики ей типа не нужны, а чего надо – позор один… Увязла в форуме, а они там – как в мышеловке…

Дядька промолчал, и Митя продолжил.

– Ты её рассказы читал?

– Да уж… – Борис подцепил вилкой очередную котлету, достал из банки огурчик, и поднял рюмку.

– За Людку, что ли? Шоб ей, наконец, повезло!

– Давай!

Дружно выпили. Митя закусил, отрезал себе ещё кусок хлеба, прикрыл колбасой и продолжил:

– Она ведь много пишет, прикинь? На полном серьёзе. Ты что-нибудь читал?

– Да начал, было, один рассказ… – Борис, прикрывая глаза от удовольствия, обсасывал палец и, сосредоточенно расчленяя котлету зубами, на время приумолк… – Я когда дочитал до места, где она матерится… знаешь, как сапожник… она же, ты ведь в курсе? – пишет так, будто ругаются грузчики… или бабы на вокзале…

– Точно! Я тоже один рассказец прочитал, до сих пор не знаю, чего это было… Не то чтобы согласиться читать ещё, мне бы позабыть то, что уже прочёл… Не для слабонервных такое чтиво.

– Вот и я говорю… – продолжил Борис, – я дальше читать не стал…

– Представь, у неё форум, а там почитателей не так уж и мало. Я как-то заходил. Тусуют. Она их уму-разуму учит. И рассказы там выставляет. Считает себя писательницей. И очень довольна. А однажды… блять… не могу поверить!

– Чего?

– Да она моей девчонке такое написала, что у меня волосы дыбом! Вообще, не предупредила, не посоветовалась, у меня чуть крышу не сорвало! Написала, что у неё не в порядке с головой – типа, по ней психушка плачет, а со мной у неё якобы дружба на фоне моей полной несостоятельности, якобы как только я встану на ноги – моментально её брошу! Прикинь, мы с девчонкой обговариваем, где будем вместе жить, а мать за моей спиной – в точности передаёт то, что наше и никому знать не предназначалось! Ну и между нами такой разгорелся скандал… – сначала девчонка закатила чумовую истерику, типа, караул – тушите свет, а потом с маманькой – едва на всю жизнь не рассорился. Просто чудом обошлось!

– А с девчонкой-то помирился?

– Ну да, помирились. Мы и без того ссорились почти как по расписанию, два раза в неделю – минимально. Да ты наверно слышал. Вот уж она-то умеет довести до бешенства! Но теперь даже немного лучше стало. Однажды знаешь какая мелькнула мыслишка? Не нарочно ли она такое отколола? Подружка стала заметно меньше доёбываться. Блять, иногда меня и самого бомбит, какого хуя я с ней – весь извёлся…

Борис потёр переносицу, повёл глаза к потолку и промямлил:

– Мне однажды тоже… – досталось… – такое письмецо накатала по мейлу, шо я едва на стуле удержался. Вот, сказать по честному – я её рассказы читать не хочу, потому что побаиваюсь, а вдруг она там вот так же – выскажет, а мне потом чего делать? Нет уж… Пусть другие читают…

– Вот и у меня такое чувство. Она не только сама разденется посреди площади, но и меня заодно оголит так, что не будешь знать, куда спрятаться. И главное – стиль у неё пиздец дерьмовый. Ни разу не литературный. Матерится, словечки использует, будто всю жизнь в подворотне жила. Или даже хуже – сама в подворотнях крыс разводила.

– Ну это ты тоже литературным языком заговорил! Яблочко от яблоньки не далеко падает! – и они рассмеялись, по родственному понимая друг дружку.

Отсмеявшись, Митя потянулся, чтобы разлить по рюмкам.

– За нас! И за маманчу, чтоб сбылась её мечта! Или сколько их у неё – чтобы сбылись!

– Да! Вот это верно! Вот за что я тебя люблю! Отличный тост! Может когда-то будем гордиться, мол, сестричку напечатали и денег отвалили… В сети сейчас ненормальных полно. У них там свой шурум-бурум, а у нас свой… Ты наших родственников знаешь? У Светки внучка родилась, твоя троюродная сестра вышла замуж за англичанина и родила дочку.

– Мне всё равно, я их и не помню никого, – и Митя, вдруг, ни с того, ни с сего поник, катая пальцем по столу крошку хлеба… – На днях звонил ей, хотел уточнить про нитки, да что-то не ответила. Как-то неприятно.

– Чего? Не ответила и ладно. Мне сто раз не отвечала, звони, пиши… Я прилечу – ответит! Как миленькая! А потом догоню, и ещё разок ответит! А чего уточнить-то? – Борис раздухарился, готовый юродствовать в привычной манере…

– Да так… не важно.

– Меня встречать не нужно, сам доберусь, багажа почти нет, так что никаких проблем…

– Борис, а чего ты тут не хочешь остаться? – скучая, племянник жевал огурец.

– Тут, понимаешь, у меня образ жизни как будто в болоте. Засасывает социум! То к одному приедешь – там синячат, то к другому – тоже самое… Как замкнутый круг, не могу вырваться. Пока всех навестил, то уже и по второму кругу пора… и так месяц за месяцем. Я уже забыл, когда на природе был. Постоянно то ем, то пью. Хотел по Волге спуститься на каяке до юга, маршрут по карте проработал, но – даже каяк купить негде! По всей Москве не нашёл, где купить каяк. Резиновые лодки есть, а каяки не продают. Хотел на Алтай поехать – давно хочу, не вышло. Там, говорят, собираются люди в коммуну… типа на свободных землях, дом там можно купить за копейки. Приезжают с разных городов, поселяются рядом – с общими интересами… люди: медитация там… созерцание природы… праноедение… В общем, надоела мне такая жизнь, хотел к природе поближе – подальше от социума.

– А… Точно. Маманька про тебя рассказывала: хочет, мол, уехать, но не может работу бросить…

– Вот! Да!

– Ну и чего не полетел?

– Так некогда! Пока родственников навещал, уже и похолодало, а тут и возвращаться пора. Когда было лететь-то?

– За более чем полгода время не выбрал? Ну, в Америке куда-нибудь отправишься.

– Там работать надо, тоже некогда.

– А я бы хотел на Гранд Каньон посмотреть. Мы на Ниагарский водопад с матерью ездили… и даже в Калифорнию, в Йосемити – национальный парк такой – ездили на машине… Круто!

– Напрокат что ли брали машину?

– Ну да. Прямо в аэропорту взяли, неделю куролесили, но до Гранд Каньона так и не доехали, слишком далеко от Сан Франциско. А в Йосемити поднимались в гору, начали с долины, где жара, но постепенно забирались в горы всё выше и выше, а там уже сначала просто снег, а потом вообще сугробы, и метель началась, еле спустились – дорогу в темноте вообще не видно, только фары малый участок до поворота освещали, а позади – чёрная дыра вдогонку, страшно аж жуть. Если бы встречная машина пошла, не знаю, как разъехались бы.

– Значит, понравилось?

– Ну да. Правда, когда маленький был, вот тогда было круче! Постоянно с ней попадали в какие-то приключения! Такие, что теперь только вспоминать остаётся. Куролесили за милую душу.

– Узнаю сестричку!

– А ты помнишь, как мы встретили её после Кубы?

– Да разве забудешь! Такая радостная, вся светилась, как будто другая вернулась.

– А я всё вспоминаю, как мы с ней зажигали то в Италии, то в Греции, когда я мелкий был. Всё смешалось, теперь и не помню, где что… в Праге ездили в церковь – всю из черепов построенную. Представляешь – внутри все стены выложены человеческими костями? И горы черепов пирамидками в нише под стеклом… Теперь-то такого уже не будет. Она тогда чудила… Мужики нас по ресторанам таскали, а она их динамила. И меня просила помогать. Мне лет 10–12 было, велела мороженое есть, а самому подглядывать, и когда мужичок целоваться полезет, – стучи, говорит, в окно… они в красном спортивном авто наподобие Феррари зажигали. Классная такая тачка… Мужичок потом разрешил за рулем посидеть. Ну и… я стучал, конечно. Мама-а-а-а, хочу пи-пии-и! Жених сразу шупальцы откидывал, ребёнок же – при мне ничего такого нельзя. А однажды один перец даже дал подержать настоящий пистолет. Когда я совсем мелким был. Наверно, оказался полицейским под прикрытием. Или бандит. Тоже за границей, на Аль Пачино был похожий… я её потом будил, чтобы на свидание пошла, но она после винища уснула, и не добудился.

– Мне об этом не рассказывай. Она мне всё же сестра. А вот мы… да – ездили в Атлантик-сити, там у неё знакомая компания гуляла, ну и нас позвали, вернее её позвали, – резко по звонку мы сорвались, наверно в восемь вечера, если не позже – она меня прихватила. Ну там да, там я увидел как живут американцы. Лучше и не вспоминать. Нам это всё не доступно.

– Думаешь, ей доступно? Ей всё даётся нахаляву. А то ты не знаешь.

– Точно! Зришь прямо в корень! Тютелька в питютельку! Ладно, давай о чём-нибудь другом погутарим… Как ты тут в Москве, в штаты не хочешь?

– Да не знаю, не решил ещё. Может перееду, но не сейчас. Позже. А сам-то как?

– Ну как я? Работаю, живу в дороге. Сплю в гостиницах. Иногда в траке, иногда у знакомых, не не надолго. Думаю, бросать работать. Хочу пожить для себя.

– А что делать будешь?

– Ну что? Всё никак не решу, надо где-то дом купить, а я не могу решить, где именно – в штатах или в России. Думаю ещё полгодика потружусь, а потом уже – отдыхать…

И внезапно они замолчали, каждый погрузившись в свои мысли. Один молодой, другой с седой бородой – оба не нашедшие смысла жизни, но усердно желающие найти что-то большее, чем имеют. И почему-то сравнивая свои жизни с жизнью неугомонной своей матушки или сестрицы.

Далась она им зачем-то, будто от неё как-то зависело, найдёт каждый из них в конечном итоге счастье, или нет. Как будто каждый из них, если и ждал какой-то новости в жизни, то именно от неё. От так называемой «генеральши». Без погон, но с гонором. Без средств, но откуда-то постоянно строящей планы невероятного и не понятного им размера.

Вроде бы мамашка жила в каком-то своём чокнутом мире, где её не достать, но почему-то уверенная, что сама имеет право достать любого из них.

Почему она доставала, а они нет? – такой вопрос каждый мог бы задать, но избегал. Избегал нарочно, чтобы не признаться, что её чокнутый мир что-то такое непонятное ей дал, а они этого не видят и не имеют.

А раз так, тогда это какая-то её тайна, и непонятно, как к этой тайне относиться.

Презирать не получается, а уважать – нет ни единой уважительной причины! Они бы хотели! Но увы – не могут! Ну нету, совершенно нет у мамки-сеструхи ничего такого – уважаемого в нормальном обществе. Ни звания! Ни высоких покровителей! Ни хотя бы уважаемого чувачка, чтобы – доказал бы своим отношением, что мать – дама достойная, а не чумичка с крышей на пожелтевшей резинке, поехавшей куда-то в непонятном направлении.

– А ты музыку-то пишешь, или завязал? – нарушил молчание Борис.

– Завязал. Изредка настроение нападает. Но всегда ненадолго. Ничего написать не успеваю, – и Митя печально усмехнулся.

– А где хранишь? – Борис старался интересоваться делами племянника: чисто формально, чтобы поддержать разговор.

– В сети, где сейчас все хранят....

– Ты бы сайт себе сделал.Ты же спец – компьютерный гений.

– Да нечего там размещать, только обрывки, да и то двухлетней давности.

Выпили ещё по рюмке, Митя засопел носом, Борис тоже размяк, даже челюсти перетирали питательное топливо уже без прежнего энтузиазма, а скорее похоже на коров или за ради просто утилизации. Но при этом он косил взглядом на почти пустую бутылку, по видимому, прикидывая, бежать ли под дождём за следующей…

– Так ты планируешь сначала к матери, а потом куда? – Митя смотрел в пол, выпитое давало о себе знать.

– В Северную Каролину, автобусом… сначала дружка навещу. Потом работать…

– Помнишь, как мы с матерью… к тебе на стоянку – у реки… приезжали? Классно потусили…

– Да, я тогда ещё неделю после вас на каяке плыл… небось Людка рассказывала?

– Рассказывала… Ага! Конечно… Она тоже хотела, да надо было на работу возвращаться.

– Да, она говорила, что у неё там с дизайнершей – хозяйкой какая-то мутная история приключилась. Та вроде её уволила… за прогулы, а потом, когда Людка уже начала получать пособие – снова позвала… Так ей удалось всего месячишко, нахаляву получая доллары, отдохнуть.

– Останешься? Я спать.

И Митя медленно поплёлся к кровати. А Борис продолжил доедать…

Изменение самочувствия

Очередной день клонился к закату. Сидеть на привязи стало привычно, жалость к себе улетучилась как будто её и не было. Эмоции переживаний вообще сделались не обязательными, но лишь внешними гостями, которых можно впустить, а можно и нет. К тому же они и стучались всё реже и реже. И по-факту, Лю Лю довольно часто обнаруживала, что эмоции превратились в некую противоположность.

Теперь к ней часто заступали эмоции как раз удовольствия и тишины: когда её не трогали, то появлялось нечто родственное тихому кайфу. А когда прерывали, проделывая с ней какие-либо манипуляции, то отношение к этому походило на безразличие. Вроде того как если бы она стала куклой, с которой играют. То по-доброму, то со злобой. Но это больше не задевало.

К счастью, мучители не доставляли нестерпимой физической боли. А если – возможно – всё же доставляли, то, вероятно, предварительно вкалывали что-то обезболивающее, потому что физическую боль она чудесным образом чувствовать перестала. Теперь ни наручники на покрасневшей коже больше не мешали, ни удары прутом по заднице или по плечам… Следы на коже оставались, и удары чувствовала, но боли как таковой – не ощущала.

Это удивляло. Но одновременно, как-то до странности, тоже не волновало. – Нету боли? Так это только хорошо! И дни теперь проходили быстро, и как будто «жизнь налаживалась»…

Точно как в анекдоте. Мужичок один окончательно дошёл до ручки, и уже всё – решил житуху послать ко всем чертям, на полном серьёзе накинул петлю на шею, стоит на стуле – окидывает последним взглядом жилище, вспоминая, что терять ему больше нечего: с работы давно выгнали, жена ушла, квартиру продала, ему нужно за сутки покинуть помещение, денег нет, жрать нечего… – нет ни единого резона задерживаться, и мужичок прощается навсегда. И тут – взгляд падает на стакан, дно которого розовеет парой капель недопитого… Недолго думая, мужичок спрыгивает со стула, скинув петлю, и выворачивает в рот остаток роскоши былой, открывает холодильник и – видит полу-смятый бычок от сигареты, прикуривает от плиты, затягивается – и?

– Опа-на! А жись-то – налаживается! – произносит он, счастливо втягивая дух из спасительного окурка!

Так и для Лю Лю – жизнь, похоже, пошла на поправку! Она больше не находила дискомфорта.

И казалось: – нашла себя. Наконец-то! Признала своё законное место.

Теперь она довольно поглощала втыкаемую в горло кашу – прежнюю размазню, подставляла губы, чтобы их вытерли, когда кормление закончивалось. Подставляла запястья, чтобы надели наручники, сняли наручники. С радостью одевала платье, какое подавали для шоу, следовала приказам, согласно сценарию – её всё устраивало.