Мой роман со Стивеном Кингом. Тайные откровения

Но он не брезговал, он целовал. Лицо, мокрые от слёз глаза, руки, пальцы, ладошки.. Целовал шею, потом грудь, потом живот… ласкал и целовал, снова ласкал и целовал…

А потом я уже не различала – всё тело сделалось одной пещеристой зоной оголённых нервов. Я стала – тело внимающее ласку – так, как влагалище внимает мужское начало. Будто бы моя вагина расположилось наружно, поверх кожи – то есть физические ощущения не внутри, хотя и там тоже, но и снаружи, и – касание любой точки тела – наслаждало так, будто сотворило из меня сплошную женскую штучку… которую исследует мужской орган… прикасаясь легонечко, на что она трепещет от восторга и безграничного неслыханного наслаждения.

Что это было – я просто не поняла!

Это было какое-то чумовое соитие.

Позаботиться ещё и о его удовольствии мне даже на память не пришло. Меня не было. На месте его ласк оказалась Лю Лю-вагина, и я просто утонула в ощущениях, словно никогда и не жила.

А когда вернулась на землю, не знаю, через сколько времени, то Стивен сидел на кровати рядом. Не лежал, хотя он точно ложился, я могла в этом поклясться – по крайне мере на меня, но, вероятно, пока я была в забытьи – успел подняться, натянуть брюки и сесть рядом. С лежащей пластом Lyusiей, мало-помалу возвращавшейся из неслыханного триппа.

Вероятно, я впала в ещё одно изменённое состояние сознания, вернее состояние чувствования…

Но постепенно самочувствие восстановилось, чтобы соображать, и Стивен вернулся к прерванному разговору.

– Lyusiya, – снова проговорил космический пришелец, – мы со Слейви подготовим всё к твоему побегу. Ты же хочешь отсюда убежать? У тебя сын, ты должна бежать. Даже если не ради меня, я не уверен, сможем ли мы выбраться вместе… Во всяком случае, я тебя разыщу, когда выберусь. Ты только возвращайся домой, обязательно свяжись с сыном, ты ему нужна… Твоя повесть нужна твоему сыну.

Боже мой! – Стивен вспомнил про моего сына, мы почти никогда не говорили о детях, с чего он вдруг озаботился. Мой сын уже взрослый, мамочка ему больше не нужна.

Я никогда не была хорошей матерью. Скорее уж подружка, чем мать. Он знал тысячи моих секретов, моих слабостей или тревог – возможно, не знал силы, а слабости – даже и больше, чем их осталось с возрастом. Сын воспринимал меня такою, какой я была когда-то, когда мы путешествовали вместе.

Симпатяжка-беленькая коза – скакала по романтическим встречам, шо тот кузнечик по зелёной травке.

Выросший без отцовской любви – мальчик всегда хотел, чтобы хотя бы мать нашла своего Мужчину. Чтобы кузнечик остановился под каком-нибудь кустиком, в благостном теньке – отдыхать, вкушая наконец-то покойное мирное счастье.

Но я хотела любить, а не отдыхать. Или хотя бы какого-то материального комфорта жизни, чтобы не нуждаться в пахоте за ради крыши над головой, а отдаваться творчеству, которое заменило бы мне человеческую любовь.

Однако, ничего из этого мне Боженька не послал. Вероятно, опоздавшую к роздаче бабского счастьям – мою протянутую ладошку попросту не приметили.

И вот теперь этот непонятный американец произносил Lyusiya, а меня плющило в экстазе! И этот самый американец – хочет вернуть меня сыну? Который только стал бы счастлив, если бы чокнутую мамашку прибрал, наконец, долгожданный принц?

В общем, мне ничего иного не оставалось, кроме того, чтобы слушать и повиноваться.

– И чего мне нужно делать?

– Ты будешь так же выполнять всё, что велят.

– Буду! – киваю утвердительно.

– Скоро намечается очередная сцена, только на этот раз более серьёзная, чем все прежние. Всё будет очень по-настоящему. Ты должна ко всему быть готова.

– Буду, – киваю ещё раз.

– И будешь ждать сигнала! Сцена только для тебя одной! Ты знаешь, я всегда тебя любил, и сейчас люблю, мне необходимо, чтобы ты выжила. Я тебя найду. Но – возможно, мы убежим вместе. Во всяком случае, если всё пойдёт по плану. Мы убежим вместе. Неподалёку от дома нас будет ждать автомобиль. Слейви за рулём. Преследователей мы обезопасим, они не смогут пуститься в погоню.

– Так они найдут нас после, разве нет? Помнишь, нас же нашли после госпиталя, разузнали адрес и нашли? Когда женщину с трассы отвезли в больницу? Ты же помнишь? Это же не было во сне?

– Разумеется помню, конечно, не во сне. Но слушай ещё раз внимательно. Сын сможет помочь тебе вернуться, если ты сама сделаешь усилие. Держи своё внимание открытым. Постарайся, чтобы всё прошло хорошо.

– Но он же не знает, где я.

– Проси помощи. Это главное. Проси настойчиво. Придётся снова начать говорить!

– Я уже начала. Ты разбудил. А как ты считаешь, будут меня убивать или нет?

– Не будут. Если всё правильно сделаешь.

– И сын прилетит? Ты его вызвал?

– Это всё решим потом.

– А как же он сможет помочь, если он в Москве, а я тут?

– Не важно. Мы же не в пятнадцатом веке – самолёты летают, но дело не в этом. Важен твой настрой и решительность.

– Мой настрой постоянно меняется. Когда вспоминаю, что ты меня обманул… с женщиной из клуба… то настрой делается противоположный, она же здесь была, писательница, с которой у тебя роман?

– Роман у меня только с тобой. А с писательницей партнёрские отношения.

– Ладно, меня не касается. Если ты хочешь, чтобы я не умирала, то я согласна. А если хочешь, чтобы умерла – тоже соглашусь. Я не хочу руководить судьбой с помощью эго. А хочу только, чтобы ты меня любил. Если я нужна, то выбираю выжить. Если нет – пусть убивают, я всё равно последние дни перестала чувствовать боль.

– А наслаждение очень даже чувствовала! – и он просиял, а я покраснела.

– Как никогда в жизни! – вырвалось из меня невольно. – Не знаю, как такое получилось, какое-то немыслимое состояние. А что так было заметно?

– Не то слово! Я тоже такого ни разу не встречал. Никогда. Даже с тобой, ты такая ещё не была. Я едва с ума не сошёл!

– А я сошла…

И я опять засветилась счастьем.

Да уж, мы по-прежнему были парочка ещё та!

Ожидание последнего акта

Суета перед началом спектакля начала затихать, гостей уже пригласили в приготовленный зал.

Ещё час назад машины подкатывали к крыльцу, и два специально нанятых парня отгоняли их на парковку. В импровизированной гардеробной у гостей принимали пальто, куртки и зонты. Дамы застревали в туалетной комнате, чтобы поправить причёски, припудрить носики и подправить призывные, словно алые флаги, губки. А также декольтированные груди. Слейви слышал, что дамы пудрят не только лицо, но и шею, и грудь, выступающие из платья, и даже руки.

Крахмалят шмары бюсты, поддерживают искусство, – вертелась на языке дурацкая песенка.

Все гости заходили в масках. У кого-то едва прикрывающая глазки, у других на пол-лица. Ничего так – маскарадик в преддверии зимы. Первый день декабря. Возможно, последнее развлечение в уходящем сезоне. Если не считать Кристмаса, конечно. Но в Америке предновогодние праздники – приписывают году начинающемуся, а не проходящему, чуточку раньше календарного.

Так что суета вокруг пленницы, возможно, задумана, в виде – прощального концерта.

– И когда начнётся? – спросил он у Гадкого.

– Да погоди ты. Сцена готова, публика уже расселась, просили ждать.

– Думаешь, её убьют на сцене, ради концерта?

– Отъебись, никто её не убьёт!

– Так они тебе и сказали! – не унимался Слейви.

– Прикинь, я уже некоторых узнаю – по кольцам уже двух опознал, – Гадкий излучал гордость собой.

– Да у них, у некоторых кольца одинаковые! Брешешь что ли?

– Э нет, дурилка! Я в телевизоре их видел, там камера крупным планом на минутку остановилась на руках. А кольца, даже когда одинаковые – на пальцах выглядят разно, у моей сестры муж ювелир, как-то на семейном ужине рассказывал, с тех пор я присматриваюсь, чтобы различать. Этот ювелир про символические знаки на кольцах даже книгу дома держит! Но, конечно, я в его кабинете не бывал, а только то, что он нам сам рассказывал, то и запомнил.

– И что, ты здесь признал целых двух из телевизора?

– Покажу после, один – из самых что ни есть важных денежных мешков Соединённых Штатов! Помнишь, на «свадьбе свиней», это он в окно мясо выкидывал. А другого – забыл фамилию… не то политик, не то скульптор…

– В нашем захолустье? Не поверю.

– Да и хуй тебе в стык, не поверит он… – и Гадкий заткнулся, невольно обидевшись. Не часто он высказывал что-то культурное, да ещё искренне, можно сказать, семейное! А тут напарничек – изъявил, видите ли – право на «личное мнение», порчь28 деревенская – дурашлёп29! Дьявол припудренный30!

– Человек, поди, двадцать-тридцать будет? – Примирительно пробуробил Слейви.

– Я не считал, а тебе-то что?

– Дык, кто напитки-то разносить будет, не мы что ли? – Забеспокоился, растопыривая синие глазки Слейви.

– Так они тебе с такой харей и доверят! Насмешил! Уже двух беленьких мальчиков заказали, – обрадованно ожил Гадкий.

– А Самого видел? Как он? Она же вроде его протеже, неужели отдаст на растерзание?

– А когда он сопротивлялся? Такой же как мы, только рангом чуть выше, – и Гадкий довольно ухмыльнулся.

– Ну, не знаю…

– Суки, все под масками заезжают…

– Атож… – Согласился Слейви.

– Скорее бы уж началось, нам же ещё притаранить терпилу и накинуть аркан… Когда уже маякнут31, наконец… Надоело тут сидеть, как крысы под лестницей!

Слейви посмотрел на напарника долгим взглядом и изменившимся голосом спросил:

– Хесос, а ты не боишься, что нас после всего в расход пустят?

– Типун тебе на язык!

– Так-то я тоже считаю, мы ж подписали бумагу, не будут же всех в расход, кто для них тогда всю грязную работу будет делать? Наверно уж рабочие руки всегда нужны. А мы служим исправно, так за что же нас? Думаю, не сольют.

– А я так считаю, на всё воля Божья! Если бы она безвинная была, то сюда не попала бы. Но ведьма она, точно тебе говорю!

– А какая её вина? Ты что-нибудь слышал?

– Да чёрт их Богу душу разберёт! Чего-нибудь натворила, шаболда! Ты в глаза ей смотрел?

– Глаза как глаза, а что с ними не так?

– Ведьма! Не сомневайся! На меня однажды так зыркнула, аж по спине холодком шибануло! Ну её. Сидит молча, только зыркает! Хочешь честно скажу? Я её боюсь.

– Да, ты прав, – поддакнул для верности Слейви, – какая-то фигня с ней точно есть. Мне постоянно кажется, что хотя она и молчит, то всё равно разговаривает.

– Причём не как-нибудь, а грубо! И даже нахально! А может и по-фене! Шалава ещё та! Подальше бы от неё. Но вот – не получается, тянет к себе. И одновременно будто метлой лупит!

– А ночью плачет. И так, знаешь, жалко её. Мучают они, она терпит, а сама плачет. Может и не ведьма, поди разбери…

– Ладно, кончай базарить – вон наш главный идёт.

– Думаешь, что главный всё же он? Чего-то он такой мутный. Иногда на главного точно не похож.

– Ну это да, согласен. Тёмный32 марцефаль33! Стоит за ним кто-то. Только никто из наших не видели его. Не знаем, кто хозяин. Может сегодня приедет?

– Ага, и табличку на груди повесит, мол, так и знайте «я Заглавный», – усмехнулся невесело Слейви… – И не жди. Они свои делишки завсегда тайно обтяпывают. Вряд ли мы его когда-либо узнаем, после всего, что тут было…

– Да уж! Як картинка Франклина не нарисуется! – загоготал Гадкий, – но нам до лампочки, лишь бы нам хрусты перепадали… Не ссы – всё будет в ажуре!

Последний акт

Сцена осветилась, подобно залу в кинотеатре… Откуда-то сверху замаскированные лампочки равномерно и постепенно озарили приспособленную под зал комнату.

Полы паркетные, блестящие, всё по высшему разряду.

Меня расположили в глубине комнаты, где потемнее, и высветили лучом.

Натурально, поработал какой-то постановщик, всё по высшему разряду. Усадили напротив входной двери – прямо на полу, на паркете зеркальной чистоты. На частных показах мод так же устраивают. Шоу, где стулья для зрителей на одном уровне с дорожкой для моделей. Но поскольку меня определили на полу, то сидящие – получаются, выше, а когда показ мод – наоборот: модели выше зрителей.

По ходу пьесы мне положено было сидеть лицом ко входу. (Или выходу – расценивай на выбор). Одежду нацепили вроде мешковинообразной – этакую хламиду из искусственно состаренного мешка с художественно исполненными дырками… Эстетика, мать их, дизайн… – налицо усилия оформителя.

Прикрепили сзади цепочкой к некоему сооружению, наподобие аналоя – высокого пьедестала, священники во время чтения библии используют такие на службе.

Атмосфера показалась более приподнятой, чем обычно – своего рода торжественной. И подумалось, может меня хотят казнить публично? В целом – да, было похоже на подготовку жертвоприношения.

Тут хорошо бы сделать отступление и рассказать, с каким настроем я оказалась перед началом экзекуции.

После свидания со Стивеном я внезапно ожила, и запланированное было намерение давалось уже с трудом – вернее, почти не давалось. Настрой на то, чтобы всё шло своим чередом – немножко так испарился. Накануне я много вспоминала о сыне. Очень много. Почти всю ночь не спала. Мне откуда-то начало казаться, что сын снова маленький и ждёт меня домой.

Как когда-то в Москве…

С иностранными парнями-студентами мы отмечали получение дипломов и всю ночь пили – интеллигентно, но почти до утра. А под утро зарулили к дружку (на пару с однокурсником они снимали комнату), чтобы хотя бы часик-другой поспать. Но не успели… В дверь начали ломиться! Наверняка караулили… И ломились в точности по-киношному – очень дико, на весь подъезд грохотали ногами в железную дверь, очевидно, желая её выбить. Хозяин от ужаса дрожал, что тот осиновый лист.

Пребывая под гипнозом страха – в панике и очень глупо – он своими руками открыл дверь. Ввалились несколько бандитских рыл. Всех нас, полуголых и вусмерть перепуганных – мордой в пол – пистолеты в затылок… Якобы милиция. Только предъявы никакой! Нарушения-то нету! Угрожая оружием, избили и хозяина, и обоих студентов… а меня, издеваясь, тупо стращали: вали дура отседа, пока отпускаем.

Но я дура была совсем отмороженная и бросать друзей в беде не хотела, а хотела в отделение милиции – писать заяву. Вот тогда-то они и пригрозили, мол, у тебя там сын – один, не кормленный… Этим напоминанием и сломали. Я уехала домой, а насколько сильно избили другана так и не узнала, может и не сильно. Так выгоняли потенциально мешающих. Поскольку хозяин сдавал жильё… Чтобы без ненужных свидетелей отобрать у одинокого дедусика-пьянчужки квартиру.

Такое было время в Москве. Бандиты под видом милиции (или совместно с милицией) орудовали почти открыто, никто им возразить не мог. Тот случай, непосредственно перед отъездом в США, я крепко запомнила.

И вот – сценарий повторялся уже в Америке – в благородном обществе Свободы и уважения к правам человека!

Смешно, конечно, если бы не было так грустно!

Сын снова один, а мать – по обычаю – где-то что-то выясняет, без всякого такого чувства долга! И хотя теперь мальчик уже взрослый… Но во сне я видела его ребёнком. И он хотел меня вытащить из ямы, но не мог. Не вытащил!

И сейчас мне предстоял спектакль, а я не знала, чем это кончится.

Прежняя послушность чуточку сбежала, но я старалась её возродить. Чувствовала, что надо бы избежать судьбы, но одновременно – если уж суждено, пусть оно случится побыстрее.

На самом деле, всё что нужно, я уже выполнила, уникального смысла в моей жизни уже не было, так что терять, казалось, особенно нечего. Если бы я чувствовала, что кому-то нужна – другое дело, но увы – данная вера утерялась у меня слишком давно. Стивен меня лишь приободрил, но всё же – кардинально – ничего не изменилось. Нельзя сказать, чтобы я горела огнём по самосохранению. Этого не было.

Молилась. Накануне, перед началом действа. Установила внутри некое «море покоя»…

Или пусть объясняют, что здесь, и ради чего, или мне без разницы – пусть воюют с мумией, а я – отстранилась. Буду качаться на волнах внутренней тишины – так же, как по пути на Шпицберген.

Полюблю то, чего не могу избежать. Чего мне терять? А не смогу, так хоть попробую.

Главная задача, вопреки советам Стивена – самоустраниться. Вот чего я намеревалась достичь. Решила довериться жизни, и если она таки кончается – если кончится, то и пускай. Не хотела участвовать в спектакле – не быть на этот раз актрисой.

Только вот незадача: одно дело установить внутри себя «море тишины», находясь в тишине, и – совсем иное, если из тишины вытащили на сцену, и вероятность оказаться жертвой сатанистов дышит прямо в лицо.

Так что по факту и я наравне со зрителями тоже ждала спектакля, не зная роли уготованной главной героине. И помолившись послать мне силы, чтобы пройти через данное испытание в полезном для закаливания русле, стала ждать. А попутно, как это ни странно – верила, что в ответственную минуту Стивен меня спасёт. Такое вот двойственное состояние: веря, что всё обойдётся – искренне настраивала себя на смирение.

Скоро начало казаться, что в воздухе появилось нечто… не то чтобы аромат… хотя аромат, конечно, тоже… вроде восточных или церковных благовоний… Но и что-то дополнительно кроме того… будто подали – может газ? Или наркотик?

Реакции как бы замедлились, объекты обрели плавность движений, формы и границы предметов сделались как бы качающимися. Получилось какое-то расстройство восприятия. И в довершение всего подошёл медработник – на этот раз в белом халате и синих резиновых перчатках… – чтобы от меня не получить инфекцию, – подумала вяло, – и вколол что-то прозрачное… После этого сделалось дурно. И вырвало. Но поскольку утром не кормили – изрыгнулась только беловатая сыворотка с горьким вкусом желчи.

Кто-то из-за спины вытер мне рот и паркет.

Вот-вот начнётся действие. За спиной что-то происходило.

Позади меня угадывалось некое движение… – рассматривать я не могла… Когда недавно усаживали, то вроде бы ничего кроме стойки-пьедестала позади меня не было, но, похоже, незаметно туда что-то подтащили… – реквизит? Но не важно.

Может скоро архангелы подкатят типа гильотину? И – Барабанный бой, рядом с головой тазик для приёма донорской крови… Всё стерильно, гильотина на колёсиках и сияет металлическими пластинами. Отдельная корзинка для головы, а для шеи – в точности как для ног в кресле гинеколога: удобная «подставка» с отводным канальчиком для крови, и ремни для удержания тела, чтобы не свалилось, но из горла вытекало, наподобие бурдюка с вином…

Если ещё запустить веселящий газ и специальную музыку… А можно раздать гостям вещества с галлюциногенными добавками…

Зал, казалось, увеличился в размерах. Через дверь – к месту моей дислокации подкатили медицинский столик… я его уже знала, они его не раз использовали… Что на столике, мне с пола видно не было, да и пофигу…

Я ощущала себя в большом помещении, высоком – не меньше собора или храма – с такой же атмосферой. Торкнулась было мыслишка, будто это только личное впечатление, но улетучилась. Окутанная соборным запахом сотен свеч, я почти как жабрами лишь чувствовала невнятно происходящее… и уже ничего ни о ком не знала. Зрителей я тогда уже не видела.

Началось сильное беспокойство.

Внимание сместилось куда-то, скособочилось… Опознавать внешние события сделалось как-то совсем трудновато. Сознание мутилось, задуманное «качание на волнах» оказалось позабытым, любой настрой или наставления напрочь выветрились из памяти. Я с большим трудом преодолевала состояние тошноты и дикой слабости, которая навалилась вдруг – так же неожиданно, как и неодолимо.

Тело дрожало, исходя жаром, как будто под кожей жгли костры. Держать на плечах голову сделалось непосильно, и она свесилась набок. Сама я в это время сидела на полу, протянув вперёд ноги, – сгорбившись: под меня подоткнули подушки, чтобы не завалилась, – и напоминала тряпичную куклу сложившуюся почти пополам.

Кстати, перед сеансом на меня насильно натянули белые тапки – из тонкой кожи, похожие на балетные, только без специальных мысков, из светлой замши, – эти тапки и маячили перед лицом. Только казалось – до них метров пять, не меньше… развалились ёлочкой, подошвами внутрь и кверху: самостоятельные две белые зверушки…

Язык высох: комок соломы… но изо рта начала вытекать слюна. Потянулись слюнные нити… шевелить языком ещё получалось, будто бы в колоколе, но влагу из слюны не получить… И она стекала из уголка рта на шею, через ключицу перетекала на плечо… Пока голова висела на сторону. А плавающий мозг готовился отлететь подальше. В целом из-за того, что мне сделалось экстремально дурно…

Руки тоже повисли особенно безвольно, плечи, позвоночник – всё утеряло устойчивость. Не помню, но возможно опорожнился и мочевой пузырь… хотя как будто специально предусмотрев подобное, меня перед началом спектакля отводили в туалет.

В помещении что-то происходило, боковое зрение всё ещё отмечало какие-то движения, но опознать что-либо сделалось почти немыслимо. Да и не важно…

Может там снаружи шёл какой-то обряд? Сектанты делали свою «чёрную мессу»?

Решительно казалось, что зал ожил, шевелилось всё – двигались не только зрители: в разных направлениях, ко мне и от меня – все будто хором, но и стулья и пол. Длинные тени – чёрные, как в фильмах ужасов – плыли не то по стенам, не то по моей голове. Так, если бы, проходя куда-то за моей спиной, чтобы испить там из специальной чаши человеческой крови – нужно было бы по пути коснуться жертвенной головы, свисающей с плеч…

Чередой, словно очередь в мавзолей – проходя, они прикасались ладонью к моим волосам и двигались дальше. Но и стены тоже шевелились. И воздух, если он вообще там был. Потому что не припомню, чтобы я дышала…

В целом – боковым зрением – я видела общую, кишащую движением массу из людей, предметов, стульев или отдельных фрагментов…

Мелькнул мужской золотой перстень с символикой… Из-под не то газовой вуали, не то головного шарфа – ухо с серёжкой… немного сморщенное, наверно, старушкино… серёжка с синим огранённым камнем, немного прозрачным, величиной с крупную фасоль – в обрамлении мелких бриллиантов… в платине…

Ещё пару раз видела великолепный маникюр. Так же на одной руке вместо ногтя – острый вроде звериного коготь – мутно коричневатый, возможно, из-за грибка. Без маникюра, значит мужской.

Не знаю, сколько времени я боролась с состоянием дурноты, но всё равно – всё поплыло, голова пошла кругом, чувства двинулись в пропасть… и я потеряла сознание.

* * *

Кто там и когда собирался меня о чём-то спрашивать – не знаю, никого не видела… и не слышала… Может и спрашивали… Ничего не помню.

* * *

Очнулась, свернувшись калачиком, лёжа щекой на полу. Вообще не жарко.

Каменный пол – не паркет, вернее – природная каменная поверхность… Подёргала рукой – звякнула цепь, потрогала щиколотки – тоже без изменений: кожаные жёсткие браслеты, поверх которых металлическая цепь. Потянула – прикреплено к чему-то сильно устойчивому, на реквизит не похоже, хотя цепи по прежнему не слишком тяжёлые, но литые.

Огляделась: прикована к скале, рядом – пещера. Вероятно, убежище, где можно прятаться от непогоды. Здесь воздух явно был. Всё говорило о том, что я находилась на скальном выступе, вероятно, в горах.

Боже, Стивен меня всё таки спас? Вынес из плена? Но тогда где он сам? Опять его нет?

Всё повторялось… Я снова была одна.

– Но почему всё ещё прикована? И где я? – Да уж… вопросы эти… Точно слепни. Оживали после спячки. Того и гляди начнут кусать. Я приподнялась и села, озираясь и стараясь как следует рассмотреть всё вокруг. Следовало не гадать, бесполезно расходуя энергию, а собирать информацию при помощи всё ещё имеющихся чувств – так называемых «ворот восприятия».

Первые ворота – зрение. Что я вижу?

Позади, похоже, пещера. Время? Не распознаю. Сумеречно. Неба не видно, до края обрыва далеко. Вряд ли цепи позволят добраться. Впереди? Площадка примерно метров двадцать-тридцать. Или сорок? А дальше… Ага видно… Хотя и темновато – там проход. Наверно между скалами? Не широкий, на пещеру не похоже… Возможно выход с этой площадки? Очень вероятно…

У меня кружится голова. Опять подступает ощущение невесомости и плохое самочувствие…

Вот, рассмотрела: перед «выходом», между скал что-то легонько светится. Сосредоточившись, соображаю: вроде бы похоже на костёр! Да, похоже на маленький совсем костерок. Вот же!

– Да там Стивен! О Боже! Неужели, он ждёт меня?

Захотела крикнуть, но не смогла. Не смогла издать звук. Попробовала снова – звука не было. Либо нету, либо я оглохла. Прислушалась. Нет, звуков не было вообще никаких. Хотя, откуда бы им взяться, если вокруг нет ни одной живой души. Хлопнула ладошкой по камню – цепочки звякнули, услышала. Значит не оглохла. И значит всё ещё хуже, потому что не могу закричать. А как тогда позвать Сивена?