Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел

Он слышал, как она открывала и закрывала дверь, её осторожные лёгкие шаги, но не шевелился и не открывал глаз. Видела ли она его номер? Наверняка видела. Но… вполне возможно, что не знает его значения. Хорошо бы, что так. Так вроде ничего девчонка, стоящая. Но открываться не стоит. Посмотрим. Как говорил тот лётчик в лагерном лазарете? «Сёстры часто привязываются к раненым. Больше, чем нужно врачам». Лётчика долго мордовали в СБ, лечили и снова мордовали. Так что мужик знал, что говорил. В лагере вообще редко врали. Все шли к финишу, а на финише лгать незачем. Так что… будем покладистыми, послушными… глядишь, и отломится чего-то. Только не спешить и не нахрапом. Пока не знаешь, какую игру вести, сиди смирно. Ну, вот и решил. А теперь… мама, я вспомнил, всё вспомнил. Мёртвые живут, пока о них помнят. Ты повела нас в театр, на «Синюю птицу». Меня и Аню. Ты боялась, что я ещё мал и не пойму. И сначала рассказала нам, пересказала сказку. А Милочку не взяли. Было только два билета. Она плакала. И мама достала книжку и читала нам… Метерлинка. Да, правильно. Метерлинк. И театр. Передвижной русский драматический. Да, разъездной театр. Взрослые говорили, что им не разрешают стать стационарным, и они разъезжают, играют, где придётся, без декораций и почти без костюмов, да, обычная одежда, как у всех, и необычные слова. И ещё, что это последний русский, нет, русская труппа. Похоже на труп. Ладно. Видишь, мама, я помню. И тебя. И Аню. И Милочку. И отца. Да, помню. Не бойся, мама, я уже взрослый, умею не только молчать. Я умею и говорить. Много, подробно и не по делу. Так, что слушающий запутывается и забывает, с чего разговор начался. Я не проговорюсь, мама. Но я помню вас, всех. И других. Тоже всех. Мама, это же хорошо. Это… это счастье. Если бы ты знала, мама, каких людей я встретил там, в лагере, как спасали меня. Спасибо вам всем, вы остались там, я даже имён ваших не знаю, настоящих имён. Старик, Хромуля, Иван, Джим-Пятно, Ник, Гарри, Джонни-Пузырь, Арт, Мишка-Танкист и Мишка-Моряк, ещё Старик, Сашка-Стриж, Капитан, Птица-Синица, Солёный… всем вам спасибо. Слышишь, мама? Аня, Милочка, вы слышите меня? Я помню. Вас. Всех помню. Мама, я брата нашёл. Помнишь, ты всегда говорила, что брат… У меня есть брат. Он… он бы тебе понравился, мама. Эркин домовитый, хозяйственный. Не то, что я, растеряха и распустёха. Эркин… как ты там? Ведь ты не погиб, нет. Ну, неужели судьба такая сволочь, что отнимет и его. Он… у меня больше никого нет. Никого. Если с тобой что, Эркин, я… жить не буду, крест кладу, ни одна сволочь от меня не уйдёт, со всеми посчитаюсь. За тебя. За Алису. За Женю. Если вы… если вы там, где мама, то слышите меня? Я жив. Я рассчитаюсь. За всё. И за всех.

Андрей вздохнул и открыл глаза. Прислушался. Вроде машина? Нет, это ветер, деревья шумят. Сад или лес? Ладно. Это потом. Есть хочется. Позвать, что ли? Нет, не стоит. Неизвестно, на что или на кого нарвёшься. Не так уж оголодал. Потерпеть можно. А пока… Лечь поудобнее и не спеша, спокойно, без психов и закидонов, вспомнить всё. До самого последнего дня. Когда он увёл Алису из дома. А что было потом? Нет, здесь пока всё путается. Отложим, отодвинем в сторону…

…Когда Элли с подносом, уставленном тарелками, вошла в спальню, Андрей уже в принципе восстановил всю цепь событий, и путался, оставался неясным только последний день. Последнее, что он ясно помнил, это как он идёт по улице, ведёт за руку маленькую девочку, её зовут Алисой, она – дочь Эркина и, значит, его племянница, он должен отвести её в Цветной квартал к Эркину, а потом идти за Женей. Он светловолосый, он пройдёт… Дальше начиналась путаница из боли, беспомощности, страшного жжения в глазах и горле… Видимо, тогда его и ранило. Непонятно куда, ран, свежих ран или рубцов, на нём нет. Увидев Элли, Андрей улыбнулся и приподнялся на руках навстречу ей.

– Не спеши, – засмеялась Элли. – Сейчас я тебе помогу.

Она помогла ему сесть, подложив под спину подушки, ловко пристроила поднос и села рядом, с удовольствием наблюдая, как он ест. Жадно и в то же время аккуратно. И руки не дрожат, и координация после такого долгого беспамятства очень хорошая. И не жадно, а… аппетитно, вот как! Со вкусом ест.

– Очень вкусно, – поднял он на неё глаза с последней ложкой. – Спасибо, Элли.

– Тебе нравится? – ответно улыбнулась она. – Я рада.

– Да, – он отдал ей поднос и откинулся на подушки. – Элли, я давно здесь? – она невольно замялась, и он сразу спросил: – Какое сегодня число?

– Двадцать второе ноября, среда, – тихо ответила Элли.

Его светлые, неуловимого серо-голубого цвета глаза потемнели.

– Од-на-ко, – раздельно сказал он со странной интонацией. – Это ж сколько выходит?

– Три недели, – Элли забрала поднос и встала. – Поспи ещё, тебе надо сейчас много спать.

Он улыбнулся ей и, когда она отнесла поднос на кухню и вернулась, уже спал, лёжа на боку и завернувшись в одеяло так, что виднелись только завитки волос на макушке. Элли постояла над ним, слушая ровное сонное дыхание, осторожно подоткнула свесившийся с кровати угол одеяла и вышла, плотно, без стука прикрыв за собой дверь.

Слава Богу, он проснулся не идиотом, не… беспамятным, а здоровым человеком. Конечно, он ослаблен, такие потрясения не проходят бесследно, но питание, уход… но Джимми он нужен беспамятным. Что Джимми сделает с ним, когда поймёт, что парень нормален? И сама себе с беспощадной ясностью ответила: убьёт. Если она сразу скажет Джимми правду, Джимми убьёт его, а если она смолчит, а Джимми догадается сам… то и её не пощадит. Она не первая у Джимми. И не последняя. Что же делать?

Элли тщательно вымыла посуду, убрала кухню. Что же делать? Джимми может появиться в любой момент. А ей даже посоветоваться не с кем. Что же ей делать?

Графство ДурбанОкруг СпрингфилдСпрингфилдЦентральный военный госпиталь

Чак проснулся посреди ночи и не сразу понял, что же его разбудило. Вроде всё как обычно. Вроде… нет, вот оно, опять. Плач. Кто-то плачет. Неужели… неужели Гэб? Больше ведь некому. Они вдвоём на весь отсек. Да, Гэб стонет, это его голос. Загорелся, значит. Довели его всё-таки сволочи, дожали. Чёртовы беляки. Будьте вы прокляты.

Он повторял все известные ему ругательства, беззвучно шевеля губами. Не из страха, что его услышат. На его ругань здесь и раньше внимания не обращали, особого внимания. Он это уже понял. Да и ночь всё равно. Эти… поганцы наверняка в дежурке дрыхнут. Так что… нет, просто безмерно устал от всего этого, и ругань уже не давала прежней силы, не приносила облегчения. Да и злобы особой у него даже на беляков уже не было. Устал он, сломался. Ему одно остаётся: лежать и ждать смерти. Массаж уже не помогает, давно не помогает. И непонятно уже, что ему помогает, а что нет.

Снова донёсся стон, и Чак выругался в голос. Сволочи! Дрыхнут и не слышат. Ведь сами горели, знают, каково это, и… Ну… ну, чем он Гэбу поможет, ведь безрукий он. Сволочи, за что?! Он забарахтался, пытаясь встать. На пол упала пластинка с кнопкой, но он уже сумел сесть и, остервенело пнув её ногой, встал. Его шатнуло: давно не вставал, ходить разучился? Нет, сволочи, не дождётесь, он дойдёт! Подошёл к двери. На этот раз ему удалось подцепить пальцами ноги угол и оттянуть дверь на себя. Просунув в получившуюся щель колено, Чак открыл дверь и вышел в слабо освещённый синими лампами коридор. Прислушался. Да, вроде Гэб там. Судя по шуму, бьётся. Дурак, если начал гореть, то уж ничего не поделаешь. Дурак…

Шатаясь, то и дело упираясь плечом во внезапно придвигающуюся стену, Чак дошёл по коридору до палаты, откуда доносился слабый стон. Перевёл дыхание и толкнул коленом дверь. Из палаты выйти тяжело, а войти не в пример легче. Вошёл и удивлённо замер. Гэб был не один!

Возле его кровати сидел молодой негр в белом глухом халате и еле держащейся на пышной шевелюре мелких кудряшек белой шапочке. По этой двойной шапке Чак узнал его. Парень сидел и мерно обмахивал Гэба картонкой. Гэб лежал, укрытый по грудь одеялом, из-под прижмуренных век текли слёзы.

Обернувшись к Чаку, негр удивлённо хлопнул длинными пушистыми ресницами.

– Ты чего встал?

Гэб медленно открыл глаза.

– Ты… – натужно выдохнул он, – зачем ты пришёл?

– Тебя посмотреть, – буркнул Чак.

Он и впрямь уже не понимал, почему и зачем сорвался. Негр отложил картонку на тумбочку и встал.

– Идём, уложу тебя.

– Иди ты… – вяло выругался Чак, поворачиваясь к двери и едва не падая. Но сильные тёплые руки уже подхватили его и удержали. Чак рванулся.

– Пусти!

– Упадёшь же.

– Не твоя печаль, ты…

– Неугомонный ты, Чак, – необидно рассмеялся негр. – Ну, если хочешь, посиди здесь.

Он подвёл Чака к стулу и усадил на своё место. Гэб порывисто отвернулся, пряча лицо.

– Слушай, – медленно, глядя на Гэба, заговорил Чак. – Как тебя, Андре, так?

– Андрей, – поправил его негр.

– Один чёрт, – Чак по-прежнему глядел только на Гэба. – Слушай, принеси мне халат. Холодно.

– Хорошо, – понимающе улыбнулся Андрей и ушёл, оставив их вдвоём.

Когда за ним закрылась дверь, Гэб тихо повторил:

– Зачем пришёл?

Чак пожал плечами – это у него получалось, дальше рук, чего он боялся, паралич не пошёл.

– Сам уже не знаю. Ты… нас ведь двое осталось. Ты да я. И всё.

Гэб повернулся к нему.

– Не поверил русским про Тима?

Чак кивнул, и Гэб улыбнулся.

– Я тоже. Ты… долго горел?

– С Хэллоуина. А ты?

– Третьи сутки, – выдохнул Гэб.

Тяжело, постанывая сквозь зубы, Гэб опёрся обеими руками о постель и сел. Чак молча смотрел на него. Сев, Гэб длинно замысловато выругался.

– Что с нами сделают, Чак?

– Я не знаю, – глухо ответил Чак. – Лучше бы расстреляли.

– Веришь, что от пули смерть лёгкая?

– Когда её ждёшь, да. Зачем мы им, Гэб? Какими мы были раньше… я понимал, зачем, – Гэб кивнул. – А такими… Зачем мы им сейчас?

Вошёл Андрей с халатом и шлёпанцами. Молча и очень ловко накинул халат на плечи Чака и подсунул шлёпанцы ему под ноги.

– Слушай, – Чак снизу вверх посмотрел на его тёмное красивое лицо. – Слушай, будь человеком, скажи. Что с нами потом сделают?

– Потом – это когда? – очень серьёзно спросил у них Андрей.

– Когда перегорим, – ответил Гэб.

– Восстановитесь когда? – улыбнулся Андрей. – Ну, тогда сами решите. Думаю, уйдёте отсюда. Вы в госпитале работать не захотите, ведь так?

– А ты? Ты разве по своей воле здесь остался?

Андрей, помедлив, кивнул.

– Да, – и уже твёрдо повторил: – Да. Это я сам решил…

…Доктор Юра смотрит на него внимательно с доброй, непривычной на белом лице улыбкой.

– Ну вот, парень, всё у тебя теперь в порядке. Как ты дальше жить думаешь?

– Я… я не знаю… Как вы скажете, сэр.

– Я ничего тебе не скажу.

Доктор Ваня сидит тут же рядом, улыбается и кивает.

– И я не скажу. Это твоя жизнь. И ты её сам делай. Сам думай и сам решай…

…Андрей тряхнул головой, едва не уронив шапочку, и повторил:

– Сами решите.

– А что, – Гэб скривил в усмешке губы, – что, у нас ещё восстановиться может?

– У тебя, – прищурился Чак, – восстановилось?

Теперь они оба смотрели на Андрея, но он спокойно выдержал их взгляды.

– Не знаю, не пробовал.

– Ну, без траханья прожить можно, хоть и паршиво, а без рук… – Гэб оборвал фразу и отвернулся.

Его лицо дёрнула гримаса боли, он резко подался вперёд, упираясь лбом в колени. Андрей тут же оказался рядом, ловко уложил.

– Ничего, перетерпи, – приговаривал он. – Надо перетерпеть.

– Зачем?! – выдохнул Гэб. – Чтобы, как он, калекой…

– Заткнись! – крикнул Чак. – Я не калека!

– А кто ты?! – хрипел Гэб. – И я буду таким?! Нет! Не хочу! Нет!

Его выгнуло в судороге. Андрей перехватывал его молотящие воздух кулаки, и Гэб вскрикивал он этих прикосновений. Чак сжался на стуле, наблюдая эту борьбу. Он понимал, что Андрей старается не причинять Гэбу боли, но… ведь Гэб горит, его даже ткань жжёт.

– Осторожней! – не выдержал он.

И замер, изумлённо приоткрыв рот. Рука на одеяле, прикрывающем ноги Гэба, растопыренные чёрные пальцы с розоватыми ногтями. Но это его рука. Как она здесь оказалась? Ведь… ведь Андре, надев на него халат, положил ему руки на колени.

Гэб, беспомощно всхлипывая, затих, распластавшись на кровати. Андрей перевёл дыхание, бережно опустил руки Гэба.

– Сейчас я тебе попить дам, – и увидел руку Чака на одеяле. И после долгой, мучительно долгой тишины очень просто сказал: – Его можно больше не держать. Убери руку.

Чак вздрогнул, и его рука бессильно соскользнула с ног Гэба, повиснув плетью. Андрей отошёл к столику у окна, позвякал там стеклом и вернулся со стаканом воды. Ловко напоил Гэба, приговаривая:

– Пей, пей. Это вода с глюкозой. Ну вот так, ну, молодец.

Его глубокий какой-то воркующий голос не походил на обычный, от него как-то тепло и приятно щекотало где-то внутри. Чак, передёрнув плечами, отогнал наваждение.

– Замёрз? – Андрей бросил на него быстрый взгляд искоса. – Сейчас запахну тебе.

Чак покачал головой. Пока Андрей поил Гэба и относил стакан, он безуспешно пытался хоть как-то пошевелить руками. Гэб лежал теперь неподвижно, только грудь дрожала в частом неровном дыхании. Андрей поставил стакан на столик и подошёл к Чаку.

– Ну, давай. А то сидишь нараспашку.

И Чак подчинился. Андрей заправил ему безжизненные руки в рукава, запахнул на нём халат и завязал пояс.

– Пойдёшь к себе или ещё посидишь?

Чак судорожно сглотнул, посмотрел на неподвижное мокрое от пота и слёз лицо Гэба, на свои руки и, пересиливая себя, спросил:

– Что это было, Андре?

– С тобой? – Андрей пожал плечами. – Я не врач, не знаю.

– Врачи – все беляки, – с убеждённой злобой ответил Чак. – Всем им… одна цена.

Андрей молча несогласно покачал головой. Чак посмотрел на него, усмехнулся.

– Ладно. А ты чего один? Наказали?

– Нет, я в паре с Леоном должен быть, а у него рука болит, – Гэб заинтересованно приоткрыл глаза. Андрей заметил и объяснил: – На Хэллоуин руку ему повредили.

– Сломали? – спросил Чак.

– Нет, вывих сильный. В локте. Так-то вправили, связки не порваны, но болит.

Чак и Гэб понимающе кивнули. Чак посмотрел на свои руки, лежащие на коленях, и повторил:

– Что это у меня было?

Андрей не ответил. Гэб наконец выровнял дыхание и устало закрыл глаза.

– Спать будешь? – улыбнулся Андрей. – Ну, спи. Пошли, Чак.

Чак встал.

– Ладно, – и выдавил: – Я ещё приду к тебе.

У Гэба дрогнули губы то ли в улыбке, то ли в плаче. Андрей мягко подтолкнул Чака к двери. Но Чак и сам понимал, что надо уйти. Он сам был благодарен, что и в тюрьме, и потом здесь никто не видел его слабости, не злорадствовал. Парни не в счёт – это их работа. А что дразнили они его, так он и сам задирался, как мог.

До палаты Чака они дошли молча. Андрей помог ему раздеться и лечь, накрыл одеялом.

– Подоткнуть тебе?

– Нет, – разжал губы Чак. – Выпутываться долго.

– Хорошо. Кнопку ты куда забросил?

– Не знаю. Посмотри у стены.

– Ага. Нашёл.

Андрей подобрал кнопку и положил её на тумбочку. Чак смотрел на него, и Андрей решил объяснить.

– Всё равно я не в дежурке, а у Гэба буду. – Чак кивнул. – Ну, тогда всё. Спи, я пошёл.

И уже у двери его нагнало тихое:

– Подожди.

Андрей быстро вернулся к кровати.

– Что?

– Подожди, послушай… Ты ведь горел, так?

– Ну да, – кивнул Андрей. – Мы все тут горели. Ты же знаешь.

– Да, я не о том… Послушай, вот после боли, в параличе, долго лежал?

– Н-не знаю, – искренне ответил Андрей. – И… и это не паралич. Можешь двигаться, но не хочешь. Понимаешь?

– Понимаю, – Чак облизал пересохшие губы. – Как вы это называете?

– «Чёрный туман». Дать попить? – Чак мотнул головой. – А правильно будет – депрессия.

– Да, да. Слушай, как это у тебя в первый раз получилось? Ну, когда встал, ты помнишь?

Андрей улыбнулся.

– Помню.

– Расскажешь?

Андрей прислушался, кивнул и сел возле кровати.

– Ладно. Пока Гэб спит. Было так…

…Чья-то рука теребит его за плечо. Он… он знает эту руку, она уже трогала его, раньше, без боли, да, это было, он горел, и эти руки обтирали его, без лапанья, обтирали водой и становилось легче. И голос. Этот голос он тоже знает. Слова непонятны, голос требовательный, даже сердитый, но не злой. И рука добрая. Он медленно, натужно поднимает веки. Старое морщинистое лицо, белая косынка закрывает волосы. Что ей нужно от него? Он же уже перегорел, всё, кончен. Она… она была добра к нему. И подчиняясь её руке, шершавой, в мозолях, он садится, берёт в руки стакан с водой. Пить? Он не хочет пить. Нет, это что-то другое. Что она хочет от него? Он… он должен отнести стакан? Куда? Туда? Тому парню в углу? Напоить того? Зачем? Но привычка к послушанию сильнее всего, даже «чёрного тумана»…

…– И… понёс?

– Да, – Андрей улыбнулся. – Отнёс, напоил. Посидел с ним. Он горел вовсю. И обратно пошёл.

– Эта… белая нарочно, что ли, так сделала?

– Думаю, – Андрей на мгновение нахмурился и кивнул. – Да, теперь понимаю, что так. Понимаешь, пока о себе думаешь, из «чёрного тумана» не встанешь. Страшная это штука. Горишь когда, ну, что я тебе про боль рассказывать буду, – Чак кивнул, напряжённо глядя на Андрея. – Душили себя, о стенки головы били. Это кто терпеть не мог. А в «чёрном тумане»… просто застывали. Ну, а тут… начнёшь двигаться, воды там подать, обмахнуть, другого кормишь и сам есть начинаешь… Так и вставали, – Андрей улыбнулся. – Я долго про это думал, понять хотел.

– Понял?

– Не всё. Слушай, я вот что у тебя хотел спросить. Тебе руки когда прокололи?

– Чего?! – изумился Чак. – Что вы все про уколы толкуете? Не кололи мне ни хрена. В руки.

– Тогда чего ты горишь? – так же изумился Андрей, прислушался и вскочил. – Стонет. Всё, я побежал. Спи.

И мгновенно исчез за дверью. Чак даже движения его не заметил. И чего, в самом деле, про уколы все спрашивают? И парни с этим лезли, и беляк. Нет, уколов в руки не было, это он помнит точно. Ладно, может, Андре ещё зайдёт, выспросить тогда у него про уколы, он молодой, малец, считай, и поболтать любит… Может, может, потому и паралич, что уколов не было? Парней кололи, и у них «чёрный туман», а у него уколов не было, вот руки и отнялись… Но… но почему Андре спросил: «Тогда чего ты горишь?». Нет, это надо выяснить, расспросить, как следует. А пока поспать, что ли? Больше ничего не остаётся. Если б ещё сны хорошими были, а то снится всякая пакость. Чак закрыл глаза. Ладно, у него ещё будет время всё обдумать. Кто завтра дежурит? Этот метис, как его, Крис? Да, Крис, его ещё Киром почему-то стали звать. С ним тоже можно поговорить. Не малец уже, соображает… как надо. И не болтун. Ладно, всё завтра. Чак улыбнулся, засыпая.

Когда Гэба отпустило, и он снова заснул, Андрей вышел в коридор, подошёл к окну и прижался лбом к холодному стеклу. Ну и ночка. Думал, с одним придётся возиться, так этот… попрыгунчик прискакал. Хорошо ещё, что от «чёрного тумана» потише стал. Но… но не должны они гореть. Раз уколов не было, то ни боли, ни депрессии быть не должно. Не должно, а есть. Что за чертовщина с этой горячкой? Ну, только всё понял, как опять… ни хрена непонятно!

И улыбнулся. А ведь интересно получается. Чем больше понимаешь, тем больше вопросов. Почему так?

Тетрадь сорок седьмая

АтлантаСейлемские казармыЦентр репатриации

После обеда его окликнул Фёдор.

– Мороз, ты куда сейчас?

– А что? – обернулся к нему Эркин.

– Пошли в город. А то что ж, в столице были, а видеть ничего и не видели.

Эркина так и подмывало обернуться к Жене, спросить, но хитрое поблёскивание глаз Фёдора остановило его. И он, помедлив, кивнул.

– Ладно, – и всё-таки повернулся. – Я в город, к ужину вернусь.

– Да-да, – улыбаясь, кивнула Женя. – Только будь осторожен.

– Буду, – улыбнулся Эркин.

Фёдор, тоже с улыбкой, приподнял над головой шапку, прощаясь с Женей.

Уже у ворот они столкнулись с Грегом.

– Далеко?

– В город, – весело ответил Фёдор. – Ты раньше-то бывал здесь?

– Не приходилось, – Грег внимательно оглядел Фёдора. – Не против?

– Да ни в жисть, – искренне обрадовался Фёдор.

Втроём они, показав на проходной пропуска, вышли в город.

Хотя выход был свободным, да и проломов в заборе, как он уже слышал, хватало, Эркин ещё ни разу ни пропуском, ни проломом не воспользовался. И недосуг, и особо не хотелось. Если бы не Фёдор, ему бы это и в голову не пришло, нашёл бы и так чем заняться. А в хорошей компании… да и город посмотреть тоже… интересно. Всё-таки – столица Империи. Когда проезжали через город в лагерь, он по сторонам не смотрел.

За воротами была самая обычная улица, застроенная домами в два-три этажа. Дома в заплатах недавнего ремонта, кое-где явно разрушенные и явно наспех, только чтоб от ветра и дождя укрыться, починенные.

– Здесь… были бои? – спросил Эркин у Грега.

Грег пожал плечами.

– Может, бои, может, бомбёжки, а то и всё сразу. Но поломали здесь много.

Фёдор кивнул.

Они шли в ряд, занимая почти весь тротуар. Редкие встречные прохожие неприветливо, а то и мрачно уступали им дорогу. Видимо, в окрестностях лагеря тёмно-синие куртки угнанных и тускло-чёрные рабские были хорошо известны.

– Однако… – пробормотал Фёдор.

– Держимся вместе, – кивнул Грег.

У витрины углового магазинчика со всякой всячиной они остановились.

– Сигарет, что ли купить? – предложил Фёдор.

– У тебя что, деньги лишние завелись? – усмехнулся Грег. – Это новость!

Улыбнулся и Эркин. Известие о предстоящем обмене кредиток на рубли заставило даже самых рьяных курильщиков ограничиться пайком, а детвору лишило печенья и конфет из киоска. Все теперь берегли деньги, считая каждую кредитку. В куреве себе Эркин отказал легко, но вот отказать Алисе… правда, здесь всё решила Женя, и Алиса подчинилась её категорическому требованию не канючить и не клянчить.

– Ладно, – решил Фёдор. – Пошли дальше.

– В центр пойдём? – спросил Грег.

– Там видно будет, – несколько уклончиво ответил Фёдор.

– А что там смотреть? – спросил Эркин.

– Хм, – Фёдор озадаченно почесал в затылке. – Ну-у…

– В центре, – спокойно сказал Эркин, переходя на английский, – я вас подставить могу. Не положено цветному по Мейн-стрит ходить. А вы белые, вам…

– Ты эту хренотень брось! – налился кровью Фёдор. – Мы что, расой считаться будем?!

– Мы нет, – голос Эркина по-прежнему спокоен и ровен. – Но я не хочу сейчас по пустяку залететь. Я уже смолчать не смогу. Понимаете?

– Понятно, – кивнул Грег. – Резон, конечно, серьёзный. В самом деле, Фёдор, мы ж, когда ехали, видели. Раздолбано вдрызг. Ты развалин, что ли, не видел?

– Ну, видел, – Фёдор зло сплюнул и достал сигареты. – Но столица всё-таки. Здесь разные места есть. Найдём где гульнуть.

– Без денег не гулянье, – возразил Эркин и вдруг сообразил: – У тебя что, дело какое есть в городе? Ну, в центре?

– Дела у прокурора, – Фёдор вторично сплюнул. – А у меня… Дело не дело, но думал я кой на кого посмотреть.

– Стервец ты, Федька, – спокойно сказал Грег. – А мы, значит, прикрытием тебе, так? О таком заранее говорить надо.

– Надо идти, – перебил его Эркин и пояснил: – Жаба на подходе, мы уже долго здесь стоим.

Жабами за цвет формы звали полицию.

– Куда идти? – угрюмо спросил Фёдор.

– Это тебе надо, ты и знаешь, куда, – пожал плечами Эркин.

– Так вы что…?

– И то, и это, – не дал ему договорить Грег. – Пленных не берём, своих не бросаем. Пошли, ну…

– Пошли, – кивнул Фёдор.

Дальше они пошли молча, так и не заметив продавца, наблюдавшего за ними через витрину из-за прилавка. Когда они отошли, тот подошёл к витрине, бросил им вслед короткий взгляд и ушёл за прилавок, где в углу был совершенно незаметный от двери телефон. Быстро, привычно загораживая собой аппарат, продавец набрал номер. Ждать не пришлось. Трубку там сняли сразу. Короткая ёмкая фраза, трубку на рычаг и поворот к вошедшему в магазин полицейскому.

– Привет, Джеб, сигареты?

– Как всегда. Эти, из лагеря, не буянили?

Продавец бросил на прилавок пачку и пожал плечами.

– Ко мне никто из лагеря не заходил.

– Тем лучше, – кивнул полицейский, забирая пачку.

АтлантаБар без названия: кому надо, тот и так знает

Меньше всего Фредди ожидал встретить в Атланте Найфа. Что в столице год уже бардак, он знал, что до сих пор не определилась пирамида – тоже, но что на передел явится Найф… Нет, Найф – сильный киллер, кто спорит, мало кто после Уорринга столько продержался, но доля в Атланте Найфу не положена. Заказы… не так дорогие, как опасные по последствиям. Найф – дурак. И со странностями. Крыша набекрень, как почти у всех уорринговцев. Чего его принесло в Атланту?