Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел

Фёдор, Грег и Роман были в мужском бараке, но держались вместе. Грег в дороге сдружился с тем высоким негром с белым пацанёнком, которых подсадили на одной из остановок. Сам Эркин обратил на него внимание в бане.

Баня здесь была намного больше, но и народу… Так что оставить всё на скамье и пойти под душ нельзя: живо шайку стащат, а то переложат твоё аккуратненько на пол и займут место. Не драться же. Хорошо, что в принципе он научился уже мыться в шайках. Эркин вымыл голову и решил сменить воду в верхней шайке. И, зная уже порядки, попросил соседа:

– Я за водой, скажи, что занято.

– Хорошо, – ответил тот.

Тогда они впервые, можно сказать, увидели друг друга. Но внимания не обратили. Эркин только и заметил, что это негр, и не из слабаков. Когда Эркин принёс себе шайку чистой воды и, поблагодарив за услугу коротким: «Спасибо», – то получил в ответ столь же краткое: «Не за что», Сосед был занят. На скамейке в шайке стоял маленький – только-только после первой сортировки – мальчик, такой беленький, что словно светился в парном тумане бани. А негр весьма ловко и умело его мыл. Обычно такая мелюзга ходила в баню с матерями, в мужскую – всё же постарше. И, намыливаясь, растирая себя мочалкой, Эркин невольно следил за соседом. А накачанный мужик, такие мускулы занятиями делаются, на тренажёрах. Может…

– Присмотри за местом, – сказал почти чисто по-русски негр, вынимая мальчика из шайки и явно собираясь вести того под душ.

– Хорошо, – кивнул Эркин, провожая их взглядом.

Нет, не спальник. Где же накачался так? Интересно.

Негр вернулся, сменил воду в шайках, посадил мальчика в одну из них, где тот тихо играл чем-то, и стал мыться сам. Эркин встал, чтобы, как делали многие и как он уже привык в региональном лагере, окатиться водой из шайки и, поднимая её двумя руками над собой, ощутил, как по его телу прошёлся чужой внимательный взгляд. Ставя пустую шайку на скамью, Эркин встретился глазами с негром и по тому, как тот равнодушно отвернулся, понял: его опознали. Этот спальников видел, знает, как их узнавать. Ну… ну, посмотрим.

Они закончили мыться почти одновременно. Вылили грязную воду из шаек, собрали своё и шагу от скамьи сделать не успели, как их места уже заняли. К выходу они шли, не разговаривая и не глядя друг на друга. И в предбаннике разошлись.

И снова встретились уже вечером в мужском клубе-курилке возле мужского барака. Эркин стоял с Фёдором и Романом, когда подошли Грег и этот негр.

– Во, все здесь, Тим, – Грег кивком поздоровался со всеми, плечом вдвигая Тима в их круг. – Присоединяйся.

Тим приветливо улыбнулся, достал пачку сигарет, распечатал и пустил её по кругу. Эркин, как все, взял сигарету, показывая, что принимает новенького. Тим, Тимофей Чернов. Шофёр, автомеханик. Неспешно завязывался общий разговор про кто где работал, какие заработки, как лучше: на найме или при своём деле. Эркин искоса следил за Тимом, время от времени натыкаясь на такой же изучающий взгляд.

По-русски Тим говорил старательно, избегая английских слов, но хуже Эркина, которому английский был нужен только для разговора о прошлом. Но и у Грега часто проскакивали английские слова, и у Фёдора.

– Своё дело хорошо, конечно, – Роман пыхнул сигаретой. – Но мороки… Да и денег сколько надо, прикинь.

– А это смотря какое дело, – мотнул головой Фёдор. – Можно и подешевле устроиться.

– Можно, – согласился Роман. – Только дешёвое дело прибыли не даст.

– Да, – кивнул Эркин. – Дешевле мужской подёнки ничего нет. Только руки нужны. Ну, так и заработок – меньше нет.

– В пастухах ты заработал, – возразил Фёдор, – сам говорил. А там тоже… только руки нужны.

– Чтобы на пастьбе хорошо зарабатывать, нужно свою лошадь иметь, седловку всю, костровое хозяйство, – стал объяснять Эркин, перемешивая русские и английские слова. – Это надо ковбоем быть, а не пастухом. И пастбища знать надо, ну, места. И на какого лендлорда ещё нарвёшься.

– Пастух – это не своё дело, – сплюнул окурок Грег. – Это ж опять по найму.

– Верно, – обрадовался Эркин.

– И в деле, своём деле, – продолжал Грег, – главное – не деньги.

– А что? – хмыкнул Фёдор.

– Само дело. Тим, что лучше: шоферить или машины чинить?

– На своей машине? – уточнил Тим.

– На чужой – это наём, а мы о своём деле говорим.

– Тогда механиком, – убеждённо сказал Тим. – Я зимой столько машин, целых и брошенных, видел… Ну, налажу, ну, сяду за руль, а возить кого? И куда? А мастерская… уже надёжней.

– Верно, – кивнул Роман. – Так что, Тим, в России будешь мастерскую раскручивать?

Тим покачал головой.

– Нет. Ни страны, ни людей не знаю. Ничего не знаю. Кто ко мне чиниться пойдёт? И… и я не могу рисковать.

– Чем рисковать? – спросил Эркин.

– Деньгами, – вздохнул Тим. – Ну, куплю я всё, что нужно. А дело не пойдёт. Один – я просто повернусь и уйду. А я не один.

– Верно, – кивнул Грег. – Семья – она твой тыл, конечно, опора тебе. Но и, как якорь, на месте держит. Так запросто не уйдёшь. Как пацан, Тим?

– Хорошо, – улыбнулся Тим. – Врач смотрел, сказал, что здоров.

– А психолог? – небрежно, словно просто поддерживая разговор, спросил Грег.

Но Эркин почувствовал напряжение и насторожился.

– Завтра к нему пойдём, – так же спокойно ответил Тим.

Роман, ехавший в одном автобусе с Грегом и Тимом, кивнул.

– Ты только, Тим, сам не психуй. Дети… они легко забывают.

– Он помнит, – тихо ответил Тим, обвёл их тревожным взглядом и повторил: – Он всё помнит.

– Всё? – переспросил Фёдор.

Тим пожал плечами.

– Я не спрашиваю.

– И правильно, – решительно подтвердил Эркин, начиная догадываться о несказанном. – Спросишь – напомнишь только. Я… дочку, Алису, не спрашиваю. Она и забывает. Понемногу.

– А она что…? – Фёдор оборвал фразу.

Эркин угрюмо ответил:

– Она видела, как Андрея, брата моего, убивали. И ещё… всякое. Она в самый Хэллоуин через весь город ко мне в Цветной шла. Вся в крови была.

– Ранена? – спросил Грег.

Эркин мотнул головой.

– Она через трупы лезла. Бой был, – он впервые говорил об этом. – Свора эта, чтоб их, – он крепко выругался одним из Андреевых загибов, – в Цветной лезла. Мы палками, камнями отбивались, ну, и ножи у всех. У… одного пистолет был, у Мартина, он белый, но с нами пошёл. У него жену замордовали, насмерть… – у Эркина перехватило горло, он сплюнул, растёр окурок и долго закуривал новую сигарету, пока не успокоился.

– Ночью… во сне не кричит? – спросил Тим.

Так спросил, что Эркин ответил:

– Женя говорит, что, как я вернулся, успокоилась. Иногда только…

Тим кивнул.

– А мой ещё летом… и тоже иногда. Но с зимы помнит.

– Ничего, – Роман взял у Фёдора зажигалку, прикурил. – Обустроишься на новом месте, жизнь наладится, и забудет он всё.

– Плохое забывать надо, – улыбнулся Фёдор.

– А если помнится? – усмехнулся Роман.

– Ты что, над памятью своей не хозяин? – подчёркнуто удивился Фёдор.

Эркин и Тим одновременно покачали головами и быстро поглядели друг на друга.

Наступившую тишину нарушили голоса женщин, созывавших детей. Тим улыбнулся, слушая этот многоголосый зов.

– За своим пойду.

Остальные закивали. Конечно, кто же уложит мальца, как не он. Тим кивком попрощался и ушёл в быстро наступавшей темноте на детский звонкий гомон.

Обычно Дим сам бежал ему навстречу, но сегодня чего-то малыша не видно, и Тим встревожился. Не случилось ли чего?

– Дим! Ты где?!

И с облегчением услышал:

– Здесь я, пап.

Зашелестели кусты, оттуда вылезло что-то тёмное, но Тим уже угадал Дима и сердито сказал:

– Ты в порядке, Дим?

– Ага! – весело ответил Дим. – Пап, это Катька. Кать, а это мой папка.

Только тут Тим заметил маленькую, меньше Дима, девочку. Из-за повязанного поверх пальто платка она казалась очень толстой, но личико было маленьким и бледным.

– Катя! Ка-а-атя-а-а! – звал далёкий женский голос.

– Это мама, – шёпотом сказал девочка, попятилась и побежала от них на голос. – Ма-ама-а-а! Я здесь, мама!

Дим вздохнул ей вслед.

– У неё совсем фантиков нет. И камушков. Пошли, пап?

– Пошли.

Тим взял его за руку, и они направились к семейному бараку. Дим шёл вприпрыжку и рассказывал о своих делах. Тим слушал и кивал. Здесь, в лагере, Дима никто не обижал и не дразнил, малыш в первые же дни обзавёлся кучей приятелей и был счастлив. А больше Тиму ничего и не нужно.

– Ты дал Катьке фантики?

– Не дал, а проиграл, пап. В камушки. А то ей меняться нечем. Правильно?

– Правильно, – кивнул Тим. – Она лучше тебя играет?

– Не, я поддался. Ну, если просто дать, это же обидно, а так… – Дим, уцепившись двумя руками за кулак Тима, поджал ноги, перепрыгивая через лужу. – Ух, здорово!

Они вошли в семейный барак и из прокуренного забитого людьми холла свернули в свою казарму. Ещё горел полный свет, по проходам между отсеками пробегали дети и взрослые, хлопали то и дело двери уборных, десятки голосов сливались в сплошной гул. Проходы были слишком узкими, чтобы идти рядом, и Дим, по-прежнему вприпрыжку, побежал впереди Тима к их отсеку и первым нырнул за тяжёлую занавеску из пятнистой камуфляжной ткани.

Их отсек самый маленький, меньше невозможно. Двухъярусная койка, тумбочка вплотную к койке напротив занавески и вплотную к ней щит, отгораживающий их от соседей, а второй щит тоже вплотную с другой стороны койки. Тесно, конечно, теснее, чем в их комнатке в автохозяйстве, где они прожили две недели перед отъездом. Но Тим уже привык, вернее, приспособился. Тепло, есть бельё, своё он даже не доставал из мешка, нет, всё нормально.

– Давай, сынок, поздно уже.

Он снял и повесил свою куртку и пальтишко Дима.

– Ага, я сейчас. Пап, а у Кольки машинка маленькая есть, в кулак зажмёшь, а ездит. Он за неё двадцать фантиков просит и ещё все болтики. Это много?

Тим пожал плечами.

– Не знаю, – и улыбнулся. – Сам решай.

Дим задумчиво нахмурился, забавно сведя белые брови. Тим помог ему разобрать постель и раскрыл свою.

– Дим, забыл?

– Не, иду, – Дим взял полотенце, мыло и, волоча уже расшнурованные башмаки, побрёл в уборную.

Тим улыбнулся, снял со спинки верхней койки своё полотенце и пошёл за Димом.

Он поспел вовремя: Дим и белобрысый Никитка обстреливали друг друга водой, зажимая отверстие крана пальцем, благо, в уборной никого уже не было. Увидев отца, Дим отдёрнул от крана руку, а Никита мгновенно исчез. Тим даже не заметил куда, но его это и не интересовало. Рубашка и штаны у Дима мокрые, как он, скажи, под душем в одежде постоял. Если до утра не высохнут… запасных штанов у Дима нет.

– Пап, – начал Дим, – мы только чуть-чуть… я умоюсь сейчас…

– Ты уже мокрый, – перебил его Тим. – Вытирайся, иди и ложись. Я сейчас.

– Ага, – вздохнул Дим.

Тим редко сердился на него, никогда не кричал и не ругался, как это делали другие отцы – Дим на такое уже нагляделся за эти дни, да и наслушался всяких рассказов про ремни и прочее – но он и так отлично понимал отца. А сейчас отец прав. Ему хотелось дождаться отца, но он послушно побрёл обратно.

И к приходу Тима уже лежал в постели.

Тим проверил, хорошо ли он вытерся, укрыл поплотнее.

– Спи.

– А ты? Читать будешь?

Обычно, уложив его, Тим читал. Дим к этому привык ещё в автохозяйстве и спрашивал сейчас просто так. Ответ заставил его зажмуриться и зарыться в подушку.

– Нет. Я в гладильню пойду. А то тебе завтра выйти будет не в чем. Спи.

Взяв его мокрые штаны и рубашку, отец ушёл.

Все службы в лагере работали с восьми до восьми, но в прачечной и гладильной частенько задерживались, и Тим рассчитывал прорваться к свободному утюгу. Минутное же дело. Чтобы успеть, он даже куртку надевать не стал и бежал так, как не бегал на тренировках, когда хозяин подгонял их пулями, стреляя под ноги.

Он успел. В гладильной две женщины в пальто ещё торопливо доглаживали платья, а в дверях уже стоял немолодой усатый сержант с ключами.

– К-куда? – преградил он Тиму дорогу.

И удивлённо заморгал: так ловко обогнул его Тим. Испуганно ойкнула одна из женщин, запахивая на себе пальто, однако Тим не обратил на это внимания, бросившись к первому же утюгу. Ещё тёплый? Живём!

Увидев маленькие, явно детские вещи, сержант смягчился.

– Ладно уж. Давай по-быстрому.

– Да, сэр, – машинально ответил, расправляя рубашку, Тим по-английски. – Спасибо, сэр.

Пока утюг греется, рубашку, потом досохнет. Ага, уже горячий. Теперь штаны.

– Давай помогу, – подошла к нему другая женщина.

Тим молча мотнул головой, прижимая утюг к маленьким джинсам.

– Ну, как знаешь, – пожала та плечами и отошла.

Тим не так гладил, как сушил джинсы утюгом. Джинсы – не брюки, стрелки не нужны.

– Ладно, парень, – сказал сержант, пропуская женщин. – Заканчивай, я пока прачечную и сушку проверю.

Тим молча кивнул, расправляя штанины.

К возвращению сержанта он не только высушил джинсы, но и вторично прогладил рубашку и выключил утюг.

– Ну всё, управился?

– Да, – ответил Тим уже по-русски, быстро складывая вещи. – Спасибо.

Сержант пропустил его мимо себя, оглядел гладильную – все ли утюги выключены и стоят торцом, как положено, выключил свет и зазвенел ключами.

– Спокойной ночи, – весело попрощался Тим.

– И тебе спокойной, – сказал ему в спину сержант.

Обратно в барак Тим тоже бежал. Уже не боясь опоздать, а чтоб не прихватило холодным ветром. Ноябрь всё-таки уже кончается. Вот-вот снег пойдёт.

В бараке уже горел синий ночной свет и было намного тише. Проходя по своей казарме, Тим почти столкнулся с возвращавшимся из уборной Эркином, разминувшись в последний момент. И по тому, как тот ловко изогнулся, пропуская его мимо себя, Тим окончательно убедился: спальник. Ну, что ж, вроде, парень спокойный, а если перегорел, то и не опасен. Пусть его.

Тим, приподняв занавеску, вошёл в свой отсек. Дим спал. Тим аккуратно положил отглаженные вещи, быстро разделся сам и ухватился за край своей койки, чтобы подтянуться и лечь, когда Дим сонно позвал его:

– Пап!

Тим нагнулся к нему.

– Я здесь, что?

– Пап, я больше не буду водой баловаться.

– Хорошо, – улыбнулся Тим. – Спи.

Дим только вздохнул в ответ. Убедившись, что сын заснул, Тим наконец забрался на свою койку и лёг, вытянулся. Ну, вот и ещё один день позади. Медкарту на Дима он заполнил целиком, ему самому что осталось? Свою он тоже заполнил, прошёл всех врачей. Протрясся, конечно, ведь и знаешь, что здоров, а как белый халат увидишь, так хуже, чем под дулом. А Дим не боится врачей, только к зубному не хотел заходить, но тоже… не всерьёз. Странно даже. Хотя… слава богу, что Дим не знает ни питомнических врачей, ни сортировок. Завтра психолог. После завтрака. Ну, это совсем не страшно: одни разговоры.

И уже засыпая, вдруг подумал: как это спальник проскакивает врачей? Хотя… жалко будет, если парня заметут. Хоть и спальник, а вроде ничего парень, и отзываются о нём неплохо. Жаль…

Разминувшись с Тимом, Эркин подошёл к своему отсеку и стукнул костяшками пальцев в стойку щита.

– Эркин? Входи, – сказала Женя.

Она, уже в рубашке, сидя на койке, расчёсывала волосы. Алиса спала. Эркин вошёл в узкое пространство между двумя двухъярусными кроватями и сел на койку Жени.

– Всё в порядке? – шёпотом спросила Женя.

Эркин кивнул и улыбнулся. А что с ним здесь может случиться? Конечно, в порядке. Он сидел и смотрел, как Женя быстро заплетала косу.

– Эркин, ты когда свою карту заполнишь?

Эркин покраснел и потупился. Сегодня он опять так и не решился войти в медицинский корпус. Не смог. Женя отложила гребень и пересела поближе, мягко положила руку ему на плечо. Эркин ещё ниже склонил голову и вдруг, как упав, прижался лицом к её коленям. Женя гладила его по голове и шептала:

– Эркин, милый, я всё понимаю, но это же надо. Ну, хочешь, я с тобой пойду…

Он молча мотнул головой и медленно выпрямился. В синем ночном свете его лицо казалось очень тёмным, щёки влажно блестели.

– Нет, – наконец выдохнул он. – Я сам. У… – он сглотнул, справляясь с собой, – у тебя и так много дел. Алису завтра к психологу?

– Да. С утра после завтрака.

Женя вдруг обняла его, прижав его голову к себе, и он замер.

Наверху шевельнулась, всхлипнула во сне Нюся. Она почти каждую ночь плакала во сне, никогда не просыпаясь. Но, зная и это, и то, что сверху она их никак не увидит, Женя и Эркин отпрянули друг от друга. Эркин разулся, снял рубашку, встал и легко подтянулся, лёг на свою постель, и уже под одеялом снял джинсы. Повесил их на спинку и тогда окончательно вытянулся и завернулся в одеяло. Ладонь Жени легла ему на плечо, он повернул голову, коснувшись подбородком её руки.

– Эркин, я тебе чистое под подушку положила.

– Ага, спасибо.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Женя ещё раз погладила его по плечу поверх одеяла и убрала руку. Эркин повернулся набок и смотрел, как она наклонилась над Алисой, поправляя одеяло, а потом легла, закуталась в одеяло, подсунув угол под щёку.

Эркин снова лёг на спину, высвободил и закинул руки за голову. Завтра надо идти к врачам. Нет, он знает, что ничего страшного не будет, что это не сортировка, и даже обиняком вызнал, что на осмотре можно оставаться в трусах, и… и всё равно. Боится. Ни разу, да, ни разу он сам к врачу не подошёл. Подзывали, подводили, подтаскивали… Но… но это же надо. Пока он не пройдёт всех врачей, пока ему не заполнят его карту, он не сможет пойти к этому… психологу. И только после собеседования, тестов и заключения можно будет идти в отдел занятости, определять место. Надо. Он трусит, а из-за него Женя тут мучается. Так бы… ладно, завтра сразу после завтрака и пойдёт. Сам себя за шиворот втащит. Через страх переступить надо. Надо. Не вечно же им тут сидеть и ждать, пока он смелости наберётся. И все говорят, что если кто хочет, резину не тянет и места не перебирает, то за неделю управиться можно. Ну да, Даши с Машей они уже не застали, уехали те. Женя узнавала.

Снова всхлипнула Нюся. Он только и слышал её голос, что по ночам, когда она плакала во сне, да ещё в самый первый день, когда, пока он ходил в уборную, её к ним подселили. Он, возвращаясь, вошёл в их отсек и тут же вылетел обратно от её испуганного визга. С тех пор он и стучится прежде, чем войти. А так-то… что там было у этой худющей нескладной девчонки, как она осталась одна, чего нахлебалась в свои тринадцать лет… он не знает и знать ему не хочется. Она – подселенка, а они – семья. Ладно, надо спать. Эркин вздохнул, потянулся под одеялом, не открывая глаз. Ладно. Завтра он это сделает. Что будет, то и будет. Врачи русские. Это ж не питомнические, не паласные, совсем другие врачи. Тогда, на сборном, зимой… как её звали? Да, Вера Борисовна, она его смотрела. Впервые он тогда услышал:

– Ты нормальный здоровый мужчина.

И этот врач, в госпитале, Юрий Анатольевич, это же сказал. А смотрели оба его голым, без всего. Так что здесь, может, и обойдётся. А та, метиска, в промежуточном, ну, это не осмотр толком и был, только рубашку снимал. А здесь… ладно. Надо – значит, надо. Женя всё прошла, и Алиса… Нет, конечно, нельзя, чтобы Женя с ним по врачам ходила, его ж тогда засмеют, хоть из лагеря сбегай. И так Фёдор уже… высказывается, что он без Жени шагу не ступит и дыхнуть не смеет. Язык у Фёдора… как у Андрея. Такая же язва. Ладно. Хуже приходилось. Выдержал тогда, выдержит и сейчас.

Эркин повернулся набок, лицом к щиту, поёрзал, устраиваясь. Ну всё, хватит. Надо спать.

Графство ЭйрОкруг КингслейКоттедж № 3715

И снова он медленно всплывает со дна, ощущает себя. Всё, что было до этого, это был сон. Страшный нелепый сон. Сейчас он проснётся и расскажет свой сон маме, Ане с Милой, нет, Ане и Миле он расскажет другое, выдумает, особенно Миле. Она ещё маленькая про такие страхи слушать. Что-то его будить не идут, сестёр не слышно. А ведь уже светло, он же чувствует свет сквозь веки.

Он медленно открыл глаза, огляделся. Та же комната. Выходит, не снилось? С третьей попытки удалось сесть. Тело подчинялось нехотя, будто… будто всё забыло, и каждое движение приходилось сначала продумывать. Он зажмурился, потряс головой, вроде, полегчало, и снова огляделся. Уже внимательно. Так, это получилось. Теперь дальше.

Осторожно, медленно, маленькими рывками он встал и подошёл к той двери, откуда вышла тогда странная женщина. И чего испугалась? Голых, что ли, не видала? Осторожно тронул ручку. Заперто. Его снова качнуло, но на этот раз он удержался на ногах. Заперли, значит? Ну-ну… а вон та дверь? Тоже?

Эта дверь отворилась сразу, и он оказался в… ванной? Да, вот ванна, душ, раковина, зеркало, унитаз… Зеркало… Узкое высокое зеркало от пола до потолка. Он шагнул к нему и оторопело заморгал. Но это же не он!

Из зеркала на него смотрел голый высокий мужчина, растрёпанный, весь покрытый рубцами и шрамами, с торчащей на щеках и подбородке щетиной. Он машинально провёл ладонью по щеке. И тот, в зеркале, сделал так же, и так же удивлённо посмотрел на свою ладонь. И на руку. А у того, в зеркале, над левым запястьем татуировка, синяя, несколько цифр в ряд. А у него? Он посмотрел на свою руку. Да, вот он, его… номер… Номер? Это его номер… Значит, он… Синий номер ставят заключённому, нет, осуждённому на пожизненное для гарантии изоляции… изоляционный лагерь… лагерник… Он – лагерник? Он, Серёжа Бурлаков и этот страшный лагерник в зеркале – одно и то же?! Нет! Как это?! Но он уже понимал – как. Уже всплывали, звучали голоса, выстрелы, лай собак, плач Милочки, отчаянный крик Ани, страшное лицо матери, и ещё лица, лица, кровь, летящая в лицо мёрзлая земля… Он со стоном обхватил голову руками, вслепую как-то добрёл до кровати и рухнул на неё.

Услышав стон, Элли рванула дверь, забыв, что сама заперла её снаружи, боясь, что… этот вырвется. Наконец она справилась с замком и вбежала в спальню. Он лежал ничком на кровати поверх одеяла, закрывая руками голову, как от удара. Элли осторожно подошла к нему.

– Парень… ты как? В порядке?

Он медленно убрал руки, приподнялся на локтях, и Элли увидела его лицо. Ничего детского, мягкого… жёсткое, даже злое лицо, настороженные глаза.

– Кто… ты?

Она перевела дыхание. Он говорит по-английски и вполне осмысленно.

– Я Элли. А ты… – она запнулась.

– А я кто? – требовательно спросил он.

– Ты… ты был болен, – Элли неуверенно улыбнулась.

Он не ответил на её улыбку, глядя по-прежнему настороженно и требовательно.

– Ты… ты ляг, укройся, – Элли попробовала перевести разговор. – Тебе ещё надо лежать. А потом я принесу тебе поесть, хорошо?

Он медленно кивнул.

– Отвернись.

Она пожала плечами и встала спиной к кровати. Неужели он её стесняется? Глупо, она же ухаживала за ним все эти дни. Но… но если он этого не помнит… Она не додумала.

– Элли, – позвали её.

Она обернулась. Он уже лежал под одеялом на спине, укрытый до подбородка.

– Что? Хочешь пить?

– Да, – медленно ответил он. – Дай… воды.

– Хорошо, – кивнула Элли. – Сейчас принесу.

Когда за ней закрылась дверь, он прислушался и улыбнулся. Замок не щёлкнул, дверь не заперта. Уже удача. Ну что, что теперь будем делать?

Элли принесла ему стакан воды с глюкозой. Он выпростал правую руку из-под одеяла и приподнялся на левом локте, взял у неё стакан. Отпил глоток и внимательно посмотрел на неё.

– Сладкая какая. Почему?

– Это глюкоза. Ты… знаешь, что это такое?

Он нахмурился, неуверенно кивнул и допил. Протянул ей стакан.

– Спасибо… Элли.

– На здоровье, – улыбнулась она, забирая стакан. – А… как тебя зовут?

Вместо ответа он закрыл глаза и лёг, натянул на голое плечо одеяло.

– Хорошо, – решила не настаивать Элли. – Я ещё зайду к тебе. Спи спокойно.

И ушла, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Он лежал, закрыв глаза, и думал. Кто я? Сергей Игоревич Бурлаков. Серёжка-Болбошка, Серёжа, Серёженька… А потом? Серый… Серёня… Серж… Серьга… Серёга… Это в школе? Нет, уже… спецприёмник? Нет, там стал Серым. Фамилии уже не было. Серж для… воспиталок? Нет, надзирательниц. И надзирателей. Больно дрались, что те, что эти. А Серый, Серёга для своих… И остальное там же. Потом… Малец… Малёк… Малый… И Малой… Он долго был Мальцом. Кто его назвал Андреем? Или это он сам? Ладно, он – Андрей. Андрей Фёдорович Мороз. Правильно. Это он помнит. Так кто же он? Как ему жить дальше? Лагерник Андрей Мороз. Куда ты попал? Как ты сюда попал? И… и зачем? Ладно. Об этом расскажет Элли. А сейчас надо решить, что ты ей скажешь, какое имя назовёшь. Решай. А чего тут решать? Я – Андрей. Серёже Бурлакову не выжить. А у лагерника шанс есть. Кто бы вы ни были, но об лагерника вы зубы обломаете.

Когда Элли заглянула к нему, он спал. Лицо его было безмятежно спокойным, а дыхание ровным.