Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел

И Фредди кивнул. Он не сказал это вслух, но оба знали завершение этой фразы: «Если доживём»…

…Дожили. И выжили. И есть дом. И вон уже поворот с шоссе, и виден столб с почтовым ящиком. Фредди притормозил, и Джонатан заглянул в ящик.

– Пусто. Поехали.

Фредди плавно бросил грузовик вперёд.

– Сюда просятся ворота с вывеской, Джонни.

– Правильно. Я уже думал. «Лесная поляна Бредли». Звучит?

– Forest Glade, – повторил за ним Фредди и кивнул: – Красиво звучит.

Вот и постройки показались, и завизжал кто-то из малышей. Фредди сбросил скорость и плавно впечатал грузовик в центр хозяйственного двора. От кухни, загонов и Большого Дома бежали люди. Джонатан вышел и огляделся, одним взглядом охватил всё. И сразу увидел то, о чём ему, давясь, икая и всхлипывая от смеха, рассказывал шериф: из-за загородки коровьего загона на него удивлённо смотрел телёнок, одетый в рабскую куртку. И впрямь на первый взгляд, как пьяный на четвереньках.

– С приездом, масса.

– Доброго вам здоровьичка, масса.

– Мы уж заждались, масса.

– Всё было тихо, масса.

Не спеша подошёл, вытирая руки ветошью, Стеф.

– Добрый день. Удачно съездили, сэр?

– Раз вернулись, значит, удачно, – хмыкнул Фредди, шаря глазами по суетящейся под ногами мелюзге. – Держи, Марк. От отца тебе.

Подставив обе ладони, Марк бережно принял пакетик. Прижал к груди и попятился, выдираясь из толпы.

– А спасибо где? – остановил его Стеф.

– Спасибо, масса, – прошептал Марк: у него внезапно пропал голос.

– Не за что, – усмехнулся Фредди.

Джонатан сразу ушёл осматривать коров и Монти. Фредди открыл борт, и Сэмми с Ролом сгружали мешки, а Мамми уже звенела ключами у кладовки. Стеф подошёл к Фредди.

– «Рыгуны» куда?

– Давай к домику, – кивнул Фредди. – Патронов много потратили?

– Так. Рожка по два. Потренировал их немного.

– Гильзы убери на всякий случай.

– Могли с зимы валяться, – возразил Стеф и пояснил: – Малышня растащила уже. А запрещать, да отбирать… больше шуму выйдет.

– Тоже верно, – согласился Фредди. – Шериф оружие видел?

– А как же, – усмехнулся Стеф. – Ему по службе всё видеть положено. Но смолчал. Самооборона – святое дело.

Покупок в этот раз было немного, грузовик быстро опустел, и Фредди загнал его в сарай. Когда он подошёл к их домику, три автомата и цинк с остатком патронов лежали на веранде. Фредди занёс всё в дом и уложил на прежнее место. Конечно, жаль, что шериф видел, но тут уж ничего не поделаешь. Ладно, Хэллоуин многих образумил, может, и здесь, если по-глупому не нарываться… А ведь Стеф прав. С зимы валялись. Тогда и прибрали. Надо – выдали, не нужны – убрали. Так и сделаем. Тогда… тогда их не сюда, тогда… сундук! Окованный железом, старинный сундук. Перетащим его сюда и в самый раз. Ключи у лендлорда и старшего ковбоя.

Фредди вытащил автоматы и цинк обратно в свою комнату, засунул под кровать и закрыл кладовку. Вынул из шкафа и надел запасной пояс с кобурой и кольтом, и побежал в Большой Дом. Сундук они тогда так там и оставили: неподъёмный и замок сломан. А вот и пригодился. И замок – не проблема.

Джонатан осмотрел коров и лошадей.

– Как он погулял тогда, масса Джонатан, – Молли, тяжело дыша, затолкала наконец Монти в стойло и накинула щеколду, – так и буянит теперь, гулять просится. Ну, мы одеваем его и пускаем. Скучно ему взаперти, масса.

– Ладно, – кивнул Джонатан. – Пока не очень холодно, пусть гуляет.

В скотную всунулись мордашки Тома и Джерри.

– Масса Джонатан, – затрещали они в два голоса, – масса Фредди в Большой Дом зовут.

– Иду, – кивнул Джонатан. – Всё хорошо, Молли.

– А и спасибо, масса Джонатан, – засияла улыбкой Молли.

Роб, сопя, пытался дотянуться до гвоздя, чтобы повесить курточку Монти. Джонатан мимоходом помог ему и пошёл в Большой Дом. Что там ещё Фредди придумал? Интересно.

КолумбияВЧ № 4712

Михаил Аркадьевич оглядел сидящего за допросным столом с опущенной головой Чака.

– Болит меньше?

– Да, сэр, – шевельнул Чак распухшими искусанными губами. – Я их не чувствую, сэр.

Он говорил ровным безжизненным голосом.

– Я вам всё сказал, сэр. Убейте меня.

– Вы хотите умереть, Чак?

Чак с усилием поднял на него глаза. В них уже не было ненависти, только усталость, покорная усталость старого раба.

– Я не могу жить, сэр.

– Чак, вы сами сказали, что горите, как спальники, так? – Чак кивнул. – Но спальники, перегорев, живут. Вам надо пережить этот период.

– Без члена проживёшь, сэр, а без рук?

Равнодушный тон и вызывающе дерзкие слова.

Михаил Аркадьевич кивнул.

– Вы правы. Но всё восстановимо. Пока человек жив. Идите отдыхать, Чак.

Когда Чак, бессильно болтая руками, ушёл, Михаил Аркадьевич прошёлся по кабинету, посмотрел на Спинозу.

– В госпиталь, Михаил Аркадьевич? – сразу понял тот.

– Да, Олег Тихонович, сегодня же. И предупредите доктора Аристова. Раз механизм тот же…

– Вы не сказали ему, что направляете в госпиталь, – сказал из своего угла Гольцев.

– А зачем, Александр Кириллович? Чтобы выслушать ещё одну истерику про «лучше убейте сами»? – Михаил Аркадьевич пожал плечами. – Ну, с его делом всё понятно. Состояние аффекта. Спусковым механизмом послужила та же листовка, так что его случай подходит под общую тенденцию. Оформляйте, как и остальных цветных.

– С этим ясно, – кивнул Спиноза. – А с Гэбом?

– С Гэбом ещё проще. Там ничего нет. За насильственное удержание в рабской зависимости отвечает Кропстон.

– Нет, Михаил Аркадьевич, дело не в этом, – вмешался Гольцев. – Он же не горит, пока выполняет приказы.

– Да, я помню, вы говорили об этом нюансе. Ну, что ж, давайте с ним тоже побеседуем. Вызывайте, Олег Тихонович.

– Аристов говорил, что спальнику предлагается выбор. Перегореть или остаться спальником, – задумчиво сказал Гольцев.

– Это интересно, Александр Кириллович, но здесь, – Михаил Аркадьевич покачал головой, – здесь выбор иной. Остаться профессиональным убийцей или стать беспомощным инвалидом. У спальников известен один случай восстановления. Через пять лет.

– Да, – кивнул Спиноза, – пять лет с парализованными руками…

– А Тим? – не сдавался Гольцев. – Руки работают. Если его расспросить ещё раз…

– Вы же сами мне весьма убедительно доказывали, Александр Кириллович, – улыбнулся Михаил Аркадьевич, – что с Тимом случай особый, исключительный, и что дальнейшее расследование не нужно и даже вредно. Я с вами согласился. Будьте последовательны, Александр Кириллович.

– Буду, – кивнул Гольцев. – Конечно, ему это лишние травмы. Жалко парня, но…

– Но не уподобляйтесь, – Михаил Аркадьевич на секунду остановился, подбирая сравнение. Спиноза и Гольцев с интересом ждали. – Чрезмерно рьяным. Когда не думают о средствах, то неизбежно теряют цель.

Спиноза и Гольцев быстро понимающе переглянулись. Михаил Аркадьевич, не обратив на это внимания, повернулся к двери и кивнул заглянувшему сержанту.

Почти сразу в кабинет вошёл Гэб. Руки за спиной, глаза опущены.

– Здравствуйте, Гэб. Садитесь.

– Здравствуйте, сэр.

Гэб сел на обычное место, положил руки на крышку стола.

– Сегодня хотелось бы поговорить о вас, Гэб. О вашем будущем. Вы думали о нём?

– Будущее раба в воле хозяина, сэр, – привычно бездумно ответил Гэб.

– Двадцатого декабря прошлого года все отношения рабской зависимости прекращены. Вы слышали об освобождении всех рабов?

– Да, сэр.

– Почему вы не ушли от Кропстона?

Гэб поднял глаза и медленно неприязненно улыбнулся.

– И потом кричать от боли, как Чак? Я через две камеры его слышу, сэр. Он горластый.

– И вы решили остаться рабом, Гэб?

– Я хотел жить, сэр, – снова опустил глаза Гэб.

– Значит, когда вас выпустят, вы вернётесь к Старому Хозяину?

Гэб вскинул глаза и вдруг подался к ним всем телом.

– Сэр, возьмите меня к себе. Своим рабом. Вам же нужен… Я и шофёром могу, и секретарём, и камердинером. Я… я русский выучу, сэр.

Михаил Аркадьевич грустно улыбнулся, покачал головой.

– У нас нет рабов, Гэб.

– Сэр, вы можете называть меня, как вам угодно. Я знаю, есть адъютанты, денщики, референты… Это же всё равно то же самое, сэр.

– Однако, – хмыкнул Спиноза.

– Гэб, – сказал Гольцев, – я знаю одного парня. Он перегорел ещё зимой. Не скажу, что он благоденствует, но он живёт, работает, растит сына. Он был в вашей десятке, – Гэб недоверчиво улыбнулся. – Его зовут Тим. Помнишь Тима?

– Сэр, я помню Тима. Его сдали в аренду, и он погиб.

– Почему ты так думаешь?

– Его хозяин должен был… всё сделать и вернуться. Он не вернулся, значит, погиб. Если мёртв хозяин, раб-телохранитель не должен жить.

– А если Тим уцелел?

– Он бы вернулся один, – Гэб опустил голову. – Чтобы принять награду. Или наказание.

– Какую награду?

– У раба одна награда, сэр. Лёгкая смерть от руки хозяина.

– А наказание?

– Трудная смерть. Смерть под пыткой, – Гэб пожал плечами и вскинул голову. – Сэр, раз вы решили, что я должен гореть, раз вы осудили меня… Я всегда выполнял приказы. Чак мечтал убить хоть одного белого по своей воле. А теперь он горит.

– А о чём мечтал ты, Гэб?

– О лёгкой смерти от руки хозяина, сэр, – почтительный ответ прозвучал издёвкой.

– А сейчас? – улыбнулся Гольцев.

– А разве что-то изменилось, сэр? – равнодушный тон сменился вызывающим так резко, что они невольно переглянулись.

Гольцев встал и шагнул к Гэбу.

– Думаешь нарваться на удар, ответить и в драке получить пулю, Гэб? Так? Не выйдет.

Гэб молча опустил голову на сжатые кулаки.

– Ответь мне на один вопрос, Гэб, – Гольцев сделал паузу, но Гэб оставался неподвижным. – Ты вернёшься к Старому Хозяину? Хочешь вернуться?

Михаил Аркадьевич одобрительно кивнул. Плечи и затылок Гэба задрожали.

– Нет, – наконец всхлипнул он. – Я не хочу, сэр, простите, не надо. Лучше… лучше гореть.

– Он убьёт тебя? Ты этого боишься?

– Он… сам не убивает, – всхлипывал Гэб, – но… он сделает так, чтобы я сам себя… Когда он захочет, он всё может.

– Он может, пока ты и такие как ты, любого цвета, его слушаются, – свирепо сказал Гольцев.

И тут Гэб внезапно заговорил, впервые сам.

– Вы спросили, сэр, о чём я мечтал. Я мечтал сам выбирать себе хозяина, сэр. Неужели и сейчас этого нельзя, сэр?

– Нельзя, – резко ответил Михаил Аркадьевич. Жестом он отодвинул Гольцева и подошёл к столу, за которым сидел Гэб. – Посмотрите на меня, Гэб.

Гэб медленно поднял залитое слезами лицо.

– Рабство отменено, Гэб. И даже если вы хотите остаться рабом-убийцей, палачом, то этого нельзя. И просто рабом нельзя.

Гэб покачал головой.

– Раб всегда будет рабом, сэр. Вы прикажете мне гореть, и я буду гореть. Но свободным я не стану.

Михаил Аркадьевич улыбнулся.

– Вы молодец, Гэб. По приказу свободным не станешь. А разве вы не хотели стать свободным?

Гэб резко отвернулся от него. Михаил Аркадьевич кивнул.

– Ну что же, Гэб. В тюрьме вас держать не за что и незачем. Вы не совершили никакого преступления, – Гэб медленно повернулся к нему. – Но отпустить вас… на свободу, как остальных задержанных, мы не можем. Вы… подчинитесь любому мерзавцу, который объявит себя вашим хозяином, и выполните его любой приказ.

– Нет, сэр! – вырвалось у Гэба.

– Даже если он скажет те слова, Гэб? – грустно улыбнулся Михаил Аркадьевич, выделив голосом слово «те».

– Вы… вы знаете их? – завороженно смотрел на него Гэб.

– Я – нет. Но… ваш Старый Хозяин, которого вы так боитесь, что имени его не называете, он знает. Он может передать их любому. Так? Так, Гэб. И вы будете опять убивать тех, на кого вам укажет ваш хозяин.

– Тогда убейте меня, сэр.

– Нет. Вас сегодня перевезут в госпиталь.

– К врачам? – в голосе Гэба искренний страх. – Вы отдаёте меня врачам, сэр?

– Там вам помогут. И вам, и Чаку.

Гэб опустил голову.

– Такова ваша воля, сэр. Слушаюсь, сэр.

Гольцев досадливо мотнул головой, но Михаил Аркадьевич продолжал:

– Вас ломали, Гэб. Вы сами рассказывали нам, как это делали. С вами. С Чаком. С другими. Теперь сломанное надо чинить. Вы сами с этим не справитесь. Значит, вам помогут.

– Тим… тоже там будет? – глухо спросил Гэб.

– А зачем? Тим справился сам.

Гэб опустил глаза.

– Слушаюсь, сэр.

– Когда-нибудь мы продолжим этот разговор, – пообещал Михаил Аркадьевич, отходя к столу и вызывая конвой.

– Слушаюсь, сэр, – упрямо повторил Гэб.

В кабинет заглянул сержант.

– Идите, Гэб.

Гэб встал, заложил руки за спину и, не оглядываясь, пошёл к двери.

– Упрямый, – одобрительно сказал Гольцев, когда за Гэбом закрылась дверь.

– Нет, Александр Кириллович, – мягко возразил Михаил Аркадьевич. – Это не упрямство, а страх. Пусть плохо, но по-прежнему. Вот что это такое.

– Он защищает свой мир, – задумчиво сказал Спиноза. – Его можно понять.

– Можно, – согласился Михаил Аркадьевич. – Но…

Он не договорил. Зазвонил телефон, и снявший трубку Спиноза тут же протянул её Михаилу Аркадьевичу.

– Генерал Родионов слушает, – удивлённо сказал в трубку Михаил Аркадьевич, выслушал краткое сообщение и кивнул. – Хорошо. Поднимайтесь, – и, положив трубку, посмотрел на Спинозу и Гольцева. – Кажется, мы можем позволить себе обеденный перерыв. Скажем, на… полчаса.

– Конечно, – понимающе кивнул Спиноза.

Гольцев радостно улыбнулся, тоже кивнул и пошёл к двери. Уже выходя, оба разминулись с молодцевато откозырявшим им седым старшим сержантом.

Выйдя в коридор, они прислушались. Но бесполезно: нужно очень кричать, чтобы пробить здешние двери. Гольцев и Спиноза переглянулись.

– Бойцы вспоминают минувшие дни, – улыбнулся Спиноза.

– Ради воспоминаний Савельич официально не пойдёт, – покачал головой Гольцев. – Пошли. Обед есть обед.

– Есть смысл, – кивнул Спиноза.

Как только закрылась дверь, Савельич снял фуражку и улыбнулся.

– Как жизнь, Миша? Прыгаешь?

– Топчусь потихоньку, Савельич, – улыбнулся Михаил Аркадьевич. – А ты как шлёпаешь?

– Нога за ногу задеваю, – хмыкнул Савельич. – Но я по делу к тебе.

– Догадываюсь. И даже по какому именно, – Михаил Аркадьевич жестом пригласил его сесть на стулья у стены и сам сел рядом.

– Ну, раз догадливый, ругать буду поменьше, – Савельич сел и достал сигареты. – Что ж ты, генерал, а что под носом у тебя творится, не видишь, это как?

Михаил Аркадьевич принёс со стола пепельницу и пристроил её на стуле между ними.

– Так твой нос ближе был, ты чего проглядел? Очки нужны? – удивился он, закуривая.

– Хорош, – кивнул Савельич, – отбился. А то я бы с тобой иначе разговаривал. Что с парнем думаешь делать?

– Давай, Савельич, твой план, – предложил Михаил Аркадьевич.

– Ладно, – покладистость Савельича заставила Михаила Аркадьевича насторожиться. – Так. Парня надо убирать. Отсюда, во-первых, и из нашей системы, во-вторых. Причины объяснять?

– Кратко.

– Почему отсюда. Он негр, пацан у него беленький, за мулата никогда не сойдёт. Здесь им жизни не будет. Негде им здесь жить. И, не дай бог, Тим на кого из прежних своих хозяев напорется. Он парень, конечно, с головой, но тогда сядет за убийство. И с отягощающими, это уж точно. Теперь почему от нас. Сволочей у нас… сам знаешь. Попадёт под любителя куражиться, опять же прежние дрожжи взыграют. Не любит парень палачества, но обучен этому капитально. А у нас любителей, чтоб свой палач под рукой был, хватает. Колька твой не самый ещё, и похлеще есть. Достаточно?

– Вполне. И что предлагаешь?

– В Россию его надо отправлять, Миша. Чтоб жил нормально, работал, женился, детей растил. Пацан у него русский, с Горелого Поля.

– Согласен, – кивнул Михаил Аркадьевич. – И что от меня нужно?

– Два сигнала. Чтобы у парня экзамены приняли. На права и на автослесаря. А может, и на механика. И чтоб шёл, ну, не как репатриант, а как беженец.

– Сделаю сегодня же, – кивнул Михаил Аркадьевич. – Значит, считаешь, парня трогать не надо?

– Не надо, Миша. Он своё прошлое с кровью от себя отрывает. Не береди рану. Что мог, он Сашке рассказал, а остальное… не его это проблема. Пока его пацан держит.

– А согласится он в чужую страну ехать?

– Ради пацана он и не туда поедет, – усмехнулся Савельич.

– Да, ради ребёнка человек на многое способен, – кивнул Михаил Аркадьевич. – Думаю, за неделю надо уложиться.

– С экзаменами? Да. А с остальным как получится. И поживёт он пока в казарме.

– Зачем?

– Не зачем, а почему. Больно плохо живёт парень. Ну, и обвыкнет заодно, и языку поучится.

– Понятно. Если он сам этого захочет, Савельич. Сам.

– Он и так у нас целый день, и пацан с ним.

– Он приходит на работу и уходит домой. Понимаешь?

Савельич задумчиво кивнул.

– Что ж, тоже резон, конечно. Ладно. Как он сам захочет. Всё, значит.

Михаил Аркадьевич улыбнулся.

– А с этим… шустряком как думаешь? Ему трибунал положен.

– Не трогай дерьма, Миша, вонять не будет. Парня пристроим, тогда и с шустряком разбираться будем. Келейно, по-свойски да по-домашнему, – Савельич подмигнул и тут же стал серьёзным. – Здесь чуть тронешь, такое полезет, что не обрадуешься.

– Тоже резон, – Михаил Аркадьевич очень точно передал интонацию Савельича.

Они рассмеялись, и Савельич встал, надел фуражку. Михаил Аркадьевич так же встал в уставную стойку. Рукопожатие, один взял под козырёк, другой, щёлкнув каблуками, склонил голову, и Савельич ушёл.

Михаил Аркадьевич сел за стол. К приходу Гольцева и Спинозы он закончил обе записки и сделал необходимые звонки.

– Олег Тихонович, пожалуйста, вот это отправьте по официальным каналам, а это, – Михаил Аркадьевич дописал последние слова и сложил листок, – это я попрошу вас, Александр Кириллович, отвезти в Комитет узников и жертв, Бурлакову в руки. А теперь продолжим.

И они продолжили. В конце концов, и Чак, и Гэб, и тем более Тим – только эпизоды, и не самые значимые. Благодаря им удалось связать несколько нитей, заполнить пару проломов в мозаике. И надо работать дальше.

Графство ЭйрОкруг ГатрингсДжексонвилл

Во дворе Эркину указали скамью под навесом, где он мог посидеть и подождать. Эркин сел и прислонился спиной и затылком к опорному столбу. Вот и всё. Ни волноваться, ни отчаиваться он уже не мог, не было сил. Не было сил даже осмыслить вчерашнее. Просто он ходил по городу, смотрел и не видел, слушал и не слышал, и, если бы не Мартин… Эркин прикрыл глаза. Как же он вчера… словно опять в «чёрный туман» угодил.

И сегодня… Сегодня, идя в комендатуру, он сделал крюк. Прошёл мимо дома Андрея. И своего. И то соображал, то снова проваливался в «чёрный туман»…

…– Эй, парень.

Он останавливается и медленно поворачивается на голос. Из-за невысокого ажурного забора на него смотрит краснолицый старик.

– Подойди, парень. Дело есть.

– У меня нет с вами дел, сэр, – отвечает он, подходя.

– Зайди, – перед ним распахивают калитку.

Как во сне, нет, как снова в «чёрном тумане», как тогда в имении, он идёт за стариком. Да, это старик. Шаркает, кашляет. И совсем маленький, до плеча ему не достаёт. Холл.

– Подожди здесь.

Старик уходит и возвращается с… деревянным ящиком для инструментов. Как у Андрея был.

– Вот, держи.

Зачем это? Он берёт ящик и не глазами, а рукой, всей ладонью ощущает знакомую округлость ручки. Андреев?! Он недоумённо, словно просыпаясь, смотрит на старика.

– Парень этот, светленький, напарником твоим был, так ведь?

И он твёрдо отвечает:

– Брат.

– Ну вот, – кивает старик. – Бери. Инструмент свой – великое дело. Я знаю. И память тебе. О брате. А теперь иди. Иди. А то ещё увидит кто.

– Спасибо, сэр, – машинально отвечает он.

И уходит…

…Но ведь не приснилось. Вот он, ящик Андрея стоит у его ног. Он показывал дежурному у входа, а сам толком и не посмотрел, что там. Но даже если инструменты заменили чем-то негодным и ненужным, то сам ящик тот же. Память. Эркин судорожно сглотнул, не открывая глаз. Спасибо вам, сэр, спасибо.

И ещё было…

…Он уже идёт по Мейн-стрит, всегда запретной для цветных, и его снова окликают.

– Постойте.

Он опять послушно останавливается и оглядывается. Белая женщина. Старая. Что ей надо?

– Я видела вас… с Джен. В Гатрингсе. В парке.

О чём это она? Гатрингс, парк?

– Вот, возьмите. Я уверена, что вы встретитесь.

Он смотрит на неё, видит, как шевелятся её бесцветные тонкие губы, слышит слова, но доходит до него как-то смутно, обрывками.

– Джен столько перенесла… я уверена, вы всё поймёте и простите…

Он должен прощать Женю? Она сумасшедшая? Или это у него самого крыша съехала? О чём это она?

– … уезжайте. Я видела его… Теперь ему понадобилась дочь, такие ни перед чем не остановятся… Возьмите, отдадите Джен, там я всё написала…

Он берёт конверт, который она ему протягивает, засовывает в карман и машинально повторяет:

– Спасибо, мэм.

Она что-то отвечает, и он уходит…

…Эркин тронул карман куртки. Да, конверт там. Письмо. Зачем оно ему? Он же неграмотный. Но… но, если это правда, и Женя жива… Нет, нельзя, если обман – он не выдержит. А ему нужно найти Алису.

– Мороз! Кто тут Мороз?

Эркин вздрогнул и вскочил на ноги.

– Ты Мороз?

Перед ним стоял русский в форме с красной повязкой на рукаве.

– В первый кабинет.

– Иду.

Эркин подхватил ящик и пошёл через двор к уже знакомой двери.

Лейтенант встретил его такой радостной улыбкой, что у Эркина замерло сердце.

– Ну, Мороз, тебе везёт. На встречном запросе оказался. Живы твои и тебя ищут. Сейчас они в региональном фильтрационном. Держи направление и бегом в гараж. Сейчас как раз машина попутная есть. Я позвоню, чтобы тебя поближе подбросили. Счастливо тебе, беги.

– Сп-пасибо, – у него вдруг стал заплетаться язык.

– Давай, Мороз, во двор и налево, там гараж. Беги. Направление не потеряй, без него тебя в лагерь не пустят.

Непослушными руками Эркин запрятал листок в нагрудный карман. А как он ушёл из кабинета и добрался до гаража, он потом не мог вспомнить. Как в отключке был. Двигался, говорил, а ничего не понимал.

Очнулся только в кузове, когда уже и Джексонвилл остался позади. И тогда стал устраиваться. Переложил письмо из кармана куртки во внутренний – Женя пришила ему для бумажника – чтобы не намокло, сел поудобнее, надвинул шапку на лоб и поднял воротник у куртки. Дождь сыпал, не переставая. Эркин сидел у кабины и бездумно следил, как убегает назад тёмно-серая блестящая от воды дорога. Вот и всё. Лейтенант сказал: «Твои». Алиса, девчонки… неужели… Женя… нет, если правда, если выжила… Сам «трамвай» он видел несколько раз, в первый – ещё в питомнике, мальчишкой. А вот выживших после такого… Пупсик ведь девчонка что надо была, всё при ней, смотреть приятно, а когда отвязали после всего… не узнал даже. Как подменили. А ведь на глазах привязывали. И недели не прошло, её в Овраг свалили, а Уголёк на следующую ночь сам себя кончил, повесился вроде. А Пупсик не в себе стала и тоже… Нет, лишь бы Женя, если она жива, он всё сделает, лишь бы жила. Лишь бы…

Машину так тряхнуло, что у него лязгнули зубы. Эркин протёр ладонью лицо и привстал, оглядываясь. Но смотри – не смотри, он не знает, куда его везут, совсем он ничего не знает. Всю жизнь в Алабаме прожил, а может, и в Луизиану его возили, он-то этого совсем не знает, Паласы всюду были, и все одинаковые. И зимой бродил, не глядя, не думая. Джексонвилл и Бифпит, ну, и Гатрингс – вот и всё, что знает.

Грузовик остановился, и Эркин перевесился через борт к кабине.

– Приехали?

– Держи карман шире, – огрызнулся шофёр. – Промоина впереди, гатить надо.

Эркин понял немного, вернее, ничего не понял, особенно про карман, но, когда шофёр вылез из кабины с маленькой лопаткой, всё сообразил.

Вторая лопатка нашлась в кузове, а «гатить» оказалось не очень сложным делом: резать и ломать ветви и закидывать ими промоину. Ехавший в кабине офицер присоединился к ним. Гатили, мостили, толкали… Когда перебрались, шофёр посмотрел на Эркина и хмыкнул:

– А ты, я смотрю, ничего, рукастый. Не пропадёшь. Своих догоняешь?

Эркин кивнул, залезая в кузов. Да, он догоняет своих. Точно сказано. Ну, надо же, как дождь зарядил. Хуже, чем тогда в Мышеловке. Тогда три дня лило, а сейчас… шофёр ругался, что дороги с войны не чинили, поплывут. А чем это для него обернётся? Неизвестно. Лейтенант сказал, что его подбросят поближе. Это на сколько поближе, интересно?

Эркин старался думать о чём угодно, кроме Жени. Об этом думать нельзя. Слишком страшно. Всегда спал в дороге, а сейчас не может. Бурая в желтизну равнина, кривые, корявые деревья. И неумолчный шум то ли дождя, то ли… птицы какие-то, то будто небо кричит.