Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел

Он поблагодарил, положил как всегда деньги на стол и ушёл. Когда стемнело и она уснула, он одел спящего Дима и ушёл, неся сына на руках.

Тим оглядел зашитую рубашку – всё-таки от частых стирок швы ползут, но не ходить же в грязном – и стал убирать. Летом из-за ещё одного такого бегства ему пришлось бросить часть вещей и зимнее пальто Дима. Так что теперь он всё держал под рукой, а уходя на работу, почти всё брал с собой. Хорошо, уже холодно, и тёплая одежда на них. Оделись и пошли. Как тогда, той зимой.

Тим задул коптилку, лёг рядом с Димом и натянул на плечи сшитое из мешков одеяло. Дим сонно вздохнул и, как всегда, обнял его за шею. Так у них повелось с той ночи…

…Дим, но он ещё не знал его имени, шёл рядом, держась за его палец. И каждый шаг отдавался болью по всей руке. От пальца до плеча. Малыш бодро топотал босыми ножками и болтал без умолку. Он плохо понимал эту болтовню. И от множества незнакомых слов, и от туманящей голову боли. Малыш, конечно, устал и замёрз, и хотел есть, но не просил и не жаловался. Дальше всё путалось. Вроде он наклонился, и малыш вытащил у него из кармана кусок хлеба. А потом он, кажется, нёс его на руках. Ничего не чувствуя и не соображая от боли. Уходя от липнущего к лицу и горлу запаха Горелого Поля. А потом на секунду очнулся, и ничего не мог понять. Он сидит на земляном полу в каком-то сарае, вжимаясь в угол. И у него на коленях свернулся усталый изголодавшийся малыш. И его руки охватывают малыша сверху, прикрывая полами расстёгнутой куртки. Но… но кто расстегнул ему куртку? Сам он этого не мог сделать, он же горит, у него руки до плеч онемели. Но и мальчик, даже с его слов, справиться с застёжкой не мог. Значит, что? Значит, руки работают?! Но он не чувствует их. И боль… то нахлынет, то отпустит. И не дёрнись, не застони: пригрелся малыш, обхватил его за шею, уткнувшись макушкой ему под подбородок, и уже не всхлипывает во сне, а посапывает…

…Тим осторожно, чтобы не побеспокоить Дима, лёг поудобнее. Нет, ничего толком он не помнит. Куда-то они шли. Ночами. Днём он прятал Дима и прятался сам. Где-то достал какие-то обноски, смастерил из них малышу одежонку. Где-то доставал еду. И сам не заметил, как кончилась, куда-то ушла боль, руки обрели силу и ловкость. Падал и таял снег. А у Дима – он уже знал его имя – не было башмаков. Те, что он нашёл, были велики, мешали ходить и не позволяли бегать. И он понял, что иного выхода нет…

…Он устроил Диму убежище-пещерку в развалинах и оставил его там.

– Сиди тихо, Дим. Голоса не подавай.

– Пап, а ты вернёшься?

– А как же.

– Ты за едой пойдёшь?

– Да. Держи хлеб. Захочешь есть – пожуёшь, только не вылезай. Понял?

– Ага.

Он загородил лаз в пещерку, убедился, что малыша ни с какой стороны не видно, и пошёл. Легко ступая, как скользя, бесшумно и бесследно. Разбитые в щебёнку и практически целые дома вперемешку. Развалин прибавилось, но он уверен: здесь он был и идёт правильно. Вот и нужный дом. Смотри-ка уцелел. Удачно. Он вскрыл парадную дверь и вошёл в тёмный подъезд. Достал пистолет и стал подниматься по лестнице. Четвёртый этаж, две двери. Ему нужна левая. Вот она. Пальцами он нащупал кругляш номера. Да, девяносто пять. Точно. Прислушался. За дверью нежилая тишина. Он вытащил универсальную отмычку. Три замка. Не страшно. Замки простые. И кусачки не понадобились: цепочка не накинута. Точно, квартира брошена. Но на всякий случай он быстро, подсвечивая себе фонариком, прошёлся по квартире. Пусто. И бежали не второпях, так что возвращаться вряд ли надумают. Отлично! Он вышел, запер за собой дверь, снова все три замка и приладил секретку, по которой мог сразу определить: не входил ли кто без него. И уже тогда побежал за Димом…

…Не открывая глаз, Тим прислушался. Нет, это ветер, всё спокойно. Он может спать дальше…

…Дим ждал его на месте и даже хлеб не весь съел.

– Пошли, – шепнул он.

Дим послушно уцепился за него. Для скорости он взял Дима на руки и побежал. Обе секретки – на парадной и квартирной дверях – были целы. Когда вошли в квартиру, он ещё раз прислушался, тщательно запер за собой дверь, но цепочку трогать не стал и, велев Диму стоять на месте, пошёл к окнам. Он хорошо помнил, что светомаскировку здесь соблюдали тщательно, но проверил. Шторы были опущены и плотно прилегали к рамам. Но выключатель щёлкнул впустую. Света не было, а если и воды нет… то хреново. Но хоть под крышей переночевать – это сейчас удача.

– Дим, иди ко мне, сынок.

Подшаркивая, везя по полу слишком большие башмаки, малыш подошёл к нему. Он взял его на руки и, подсвечивая себе фонариком, пошёл в спальню. К его изумлению, оказалось, что и электричество, и вода не отключены. А просто во всех люстрах и лампах вывернуты лампочки. А вделанные в стену над кроватью в спальне бра и лампы в ванной действуют. Дим с интересом озирался по сторонам, сидя на кровати.

– А чего, пап, мы здесь делать будем?

– Сначала вымоемся. А там посмотрим.

Он отвёл Дима в ванную.

– Раздевайся, Дим. Сейчас я воду пущу.

И тут ему послышался очень далёкий слабый шум. Даже не послышался, а как укололо что-то. Он рывком втолкнул Дима обратно в спальню, выключил всюду свет.

– Ложись под кровать и жди меня.

И побежал в холл. Ему не показалось: кто-то отпирал замки. Не спеша, не пробуя, а уверенно, по-хозяйски.

Он встал к стене рядом с дверью так, чтобы вошедшие оказались к нему спиной. Света нет, так что… Вошёл один. Захлопнул дверь, уверенно накинул цепочку и повернул засов, ударил ладонью по выключателю, выругался и шагнул вперёд. И тогда он, отделившись от стены, ткнул пистолетом точно в затылок и тихо сказал:

– Руки вверх.

Пришелец молча выполнил приказ. Обыск занял меньше минуты. В штатском. Пистолет под мышкой. Бумажник. По-прежнему одной рукой он завёл пришельцу руки назад, надел наручники и уже тогда подсечкой свалил на пол. Включил фонарик и осветил творожно-белое искажённое страхом лицо.

– Что тебе здесь надо? – спросил он.

Разглядеть его за фонарным светом беляк не мог и молчал. То ли от страха, то ли… Он провёл лучом по его телу, снова осветил лицо. И беляк заговорил.

– Тебя прислали убить меня, я знаю.

Вот теперь он окончательно узнал. Это с ним говорил хозяин, именно здесь, в этой квартире. На ночь его тогда заперли в рабской камере рядом с кабинетом. Вот и решение. Он рывком поставил беляка на ноги и повёл в кабинет, подсвечивая себе фонариком.

– Послушай…

– Заткнись, – он говорил тихо, но чётко.

Ему было важно одно: Дим не должен ничего слышать. В кабинете он пихнул беляка в кресло и попробовал свет. Зажглась настольная лампа. А вот и нужная дверь. Он открыл её, и в камере автоматически включился свет. Всё работает. Отлично.

– Послушай, – заговорил снова беляк. – За баром сейф. Там деньги. Возьми все. Хватит и тебе, и… тому, кто тебя послал.

Он не отвечал. Приготовив всё, подошёл к беляку, поставил того на ноги и ввёл в камеру. Надел на него ошейник, прикреплённый цепью к вделанному в стену кольцу, запер замок и спрятал ключ в карман брюк. Потом ловко, одним умелым движением расстегнул на беляке наручники и тут же застегнул их снова, сцепив тому руки уже спереди. И только тогда заговорил:

– Ну вот, до унитаза цепочки хватает, расстегнуться сумеешь.

– Ты… ты не убьёшь меня?

Уже в дверях он обернулся.

– Неохота мараться, сэр.

И тщательно запер за собой дверь. Стены здесь надёжные. Так что беляк может орать и вопить, сколько хочет. Он выключил лампу в кабинете и побежал в спальню.

– Дим, вылезай.

– Ага, – ответил тоненький голосок.

Он включил бра и помог Диму вылезти.

– Всё в порядке, пап?

– Да. Я только ещё дверь запру, и всё.

– Я с тобой, – сразу вцепился в его куртку Дим.

– Нет. Жди здесь.

И малыш послушно разжал пальцы. Он ещё раз прошёлся по квартире, проверяя шторы, проверил дверь. Подумав, подпёр её, подтащив тяжёлое дубовое кресло от камина. Не остановит, так нашумит. И уже спокойно вернулся в спальню. Дим ждал его, смирно сидя на кровати. Дверь в спальню он тоже запер на задвижку и улыбнулся малышу. Дим просиял широченной улыбкой и вскочил.

– А теперь что?

– Теперь будем мыться, – весело ответил он, стаскивая с себя куртку.

Он разделся, сложив одежду так, чтобы быстро одеться, если что, и чтоб оружие было под рукой. Трусы и рубашку он взял с собой. Выстирает заодно.

– Пошли, Дим.

В ванной нашлись и мыло, и полотенца, и даже бритвенный прибор. Значит, этот тип семью куда-то отправил, а сам жильём пользуется. Тогда и на кухне кое-что может найтись. Совсем хорошо. Он вымыл Дима под душем, наполнил ванну, посадил мальчика туда играть с мыльницей и губкой и стал мыться сам…

…Тим проснулся вовремя и вытащил Дима из постели до «катастрофы». Накинув на него свою куртку, вывел наружу, потом так же отвёл и уложил опять. Дим даже не просыпался. Ложась, Тим посмотрел на часы. Светящиеся стрелки показывали час ночи. Ну, времени навалом. И для сна, и для воспоминаний. Об этом вспоминалось легко…

…Вымыв Дима ещё раз, он завернул его в пушистое полотенце и отнёс в спальню. Уже уверенно – квартира оказалась жилой – нашёл в комоде мужскую рубашку и носки и одел Дима. Носки доходили выше колен и сваливались, но… детские поищем потом. И сам оделся. Носки, рубашка, трусы. Беляк не обеднеет, а своё он всё выстирал и пусть пока сохнет.

– Так, Дим, теперь пойдём на кухню еду искать.

Нашлась и еда. И плита работала. Он сварил кофе, сделал сэндвичи. Подумал и, сердясь на себя, налил ещё кружку, взял её и два сэндвича.

– Ешь, Дим, я сейчас приду.

И пошёл в рабскую камеру за кабинетом.

Беляк лежал на нарах и при его появлении вскочил на ноги.

– Чего тебе?

Он молча поставил в положенное место кружку и сэндвичи и повернулся уходить.

– Слушай, – дёрнулся, зазвенев цепью, беляк. – Хочешь убить – убей, но не издевайся.

Он обернулся.

– Это не издевательство, сэр. Это оптимальные условия содержания. И еда хорошая. Спокойной ночи, сэр, – и, не дослушав ответного ругательства, запер за собой дверь.

В кухне Дим спал, сидя за столом и положив голову с рассыпавшимися белыми волосами на руки. Он, ещё когда мыл его, удивлялся, какой Дим беленький. И худенький. Кровь на Диме тогда, к счастью, оказалась чужой. Во всяком случае, царапин и струпьев на маленьком тельце хватало, но, насколько он понимал, ничего опасного. Он вытащил Дима из-за стола и на руках отнёс в спальню. Откинул покрывало. Одеяло, простыни…

– Пап, ты здесь?

– Здесь-здесь, спи…

…Это там или уже сейчас? Неважно. Тим вздохнул и осторожно повернулся. И тут же так же вздохнул во сне Дим. Ну что ж, обошлось тогда, обойдётся и сейчас. Тогда…

…Тогда они долго просидели в этой квартире. Когда он был здесь с хозяином, ему слышались детские голоса. Почему и пошёл сюда, рассчитывая найти одежду для Дима. Дети здесь действительно были. Судя по оставшейся одежде, мальчик и девочка. Но девочка старше Дима, а мальчик моложе. Он обшарил кладовки, всё переворошил. Но нашёл. Ботинки, правда, опять оказались великоваты, но ненамного и на две пары носков сойдёт. И остального удалось набрать. Он одел Дима, оделся сам.

– Пап, а зачем мы уходим?

– Нам нельзя здесь оставаться, Дим.

– Здесь хорошо.

Он кивнул, помогая Диму застегнуть куртку. По его часам была ночь. Он выключил свет, осторожно отогнул угол шторы и выглянул. Да, ночь. В холле он оттащил к камину загораживающее дверь кресло.

– Стой здесь, Дим. Я сейчас.

И пошёл в рабскую камеру.

– Мало? Не натешился? – встретил его беляк.

Он сделал ложный выпад и, когда беляк шарахнулся, ударил его рукояткой пистолета по голове. Крови нет, но отключка надёжная. И уже с бесчувственного тела снял наручники и ошейник. Вытащил беляка в кабинет, положил на пол, расстегнул на нём рубашку и брюки. Вот и всё. Отлежится. И – он решил это ещё прошлой ночью, лёжа в кровати рядом с наконец-то спокойно, без всхлипов спящим Димом – достал и положил на стол деньги. Сутки они с Димом здесь жили, всем пользовались, взяли кое-какие вещи… надо заплатить за постой. Пусть беляк думает, что хочет. Когда тот очнётся, они будут уже далеко…

…Тим улыбнулся, не открывая глаз. Всяко потом приходилось. Когда убедился, что пришли русские, стал искать работу. Деньги, что ему на прощание дал временный хозяин, на удивление быстро стали пустыми бумажками. Последние сотни он отдал Диму играть. И сейчас вроде всё устроилось. Старый Серж сказал, чтобы он с утра зашёл поговорить о деле. Из-за тех денег, наверное. Конечно, если майор даст ему бумагу на Дима, будет совсем отлично. До Рождества работа у него есть, а если русские ещё на год останутся, то и с работой без проблем. Но сарай этот утеплять как-то надо. Если не придётся больше платить, то он сможет купить… Ну, Диму фрукты. Игрушки. И начнёт что-то делать с сараем. На летнюю, даже на осеннюю ночь печки хватает, а зимой… зимой придётся плохо. А если… а если попросить Старого Сержа помочь с жильём. Скажем… койка в казарме. Дим маленький, они улягутся. Правда, тот тип говорил, что если дознаются, как он Дима с собой укладывает, то за разврат мальчика отберут. Но это же он для тепла. А вообще-то… соврал в одном, так и в другом правды нет. Ладно. Майор обещал, что Дима не отнимут. Это главное. А в остальном он на всё согласен.

Отросшие волосы Дима щекочут ему щёку. Постричь надо. Весной он тогда здорово устроился. В разорённой парикмахерской взял машинку и снял Диму всё наголо. И себе. По-рабски. И уже отросло. У него самого мало заметно, а у Дима целая шапка. Ну, это не самое страшное. И, кажется, пора вставать. Затопить печку, вскипятить воды. Пока всё это сделаешь, и на работу пора. Хлеба он купит по дороге. Здесь из-за крыс ничего съестного держать нельзя.

Тим мягко снял с груди ручку сына и встал, укутал его, накрыл сверху своей курткой. И поёживаясь от предутреннего, ощутимо тянущего из-под двери холодка, занялся печкой.

Тетрадь сороковая

АлабамаГрафство ЭйрОкруг ГатрингсДжексонвилл

Под утро Эркин разоспался и уже не слышал стонов и криков Мартина. Не проснулся он, и когда Мартин встал и пошёл на кухню.

Поставив кофе, Мартин заглянул в комнату для гостей, их несостоявшуюся детскую. И невольно залюбовался спящим. Эркин спал на спине, привычно закинув руки за голову, сползшее одеяло открывало грудь. Ну, до чего же красив парень! Уродится же такой…

– Эркин, – позвал он.

Эркин открыл глаза и сел.

– Что, утро?

– Да, – Мартин усмехнулся. – И кофе вот-вот готов.

– Ага, – ответно улыбнулся Эркин. – Чую.

Он спал в трусах и потому безбоязненно откинул одеяло. Встал и потянулся, сцепив руки на затылке. И снова Мартин не мог отвести взгляда от его точёного мускулистого тела.

– Ты чего? – спросил Эркин.

Мартин вздрогнул и отвёл глаза.

– Ничего. Иди кофе пить.

– Ага, сейчас.

Эркин отлично понимал, что это был за взгляд, но не сцепляться же ему из-за этого с Мартином. Это уж судьба у спальника такая. И когда Мартин ушёл, он наскоро потянулся, прогнав пару раз по телу волну, и оделся.

Когда он пришёл на кухню, Мартин уже разливал кофе.

– Значит, твёрдо решил? – спросил Мартин, едва они сели за стол.

– Твёрдо, – кивнул Эркин.

– И найдёшь – сразу уедешь, и не найдёшь – не вернёшься, так?

– Не будет мне здесь жизни, Мартин, – ответил Эркин.

– Остальные же остаются, – возразил Мартин.

Эркин пытливо посмотрел на него.

– Слушай, а ты сам что думаешь делать? Останешься здесь?

– В Джексонвилле – нет, – ответил Мартин. – Может, и штат сменю. В Луизиану, скажем, уеду, начну всё заново.

– Ну вот.

– Так это штат. Ты же… в другую страну едешь, – Мартин смотрел на него внимательно, явно пытаясь понять или наоборот, ему объяснить. – Это же всё-таки… Родина.

– Родина? – переспросил Эркин и пожал плечами. – Прости, Мартин, но хуже, чем здесь, мне нигде не будет.

– Думаешь, где хорошо, там и Родина? – усмехнулся Мартин.

– Не знаю, я не думал об этом. Родина, отчий дом, так? – Мартин кивнул. – А у меня питомник. Дом, семья? Было это у меня, а сейчас что? Мартин, у меня… жена русская, брат… русский. Были. Так что у меня всё решено. Здесь меня ничего не держит. Понимаешь, Мартин, ты воевал за… эту страну, ты… это твоя страна, не моя.

– Я понимаю, – кивнул Мартин.

Эркин допил кофе и поставил кружку на стол.

– Хороший ты человек, Мартин, спасибо тебе за всё. Но… чем помочь тебе, не знаю, ты уж прости.

– Ничего, – улыбнулся Мартин. – Сейчас пойдёшь?

– Да, тянуть нечего, – Эркин встал. – Спасибо тебе, – и виновато улыбнулся. – Не умею я прощаться.

Встал и Мартин.

– Я тоже. Удачи тебе, Эркин. И вот ещё. Держи на память, – он снял с руки часы и протянул их Эркину. – Держи-держи.

Эркин даже отпрянул.

– Ты… ты что, Мартин? Это ж…

Мартин не дал ему договорить, крепко шлёпнув по плечу, и вложил часы ему в руку.

– Надевай. Они офицерские, надёжные. Заводить их не надо, ни воды, ни удара не боятся. Будет тебе память обо мне.

Эркин нерешительно надел часы на левое запястье, как – он видел – носят белые.

– Спасибо, Мартин. Но… у меня нет ничего… тебе на память.

– Я тебя и так буду помнить, Эркин. И… ты уходишь, а я остаюсь.

Они обнялись и одновременно резко оттолкнулись друг от друга.

Мартин проводил его через холл. Эркин надел куртку и отворил дверь, ещё раз обернулся и улыбнулся Мартину.

– Счастливо, Мартин. До встречи.

– До встречи, – кивнул Мартин.

Стоя в дверях, он смотрел, как Эркин быстро, не оглядываясь, пересёк лужайку перед домом и ушёл. И мысленно повторил: «Удачи тебе, парень».

Эркин шёл уверенно, сам не замечая, что голову держит высоко, словно на него обязательные для цветных правила поведения уже не распространяются. Сыпал мелкий, еле ощутимый осенний дождь, серые тучи затянули небо. В Цветной Эркин не зашёл, ему и в голову не пришло завернуть попрощаться. С кем? И… зачем? Ещё в тюрьме в камере он сказал, что если их отпустят, то он поедет искать дочь. Друзей особых у него там не было, и… вообще. Если давать крюк, то не туда, а… вот туда обязательно, хоть так попрощаться.

Так и сделал. А оттуда прямо в комендатуру.

Комендатура располагалась в том самом особняке, где весной был бал. Эркин поднялся по широким белым ступеням и толкнул тяжёлую резную дверь. Как и в Гатрингсе, в двух шагах от двери стоял стол, за которым сидел русский в форме. Эркин достал своё удостоверение.

– Здравствуйте, – сказал он по-русски.

Дежурный удивлённо посмотрел на него, и Эркин продолжил, стараясь как можно лучше выговаривать слова.

– Я подавал заявление на выезд.

– Что в ящике?

– Инструменты, – Эркин открыл ящик.

Он ждал обыска, но дежурный ограничился коротким, правда, как заметил Эркин, очень внимательным и зорким взглядом.

– Направо, первая комната, – указал дежурный.

– Спасибо, – по-русски ему обходиться без сэра было гораздо легче.

В указанной комнате сидел русский в форме, погоны такие же, как у того, кто его допрашивал в тюрьме, как его, да, лейтенант Орлов, значит, это тоже лейтенант.

– Здравствуйте.

И опять тот же удивлённый взгляд.

– Здравствуй. Садись.

Эркин осторожно сел на стул перед столом, поставив ящик рядом на пол и зажав в кулаке шапку.

– Слушаю.

– Я подавал заявление на выезд, – у Эркина внезапно пересохло горло. – Мы должны были уехать все вместе. Мы ждали… – он не сразу вспомнил нужное слово, – визы. Но… но сейчас я один.

– Подожди, – улыбнулся офицер. – Давай по порядку. Мы – это кто?

– Жена, дочь, мой брат и я. И ещё две… девушки. Близнецы.

– Понятно, – кивнул офицер. – И кто где теперь?

– Брата убили, жену тоже, а дочку… её эти девушки забрали. Видели, как они к вам зашли. Меня выпустили, и я пришёл, – Эркин почувствовал, что начал путаться, и замолчал.

Офицер снова кивнул.

– А теперь то же самое, но с фамилиями. Документы сохранились?

– Вот, – Эркин достал своё удостоверение и полученную в тюрьме справку. – А остальные документы я отдал тем девушкам.

– Остальные – это какие?

– Свидетельство о браке, метрику, – Эркин замялся. – Там ещё Женины бумаги были.

В конце концов из вопросов и ответов сложилась более-менее ясная картина. Офицер записал все данные.

– Я запрошу сейчас Гатрингс и промежуточный лагерь, – сказал он Эркину. – Погуляй часика два и приходи опять. Или во дворе подожди.

– Я подожду, – сказал Эркин. – Спасибо.

Возвращаться в город ему совсем не хотелось. Два часа – это недолго.

АлабамаГрафство ОлбиОкруг КраунвилльКраунвилль

Джонатан попрощался с шерифом и вышел на площадь. Холодный ветер закручивал пыль и какой-то мелкий мусор. А на подножке грузовичка сидел и курил ковбой. Увидев Джонатана, он встал.

– До имения Бредли подбросишь, а? – спросил он с резким аризонским выдохом в конце фразы.

– Ла-адно тебе, – ответил подчёркнуто по-алабамски с оттяжкой Джонатан, счастливо улыбаясь. – Поехали.

– Поехали, – кивнул Фредди, садясь за руль.

Джонатан сел рядом, захлопнул дверцу.

– Домой, Фредди.

Фредди усмехнулся, выруливая на Мейн-стрит.

– Что сказал шериф, Джонни?

– Крикунов сразу прихлопнули. Молодняк шериф лично вразумил и раздал родителям для дальнейшего вразумления, кто постарше у него под замком. До имений даже не дошло, если только кто из лендлордов сам не попёр.

– Дураков хватает, – кивнул Фредди. – Но им туда и дорога. У нас как?

– Сказал, что порядок. Приедем – посмотрим. В Колумбии всё обошлось. Парни, правда, запаниковали, что клиентов нет.

– Успокоил?

– Сами сообразят.

– Дэннис как?

– На высоте. Есть там один нюансик, но уже дело прошлое. У тебя?

– Военный госпиталь, чего ты ждал, Джонни? Ларри я не узнал. Щёки со спины видны.

– Врёшь! – весело удивился Джонатан. – Юри видел?

– На операции. Я ему записку оставил. Чтобы как-нибудь устроил Ларри, пока мы не приедем.

Джонатан кивнул.

– Неделю надо дома побыть, а там съездим, – Джонатан посмотрел на Фредди и спросил уже другим тоном: – Что ещё?

– Эркина привозили в госпиталь. В наручниках. На, – Фредди выплюнул окурок в окно, – на экспертизу. Как раз в тот день, когда мы в Джексонвилле шуровали.

– А увезли его когда? – спросил Джонатан.

– В тот же день. Парни говорить со мной не захотели. А Ларри видел издали.

Джонатан кивнул.

– С Алексом мы говорили уже после этого, так?

– Да. Думаешь…

– Алекс не похож на болтуна, Фредди.

– Только на это и надежда, – хмыкнул Фредди.

Город уже остался позади, и Фредди гнал грузовик, выжимая из мотора всё возможное.

– Ты куда так несёшься? – спросил Джонатан, когда на повороте грузовик встал на два колеса.

– Домой, – коротко ответил Фредди.

И Джонатан кивнул. Они оба вспомнили одно и то же…

…Джонатан загнал машину за кусты и вышел, огляделся.

– Можем расслабиться.

Фредди кивнул и вышел следом.

– Надолго?

– Час, ну, полтора.

– Хватит.

Они отошли от машины, набрали валявшегося здесь повсюду сушняка и развели костёр.

– Кидай, – улыбнулся Джонатан.

Фредди достал бумажник. Удостоверение, права, ещё всякие бумажки, сам бумажник – всё полетело в костёр. Джонатан поворошил прутиком огонь, убедился, что всё сгорело.

– Лучший тайник – костёр, – усмехнулся Фредди.

– А теперь, – Джонатан вытащил из внутреннего кармана хороший, слегка потёртый кожаный бумажник, – держи.

– Что это?

– Это твоё, Фредерик Трейси. Мне чужого не надо.

Фредди быстро вскинул на него глаза и раскрыл бумажник. Свидетельство о рождении, удостоверение, шофёрские права широкого спектра, аттестат за среднюю школу, справка из налоговой инспекции, справка об окончании заочных курсов ветеринарного фельдшера, деньги…

– Солидный набор, Джонни, денег, правда, маловато.

– Фредерик Трейси – законопослушный налогоплательщик. И, я думаю, таким и останется.

Фредди на мгновение приоткрыл рот.

– Так это, Джонни…

– Это твоё, Фредди. Изучи, не путай и береги. Второго такого чистого комплекта может не получиться.

– Понял.

– Абонируй где-нибудь в надёжном месте сейф и держи там, когда работаешь.

– Понял, – повторил Фредди. – Спасибо, Джонни. Я…

– Заткнись, ковбой, пока не врезали, – сказал Джонатан.

Фредди широко ухмыльнулся в ответ. Потом они жарили над огнём на прутиках консервированные сосиски и запивали их пивом. И вспоминали ту давнюю зиму, когда в сухой пыльный буран едва не потеряли своё стадо. А когда уже собирались вставать, Фредди сказал:

– Я не видел постоянного места жительства.

– Домом обзаведёмся, когда вывалимся, – вздохнул Джонатан.