Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел

– Интересно. Причины выяснили?

– Уточняю. Но здесь, видимо, сработало стремление к независимости. Успех реванша означал возвращение власти Паука, а это всю Систему категорически не устраивает.

– Не хотят снова делиться? – с лёгкой иронией улыбнулся Михаил Аркадьевич.

– И это. Но ещё больше, выполнять его приказы.

Михаил Аркадьевич кивнул, быстро просматривая текст.

– Насколько раньше эта Система была встроена в экономику рабовладения?

– Косвенно. Через личные связи. Причём наиболее тесные связи оборвались в капитуляцию и последовавшую «заваруху». Так называемые «вывалившиеся», – Спиноза сделал паузу, дождался кивка Михаила Аркадьевича и продолжил: – строят свой бизнес уже на основе наёмного труда и тоже не заинтересованы в повороте. Они теряют уже налаженное хозяйство.

– «Вывалившиеся» сохраняют свой авторитет?

– Да. Их статус, как правило, остаётся прежним.

Михаил Аркадьевич кивнул.

– Хорошо. Благодарю вас. По этой линии на Паука выйти нельзя?

– Его слишком боятся, чтобы сдать нам.

– Даже сейчас?

– Даже сейчас, – кивнул Спиноза.

– Интересно. Но разработку, разумеется, продолжайте.

Ещё несколько уже чисто технических мелких вопросов, и Михаил Аркадьевич ушёл. Спиноза собрал бумаги. Кажется, Колька влип. Чего-чего, а таких фокусов – работы втёмную – генерал не любит. Но, как опять же любят говорить здешние, это уже Колькины проблемы. Значит с этим… Тимом должен был разговаривать Колька, а теперь… а, пожалуй, и к лучшему. Для дела, разумеется. Но стоит дождаться Бешеного. Он брал Чака, возьмёт, если уже не взял, Гэба, а бог любит троицу. Что-то не к добру любовь привязалась. Но где сейчас генерал?

На третьем звонке он нашёл Михаила Аркадьевича и сразу получил согласие. Когда дело, а не пустышка, генерал решает быстро.

АлабамаСпрингфилд – Диртаун

Всякий раз, когда Золотарёв наталкивался взглядом в зеркальце на невозмутимое красивое лицо, его начинало трясти. Ещё никогда, ни к кому он не испытывал такой ненависти. Всякое у него бывало, и его прикладывали мордой об стол, и не раз, и сам на смертном краю стоял, и… опять же всякое. Но такого… Ну, ладно, Юрка ни хрена не смыслит в оперативной работе, но подыграть-то мог? Ведь тоже случалось, так там подыгрывал и очень даже охотно и успешно, а тут… Ну, Юрка и есть Юрка-Мясник, врачи все малость повихнутые, мясник Юрка, конечно, классный, а на остальное у него мозги не работают, и водят его эти… спальники, точно их поганцами сами же рабы зовут, за нос как хотят, а он их покрывает. Ладно, пусть теперь только вякнет, подам рапорт об этих развлечениях на заднем крыльце, и пусть Юрка с госпитальным начальством сам и разбирается. Но эта скотина краснорожая… Нет, ломать его по-настоящему некогда. Но отплатить… надо. Сам себя перестанешь уважать, если спустишь… такому…

Эркин сидел спокойно, полуприкрыв глаза. А злится беляк, аж пена пузырится. Ну, что ж, ну, и чёрт с ним. Ещё думать о нём. Повезло парням к этому госпиталю прибиться. И жильё, и работа, и еда… всё на месте. Только… только это, пока русские здесь. А когда уйдут, так и госпиталь уедет, и куда они тогда денутся? Слайдеры, конечно, надёжней зацепились. Не обманул, значит, Фредди, уговорил Джонатана дать деньги. Интересно, как там у них обошлось? И в имении? Ну, туда свора сунуться не посмеет. А если б и сунулась, то Фредди пошмалял бы за милую душу. И Джонатан… на своей земле он шуметь никому не даст. А поворот ему не нужен, на него и так пашут, как на хозяев не пахали.

– Останови, сержант.

Свиридов удивлённо посмотрел на Золотарёва, но послушно прижал машину к обочине и затормозил.

– Оправка, – коротко бросил по-английски Золотарёв, открывая дверцу.

Эркин вылез из машины, уже уверенно перешагнул через кювет и встал спиной к дороге.

– Так, – прозвучал сзади ненавистный голос. – Отдохни, сержант, а мы прогуляемся, – и по-английски: – Вперёд.

Не оглядываясь, Эркин выполнил приказ.

Стоя у машины, Свиридов провожал их настороженно внимательным взглядом. Попала майору вожжа под хвост, щёлкнули его по носу, так теперь он… Да чёрт его знает, чего он сейчас выкинет, всего ждать можно. Ещё шлёпнет парня со злобы. При попытке к бегству. А там ещё подумать надо, как обернётся. Опасная эта штука – попытка. И повыше чинами и с побольше заслугами на таком сгорали. Поддался бы сейчас парень, сыграл, что ломается, может, и обошлось бы. Так ведь гордый, чёрт. Боялся, к смерти готовился, а не показал, так что сейчас… индейцы, они все такие… негибкие. Если упёрлись, то намертво. Что врагом, что другом, с первого раза и до самого конца. Сталкивались, знаем. Чёрт, майор порезвится, а с ним за компанию и сам залетишь. Госпитальные шепнули, что генерал опять при деле, а майор и слушать ничего не захотел, упёрся. Свет ему клином на этом индейце сошёлся. Так… и не видно уже их за кустами. Теперь только стоять и слушать. И думать, что следователю врать придётся… А… а ни хрена! Хватит ему майора прикрывать. Хоть и весело с ним, да война-то уж скоро год как закончилась, о законах да правилах с инструкциями все вспомнили, на боевые условия ни хрена теперь не спишешь…

Эркин шёл, как и велели, напрямик. Страха он не чувствовал, нет. Бояться – это думать, как увильнуть, а тут… тут всё. Ну и ладно, не всё ли ему равно где? От пули, говорят, смерть лёгкая. Брехня! Это куда попадут. Насмотрелся в этот Хэллоуин. Это Мартин их честно бил, сразу и наповал, а они…

– Стой.

Эркин остановился.

– Повернись.

Что ж, не хочет, значит, в спину, хочет посмотреть… ну, так я тебе покажу. Андрей рассказывал, как охранюги тешились. Раздеться если прикажет, так это наручники снять придётся… а если без шума, чтоб шофёр не прибежал… Медленно, чтобы не насторожить ненароком, Эркин повернулся.

Теперь они стояли лицом к лицу. Эркин быстро прикидывал. Кругом кусты, с дороги не видно… пистолета в руке нет… пока будет доставать… бить ногами в шею. Вырубить, а там…

– Ну что, всё понял?

На подобные вопросы Эркин и раньше не отвечал, а уж сейчас-то… лишь бы сволочуга подошёл. На большой прыжок в наручниках тяжело идти.

Графство ЭйрОкруг СтоунфордРегиональный лагерь репатриантов

Женя никак не ожидала, что жизнь в лагере при всей её неразберихе, сутолоке и тревогах не только сразу отодвинет Джексонвилл в прошлое, но и окажется легче и удобнее. Дощатый барак, разгороженный на комнатки хлипкими, чуть ли не картонными перегородками, узкие, как ей объяснили армейские кровати, грубое постельное бельё, украшенное в самых неожиданных местах казёнными печатями, жёсткие шершавые одеяла, общие уборные… – ну, так ей приходилось жить и в худших условиях. Зато есть столовая и горячая еда трижды в день, Алиса, как все дети, получает каждый день молоко, есть баня, хоть каждый день мойся, прачечная и прожарочные камеры, и самое главное – она не одна. Их четверо. И её никто не колет подозрительным происхождением Алисы. А Алиса…

Алисе эта новая жизнь очень нравилась. Бойко болтая на двух языках сразу, она целыми днями носилась по лагерю в компании такой же ребятни, забыв про свои игрушки, увязанные в один из узлов, даже про баульчик. Даша и Маша были очень хорошими тётями, никто её не дразнил полубелой и ублюдком, мама разрешила говорить по-русски и много гулять, ну и чего ещё надо? А когда Эрик вернётся с заработков, будет совсем хорошо.

Маша и Даша были полностью согласны с Женей, что условия здесь… поискать. Не рай, но совсем с ним рядышком. Вчетвером они заняли одну из комнат в женском бараке и стали устраиваться. Раз простыни и наволочки с полотенцами казённые, то своё можно и не доставать, чтобы не связываться с большой стиркой и сушкой. Да и чем меньше глаз видят твоё добро, тем оно сохраннее. И ещё им повезло, что приехали одними из первых, вот и заняли сразу комнату, а теперь… Вон эта из седьмой, так чтоб её с дочками в одну комнату поселить, полбарака перетасовали.

Они сидели в своей комнате за обычной мелкой починкой – Алиска за день чулки вдрызг уделывает, раньше-то ей на неделю хватало – и Даша с Машей тихо рассказывали Жене про Андрея. Как они в первый раз увидели его в больнице, когда он вместе с Эркином стеллажи делал, как они их кормили обедом, а Андрей им потом отдал полученные за работу сигареты.

– Мне Эркин рассказывал, – кивнула Женя, подцепляя иголкой ускользающую петлю.

Маша и Даша вздохнули.

– А потом они на заработки уехали, – Женя сосредоточенно натягивала чулок на деревянный грибок. – И ни слуху, ни духу.

– А мы и не знали.

– Ага. Заметили только, что не видно нигде.

– А уж на День Империи боялись…

– Да, я тоже перепугалась. Где они, что там, ничего же не знаю, – вздохнула Женя и повторила: – Ничего…

– Да, и сколько их теперь продержат, – поняла её Даша, – и чем кончится…

– Ну, «вышки» не будет, – категорично заявила Маша, – а остальное не страшно.

– Да, – кивнула Женя. – Что не знаем мы ничего, и, где выяснять, неизвестно, вот что страшно.

– Ну, ты же запрос написала.

– Сразу, – кивнула Женя. – А толку-то?

– Всего два дня прошло, – рассудительно заметила Даша.

Женя разгладила штопку и сняла чулок с грибка.

– Да, знаю, а кажется… – она заставила себя остановиться, но тут же заговорила снова: – Он гордый, горячий. Не смолчит, не стерпит. Ведь, не дай бог, сцепится с кем… он же удержу не знает.

– Нет-нет, – запротестовала Даша, – ничего такого не случится.

– И не один он там, – поддержала её Маша. – Нет.

– Думаешь, всех не расстреляют? – горько усмехнулась Женя. – Ладно. Так можно до чего угодно договориться. Пойду Алиску звать.

– Да, уже ужин скоро, – согласилась, собирая нитки и иголки, Даша.

Женя быстро сложила шитьё, натянула ботики и, на ходу надевая плащ, вышла из их комнаты. В конце полутёмного коридора светилась открытая наружная дверь.

– И какой…, какая… дверь не закрывает! – резко распахнувшаяся дверь едва не ударила Женю. – Я ж их, сволочей, поймаю, поотрываю всё на хрен!

Полуодетая распатланная женщина пробежала мимо Жени к наружной двери, захлопнула её так, что стена вздрогнула, и, не переставая ругаться, так же бегом вернулась в свою комнату. Женя подождала, пока она столь же оглушительно захлопнет свою дверь, и пошла дальше. В конце концов, каждый переживает и успокаивается по-своему. Эта женщина запирается на задвижку, постоянно ругаясь из-за этого с соседками по комнате, и не выносит открытых дверей… Кто знает, что у неё там было. Женю это не касается. Здесь вообще никто никого ни о чём не расспрашивает. Чтоб не разбередить ненароком и не нарваться. И насчёт Алисы ей сразу посоветовали. Не расспрашивать, не напоминать, вот само и забудется. Может, оно и правильно. Помнится, в колледже на психологии – был факультативный курс – это же говорили.

Женя вышла из барака и не так огляделась, как прислушалась. Легче всего мелюзгу найти по гомону и визгу. Вот как раз Алиска заливается. Слава богу, кажется, она уже забыла проклятый Хэллоуин. Дети легко всё забывают. Правда, потом воспоминания возвращаются, но это уже потом, и сейчас об этом можно не думать.

– Алиса-а! – звонко позвала Женя.

И тут же, как эхом, отозвалось:

– Пашка-а!

И ещё множество голосов, выкликавших английские и русские имена.

Спрингфилд – Диртаун

Золотарёв увидел, как мгновенно изменилось лицо индейца: под неподвижной маской мелькнула тень… и перед ним приготовившийся к схватке боец. Золотарёв успел поймать измеряющий расстояние взгляд и выхватил пистолет. Не думая, привычно среагировал на опасность.

– Ну? – насмешливо спросил он. – А теперь что скажешь?

Эркин уже справился с лицом. Чёрт глазастый, заметил. Стрелять собрался? Пулю не опередить, значит, конец.

– То-то, – улыбнулся Золотарёв. – Сообразил? Ну и ладушки, – сказал он по-русски и тут же опять по-английски. – Умный ты парень, а дурак. Решил, значит, красиво помереть. За что умирать собрался? А? Это-то ты можешь сказать? За кого не спрашиваю. Знаю. И почему не спрашиваю. Был ты рабом, рабом и остался, из хозяйской воли ни на шаг. Такие парни, не тебе чета, головы положили, чтобы рабства не было, а ты… Предал ты их и пули даже не стоишь.

И, не убирая пистолета, он резко шагнул вперёд и ударил. Без замаха, левой, своим коронным ударом, от которого никто ни разу ещё не смог уйти, не подозревая в нём левшу. И растерялся, ощутив, как его кулак только еле коснулся, скользнул по щеке индейца. И ударил второй раз. И снова кулак только дотронулся. Но на этот раз он понял: индеец отклоняется. И ровно настолько, чтобы удар потерял силу.

Золотарёв растерялся. Такого с ним ещё не было. И равнодушное неподвижное лицо индейца уже не обманывало: в самой глубине пряталась насмешка. Но ответить на неё… да чего там, уже нечем. Пристрелить… да нет, к чёрту, идти из-за этой скотины под трибунал… много чести поганцу будет. Он сунул пистолет в кобуру и резким жестом показал направление.

– Вперёд. Пошёл.

Не меняя выражения лица, Эркин выполнил команду.

Свиридов докуривал пятую сигарету, когда из-за кустов вышел индеец, а следом Золотарёв. Ну, слава богу, обошлось. Майор так и кипит, но это уже ничего, так… пузыри. Побулькает и пройдёт. Но скажи, какой крепкий парень. Видно же, что ни хрена из него майор не выжал.

– В машину, – глухо сказал Золотарёв.

Свиридов уже был за рулём. Майор сейчас может, не глядя, врезать, надо поосторожней. Золотарёв с трудом удержался, чтобы не дать пинка в зад этому чёртову спальнику – здесь бы уже не увернулся – но при шофёре не стоит. Сержант себе на уме, ещё неизвестно, чем и как это потом обернётся. Он сел на своё место, захлопнул дверцу.

– Поехали.

Эркин откинулся на спинку и прикрыл глаза, из последнего сдерживая клокотавшую внутри дрожь. Всё-таки испугался. И… и если правда, что расстрела не будет, то ему об Алисе надо думать. Мартин говорил: шахты или лесоповал, ладно, тише воды станет, отработает… Мороз Алиса Эркиновна, сто шестнадцатого года рождения, место рождения Алабама… А если Маша и Даша её на себя записали, на свою фамилию, как он её найдёт? Дурак, не спросил их фамилии. Маша и Даша и… и этого он не знает. Ох, дурак, какой же он дурак, скотина тупая. От злости и дрожь прошла. Куда ж его теперь этот беляк везёт? Обратно в тюрьму? Больше некуда. Всё-то его возят и возят. А куда денешься? Родился рабом, ну и… Как этот беляк сказал? «Был рабом и остался рабом». В самое больное ударил. Никто его так не бил. Даже Джонатан. Фредди… ну, об Андрее и Жене и говорить нечего. Женя… за тебя, за Андрея, за тех… «Такие парни головы положили, чтобы рабства не было»… Сволочь ты мундирная, а Андрей за что погиб? А наши, что на завале полегли? А Мартин за что на смерть с нами пошёл? Женя вас же на помощь звала… И вот попадётся такая сволочь… Ладно, будет день – встретимся. Ты без пистолета, и я без наручников. На равных. И ещё посмотрим, кто перед кем ползать будет. Раб, значит, из хозяйской воли ни на шаг… Дурак ты ещё. Вы же сами ещё и боялись нас. На ночь в барак, на засов, на цепь, в дороге обязательно в наручниках. Чтоб мы не посмели. Дураки вы, тупари беломордые. Но уж если мы дорывались… Как в заваруху зимой. Может, кого и зря побили, не без этого, а так-то… Ладно, думать ещё о тебе… Андрей говорил: «Много чести». Точно. Ох, Андрей. Если я и виноват, то перед тобой. И Женей. Эта вина всегда на мне.

Золотарёв сидел неподвижно, глядя прямо перед собой. Ск-котина краснорожая, переупрямил всё-таки. Индеец чёртов, упрётся, так не своротишь, сдохнет, а не сдастся. Чёртов парень. Его бы упрямство, да на пользу дела. Так ведь нет. Вот втемяшится что в такую башку, и всё тут. Недаром про индейцев говорят, что решают один раз и на всю жизнь.

Джексонвилл

Фредди остановил грузовик за квартал до дома Кропстона. Джонатан зло вскинул на него глаза.

– Ты это чего, ковбой?

– К врагу шумно не подходят. Очнись, Джонни. Мы голые.

Джонатан стиснул зубы так, что заметно вздулись желваки. Фредди молча ждал. Наконец Джонатан выдохнул сквозь зубы и улыбнулся.

– Пошли, Фредди. Поговорим с Тушей.

Фредди кивнул и выключил мотор. Они вышли из кабины и неспешным ровным шагом отправились по проулку между увитыми плющом каменными оградами местных особняков к нужной, неотличимой от остальных, и двинулись вдоль неё, ещё больше удаляясь от центральных ворот. За оградой было тихо. Та же мёртвая тишина, что и во всём городе. Но… но что-то не то. Фредди невольно нахмурился. От Бобби можно ждать любой пакости. А Джонни готов лезть напролом.

Возле утопленной в стене маленькой калитки – входящему придётся нагибаться – они остановились. Джонатан нажал выкрашенную под стену и потому незаметную кнопку. Выждал ровно три секунды и снова нажал. Этим ходом они пользовались редко. Обычно после второго звонка и ещё пяти секунд калитка открывалась, но секунды шли, а щелчка выключенного запора не слышно. Джонатан выждал целую минуту, вполголоса, тщательно выговаривая слова, замысловато выругался и поднял голову, оглядывая гребень десятифутовой ограды.

– Джонни, – предостерегающе сказал Фредди.

– И тебя так же и туда же, – ответил Джонатан. – Подсади.

Не дожидаясь реакции Фредди, он легко встал на его плечи и ухватился за гребень, подтянулся и сел на ограду верхом.

– Ток отключён. Лезь спокойно.

Фредди, цепляясь за его ногу и руку, так же залез на забор. Перед ними открылась безмятежная пустынная лужайка, покрытая зелёной травой, живописно расположенные разноцветные кусты и куртины. Столики, зонты и стулья уже убраны, но возле пустого бассейна всё ещё стоял массивный шезлонг Бобби.

– Приготовился к зиме, стервец, – заметил Джонатан, спрыгивая вниз.

Фредди ещё раз обшарил взглядом лужайку, бассейн, пустынную террасу и последовал за Джонатаном. Да, Джонни теряет голову редко, но капитально и удержу уже не знает. Допёк его этот городишко. Ладно, голыми их никто никогда не видел, может, и сойдёт по старой памяти. Прислуги не видно, разбежались, что ли. Бобби и до заварухи шиковал, рабов, правда, не держал, разве только на уж самой чёрной работе. Если прислуги нет, то это даже неплохо.

Вдвоём они поднялись по пологим мраморным ступеням, пересекли террасу с заботливо укрытой на зиму и составленной в аккуратные пирамидки летней мебелью. Их никто не встречал.

Джонатан быстро обернулся к Фредди, зло улыбнулся и сильным ударом ноги открыл входную дверь так, что она стукнулась о стену. Внутри дома отозвалось эхо.

Они шли пустыми и какими-то неухоженными комнатами, как будто эту часть дома с прошлой зимы так и держали в забросе. Их шаги и стук распахиваемых Джонатаном дверей гулко отдавались по всему дому.

Фредди хмурился: за топотом Джонатана он никак не мог разобраться в еле слышимых или кажущихся шорохах. Что-то здесь не то. Неужели Джонни не чувствует? Но Джонатан уже пнул очередную дверь, и Фредди, по-прежнему держась за его правым плечом, быстро оглядел кабинет.

Опущенные шторы, огонь в камине, канделябры… вполне рабочая обстановка, только Бобби почему-то не за своим столом, а в кресле у камина, но лицом к двери, ноги укрыты пледом, руки под пледом, рядом на маленьком столике бутылка коньяка и полупустая рюмка… Бобби что, с ума сошёл?

Кропстон медленно поднял свесившуюся на грудь голову, увидел их и… улыбнулся.

Фредди всё понял, но Джонатан уже заговорил:

– Ты мне какое число назвал, гнида?

С этими словами Джонатан шагнул вперёд, и Фредди, прикрывая его, так же переступил порог. Дверь кабинета мягко, почти беззвучно захлопнулась за их спинами. Всё ещё улыбаясь, Бобби ответил:

– Извини, Джонни, я думал, ты в курсе. Конечно, я понимаю, ты такое развлечение пропустил, да и Фредди бы отвёл душу, но видимо посыльный не нашёл тебя.

Джонатан как-то по-рыбьи беззвучно схватил ртом воздух, а Кропстон продолжал:

– Так уж получилось, Джонни, но я про твой заказ помню. Десяток отборных самцов для работ по имению и столько же самок на расплод. Ты же хотел сделать свой питомник, я помню.

Кружок дула с силой воткнулся в поясницу Фредди, и так, стволом, его отодвинули от Джонатана и поставили рядом с ним. Кропстон нарочито сокрушённо покачал головой, с еле заметной злорадной усмешкой вытащил из-под пледа руки и показал им наручники. Фредди покосился на застывшее бешеное лицо Джонатана и шагнул вперёд, резко бросив через плечо:

– Убери ствол, я голый.

Не обращая внимания на двух русских солдат у двери и появившегося в дальнем углу офицера, он подошёл ко второму креслу и пинком выдвинул его на середину кабинета. Кропстон следил за ним медленно расширявшимися глазами. Коротким незаметным жестом офицер отослал солдат, и они сразу исчезли. Офицер стоял в тени, и разглядеть его было трудно, но Фредди и не собирался его рассматривать. Он не хотел этого, игру всегда надо вести до последнего, но Бобби зарвался, подставляя Джонни, нужно осадить, и другого способа здесь и сейчас нет. Он сел в кресло, положил ногу на ногу щиколоткой на колено, и Джонатан, мгновенно поняв и подхватив игру, подошёл и встал за его правым плечом.

– Шестёрка, – тихо и очень чётко сказал Фредди. – Тебе кто разрешил колоду менять?

Кропстон растерянно заморгал. Фредди ждал, спокойно разглядывая его светлыми неподвижными глазами. Не дождавшись ответа, продолжил:

– Ансамбля не было. У кого спрашивался? Ну? Или, – Фредди раздвинул губы в улыбке, – сам решил?

– Фредди, – наконец прорезался из неразборчивого бульканья слабый голос Кропстона, – так ты… ты… ты и есть?

– Кто я? – ласково спросил Фредди.

– Ковбой, – потрясённо выдохнул Кропстон.

– Правильно, – кивнул Фредди. – Соображаешь ещё. Давно на Паука работаешь?

– С… с весны. Фредди, он… он заставил меня.

– Кого сдал Пауку?

– Нет, Фредди, нет, я обещал, но ничего не делал.

– Мне повторить? – осведомился Фредди.

– Он велел найти Армонти. И всё. Ещё… ещё в том году. Я не смог. И вот… отрабатывал.

– Что ещё?

– Фредди, я имел дело с Сынком. Я потом даже не видел Паука. Фредди, меня заставили. Он приставил ко мне… своего чёрного.

– Это твои проблемы, Бобби. Здесь были мои, – Фредди подчеркнул голосом последнее слово, – парни.

– Фредди, я ничего не мог сделать, командовал Сторм и эти, из… Фредди, Пит говорил, но я ничего не мог сделать, они сами нарывались, Фредди, на индейца были заявки, но я бы оставил, но он сбежал в Цветной, а белый, их всех назначили к финишу, я никого не мог послать за ними, Фредди, меня взяли за глотку, эти, из СБ никого не слушали…

Фредди со скучающим выражением лица, не перебивая, слушал сбивчивый захлёбывающийся крик. Наконец Кропстон остановился.

– Твои проблемы, Бобби, – спокойно сказал Фредди и встал. – Встретимся – договорим.

Снизу вверх Кропстон обречённо смотрел, как Фредди отворачивается от него и идёт в дальний угол к молча стоящему там русскому офицеру, а Джонатан, прикрывая его спину, как и положено телохранителю, синхронно идёт сзади. Русский открыл перед ними дверь, выпустил, вышел следом, и дверь закрылась.

Кропстон обессиленно поник в кресле. Это уже конец. Но кто мог подумать… Он их так ждал! И дождался. Чёрт бы побрал этого русского. «Ничего, подождём, может, ещё кто забежит». Будто знал, проклятый! Знал? И потому ждал? Но… но это тогда… Тогда есть шанс. Или нет? Как эти, эта парочка разыграла его! Сволочи, гады, и никто ни одна сволочь не предупредила. Найф наверняка знал, потому и смылся сразу, чтобы Фредди за своих парней с него шкуру не спустил. Фредди-Ковбой. Вот он, Ковбой и есть. И что теперь? Он прислушался, но звукоизоляция в доме была слишком надёжной. Чёрт, всё бы отдал, лишь бы услышать… Неужели Джонни-Счастливчик купил русского? Или… дьявол, ничего не слышно. Мёртвая тишина.

А там…

– Какого чёрта вы сюда впёрлись?! – Гольцев возмущённо оглядел стоящих перед ним Джонатана и Фредди. – Повылазило вам, засады не видели?!

– Алекс, – Фредди смущённо развёл руками, радостно улыбаясь. – Твои парни классно сидели. Пока меня не ткнули, я не чухнулся.

– Поври кому другому! – фыркнул Гольцев. – За каким чёртом вы вообще здесь оказались?

– Да парни наши здесь, пастухи, – стал объяснять Фредди. – Ну, ты же помнишь их.

– Помню, – кивнул Гольцев.

Джонатан, по-прежнему стоя за плечом Фредди, быстро оглядывал рослого, массивного и в то же время ловкого русского. Кажется, майор. Неужели тот самый? Алекс? Неужели есть шанс? Несколько раз он уже открывал рот, чтобы что-то сказать, и получал от Фредди удар локтем под дых.

– Ну, так что с парнями? – спросил Гольцев. – И кончай своего лендлорда дубасить, дыхалку ему отобьёшь.

– Хотели прикрыть парней, – ответил Джонатан, вставая рядом с Фредди. – Да опоздали.

Глаза Гольцева настороженно сощурились.

– Та-ак, и где они сейчас?

– Эндрю в морге, – ответил Фредди. – А Эркина арестовали и увезли.

– Ясно. А сюда вы чего пришли?