Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел

– Пей, – говорит Очкастый.

Он осторожно сдвигает руки, охватывая ими стакан. Как это они не побоялись дать ему стекло? А если там не вода, а рассол или ещё что? Но он уже наклонился и коснулся губами края. Вода? Вода! Он делает ещё глоток, и сдерживаемая дрожь вдруг прорывается, всё тело дрожит, ходит ходуном, даже зубы стучат о стакан, горло сводит судорогой, вода течёт по подбородку, заливается за воротник… последние капли он выпивает, запрокидывая стакан над головой, вытряхивает их в рот.

– Дать ещё? – спрашивает второй.

Он молча мотает головой. Нет, он не даст себя прикормить, как тогда…

– Я мало убил, – говорит он вдруг неожиданно для самого себя. – Мало. Не успел. Всех.

– У тебя был список? – спрашивает Очкастый.

– Я их знал, всех, – выплёвывает он слова. – А не этих, так других. Всех. Под корень.

Очкастый спокойно смотрит на него, а он уже не может остановиться.

– Я их видел. Тогда они… им чужая жизнь ничто… Ликвидировать списком… Главное – массовость… Не распыляться… Ну, так и я их… Списком. Их жизни мне ничто. Все они передо мной ползали, у меня в ногах валялись! Все! – он переводит дыхание. Почему они не ударят его? Чего ждут? Он наговорил уже достаточно даже не для удара, а для пули. Чего им ещё? – Вы убьёте меня, но я убивал вас! Сам! Без приказа!

Он вдруг понял, что кричит, и замолчал.

– А по приказу? – спросил Очкастый. – Многих убил?

– Много. Не считал, – он заставил себя говорить без крика. – И убивал. И бил. И тоже. Молили меня.

– Как звали твоего хозяина?

Он судорожно схватил ртом воздух.

– Которого, сэр?

Он сказал «сэр», он что, ломается? Они быстро переглянулись.

– Их было так много?

– Меня сдавали в аренду, сэр, – тихо сказал он, поняв, что сломался.

– Ну что, – заговорил вдруг второй. – Интересная, конечно, ситуация…

– Не-ет! Нет, сэр, не надо! Я всё скажу, всё сделаю, только не надо, сэр! Не надо! Только не это!

Он захлёбывался в своём крике, не смея встать, бился головой о крышку стола. И вдруг… сильная рука, ухватив его за волосы, подняла голову, а другая, не менее сильная, прижала оба его запястья к столу. Его держали крепко, но без боли. И он узнал эту хватку. Так вот этот его скрутил?!

– Ну, – он сжался, ожидая неизбежного, но прозвучали совсем другие слова: – И чего ты распсиховался?

Хватка постепенно ослабла. Его не держали, а придерживали. Очкастый принёс ему стакан с водой. Тот, пустой, он, видно, сбросил со стола, сам не заметил когда. Он пил маленькими частыми глотками.

– Успокоился? – спросил его Скрутивший.

Он кивнул.

– Тогда давай дальше поговорим.

Они не отошли, остались стоять рядом. И их вопросы падали на него сверху, как удары. Он и вздрагивал от них, как от ударов. И отвечал. Уже плохо сознавая, о чём его спрашивают и что он отвечает. А потом Очкастый сказал:

– Хватит на сегодня.

И его отвели в эту камеру. Маленькую. На полу и десяток вплотную не ляжет. Но он один. И есть намертво приделанная к стене койка, такой же стол напротив и стул. И стена не решёткой, а сплошная, дверь с окошком. Такие камеры он видел. В распределителе в таких, только без мебели, держали лагерников. Никогда не думал, что попадёт в такую. Ему принесли еду. Миску с кашей, кружку с чем-то вроде кофе и два ломтя хлеба. Он всё съел и снова лёг на койку.

Чак осторожно пошевелил плечами, сжал и разжал кулаки. Нет, всё в порядке. Пока. А дальше что… дальше не его воля. Когда дадут сигнал отбоя, ну, простыни, конечно, излишество, но одеяло дадут? Тогда можно будет раздеться и лечь нормально. И закутаться так, чтобы никто не видел лица. Хотя… что он наговорил этим русским? А! Не всё ли равно? Он пришёл к финишу. Этих беляков ему не простят. Да и прошлых тоже.

АлабамаГрафство ЭйрОкруг ГатрингсДжексонвилл

Они стояли у окна, смотрели на улицу и слушали. Когда внизу хлопнула калитка, миссис Стоун повернулась к Рози.

– Давайте наведём порядок, Рози.

– Да, конечно, – Рози тряхнула головой и подняла с пола разорванный пакет от шали.

– Нет, Рози. Сначала отберите, что вы возьмёте себе на память о Джен. Остальное потом.

– Что потом, миссис Стоун?

– Потом мы опять всё раскидаем. Имитируем погром.

– Да, но… зачем?

– А зачем это сделал тот, кто уводил девочку? Подумайте, Рози.

– Эндрю, кажется? Нет, Андре.

Миссис Стоун поморщилась.

– Без имён, Рози. Ну, так зачем он это сделал?

– Ну-у, – Рози почувствовала себя ученицей на экзамене и рассердилась. – Ну откуда я знаю?! Ну, чтобы подумали, что здесь уже были… эти.

– Вот и мы сделаем для этого же. Пусть думают на них. Выбирайте.

Рози обвела взглядом комнату.

– Но… я, право, затрудняюсь. А вы, миссис Стоун?

– Побыстрее решайте, Рози. Мне, да и вам, пора домой.

Рози нерешительно взяла с комода фарфорового пеликана.

– Миссис Стоун, почему Джен не взяла его с собой?

– Тяжело, громоздко, безвкусно, лицемерно и подло, – отрезала миссис Стоун.

Рози вздрогнула от её тона и выронила статуэтку. И увидев осколки, заплакала. По-девчоночьи, всхлипывая и даже как-то подвывая. Миссис Стоун, не обращая на неё внимания, деловито распахнула дверцы шкафа, сгребла и разбросала по полу какие-то вещи, тряпки, смахнула с комода валявшиеся там забытые или ненужным мелочи, выдернула и бросила на пол ящики. Потом ушла на кухню. Рози вытерла ладонями лицо и пошла к ней. И уже вместе, стараясь особо не шуметь, они побили и разбросали посуду и утварь. Рози заглянула в кладовку.

– Миссис Стоун, здесь и так… ой, а это что? Забыли?

Она вытащила из-под стеллажа туго скатанную постель.

– Нет, – пожала плечами миссис Стоун. – Джен же так и решила не брать постели. Можно подпороть.

– Зачем?

– Всё затем же, Рози.

Рози принесла из кухни нож. Они вспороли наискось перину, одеяло и подушку и вытащили остатки в кухню так, что куски ваты и перья разлетелись по полу.

– И в комнате так же?

– Да. Мародёры зашьют.

Они вернулись в комнату. Хрустя осколками, миссис Стоун подошла к кровати.

– Помочь вам?

– Нет, Рози, это не сложно.

Двумя резкими взмахами миссис Стоун взрезала перину, проткнула подушку, потом перешла к детской кроватке и вдруг застыла.

– Нет, не могу. Сделайте это, Рози.

Рози кивнула и подошла к ней. Взяла нож и разрезала перинку, подушку, одеяльце. Оттолкнула ногой на середину комнаты распоротого медвежонка. Отбросила нож. Он где-то зазвенел. Оглядела разгромленную развороченную комнату.

– Да, – поняла её миссис Стоун. – Вот теперь это похоже на правду. Идёмте, Рози. Нам надо уйти тихо.

– Вы так ничего и не взяли себе, миссис Стоун, – Рози осторожно пробралась к двери.

– Незачем, – просто ответила миссис Стоун. – К тому же, если что, придётся объяснять, как к вам попала эта вещь.

– Да, – кивнула Рози. – Я и так не забуду.

Они вышли на лестницу, и миссис Стоун оставила дверь открытой. Спустились. Рози осторожно выглянула. Двор пуст. Они перебежали к калитке, выскочили на улицу и быстро свернули за угол.

– Да, а ключи? – Рози вытащила из кармана своего тёмно-синего плащика оставленную ей Женей связку.

Миссис Стоун взяла у неё связку, быстро сняла с кольца ключи, кольцо с немудрящим потёртым брелочком отдала Рози, а ключи бросила в сточный жёлоб у тротуара. Рози кивнула. И какое-то время они шли молча.

– Думаю, завтра контора не будет работать, – попробовала заговорить Рози.

– И послезавтра, – прежним жёстким тоном ответила миссис Стоун. – И не думаю, что она вообще заработает. Там был штаб. И как прикрытие она больше никому не нужна.

– Я уеду к маме на ферму, – сразу сказала Рози. – А вы?

Миссис Стоун пожала плечами.

– Я не думала об этом.

– Миссис Стоун, – робко начала Рози. – Вы… вам уже приходилось видеть… такое?

– Да, – жёстко ответила миссис Стоун. – Я видела достаточно обысков. И не только обысков.

– Я так рада за Джен, – попыталась сменить тему Рози.

– Да, – кивнула миссис Стоун. – У неё хватило мужества полюбить и не отступиться от своей любви, – Рози смотрела на неё, широко распахнув глаза, и она улыбнулась своей прежней мёртвой улыбкой. – Когда вы полюбите, Рози, не отступайте. Любовь не прощает предательства, а её месть страшна, – простилась сухим кивком и свернула в свой квартал.

Рози вздрогнула и побежала домой. Ведь она совсем не подумала, что и её комнату могут разграбить, как комнату этих девочек в больнице. А рядом комната доктора Айзека. Девочки сказали, что его убили, затоптали… Его-то за что?! Нет, как только русские снимут заставы, она уедет. К маме. Хватит с неё города и его радостей… Хватит!..

Она бежала по улицам, всхлипывая на ходу. Счастье ещё, что Джен так и не узнала то, что поняла она. Что толстушка Майра, и Этель, и Ирэн были заодно с этими, что давали информацию и помогали составлять списки на первую и вторую стадии, что вся их контора была только прикрытием штаба, что… нет, даже про себя страшно назвать истинного хозяина и начальника… Нет, с неё хватит. Надо сбежать, исчезнуть и затаиться. Как Джен.

Графство ЭйрОкруг ДиртаунДиртаун

Машина остановилась, и они проснулись. И снова Мартина удивило их чутьё. Он вздрагивал на каждой остановке, а они даже глаз не открывали. А сейчас сразу заморгали, задвигались.

– Вылезай! Стройся!

Они прыгали из грузовика, вставали привычным строем – руки за спиной, глаза опущены – быстро поглядывая исподлобья по сторонам и почти неслышно перешёптываясь.

– Гля, решётки…

– Распределитель?

– Тюрьма, – шепнул Мартин Эркину, а уже от него побежало к остальным.

Рядом выгружалась свора.

– Во здорово!

– Чего?

– А не отпустили их!

– Ага, в одну камеру теперь, там и потешимся!

– Дурак, это ж тюрьма!

– Ну не по одному ж нас распихают.

– А один к ним попадёшь…

– Тогда хреново…

– А ни хрена, сквитаемся…

– Ты сортировку сначала пройди, прыткий…

– За Мартином смотри, а то его к белякам запихнут.

– Давай в серёдку его…

– Ага, быстро, пока не смотрят…

– И шапку ему поглубже…

Мартин и охнуть не успел, как его быстро передвинули в середину строя. Эркин остался на краю, жадно ловя обрывки русских фраз.

Так… это непонятно, а, нет, это они про беляков… другое крыло… крылья-то при чём? Нет, другое… А, камеры в разных отсеках… нет, непонятно чего-то… сразу по камерам…

– Первые четыре. Марш!

Эркин чуть не выругался в голос. Но кто же думал, что русские отсчёт с этого края начнут? Оказаться в первой четвёрке – хреново… Хорошо ещё, что четвёртым стоит.

Дверь… Тамбур… Комната… Стол… Русский в форме…

– Имя… Фамилия… Год рождения… Место жительства… Кем работаешь… Документы… Что в карманах…

Ну, это не страшно, не так страшно. Они стояли в затылок друг другу и подходили по одному. Когда Роб замялся на вопросе о документах, его не ударили, не накричали, а просто что-то чиркнули в своих бумагах и всё. И Губачу ничего не сделали, хотя у того ни документов, ни имени, ни работы… Может, и обойдётся. Ну, вот и его черёд.

Эркин, по-прежнему держа руки за спиной, шагнул к столу.

– Имя?

– Эркин, сэр.

Русский быстро вскинул на него глаза.

– Как? Эр-кин?

– Да, сэр. Эркин.

Русский кивнул, записывая.

– Фамилия?

– Мороз, сэр.

И снова быстрый удивлённый взгляд.

– Как-как? Может, Мэроуз?

– Нет, сэр. Мороз. Frost.

Русский улыбнулся.

– Так может, у тебя и отчество есть? – спросил он с заметной насмешкой, специально ввернув в середину фразы русское слово.

Эркин напрягся, но отвечал по-прежнему спокойно.

– Да, сэр. Фёдорович.

– Скажи пожалуйста, – удивился русский. – А документы?

– Да, сэр.

Эркин осторожно, чтобы резким движением не навлечь удара, распахнул куртку и достал из кармана рубашки красную книжечку удостоверения, подал её русскому и снова заложил руки за спину.

– В чём дело? Почему задержка?

– Посмотрите, капитан.

Русских уже трое. Вертят его удостоверение, рассматривают его самого, явно сверяя с фотографией.

– Может, ты и русский знаешь?

Спросили по-русски, и темнить уже поздно. Шагнул – так иди.

– Немного понимаю.

– Давно подал заявление?

– Двадцать первого октября.

– Где оформлял?

– В Гатрингсе.

Русские вопросы наперебой с трёх сторон. Эркин отвечал по-русски, стараясь не путаться в словах, спокойным голосом, только пальцы за спиной всё сильнее вцеплялись друг в друга.

– Ладно, – тот, кого называли капитаном, был, видимо, старшим. – Остальное потом. Оформляйте в общем порядке.

– Есть.

Эркин перевёл дыхание. Дальше пошло быстро. Две сотенных кредитки – как это он не сообразил, пока везли, посмотреть, но обошлось, положили к остальному без вопросов – бумажник, несколько сигарет, расчёска – купил тогда в Гатрингсе на толкучке – рукоятка ножа, немного мелочи, обе запаянные в целлофан справки, шапка – всё, больше ничего у него в карманах не было, выдернули ещё пояс из джинсов. Охлопали ещё раз по карманам, отдали расчёску и шапку, а остальное сгребли в пакет. И вот он уже идёт по коридору. Стены глухие, как в лагерном отсеке распределителя.

– Стой.

С лязгом открывается дверь.

– Вперёд.

Эркин перешагнул через порог, дверь захлопнулась, и… и увидел всех троих. Губача, Роба и Длинного, растерянно озиравшихся по сторонам.

– Меченый!

– Чего так долго?

– Бумаги мои смотрели. Вы чего стоите?

– Да чего-то… – промямлил Роб, оглядывая теснившиеся в камере двухэтажные койки.

А Губач ответить не успел. Дверь открылась, впустив Митча, который с ходу заорал, бросаясь к одной из верхних коек у стены.

– Это моя!

Его вопль привёл в чувство остальных. Дверь часто лязгала, впуская всё новых и новых. Расстрел явно откладывался, и надо было устраиваться. В общем, койки занимали без стычек. Поменяться всегда можно, а если друга или брата загонят в другую камеру, то ничего ты уж не поделаешь. А глухая стена вместо решётки позволяла чувствовать себя совсем свободно. Мартина встретили радостным, но тихим – на всякий случай – рёвом.

– Мы уж боялись, что тебя к белякам загонят.

– Нет, их ещё во дворе держат.

Они злорадно заржали. Вошли ещё четверо. Всё, все койки заняты, остальные, видно, в другую камеру попали. Отсутствие простынь и одеял никого не смутило, вернее, многие этого просто не заметили. Отдельная кровать, матрац и подушка… если не верх комфорта, то очень близко к нему. Лечь, вытянуться…

– Ещё пожрать бы дали, так совсем красота!

– А про сортировку забыл?

– А ни хрена! Пока не шлёпнули, жить надо.

– Это да, это ты правильно.

– Пожрать бы…

– Постучи и попроси.

– Во! Сразу дадут!

– Так не ему одному. Нам тоже достанется.

– Ложись, Мартин, ты ж в машине не спал, – сказал Эркин.

Мартин устало кивнул. Посмотрел на часы.

– Долго ехали.

– И где мы? – поинтересовался Эркин.

– Не знаю, – Мартин тяжело лёг на койку и повторил: – Не знаю. Не могу сообразить. Сигареты забрали, чёрт.

Эркин снял куртку, лёг и укрылся ею. Разуваться не стал: днём в любой момент дёрнуть могут, пока не велели спать.

– Меченый, ты в отруб?

– Что не доем, то досплю, – ответил Эркин, закрывая глаза.

Кто-то засмеялся, но большинство тоже стало укладываться, кое-кто уже похрапывал. Эркин повернулся набок, натягивая на плечи куртку…

… Шёпот Зибо выдёргивает его из сна.

– Угрюмый.

– Чего тебе?

– Слышишь?

Он сонно поднимает голову. Вроде крики какие-то. Но далеко.

– Ну и что?

Он уже понял – что. Пупсика застукали с Угольком. Доигрались. И надзиратели готовят на завтра… веселье. Трамвай. Их поставят во дворе, всех, по росту. Чтоб все видели. И чтоб надзирателям всех было видно. На балкон выйдут хозяева. Пупсика и Уголька заставят раздеться, привяжут и начнётся. И всем смотреть, и попробуй глаза закрыть – сразу в пузырчатку, а вякнешь чего – сам рядом ляжешь. Зибо всхлипывает. Ему-то чего? Сами виноваты, голову потеряли…

…Эркин заставил себя открыть глаза. Разноголосый храп, постанывание, сонное бормотание и разговоры трепачей сливались в ровный негромкий гул. Эркин посмотрел на соседнюю койку. Мартин лежит на спине, руки под головой, но глаза открыты, смотрят, не отрываясь, в потолок. Эркин сразу занял верхние койке себе и Мартину рядом. Наверху хорошо: не под ногами у всех, и чтоб тебя сонного ударить, придётся лезть вверх, успеешь проснуться. Неподвижный взгляд Мартина не понравился Эркину.

– Мартин, спишь? – шёпотом позвал он.

– Нет, – тихо ответил Мартин. Громче, чем положено в камере, но за общим гулом сойдёт. – Не могу. Глаза закрою… и вижу… опять всё.

Эркин медленно кивнул. Он тоже заставил себя проснуться, чтобы не увидеть того, что было потом. Знал, что на месте Пупсика увидит Женю. И тогда точно закричит. Распределитель – не Палас, конечно, но кричащих во сне нигде не любят.

Лязгнула дверь, и весь шум как ножом отрезало.

– На оправку. Выходи по одному.

Это все знали. И сразу двинулись к выходу, оставляя куртки и шапки на койках.

– Руки назад. Вперёд марш.

Это тоже знакомо. Жалко, стены глухие, не видно, кто в соседних камерах, ну да тут ничего не поделаешь. У русских свои правила. Наличие в туалете не только унитазов, но и раковин так всех обрадовало, что Мартин удивился. Но ему тут же объяснили, что в распределителях раковин не было, ни попить, ни лицо обмыть, а здесь-то… красота! Живём!

Эркин с наслаждением умылся, потом скинул рубашку и обтёрся до пояса.

– Меченый, охренел? Застудишься!

– А ни хрена! – Эркин прямо на мокрое тело натянул рубашку. – Она тёплая.

Удачно он тогда утром надел свою тёмную, ещё из имения, рубашку. В ней и не мёрзнешь, и не потеешь сильно. Как и в джинсе. Тогда, зимой, он даже после общих ночёвок у костра забирался подальше в заросли, раздевался, обтирался снегом, надевал рубашку, куртку и шёл дальше. И ничего, ни хрена он не застудился.

– Всё. Выходи.

Их привели обратно в камеру. Спать уже не ложились. И как в воду глядели. Стукнуло окошко.

– Подходи по одному.

Миска с кашей, два ломтя тёмного хлеба и кружка с чем-то тёмным и даже слегка дымящимся. Кто-то в коридоре наливал, раскладывал и подавал в окошко. Руки были светлые. Неужто беляк? Ну, ни хрена себе! Но думать об этом некогда и незачем. Ели быстро – что заглотал, то и твоё – рассевшись на нижних койках, кто с кем, кому доверял, понятно. Огрызок попробовал трепыхнуться, но ему сразу с трёх сторон дали по шее, что-то неразборчиво рыкнул Арч, привстали, выглядывая шибко хитрого, Эркин и Губач – и вопрос со жратвой был решён окончательно и бесповоротно. Лопай своё, а в чужую миску не заглядывай.

Грязную – только по названию, кто хлебом, а кто и языком вычищал миски – посуду через окошечко в двери отдали и, сыто отдуваясь, разбрелись по камере. Сегодня точно ни Оврага, ни Пустыря не будет. Все сортировки с утра бывают. Но у русских всё не по-людски.

Лязгнула дверь, и рявкнуло:

– Арч, Аист, Алан. На выход.

Трое названых медленно подошли к двери.

– Куртку… брать, масса? – осторожно спросил Арч.

И вдруг незлой и достаточно громкий, так что все услышали, ответ:

– На допрос с вещами не вызывают.

Дверь захлопнулась, и все бросились к Мартину. Так сортировка или что?

– На допросах и отсортируют, – объяснил Мартин.

– Ага, – сообразил Эркин. – Не щупают, а спрашивают.

Мартин невольно улыбнулся и кивнул. Снова лязгнула дверь.

– Эркин Мороз. На выход.

Сцепив за спиной руки, Эркин шагнул через порог в коридор, не оглянувшись, успев только поймать в спину голос Мартина:

– Удачи тебе.

Шли долго. Непривычно – шаги за спиной, а дубинкой не тычут, только голосом командуют. Переходы, лестницы, повороты… Эркин ничего не запоминал. Незачем. Обратно в камеру ведь тоже надзиратель отведёт, или в другую, или ещё куда… Совсем другой коридор. Двери деревянные с табличками. Как в комендатуре.

– Заходи.

Стол напротив двери. За столом русский, молодой, вряд ли старше него самого, в форме, показывает на столик посередине комнаты.

– Садись сюда.

Эркин осторожно сел. Стол и стул вместе. Сидишь как в клетке. Быстро не вскочишь, не увернёшься, но и из-под тебя не вышибут. Руки за спиной держать неудобно, и он их осторожно положил ладонями вниз на стол. Окрика нет, значит, можно.

– Я лейтенант Орлов. Буду вести твоё дело, – русский улыбается открыто, без затаённой издёвки, и Эркин, на всякий случай осторожно, пробует улыбнуться в ответ. – Сначала мне надо записать полные сведения о тебе. Назови своё полное имя.

Полное – это с отчеством? Наверное, так.

– Эркин Фёдорович Мороз.

Русский, кивая, быстро пишет.

– Год рождения?

– Девяносто шестой, сэр.

Русский поднимает голову.

– Если хочешь, можем говорить по-русски. Ты знаешь русский?

– Да, сэр. Как скажете, сэр.

– Хорошо, – Орлов перешёл на русский. Интересно, насколько велики познания парня? На чужом языке врать сложнее, трудно следить за нюансами. – Место рождения?

– Алабама, – и добавил по-английски: – Я из питомника, сэр.

Так у них и пошло дальше. Сразу на двух языках.

– В Джексонвилле давно?

– С весны.

– А точнее?

– Я не знаю… месяца. Я болел тогда, – про клетку всё же лучше пока не рассказывать. – Было ещё холодно.

– Листвы ещё не было?

– Нет. Я уже на работу ходил, когда листья появились.

– Ясно. И где жил в Джексонвилле?

Эркин замялся. Адрес тогда записала Женя, он даже не спросил.

– Я не знаю, как улица называется.

– В Цветном квартале?

– Нет, сэр, в белом, – как объяснить, чтобы сразу поняли? – Ну, я… – и как в воду прыгнул. Жене он уже не навредит, чего уж тут. – Я у… жены жил. А всем мы говорили, что я койку снимаю. И плачу деньгами, и всю работу по дому делаю.

– Здорово придумали! – искренне восхитился Орлов.

И Эркин невольно улыбнулся в ответ.

– И никто не догадался, не пронюхал?

– Нет, – мотнул головой Эркин. – Её за другое… убили, – он схватил открытым ртом воздух, как от удара, и заставил себя продолжить. – Она… она пыталась вам позвонить. В комендатуру.

Орлов кивал, не отрываясь от письма. Когда Эркин замолчал, поднял голову.

– Здесь есть графа «состав семьи». Давай заполним. У тебя есть кто из родных?

– Жена… была. Убили, – Эркин старался говорить спокойно, вжимая предательски вздрагивающие пальцы в крышку стола. – Брат… был. Убили.

За спиной стукнула дверь. Эркин замолчал, но не обернулся.

– Ну, как дела? – прозвучал весёлый, ненавистно знакомый голос. – Справляешься?

Мимо Эркина к столу прошёл русский в форме. Обернулся. Эркин узнал его и почувствовал, как по спине поползла холодная волна. И увидел, что его тоже узнали.

– Ага, старый знакомый, – Золотарёв улыбнулся и перешёл на английский: – Бегал, бегал и добегался. Вот теперь поговорим. Подробно и обо всём, спешить некуда.

Опустив веки, Эркин рассматривал свои руки. Зашелестела бумага.

– Ты смотри, какой шустрый, – продолжил по-русски Золотарёв. – Со всех сторон задницу прикрыл и всюду поспел. И жена, и брат…

Орлов молча показал на строчку: «Достаточно свободно владеет русским». Золотарёв кивнул и опять по-английски.

– Хорошо устроился, спальник, – у Эркина напряглось лицо, Орлов удивлённо приоткрыл рот, но Золотарёв жестом велел ему молчать, продолжая по-английски. – Что же ты за растеряха такой, всё потерял? А? И этот, лагерник, тебе не помог. Ты за него тогда на пулю, считай, лез, а он тебя подставил и дёру. И Бредли с Трейси не приехали. Что ж твой… лендлорд ни тебя, ни… семьи твоей не откупил? И ковбою старшему ты не нужен стал. Они там виски пьют, других бедолаг мордуют. Ну, чего молчишь? – и вдруг рявкнул: – Отвечай!

Эркин медленно поднял голову. Застывшее лицо. Широко раскрытые глаза смотрели в стену между Орловым и Золотарёвым. Орлов быстро написал на листке: «Глухо», – и два вопросительных знака. Показал Золотарёву. Тот пренебрежительно мотнул головой.

– Хороший ты парень, – сказал он участливым сожалеющим тоном. – А связался с такой уголовной сволочью. Бредли – шулер, барыга. Не знаешь, что это? В карты жульничает, краденым торгует. Трейси – киллер, наёмный убийца. А лагерник… Ты хоть подумай, сколько жизней надо было загубить, чтобы в лагерь попасть. И в лагере выжить. И для каких дел им ты, спальник, был нужен. Об этом тоже подумай. У тебя же не вся сила в член ушла, и в мозгах хоть что-то должно быть.

Эркин продолжал молчать. Золотарёв, насмешливо щурясь, оглядывал его неподвижное лицо, угадывающийся под тёмной рубашкой с открытым воротом мускулистый, налитый силой торс, спокойно распластанные на столе красивые ладони.