По мотивам того, чего не было

Я отправляюсь к Андреевскому спуску на своих двух – мне предстоит порядком опостылевший за долгие годы спуск на Подол пешком. Радует лишь то, что по пути можно заглянуть в несколько мусорных баков, которые, ввиду специфики улицы, непреодолимо манившей не одно поколение любителей выпить и поссорить, неизменно полнятся бутылками и макулатурой; радуют заработанные танцами денежки и мысль о скорой выпивке – сейчас я сдам все собранное за день странствий по городу добро, и можно отправляться за справедливым вознаграждением – фунфырем. Я мечтательно закрываю глаза и обвожу губы языком: мне уже не терпится накатить.

Овладев по пути несколькими пустыми бутылками, я добираюсь до места назначения, но пункт приема вторсырья оказывается закрытым. От случайного прохожего я узнаю, что уже без четверти девять – ума не приложу, как я мог так долго идти. Теперь придется таскаться с коляской до утра – в доме уже месяц не работает лифт, а затащить весь этот скарб на девятый этаж я не смогу. Впрочем, в любом случае нужно навестить родителей. Я направляюсь назад, к фуникулеру.

Поскольку спешить мне уже некуда, а на последнем рейсе и пассажиров меньше, и контроль со стороны уставших сотрудников не такой строгий, я решаю подождать до десяти часов. В назначенное время я приподнимаю задние, наиболее скрипучие колеса и на цыпочках прокрадываюсь в холл. Как я и предполагал, никто не обращает внимание на мое появление. Прямо перед носом приветливо распахиваются створки дверей, и я без промедления втискиваюсь в них со своими пожитками.

За мгновение до того, как двери с лязгом захлопываются, в вагон влетает запыхавшийся гражданин с большим армейским рюкзаком за плечами. Он с облегчением выдыхает: «фууух!», откашливается и только тогда обращает внимание на коляску, а затем и на меня, полулежащего в углу. Выдавив из себя растерянное: «здрасте», он забивается в дальний угол и принимается смотреть в окно. В салоне повисает напряженная тишина, которая здорово действует мне на нервы.

– Как ваш день?

– Простите? – испуганно произносит пассажир, и я повторяю свой вопрос.

– Ничего, спасибо.

– У меня тоже ничего, – отвечаю я. Вот и поговорили.

Мужик уже давно убежал. Я медленно карабкаюсь по ступенькам до тех пор, пока позади не раздается низкий басовитый голос:

– Ти вибач! – передо мной стоит та самая особа, что прогнала меня с Верхней станции, – я не хтіла! – заявляет она и протягивает десять гривен. – купи собі щось поїсти.

Прекрасная малолюдная ночь. Я не спеша двигаюсь по пустой улице, наслаждаясь полуночным городом. Проходя мимо дома, в котором родился, я ненадолго заглядываю во двор, затем выруливаю на БЖ и беру курс на Львовскую площадь. Добравшись до небольшого скверика с артезианской скважиной, я решаю немного передохнуть.

Метро я достигаю около трех часов ночи. Базарчик пустует, и лишь ночной сторож, время от времени совершающий обход, напоминает о том, что никакой вселенского масштаба катастрофы не произошло и человечество все еще существует. Я огибаю здание метрополитена и обнаруживаю себя под сияющей вывеской: «Макдональдс».

Внутри полным ходом идет уборка. Прижавшись лицом к стеклу, я наблюдаю за моющим полы мужиком. Любопытно, работает ли забегаловка в столь поздний час? Я дергаю ручку – закрыто. Мужчина жестом показывает, что нужно обойти с другой стороны. Я послушно следую его указаниям и на торце здания обнаруживаю небольшое оконце, на котором написано: «Макдрайв – цілодобово».

Я рассматриваю большой рекламный плакат «Суперпропозиція – чизбургер і картопля», c изображением неправдоподобно аппетитных бургеров и золотистой картошки, на которой поблескивают крупные кристаллы каменной соли. Когда в последний раз я ел что-то вкусное? Сейчас у меня в кармане лежит около пятидесяти гривен, и, пожалуй, возможность снова почувствовать себя человеком стоит значительно больше. Толкая впереди себя коляску, я подхожу к кассе.

Стучать перед тем, как появляется заспанная женщина, приходится довольно долго. Зевнув и даже не удосужившись прикрыть рот рукой, работница безучастно спрашивает:

– Чего тебе?

– Мне «суперпропозицію», – указав пальцем на рекламу, отчеканиваю я.

– А деньги есть? – я протягиваю скомканные купюры.

Схватив их, дамочка недружелюбно захлопывает форточку и скрывается из виду. Я несколько раз заглядываю внутрь, пытаясь что-либо разглядеть, но кроме большого бутерброда и картошки на плакате «Суперпропозиція – чизбургер і картопля», ничего разглядеть мне не удается. Спустя минут пять я понимаю, что меня обманули. Прихватив тачанку, я в расстроенных чувствах даю задний ход, пытаясь вырулить на тротуар, но вдруг слышу:

– Эй! Ты куда пошел? Иди сюда!

Барышня теперь торчит по пояс из точно такого же окошка, располагающегося чуть дальше первого. Она улыбается пуще прежнего, и я, не вполне понимая, что во всем происходящем смешного, подхожу к ней и тоже улыбаюсь: простая улыбка, которая почти ничего не стоит, на самом деле может стоить очень много. Женщина протягивает мне увесистый бумажный пакет и большой стакан с жидкостью, после чего пожелав «приятного» захлопывает окно и растворяется в чреве ресторанчика.

Аромат еды всю дорогу терзает мой желудок: единственное, что я за весь день съел – это поллитра кефира да булка не первой свежести, которую я узрел в одном из мусорных баков столицы. Когда я добираюсь до Лукьяновского, времени уже пятый час. На улице ветрено, и температура медленно опускается вниз – в угоду зиме.

Я миную центральный вход на территорию комплекса и по окончании забора заворачиваю налево – к моргу, под входом в который замечаю одиноко курящего мужчину в белом халате. Я вежливо с ним здороваюсь и уточняю, не будет ли он так любезен угостить меня сигареткой. Он лезет в карман халата, достает из него пачку красного «Мальборо» и вытягивает из нее сигарету. Сердечно его поблагодарив, я прошу прикурить. Мужик протягивает коробок спичек, однако заметив огромный пакет из «Макдональдса», застывает. Он удивленно окидывает взглядом тележку, затем меня.

– «Суперпропозиція», – кивнув на еду, поясняю я. Врач с облегчением выдыхает и, улыбнувшись, протягивает мне пачку сигарет.

Достигнув прорехи в заборе, я пристраиваю коляску таким образом, чтобы ее не было видно с улицы и, прихватив еду, пробираюсь на территорию комплекса. У креста я обнаруживаю свежий букетик и очередное письмо, которое решаю прочесть после ужина. К моему удивлению, в бумажном пакете находится не один бутерброд, а целых три. Помимо сандвичей, там обнаруживаются две большие картошки фри и что-то неясное в продолговатых красного и зеленного цвета упаковках с надписями «Пиріжок». Все это совершенно точно не входит в суперпредложение…

С огромным аппетитом я приступаю к ужину. Несмотря на то, что еда давно остыла, она кажется необыкновенно вкусной. В особенности по сравнению с утренним кефиром.

Разумеется, доесть все за один присест не получается. Пожалуй, при всем желании у меня не получится вспомнить, когда в последний раз мне удавалось так пожрать – я едва могу дышать и уж совершенно точно не могу двигаться. Глаза постепенно слипаются, а остатки сил, направленные на переваривание пищи, стремительно тают. Не в состоянии противостоять сну и усталости, я укладываю голову на руки и закрываю глаза.

Сережа

Душа Сережи, пожалуй, требовала продолжения праздника, в то время как тело – уже нет. И хотя он не разделял издевательств над бродягой, готовым унижаться за пару гривен, наблюдать за происходящим было довольно забавно.

Бездомный, лицо которого показалось Сереже знакомым, честно отработал каждую копейку, да так лихо, что компания затребовала продолжения плясок, однако танцор заартачился. Такая несговорчивость здорово расстроила вошедших в раж весельчаков, ожидавших от отщепенца полного повиновения. Парни наперебой стали предлагать все больше денег, но это, кажется, только расстраивало бродягу. В результате палку перегнули, и на глазах у бомжа блеснули слезы. Сережа хотел было за всех извиниться: мол, никто не хотел оскорбить его чувства и все получилось случайно – выпили лишнего, однако обитатель улиц принялся грубить. Сережа разозлился. Он полез в карман за ксивой, но бродяга поступил очень мудро и умотал со своей коляской прочь.

Пребывавшие в раздражении мужики молчали до тех пор, пока на горизонте не появилась парочка патрульных. Кто-то из ребят крикнул, чтобы они подошли, и менты послушно направились к ним. Сережа притих, ожидая, чем все закончится. Полисмены, возмущенные шумным поведением компании, попросили объяснить, что тут происходит. Сережа, предвкушая ту еще забаву, закурил любимые «Каритан Блек» с вишневым ароматом – предмет зависти коллег, куривших более дешевые и менее качественные сигареты, и насмешек друзей, наслаждавшихся дорогими кубинскими сигарами.

История, между тем, разворачивалась стремительно. На просьбу патруля показать паспорт один из парней заявил, что документов у него отродясь не было, но вместо них он может показать кое-что другое. Пока шел разговор-качели, он, словно невзначай, полез во внутренний карман куртки, сделав это так, чтобы патрульные разглядели огромную кобуру и торчащую из нее рукоятку «Глока», увидав который они чуть не обделались. Сопляки завопили, чтобы все присутствующие немедленно подняли руки вверх. Сергей приказ выполнять отказался и заявил, что никакого отношения к происходящему не имеет: он просто проходил мимо и присел отдохнуть. Ситуация стремительно накалялась, пока Петя не попросил прекратить этот фарс. Сережа только этого и ждал. Со словами: «Не бздеть, салаги!», – он достал свое удостоверение и положил его на стол. Патрульные с облегчением выдохнули.

Петя жестом показал, что полисмены могут быть свободны, однако парни из компании решили их пока не отпускать и, пользуясь Сережиным служебным положением, приказали сержанту что-нибудь сплясать. Сначала паренек решил, что это какой-то розыгрыш, но когда до него дошло, что ему вполне серьезно только что приказали танцевать, он принялся повторять гнусавым голосом: «Товарищ полковник, мы же на службе, ну товарищ полковник! Что же о нас люди подумают, товарищ полковник!». И хотя Сережа считал это явным перегибом, вмешиваться в происходящее он не собирался: раз Петя всех собрал, то пускай сам с этим пьяным позором и разбирается.

Бедные патрульные! Это надо было видеть! Даже не поддерживавший происходящее Сережа реготал так, что живот сводили судороги, а по объемному лицу текли слезы: два здоровых лба в форме пляшут, а парни им хлопают и свистят. Танцами, к слову, все остались довольны. В благодарность налили по рюмочке, приказали пить. Патрульные, естественно, всячески пытались отказаться: мол, при исполнении, не положено, но под напором уговоров, тяжелых взглядов и воспоминаний о «Глоке» все-таки сдались, после чего с красными мордами убежали вон с площади.

Решили потихоньку расходиться: кое-кому завтра на работу, да и Петя, как оказалось, не железный. Если раньше он так просто никого бы не отпустил, то сегодня лишь вяло предложил взять еще горькой – он угощает. Получив, однако, вежливый отказ, он настаивать не стал, так как, видимо, и сам чувствовал себя не очень хорошо.

Ежегодная встреча старых друзей подошла к концу. Компания рассосалась. Остались Петя и Сережа – допить пиво. Полковнику очень хотелось домой. Он залпом проглотил оставшиеся поллитра темного и принялся вызывать такси, но Петя сказал, что с радостью его отвезет, так как возвращаться к себе домой у него желания нет. «Куда можно в таком скотском состоянии ехать?», – недоумевал Сережа. Петя с трудом ворочал языком и совсем не выглядел как человек, способный куда-нибудь доехать без приключений. К тому же он жил в трех минутах ходьбы от Михайловской – какой в этом смысл? Петр, однако, твердо стоял на своем.

Огромный черный Мерседес последней модели был припаркован во дворе Петиного дома. Когда мужики к нему подошли, авто уже урчало, готовясь к предстоящему путешествию – современные технологии как-никак. Сережа предпринял несколько попыток пристегнуться, но никак не мог достать рукой до ремня безопасности. Петя наблюдал за ним с нескрываемой досадой.

– Ты же никогда не пристегиваешься! – воскликнул он, памятуя, что товарищ ремни безопасности из-за живота не любит.

– Да я так… Пищать же будет! – схитрил Сережа.

– Ты что, боишься?

– Петя, да ты же на ногах еле стоишь! Зачем сейчас куда-то ехать? Давай я такси вызову – и все дела.

– Не ссы! Прорвемся!

– В том-то и дело, что я не хочу никуда прорываться. Я хочу домой! – заныл полковник.

– У тебя со мной пьяным хоть раз проблемы на дороге были? – изобличительным тоном спросил Петр.

– Были!

– Когда это? – удивился Петя.

– Когда ты в трамвай врезался.

– Ты бы еще детство вспомнил!

– Ну было же? – самодовольно заметил Сережа.

– А вот и неправда!

– Как так?

– А я же тогда не пьяный был! Я пьяным никогда в аварии не попадал – только трезвый! – парировал Петя и дал газу. Машина с визгом рванула вперед, и Сережа вжался в кресло.

Мужики притихли. Теперь Сережа припоминал, что друг был прав: он действительно никогда не попадал в аварии пьяным. Вероятно, это было обусловлено тем, что только в нетрезвом виде он осознавал свою уязвимость и понимал, что его водительское мастерство, в исключительность которого Петя свято верил, из-за выпивки может подвести.

– Заедем на кладбище? – неожиданно спросил Петя.

– Давай не сегодня. Уже поздно, да и я пьяный совсем.

– Ладно. Я там все равно утром был.

Понемногу Сережа вспоминал подробности той старой истории: как они на Петином «двестидвадцатом» въехали в трамвай. Дело было так: ехали с Подола к нотариусу на Кудрявскую – оформлять документы на квартиру, которую он покупал у соседа Димы. Вся эта сделка с самого начала казалась Сереже подозрительной, и то, что Дима в тот же день повесился, лишь подтвердило его худшие опасения: до сих пор в голове не укладывалось, что Петр мог избавиться от человека ради квартиры. Петя, естественно, утверждал, что к смерти Дмитрия Вячеславовича никакого отношения не имеет, но это было слишком странное совпадение для того, чтобы называться совпадением.

А начинался тот день очень даже здорово – «стрелка» прошла тихо и мирно, хотя парни готовились к бойне. Ехали себе, никого не трогали, как вдруг мимо них с ревом проносится БМВ. Лихачей парни на перекрестке нагнали, Петька окно открыл и давай расспрашивать, сколько кобыл под капотом и все в том же духе. В «Бэхе» два парня лет по двадцать и борзые такие говорят: «Ты чего, папаша, на рухляди такой катаешься?». Петя обиделся. Он очень любил свою машину, она ему дважды жизнь спасла: один раз, когда его из калаша расстрелять пытались – как бы не так; а второй, когда водила на трассе уснул, и они в кювет на скорости больше ста улетели – ни царапинки! Короче говоря, не машина, а песня. Петя следил за ней, в Германию к знаменитому мастеру красить возил, да и мотор в одном ателье под Штутгартом раскачал до шестисот лошадей – ревела похуже медведя. А тут какие-то сопляки, да еще и на БМВ!

Петя как дал по газам – нюхайте пыль! Да не тут-то было! БМВ не отстает: она легче, меньше, маневреннее, к тому же в салоне мерса четыре бревна, и все глубоко за центнер живого весу. Короче говоря, шли ноздря в ноздрю: Мерс первый, а сразу за ним БМВ. И тут Петя не в тот ряд нырнул – молодежь мимо и пронеслась. Петр, само собой, давай за ними, а молокососы по тормозам: трамвай посреди дороги встал, людей выпускает. Еле затормозили, иначе снесли бы и БМВ, и всех на остановке. Но сопляки сдаваться и не думают: берут резко влево, на встречку. И сделал бы их Петя, ой сделал бы, если бы второй трамвай навстречу ему не выкатил. БМВ юркий, успел проскочить, а Петр бочину стесал об рогатого – ремонт как пол трамвайного депо стоил.

Мужик бедный – ну в чем он виноват? – выскочил из трамвая с квадратными глазами, что делать, не знает. Петр на него набросился: мол, задница тебе, бабки готовь. У того, естественно, ни хрена не было: только жена страшная как смерть, старый телевизор, проигрыватель пластинок, холодильник да квартира, с которой мороки было больше ее стоимости. Брать с него было нечего, но Петя из-за Мерседеса рассвирепел и заявил: раз денег нет, будешь отрабатывать. Водила, однако, решил с бандитами не связываться и бесследно исчез.

Петя жутко злился: как пацана его кинули. Ходил на квартиру, все жену расспрашивал, где он, падла эдакая, прячется, но та ничего не знала. Махнул Петя на все рукой – не до того ему было. Послал своих, чтобы в последний раз бабу труханули и, если ничего не найдут, не трогали больше. Найти ничего не нашли, зато забрали у нее из дому проигрыватель да деньги последние. Ох, Петя тогда разбушевался! Приказал проигрыватель вернуть, но придурки эти, из боксеров бывших, его кому-то за гроши толкнули. Принесли другой, сказали: вроде один-в-один. Петя им: вроде или точно? Они мычат в ответ: не знаем. Рожи бить – это сколько угодно, а техника – не наша тема.

Пришел Петя с магнитофоном к той бабе и давай перед ней извиняться. Он – перед бабой какой-то! А она ему говорит: «Спасибо, конечно, да только магнитофон не мой. На моем переводные наклейки с женщинами были – четыре штуки, а тут пусто». Петя поражен был – вот так баба с яйцами! Уговорил ее проигрыватель оставить, все деньги вернул, даже сверху дал: на пару месяцев жизни хватило бы, да еще и на работу пообещал устроить – за утрату кормильца. Обещание свое, кстати, Петя сдержал. Боксеров потом в лес возили, что с ними стало, никто не знает. А Мерседес через пару лет угнали. Так и не нашелся.

Сережа после того случая здорово пересмотрел свои взгляды на жизнь. Он на многое готов был пойти, но с беспределом ничего общего иметь не хотел, а потому сосредоточился на работе в органах. Все, что теперь связывало его с Петей – это старая дружба и куча воспоминаний, часть из которых, однако, приятными никак не назовешь.

Парни доехали быстро и, как ни странно, в целости и сохранности. Когда проезжали по набережной, Петр предложил прогуляться вдоль Днепра, но Сережа наотрез отказался: с него и так хватит. Петя обиделся и не прощаясь укатил домой, а Сережа с облегчением выдохнул: наконец-то этот день закончился! Ему не терпелось оказаться в постели: «встреча старых друзей» высосала из него все силы.

Жена за просмотром телевизора не услышала, как он пришел, и навстречу не вышла, чему полковник был очень рад, так как вступать в какие-либо разговоры желания не имел. Он направился в спальню и, побросав на пол вещи, укутался в одеяло. Взяв стоявший на зарядке планшет, он принялся играть в «Солитер», медленно погружаясь в сон.

Фуникулерщицы

Полное лицо Екатерины Михайловны постепенно вырисовывалось в тумане немытых стекол. Выдержав паузу, почти по К.С., Людмила Петровна улыбнулась и, приподняв правую руку, легким движением поприветствовала коллегу. Та улыбнулась в ответ.

«О, ти диви! З’явилася нарешті на роботі. Ну, хто б міг подумати? Всього лише сім годин, а вона все ж вирішила вийти – зробила нам таку послугу! І як її ще тут тримають? Вона ж щодня запізнюється! Цікаво, що вона видумає цього разу? Що ж із нею такого трапилося, що вона майже на чотири години на роботу спізнилася?», – подумала Людмила Петровна, едва заметно кивнув почти вплотную подобравшейся сотруднице, которая мгновение спустя медленно проплыла по ее левую руку и скрылась из виду. Улыбка мигом исчезла с лица.

«І вона стверджує, що пішла з депо за особистим бажанням – корова! Але ж я все знаю: виперли її звідти! Не схотіли терпіти таку „прекрасну працівницю“ – ні дня без запізнень та дурних історій! Налаштувала всіх проти себе своєю пикою, наглою поведінкою і цією пафосною усмішкою, от і погнали її!», – клокотало в голове у машинистки. Поверить в то, что Екатерина Михайловна по собственному желанию ушла из трамвайного депо для того, чтобы водить фуникулер, Людмила Петровна не могла и не хотела: водителями фуникулера не становятся, ими рождаются. Эта профессия для избранных и, по мнению Петровны, Екатерина Михайловна к таковым никоим образом не относилась.

«Їй нібито додому звідси ближче – вона в нас із Подолу! Теж мені центрова знайшлась! А народилася де? Я навіть назви вимовити не можу! К… к… к..? Красноперекопськ? Краснознаменськ? Красножопськ? Щось на „к“. Господи, ну як можна було так село назвати? Язик же ж зламати можна! Зі своїми правилами у чужий монастир не лізуть, курва! Приїхала сюди і думаєш, що всі перед тобою розступляться? Дадуть дорогу? Ну-ну, а як же! Хрін тобі, а не майбутнє в нашому депо!», – кипятилась Людмила Петровна, но стремительно надвигающаяся сводчатая арка и наполненный людьми перрон отвлекли ее от мрачных мыслей.

Размышления о сотруднице занимали голову машинистки почти все рабочее время с того дня, как Екатерина Михайловна оставила записку у оператора, в которой поздравила Петровну с отмечавшимися в тот день именинами. Эта переписка была великолепным способом ускорить нудное течение рабочего времени, а переживаемые во время общения эмоции заполняли пустоты, коими изобиловала одинокая жизнь Людмилы Петровны.

Появление новенькой взволновало всех сотрудников, а тот факт, что она была моложе остальных, лишь только поспособствовал пробуждению от вековой спячки этого геронтологического рая. Доселе тихий и сравнительно дружный коллектив развалился как карточный домик, разделившись на два лагеря: верхний и нижний. Верхний возглавила Людмила Петровна, которая, не жалея сил и времени, судачила за спиной у Екатерины Михайловны о ее недостатках и всецело отсутствующих достоинствах; нижний являлся территорией этой профурсетки, проживавшей якобы где-то на Подоле, в чем Людмила Петровна, откровенно говоря, здорово сомневалась.

Вагончик резко остановился, и полное тело Людмилы Петровны сотряслось. Уверенным движением руки она нажала на кнопку открытия дверей и выждав, пока все пассажиры уберутся из салона, внимательно оглядела все три яруса фуникулера на предмет забытых вещей и собирающихся отправиться в путешествие по второму кругу людей. Не выявив таковых, зато обнаружив бесхозно валяющиеся на полу пятьдесят копеек, которые мигом были отправлены в карман жилетки, она полностью удовлетворилась рейсом. «Ну що ж, подивимося, що вона понаписувала цього разу», – подумала женщина и размашистым шагом, переступая сразу через две ступеньки, направилась вверх к стеклянной будке оператора киевского фуникулера – пункт передачи посланий между двумя машинистами этого незамысловатого транспортного средства, которые вообще-то лицом к лицу никогда не встречались и виделись лишь в тот момент, когда квадратные синие вагончики миновали друг друга. Не встречались они потому, что когда одна была наверху, вторая – внизу. А может и потому, что не очень-то этого хотели.

Появление Людмилы Петровны было встречено ехидной ухмылкой сотрудницы, которая с нескрываемой радостью протянула ей тетрадь. Конечно же, мерзавка все прочла, так как следила за этой перепиской с полным отсутствием стыда и совести с самого первого дня. Петровна недовольно фыркнула, открыла нужную страницу и принялась читать выведенное отвратительно красивым размашистым почерком послание:

Людочка! Ты не поверишь!

Со мной опять произошла удивительная история, из-за которой я и опоздала на работу! Хочешь, расскажу?

Петровна хрюкнула от удовольствия – и она еще спрашивает! Конечно, ей хочется услышать новую историю! Хотя бы для того, чтобы лишний раз посмеяться над неуклюжестью сотрудницы, которая, по мнению Людмилы Петровны, врать совершенно не умела и провести могла только ребенка или круглого идиота. Фуникулерщица с большим удовольствием написала: «Ще б пак!», – захлопнула тетрадь и направилась к своему рабочему месту.

Рейс прошел без приключений. Всю дорогу вниз, равно как и всю дорогу наверх, Людмила Петровна размышляла над тем, что Екатерина Михайловна выдумает в этот раз. Произошедшее и опозданием-то уже не назовешь! Четыре часа!

Предвкушая очередную порцию неуклюжих оправданий, Людмила Петровна выпустила пассажиров и направилась навстречу новому письму, но по выражению лица протянувшей ей тетрадь оператора поняла, что что-то не так:

Дорогая Людочка, ты не поверишь! Опоздание мое было связано с нашим дорогим и любимым Игорем Яковлевичем! Дело было вот как: я уже выдвигалась на работу, как раздался звонок. Он сам мне позвонил и спросил, дома ли я. Я ответила, что как раз собираюсь выходить, а он предложил меня подбросить, так как будет проезжать мимо. Но это еще не все – нужно бежать! Жди продолжения, подруга!

От злости Людмилу Петровну перекосило. Она едва удержалась от того, чтобы как следует не выругаться, но вовремя спохватилась: в присутствии свидетелей категорически нельзя было показывать свое отношение к происходящему. Всему коллективу было прекрасно известно, что она сама не один год предпринимала попытки охмурить начальника, но все ее многочисленные старания были вознаграждены лишь легким флиртом, да и то исключительно в рабочее время. Добиться большего, как ни старалась, ей так и не удалось. Себе Людмила Петровна объясняла это просто: импотент. В ее понимании не было такого мужчины, который способен устоять перед женскими чарами, изысканными ухаживаниями и страстью, что живет в каждой женщине, как живет она в ней самой. А ведь у Плотницкого был реальный шанс овладеть ею, познать и приоткрыть тайны ее тела и души. Она была готова вручить ключ от собственного сердца этому неуклюжему мужчине с крашеными волосами и носом-картошкой.