9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)

Около оживленного перекрестка, немного в стороне, перед небольшим сквериком со статуей малоизвестного иностранного поэта столпился народ, мешая спокойному проходу людей вдоль тротуара. Я почему-то почувствовал, что мне именно туда и надо. Насколько возможно интеллигентно растолкав собравшихся, я оказался в первых рядах.

Прямо перед моими ногами оказалась коробочка для сбора пожертвований с парой банкнот внутри, а за ней развернулась картина выступления группы людей в нарочито нелепых разномастных нарядах, индивидуальность внешнего вида каждого из них объединяла в общую массу. Шесть человек: четверо парней и двое девушек. А. среди них я заметил сразу. Со стальным сосредоточенным выражением лица она стояла среди остальных, с убранными в пучок волосами, джинсовой куртке с яркими беспорядочными нашивками и черных лосинах. Представление уже шло полным ходом. Словно в танцевальном шоу каждый из шести по очереди выходил вперед, однако, вместо эффектных па начинал декларировать текст. Не крик души, завернутый в мелодраматический фарс, как на крыше неделю назад, нет, то были манифесты. Действительные постулаты, за которые со спокойной совестью может встать человек с определенными ценностями и мировоззрениями. Они обходились без заплетающихся фраз, срывающихся в истериках голосах, ненужных пауз и псевдофилософских жестов. Пока кто-то из них выходил на передний план пятеро остальных выполняли машинальные движения, гармонирующие со смыслом звучащего посыла.

В момент, когда я подошел, на переднем плане был парень с зеленым ирокезом и в деловом костюме с отрезанными рукавами. Он с пламенной страстью, достойной лучших ораторов, говорил об искусстве абсурда. Смешивая вперебой такие заявления, что любой бутерброд может стать президентом, и чудачество и непонятность являются высшим благом. Не знаю, насколько серьезен он был в своем изречение про бутерброд, думаю, можно было бы подставить какие угодно слова, любое может быть любым, сути бы не изменило, но вот вторую часть про чудачество он продиктовывал весьма здраво. Остальные, образуя некий задний план изменяли позы со слогом, на который он делал ударение. Он говорил: «да!» (пятеро сзади изменяют позы и застывают) я за то, чтобы нарисовать одним карандашом все окружение вокруг заново. Да! (все снова двигаются и застывают) я за то, чтобы идиотизм больше не был ругательным словом, хотя какая разница? Ведь – это всего лишь идиотизм. И так далее – Да-движение-остановка-реплика и снова по кругу. Все это сильно напоминало детскую игру «Море замри», только с каким-то извращенно-взрослым наполнением. В конце своего выступления парень обошелся без какого-либо вывода, вернее он последовательно накалял атмосферу, увеличивая громкость и размашистость жестикуляции и мимики, дойдя до апогея, он набрал воздуха в легкие… Все приготовились, но вместо финального аккорда он просто выдохнул, махнул рукой и вернулся к остальным. Собравшийся народ нерешительно поаплодировал.

Потом вышел небольшой паренек с наметившимся животиком в толстых очках. Он тихо, словно стесняясь, начал говорить о силе повседневности, скрытых смыслах, и символах, что скрываются повсюду. Он забрал пальцами землю с клумбы, вдохнул ее и поделился, что она ему напоминает ему детстве в деревне, красках заката, кислом щавеле и дикой землянике, звездном небе, о первой влюбленности. Затем с улыбкой он лег на асфальт, поглаживая шероховатую холодную поверхность. Обставленный, уверен, не до конца понимающими зрителями, он говорил о силе города и индивидуальности, о разбитых коленях, страстных поцелуях на лавочках и отсутствии звездного неба. На заднем плане остальные пять актеров, уподобившись неким аморфным существам под стать тихому интимному тону повествования, совершали плавные гипнотические движения, подчиняясь робким дуновениям городского ветерка. Парень поднялся, небрежно отряхнувшись. Обвел всех глазами зрителей, словно собравшихся по какому-то случаю дальних родственников и уже громко, с искренней улыбкой, объявил, что никогда нельзя переставать чувствовать и видеть окружающий мир. Именно в этот момент, мне размашисто на ногу наступила, дерзкая старушка с суровым лицом, которая, руководствуясь своим эгоистичным любопытством, пробралась вперед всех. Я с удовлетворением подумал, что еще не перестал чувствовать окружающий мир.

Следующей настала очередь А. Твердыми шагами он вышла вперед, со взглядом голодного хищника. В ее руках был сложенный зонт-трость. Я стоял прямо перед ней. Выдохнув, она замерла на пару секунд с закрытыми глазами и громко произнесла: «Ваш бог – латентный гей!». Бабушка, что протиснулась передо мной плюнула на асфальт и, что-то бормоча себе под нос, удалилась. Больше никто из зрителей какой-либо эмоций не проявил, так как большинство из-них были иностранцы, а их экскурсовод, к счастью, не посчитал нужным переводить это вступление. А., выдержав достойную драматическую паузу, продолжала:

– Да и мой тоже, так получилось. Если человек создан по образу и подобию божьему, то Он – тот еще мудак. Такой огромный бородатый избалованный ребенок с садистскими приколами и комплексом неполноценности, который всячески пытается прятаться за своим социальным статусом и положением. Он требует веры, беспрекословного подчинения. Иначе истерика, ад и вечные муки. Все очень просто. «Ты либо любишь меня, либо идешь к черту!» – как однажды мне заявил мой бывший. Но он, к сожалению, уж точно не был богом. В любом случае, не самый приятный выбор. Но Бога можно понять, у него уйма проблем: столько молитв, просьб, требований, обращений приходится выслушивать. Столько дел и ожиданий. И всем надо угодить. Но всем не получается. Как это можно сделать, когда фанаты обеих противоборствующих команд взывают к тебе? Даже Богу это не под силу. Вот он и вымещает весь свой стресс на нас, в обратку.

Он, несомненно, мужчина. Это – очевидно. Ведь он любит силу, любит командовать, поучать и наказывать. А еще очень любит мужчин, вот прямо любит. Кого он создал первым? Правильно. Но тот оказался не совсем таким, как Ему бы хотелось. Это все равно, что всесильный магнат пригласил молодого клерка к себе на личную виллу, а тот всерьез увлекся серенькой официанткой. Как такое можно терпеть?! Тогда богач и вышвырнул их обоих. А история со змеем и яблоками – лишь пиар, надо же как-то объясняться перед прессой. Но Бог все равно любит мужчин, крепко и страстно, именно как священники любят своих маленьких послушников. Нет, поймите меня правильно, я ничего плохого не вижу, в том, когда два пениса соприкасаются в любовном сражении. Конечно, если они оба одинакового размера.

А вот женщин он, прямо скажем, недолюбливает. Сколько издевательств и помыканий вынесли они за всю историю, он их просто не переваривает. Кем им только не приходилось быть: и ведьмами, и бездушными созданиями без право голоса, и домашними животными, и безмозглыми истеричками, повально подверженным бешенству матки, да и просто ходячими дырками. Но в хозяйстве мы все-таки существа необходимые, поэтому он и терпел нас. Но не забывая, при этом явно выражать свое недовольство: кострами и обрезаниями. В последнее время ситуация несколько изменилась, но мне кажется лишь потому, что это общество начало, нехотя и сопротивляясь, но все-таки принимать девиации. И наш с вами Господь, посматривая на нас, стал более-менее задумываться, может и ему стоит открыться? Все-таки это не так уж плохо в сравнении, скажем, с многомилионными потерями в гражданских войнах. Хотя, если я ошибаюсь, и Его все-таки больше заводит насилие, но нам еще предстоит масса веселья…

Но, вот что мне в Нем нравится, так это – его прекрасное чувство юмора. Жесточайшая ирония. Жаль только не над собой, а над окружающими. Я даже не говорю, про стихийные бедствия и смертельные болезни, передающиеся при сексуальных утехах. Посмотрите хотя бы на утконосов, разве не восхитительно?

В момент, когда А. пыталась изобразить утконоса, подошла пара полицейских. Выглядывая из-за их спин, вернулась и старушка, грозно зыркая на молодых артистов. Стражи правопорядка начали настоятельно рекомендовать всем разойтись. Со стороны сначала показалась, что все это лишь одна из частей этого странного спектакля под открытым небом. Однако же, когда один из полицейский жестко уложил парня-абсурда на асфальт, что у того от удара пошла носом кровь, все зрители осознали серьезность происходящего. Интуристы под руководством экскурсовода заспешили покинуть перекресток. Полицейские же, здраво расценив срыв выступления как успех своей миссии, а также опасаясь за свои погоны, поскольку каждый второй случайный прохожий достал телефон и принялся снимать происходящий театр абсурда с разноцветными молодыми артистами, группой азиатских туристов, парой алкашей, злобной бабулей и меня, растерянно сжимающего букет цветов, поспешно ретировались с перекрестка вслед за туристами. Возможно, хотели затеряться, смешавшись с ними. Коробочку для пожертвований они не тронули. На этом все и закончилось.

Несмотря на мое опоздание к началу и преждевременное завершение, выступление показалось законченным и отточенным перфомансом. Каждый выполнял свою роль прекрасно, передавая напряжение, идею. Ребята на заднем плане органично дополняли выступавшего на авансцене, двигаясь органично и слаженно. Не знаю, на что именно рассчитывали сами ребята в начале этого выступления. Однако, к большому сожалению, именно в тот раз все это было лишь метанием бисера. Не потому, что публика была сборищем свиней, хотя там и была парочка чуваков, которые уже успели уже порядочно накидаться к пяти вечера. А потому что в большинстве своем она состояла из туристов из дальневосточной Азии. Экскурсовод, специализирующийся на истории и архитектуре, при всем желании не смог бы объяснить всю суть происходящего. Однако, все они внимательно смотрели, полушепотом комментировали, делали фотографии. Возможно, язык театра – один из тех, которые понятны без перевода.

Ребята снимали свою яркие наряды и надевали более приземленную одежду. Парень с зеленым ирокезом намочил свою волосы и зачесал их назад. А. сменила расшивную яркую джинсовую куртку на обычную джинсовую куртку. Они еще постояли некоторое время, пара человек закурило, но молча, было видно, что настроение испорчено. Пухлый паренек вернулся за коробочкой, и высыпал все содержимое в карман своей сумки. Делить там было особенно нечего. Кивнув головой, они попрощались и стали расходиться в разные стороны. Я, все это время стоя чуть в стороне, поспешил догнать А. Выглядела она гораздо моложе, чем в предыдущий раз. Данное выступление грима не требовало. Разве что глаза были акцентированы дерзкими стрелками. Показалось, по слегка прищуренным зеленоватым глазам, что узнала она меня не сразу.

– Привет, – сказал я, чувствуя эту странную заминку.

– Привет, – ответила она, поправляя рюкзак на спине.

– Это тебе, – я протянул букет. – Прекрасное выступление. Жаль, не получилось дослушать до конца.

– Спасибо, не стоило. Подобное случается, – она нерешительно подержала цветы в руках, не зная, куда их пристроить. – Я надеюсь, ты не обидишься, – не дожидаясь моего ответа, она вернулась на пару шагов назад и положила букет к постаменту умершего поэта. Наверное, это были первые цветы для него за очень долгое время.

– Ничуть, – ответил я, когда она подошла обратно. – А такое часто случается?

– Что именно?

– Когда ваши представления разгоняют?

– Нет, не очень. Хотя бывает. Думаю, зависит от содержания. В этот раз не повезло, что появились сознательные сограждане, чьи чувства, мы, видимо, задели. Слишком все чувствительные стали. Тебя задело, например, что я говорила?

– Ну я не могу отнести себя ни к одной конфессии. Возможно, грубовато, но мне показалось любопытным.

– Ну вот! Да! Такой задумка и была. – А. развела руки в стороны. – Просто забавная идея, которая мне как-то пришла с утра в воскресенье, я и собиралась поделиться ею с остальными.

– То есть это не было рассчитано на то, чтобы шокировать?

– Мы в центре огромного мегаполиса, тут куда не посмотри можно остаться шокированным и поседеть навсегда.

Я огляделся по сторонам, все представало донельзя обычным и благопристойным. Возможно, я уже привык, и меня не так просто было шокировать.

– То есть что ты говорила – это все не всерьез?

– Конечно, всерьез! Я что, клоун какой-то нести всякую чушь?

В тот момент я немного запутался, и уже не в первый раз. Ее слова сильно контрастировали с предыдущими высказываниями. Но я вспомнил ее же фразу про актрис и рассудил, что так оно, видимо, и должно быть.

– Так и для чего все это было устроено? Вы так зарабатываете?

– Ты смеешься? Конечно же, нет. Это так, на легкий ужин после. Но чтоб так как сегодня никогда не было. А ты, кстати, скинулся, раз, как говоришь, тебе понравилось выступление?

– Не успел. Все завершилось слишком неожиданно.

– Ну что же, тогда придется тебе угостить меня чем-нибудь. Во Вселенной есть только одно правило, которое для меня является святым: за развлечения надо платить.

Я согласился, и мы пошли от перекрестка вглубь квартала. А. была разгневана и не переставала возмущаться всю дорогу. Мне даже не нужно было разговаривать, просто периодически понимающе или осудительно кивать. Я в большей степени смотрел на ее раскрасневшиеся щеки и иногда уворачивался от бурной жестикуляции. Она прерывалась только на какую-нибудь отсылку к конкретному месту: «Нет, ну какого черта надо? Мы что устраиваем какую-то бесовщину? Младенцев сжигаем? Или обворовываем честных людей? Призываем к протестам? Почему всегда найдется тот, кому больше всех надо? Ладно, бабушка. Господь с ней, но не она ж далеко не первая. Всякие стремные тетки приходили орали, какие-то пузатые полицейские. Что-то объясняли нам про общественный порядок. Чем? Вот чем мы его нарушали? Мораль. Такое ощущение, что мы оргию устроили на улице. Бред. Мы были одетыми, не сквернословили, хотели привнести чего-то необычного. Может они думали, что мы выступаем за что-то? Нет, ну разве что за привнесение красок в это мир. Да и как выступаем? Так, скорее предлагаем деликатно. Нравится – смотри, не нравится – иди дальше, там будут кирпичные стены и серый асфальт, они-то уж точно никого не оскорбят… О, а тут мы полгода назад показывали Саломею. У меня было восхитительное платье. Такое длинное струящееся, с вплетением блестящих нитей, бисера. Было очень здорово, публика была в восторге. И никто не возмущался, хотя голова на подносе выглядела очень натурально. Мы все с ней потом фотографировались. Почему люди уверены, что каждый из них является апостолом истины? Какой-то святыни, до которой нельзя ни в коем случае дотрагиваться. А то что? Все! Придется искать другую истину? А это так трудозатратно. Вообще, размышлять очень напрягает. Я бы сама этим ни за чтобы не занималась. Но, блин, приходится. Надо же что-то придумывать. Хотя ну как надо? В общем то и не надо совсем, но ведь хочется… Понятие веры так испохаблено сейчас… А вот отсюда нас тоже погнали, когда мы читали вслух стихи. Видите ли, мы побирались. Какого хрена? Это такая же работа! Поважнее некоторых». Она неожиданно остановилась у вывески, и ухватила меня за рукав. «Вот пойдем сюда».

Мы зашли в уютное чистенькое заведение с ближневосточной кухней. Интерьер был обставлен без изыска, но выглядело хорошо, по-домашнему. А. долго рассматривала меню, сжимая губа, успела пробежаться по списку раз двадцать. В итоге, после долгих размышлений выбрала себе лепешки с хумусом и фалафель. Я же взял кошерный бургер. Еще добавили к заказу по пинте пива. Как только принесли напитки, А. сразу осушила половину бокала. («Искусство, знаешь ли, сильно изматывает.») и на некоторое время неожиданно замолчала, откинувшись на спинку стула с закрытыми глазами. Затем вернулась в исходное положение, отщипнула кусок хлеба, не дождавшись пока принесут блюда и с прищуром своих зеленоватых глаз спросила:

– Ну и ты что думаешь по всему этому поводу?

– По поводу самого выступления или его окончания?

– Про все.

Я откусил большой кусок от бургера, тем самым взяв время на раздумье. А. испытывающе на меня смотрела все это время, я же смотрел, пытаясь понять, какой ответ ее устроит.

– Мне понравилось.

– Ну это само собой. Всё?

– Я, к сожалению, пропустил начало. Но слова парня, восхвалявшего абсурд, показались мне довольно интересными. И следующий, который говорил про моменты, играл очень искренне. Ну и ты сама собой была неподражаема. Ну а то, что кому-то не понравились твои слова, думаю, к этому надо уже давно привыкнуть.

– Ну да, ну да, – А. задумчиво откинулась на стуле, рассматривая пивную пену на стенках бокала. – А раскрыть тайну?

– Давай.

– На самом деле мы всей группой неделю назад до этого написали на бумажках всякие темы, на которых можно построить выступление, потом случайно вытаскивали и нужно было подготовить выступление.

– Правда?

– Ага. Но видишь ты же увидел во всем этом искренность. Значит, все мы недурно справились.

– Да, я удивлен. И что, в следующий раз будет что-то другое?

– Пока нет, надо еще отточить, то, что есть. И довести до конца! Я все-таки хочу услышать аплодисменты! И в конце закончим песней!

– Правда?

– Нет, это тупо.

Мы выпили еще по пиву. А. окончательно расслабилась, растекшись по стулу. В конце уже принялась откровенно зевать. Я хотел узнать, откуда появилась ее авангардная труппа. Она ответила, что все они познакомились на конкурсе по изображению тающего мороженного – заняли последние шесть мест, что их крайне разозлило и они решили создать свой собственный театр. Со всеми предлагающимися атрибутами. Видимо, шутка на этот вопрос была у нее заготовлена заранее. Больше о выступлениях в тот вечер я ее не спрашивал.

Уставшую я проводил ее до остановки. Оценив время до приезда следующего автобуса, она обвила вокруг моей шеи, приподнялась на носочки и, насколько это возможно с закрывающимися от усталости глазами, пристально посмотрела на меня.

– А теперь убери прядь с моего лица, – шепотом произнесла А.

– Что?

– Я говорю, убери прядь с моего лица.

Я убрал. Она кротко улыбнулась, и приблизилась к моим губам. В этот момент проезжающий мимо автомобиль издал противный сигнал. Ее одернула назад.

– Черт, дубль испорчен. Еще раз, – со второй попытки ничего не помешало романтичному моменту на остановке под светом электрических фонарей.

– Прекрасно, – довольно подытожила П, взобралась на ступеньку подъехавшего автобуса и помахала мне на прощанье.

Я побрел в сторону дома с мыслью, что, наверное, действительно получился отличный кадр.

В третий раз мои попытки позвонить А. скидывала несколько раз. Я успел уже мысленно с ней распрощаться, как мне пришло от нее сообщение с названием заведения и временем. Пришло за полчаса до условленного начала. Я сорвался с места и рванул в назначенном направлении.

То было совсем крошечное заведение в модном на тот момент культурном квартале. Бывшую кондитерскую фабрику переделали в кластер: отреставрировали старые корпуса, причесали фасады и тротуары, сделали старые угрюмые коробочки приветливыми и жизнерадостными и отдали площади старых цехов под аренду. Там молодые люди могли развивать свои бизнес-идеи, работать в самых современных направлениях искусства и медиа, пить сложносочиненный кофе и всячески самовыражаться.

Прибыв на территорию вовремя, я еще минут двадцать блуждал среди бывших производственных зданий, отчаянно пытаясь отыскать нужную мне дверь. Местные ребята подсказать мне не могли, так как, по их словам, арендаторы и заведения сменяли друг друга с ужасающей быстротой. Никто своих соседей запоминать уже не старался, какой бы гениальной ни была новая бизнес идея, так как надежд, что кто-то сможет протянуть хотя бы месяц и не разориться, особенно то и не было. Наконец, среди бесконечного числа дизайнерских вывесок, представляющих самые разнообразные конторки: начиная от обычных маленьких магазинчиков сувениров или дорогих бутиков с авторской мебелью, заканчивая услугами по связям с потусторонним миром или переносу своего сознания в цифровую Вселенную, я по счастливой случайности наткнулся на нужную мне.

Без вывески. Возможно, не успели еще повесить. Никаких афиш мероприятий, само собой, также не было. За стеклянной дверью было лестница, ведущая на цокольный этаж. Помещение было совсем скромным, площадью метров тридцать, с интерьером, состоящим из отполированных бетонных поверхностей и педантично расставленной мебелью из цельных нарочито грубых кусков древесины на металлическом каркасе. Потолок был исчерчен пересекающиеся линиями искусственного света. Выглядело все очень стильно, хотя и довольно холодно для кафе.

Внутри уже было человек двадцать. Все выглядели под стать заведению: стильно и лаконично, в педантично отрепетированных позах в геометрически выверенной одежде и очках с тяжелой оправой. Со стороны это выглядело как формальное соревнование в надменной изысканности: как убедить всех остальных, что ты – самый умный в комнате только одним своим видом? Полагаю, главным критериями были степень бесформенности одежды и тяжеловесность очков. Я же, выбежав из дома, в чем было, в стареньких джинсах и, как мне казалось ровно до того момента, довольно симпатичном свитере, почувствовал себя лишним элементом. Но, с другой стороны, разве может быть понимание красоты полным, когда нет некого безобразного элемента для сравнения? Смело приняв на себя роль такого контрапункта, я аккуратно разместился на неудобном стуле. Ко мне неохотно подошел официант и молча протянул маленькую бумажку. Это оказалось меню: пять позиций из блюд плюс три из напитков. В сумме из восьми я знал, что из себя представляют от силы две, о еще двух догадывался. Я хотел тайком проверить в интернете, чем являются остальные, но телефонная связь отказывалась работать в этом бетонном бункере. Пришлось ограничиться лишь стопочкой фирменной настойки, хотя есть хотелось довольно сильно.

Будто дожидаясь ровно того момента, когда официант принесет мой скудный заказ, задумчивые фортепианные ноты вступления донеслись из колонок, спрятанных где-то в интерьере. Появившись из-за спрятанной двери в стене, к дальней стене босиком вышла А. в свободном темно-сером шелковом платье. Я приподнялся, сзади из-за плотной рассадки сцены практически не было видно. А. остановилась в центре в окружении пристальных взглядов. Специального освещения предусмотрено в помещении не было, она довольствовалась обычным верхним светом. А. подчиняясь тихой мелодии начала свой танец, исследуя отведенное ей и пространство. Хотя, пожалуй, танцем – это нельзя было назвать в полной мере. Скорее походило на физическое воплощение мощного чувства то ли тоскующей ярости, то ли яростной тоски. Мягким изображением минорной мелодии она двигалась, плавно и грациозно, словно фарфоровая балерина из музыкальной шкатулки. На записи вступил мужской голос, глубокий баритоном он зачитывал трагическое стихотворное произведение. Произведение становилось громче, накал усиливался. А. ловила все эти мельчайшие изменения, ее движения становились решительнее, она уже не плыла по воздуху – она разрезала его. К фортепианной мелодии добавилась ритм-секция. Ее распущенные рыжеватые волосы были как плывущее пламя, искра жизни, в этом выхолощенном строгом антураже. Она прижималась к стенам, отталкивалась от них, падала на колени, поднималась, запрокидывала голову, раскидывала руки, но тотчас собирала их вокруг своего тела. Как физическая иллюстрация мелодии она следовала за ней, каждой нота представляла собой нервный импульс, который распространялся по телу девушки и находил выход в движении. Ее коленки покраснели от множества падений на холодный бетонный пол, на лице заблестели капли пота. Все зрители внимательно ловили каждый ее жест, бессознательными движениями повторяя за ней. После апогея, когда музыка сошла на нет, она рухнула на пол, тяжела дыша. Стало тихо. Раздались аплодисменты. А. поднялась, поклонилась и скрылась за дверью в стене.

Следующим на сцену вышел парень из зрителей. Он взял микрофон и начал читать стихи, вероятно, собственного сочинения. Послушав первое, я вернулся на свое место за столиком и жестом обратился к официанту с просьбой повторения заказа. Он выполнил мою просьбу. Опустошив вторую, я погрузился в мысли о потрясающей пластике А. Парня у микрофона я совсем не слушал, люди в зале с перерывами аплодировали ему. Через пару дверь приоткрылась и А., на цыпочках прокравшись вдоль стены, оказалась возле меня и приветственно кивнула. На щеках был румянец, грудь еще усиленно вздымалась после такого энергичного выступления. Она сменила сценический наряд на черный свитер, очень сильно походивший на мой. Я кивнул ей в ответ. Я быстро расплатился на баре, и мы вышли на улицу.

– Я и подозревал, что актерское мастерство включает в себя еще и такую потрясающую пластику, – начал я разговор.

А. взглянула на меня с улыбкой и лишь хмыкнула.

– Довольно милое место, – я продолжал. – Это что-то типа площадки для молодых артистов?